ПИШИТЕ ПИСЬМА

[Беня260412]

Облако, Анастасия, и я вас поздравляю, причем с тем же самым - с Новым Годом! А кто кого больше радует, еще неизвестно. Ваш интерес ценен для меня, потому что очень важно чувствовать, что это кому-то нужно. Благодарность - великая вещь, так что и вам большущее спасибо!

[HERA]

Беня260412, Спасибо Вам за приятное чтение! Не планируете пару писем от лица Холмса? С Новым Годом Вас и Вашу семью и конечно Вениамина! Ждем продолжения с нетерпением

[Беня260412]

HERA, и вас с праздником! Сердечное спасибо за отзыв и поздравление, а уж за Беника - тем более! Мысль на счет Холмса интересна и неожиданна. Надо обдумать, естественно, если сюжет позволит. А он в последнее время совсем перестал слушаться. Но выдерживать график - дело чести, так что 01/01/15 следующая серия.

[HERA]

Беня260412, У Вас есть график? отличная новость! Буду ждать с нетерпением! А насчет писем ои Холмса... Взлянуть на события с его точки зиения интересно, нужно всегда менять угол зрения:-)

[Степан Капуста]

Ого-го.Пошла я для начала перечитаю рекомендованные книги Артура для лучшего понимания сюжета!
Спасибо за настроение!!!И с наступающим!!

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

37. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

24 августа 1895

Я никогда бы не позволил себе наглости полагать, что задуманная столь сложно и зависящая от такого числа всевозможных мелочей операция пройдет настолько гладко и в полном соответствии с планом. Даже немного скучно описывать происходящие события последней недели. Настолько в точности они повторили мой замысел, изложенный в общих чертах в записях месячной давности.
Из числа соискателей на должности внештатных осведомителей я в течение последней июльской недели скрупулезно выбирал людей, пока не остановился на двоих из них, устроивших меня качествами психики, свойствами и возможностями ума и убедительной внешностью. Нет надобности называть здесь их имена. Работали они всегда в паре, и даже для себя я называл их А&В. В этот месяц я едва сводил концы с концами и почти ничего не тратил на себя, так как все свое жалованье расходовал на содержание свежеиспеченной группы агентов – Джино, A&B. Но я ничуть не жалею, потому что достигнутое с лихвой окупило все мои затраты и усилия. Удивительно, как люди, в общем-то неопытные в столь специфической и опасной деятельности, смогли так быстро и толково взяться за исполнение поставленной мною задачи. Это в очередной раз подтвердило мое убеждение, что не долгое тщательное натаскивание делает из рядового сотрудника первоклассного агента. Здесь многое, если не все зависит от личных качеств человека, в особенности от его интуиции. Мне сказочно повезло, что для реализации моих планов в нужный момент удачно подобрались удивительно подходящие люди, еще и быстро нащупавшие почву для взаимопонимания и сработавшие цельно и слаженно, как подобает хорошей команде.
На встрече с A&B Тернер, ехидно осклабившись, поинтересовался, что это за секретный такой синдикат, о котором нет ни слуху, ни духу, и чем таким он занимается, что не только следов его деятельности, но и самого его как бы и нет. A&B синхронно пожали плечами и молвили, что, дескать, коль уж ты, Марк Тернер, пожелал услышать про такое, о чем вслух знающие люди стараются не говорить, то в ближайшее время обязательно услышишь, будь спокоен.
К тому времени для отдельных функций операции, не требующих доступа исполнителей к информации, в частности для слежки, я привлек некоторых своих прежних людей, и о привычках и повадках бандитов Тернера, не отличающихся особым разнообразием, мне было известно практически все. Распоясавшиеся от собственной безнаказанности и державшие годами в страхе несчастный Сент-Джайлз подонки в назначенный день пятого августа были выловлены поодиночке нанятым для такой работы подобным же отребьем и жесточайше избиты. Не все выдержали экзекуцию. Уцелевшие во главе с Тернером предпочли продолжить прервавшиеся было переговоры.
Тернер уже более почтительным тоном осведомился, каковы будут условия победителей, и какую долю награбленного теперь следует отдавать в синдикат. A&B объяснили ему, что его промысел останется при нем полностью, и плюс к тому в будущем, если полиция за него таки наконец возьмется, синдикат в состоянии обеспечить всяческую поддержку с целью застопорить следствие – подкуп свидетелей, уничтожение улик, в том числе и хранящихся в Департаменте уголовного розыска, давление на присяжных, наем высококлассных адвокатов и т.п. Взамен всех этих благ от Тернера потребовали одно – найти стрелка, который согласится исполнить одну работу. Тернер изумился. В могущественном синдикате нет такого человека? A&B сделали все от них зависящее, чтобы не добивать и так–то изрядно помятого главаря банды еще и уничижительными насмешками над его глупостью. «Конечно, сеть в состоянии решить вопрос самостоятельно, но сейчас к организации профессора пристальное внимание, и, чтобы цепочка улик не привела ретивых Бобби к людям из синдиката, безопаснее выполнить дело чужими руками», - терпеливо объяснили ему. Тернер ответил, что он подумает над этим предложением, и тут уж A&B, как ни старались сдержаться, а все ж таки покатились со смеху. «Ну, ты и фрукт, Марк Тернер! Какое, к черту, предложение?! Это тебе строгий наказ, как хочешь крутись, но сделать придется. А иначе забудь про славные времена в Сент-Джайлзе. Да вообще, про всю свою жизнь никчемную…и короткую, тебе ясно?»
Тернер сдался. Следующим потрясением для него явилось имя человека, по поводу которого загорелся сыр-бор [Это место у исследователей записей инспектора вызывает серьезные сомнения. Как известно, выражение «сыр-бор» означает сырой сосновый лес на русском языке и не имеет аналогичного словосочетания в английском. Инспектор же в своих записках пишет слово «сыр», имея ввиду гастрономический продукт, тот, что с дырочками, и присовокупляет к нему химический элемент Бор, из за чего выражение совершенно теряет смысл. Приходится предполагать, что либо инспектор подслушал эту поговорку у русских и пытается ее применить, не вникнув в ее тонкости, либо перед нами грубейшая ошибка фальсификаторов дневника – прим.ред.].
Тернер окончательно растерялся, узнав на кого устраивается охота. Шерлок Холмс?! Знаменитый сыщик?! Да еще и покойник?! «Ну, что с тобой делать?! Ты опять спешишь с выводами! Знаменитый, так кто ж спорит? Но насчет покойника…Короче, есть сведения, что в ближайшие дни Холмс будет в Лондоне. И если ты, Тернер, до сей поры считал, что это тебе пришло в голову через Джино выйти на нас, то ты глубоко заблуждаешься. Это мы тебя нашли, потому что ты нам понадобился, и теперь ты уже никак не соскочишь».
У Тернера появился незадолго до этого на примете подходящий человек. Бывший пехотинец Бенгальского полка и лучший его стрелок, вернулся на родину и прозябал в бездействии и нищете, озлобляясь все более. За деньги этот человек был готов на все. К работе убивать он был давно привычен. Тем более, что избран был наиболее подходящий и близкий ему способ – стрельба по довольно таки статичной мишени.
«Жертвой», тем временем, я занимался лично, и мне пришлось хорошенько побегать в поисках мастера, взявшегося из воска ваять статую Холмса. Автор никогда не видел Холмса и лепил его, можно так выразиться, наугад. При таких обстоятельствах, учитывая удивительно отталкивающую наружность Холмса, мне казалось, что серьезное несходство статуи с оригиналом выразится в том, что скульптор основательно польстит натуре. Но, удивительное дело! Статуя вышла до странности безобразной – еще хуже, чем реальный живой Холмс, много хуже. Мне пришло на ум предположение, что мастер мог когда-то быть клиентом Холмса, а это автоматически означало серьезные неприятности по ходу таких отношений для него как заказчика. И теперь своею работой он возвращал долг великому сыщику, наверняка промотавшему его деньги и не исполнившему заказ.
Я пришел в ужас, когда увидел косые, разбегающиеся к вискам глаза, пустые как пуговицы, и расположенные на разной высоте, с грубо намалеванными зрачками , криво сидящую паклю, заменяющую волосы и закрывающую вместо затылка часть лица… В общем, в какой-то момент я подумал, что все пропало, и совершенно упал духом. Но я вспомнил, что люди видят то, что хотят видеть, и отдельные вещи Холмса, частички его претенциозного фетиша, вполне могут выправить ситуацию. Выкрасив совок для мусора в зеленый цвет, я превратил его в такое же идиотское кепи, в каком щеголяла лучшая ищейка нашей эпохи. Ручка от зонтика заменила знаменитую трубку, и «Холмс» мгновенно переменился, или, если вернее выразиться, возродился передо мной. Я и сам почти поверил, что вижу перед собой до боли знакомую противную рожу. Господи, с каким наслаждением я подсуну ее под карабин Морана!
Визит к доктору послужил мне достойным вознаграждением за хлопоты последних дней. Двадцатого августа я привез статую к дому миссис Хадсон в кэбе, и кэбмен помог мне затащить «Холмса» через парадные двери наверх в бывшую комнату Холмса под аккомпанемент растерянно-возбужденных восклицаний переполошившихся обитателей квартиры. Единственное, требовалось не расхохотаться перед растроганным доктором, пытавшимся всю дорогу проявить нежнейшую заботу обо мне. Если я не справлялся со всплесками непокорного веселья, то начинал громко хлюпать носом, чтобы заглушить смех. Но доктору слезы застилали глаза, он лез обниматься и ничего не видел. Установив статую у окна напротив заранее выбранной позиции стрелка в доме Кэмдена на Бейкер-стрит, я позволил ему располагать мною пару минут, в течение которых он насквозь пропитал слезами и соплями лацканы моего пиджака. Наконец, я, произнеся какое-то подобие торжественной речи в честь открытия монумента великому человеку, отделался от доктора и убрался, сопровождаемый умиленным и влажным его взором…

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

38. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

Окончание записи от 24 августа 1895

… К вечеру все было готово. Мои люди оцепили район, и это уже были официальные сотрудники Ярда, так как за день до этого я получил добро от Брэдфорда на операцию по поимке людей синдиката и согласовал с ним некоторые детали. Другая группа детективов, усиленная десятком констеблей, проследовала в Сент-Джайлз, где соединилась с людьми из местного дивизиона Департамента уголовного розыска, выделенными для поддержки ликвидации банды Тернера.
Но еще за несколько часов до того, как мы расставили сети, операция оказалась на грани срыва. Размалеванный истукан в окне знаменитого дома устроил настоящий фурор. Как я и предполагал, все узнали в нем того, кто единственный только и мог вот так вот торчать в этом самом окне и пялиться на прохожих, рассказывая доктору о привычках, занятиях, количестве детей и хронических болезнях всех промелькнувших на минуту внизу точно так, как это описывал в своей затянувшейся на годы чепухе ненавистный мне Артур Конан Дойл. Но столь активная реакция публики явилась неожиданностью для меня. Нездоровый ажиотаж мог сорвать нам все дело. Информатор сообщил о значительном скоплении людей на Бейкер-стрит, и я не на шутку встревожился, что эта возбужденная толпа спугнет стрелка, и он не решится стрелять при таком количестве свидетелей. Да и за жизнь его после этого никто б не поручился. Толпа разорвала бы его еще в доме Кэмдена, не дожидаясь, когда он его покинет, и мы бы ничего не смогли сделать. Нужно было срочно что-нибудь придумать. Но выход нашелся сам. Причем, сначала я даже не оценил его.
Координируя расстановку людей возле Бейкер-стрит, я в очередной раз чуть не застонал от отчаяния, когда увидел, что миссис Хадсон, оттащив «Холмса» вглубь комнаты, грозит все испортить. По счастью, статуя осталась на линии выстрела, прекрасно видимая, а для безупречного стрелка колониальных войск Ее Величества лишние пять метров расстояния преграды не являли. Но самое главное, толпа, наконец, успокоилась, и люди постепенно стали расходиться. В восемь часов Бейкер-стрит уже ничем не отличалась от самой себя в обычные вечерние часы. Вот так миссис Хадсон неожиданно выручила нас.
После того, как связной сигнализировал, что стрелок уже в доме и обнаружил возле позиции приготовленный для него карабин, мы вдруг похолодели от ужаса, увидев, что «Холмс» задвигался по комнате как живой. Я не представлял себе, что и думать. Неужели он жив и вернулся, пока я возился с этим дурацким маскарадом? И что теперь делать? Позволить убийце застрелить его? Если ворваться в дом Кэмдена сейчас, пока не произведен выстрел, есть риск потерять в схватке с отчаянным воякой людей или же ничего не доказать впоследствии, если ружья при нем не найдут. Весь наш расчет был на то, чтобы брать его на выходе из комнаты, в которой он расположился.
Пока я мучительно соображал, зазвенели осколки стекла – парень выстрелил. После этого, как ни удивительно это звучит, я испытал облегчение. Будь, что будет. В кого бы он там не попал, но я заставил его стрелять, и теперь мой план выдачи обществу первой партии сообщников профессора Мориарти не остановить. В сопровождении сержанта и двух констеблей я ринулся к подъезду дома, откуда уже раздавалась заливистая трель свистка. В окне появился младший инспектор из группы засады, расположившейся в доме, и крикнул, что покушавшийся схвачен. Мы влетели на второй этаж и вбежали в ту комнату. Бычий Глаз полисмена [Бычий Глаз – используемый полицией того времени масляный фонарь с линзой и шторкой, при помощи которых можно было устанавливать ближний и дальний свет или прикрывать его– прим.ред.] был раскрыт полностью и заливал комнату ярким светом. Крепкий верзила, ухваченный под руки, угрюмо, но без ненависти смотрел на нас. Он был озадачен, потому что ему совсем не то наобещали. Убедившись, что здесь, по крайней мере, все в порядке, я все еще встревоженный, отправился в дом миссис Хадсон, откуда раздавались причитания такого непередаваемого тембра и тональности, что было неясно, кому они принадлежат. Такие дребезжащие звуки могла издавать и ветхая старуха миссис Хадсон, и слезливый истеричный доктор Уотсон.
Попав к ним, я с облегчением убедился, что и здесь обошлось без жертв. Заодно и выяснилась забавная причина «оживления» статуи Холмса, перепугавшего нас до крайности. Миссис Хадсон в неподходящее время решила прибраться, и «Холмс» ей мешал. Она толкала его по полу, передвигаясь на четвереньках, и была невидима для стрелявшего. Кто знает, может, бенгальский пехотинец и заподозрил бы неладное, понаблюдай он за недвижной статуей некоторое время. Так что, придав движение «Холмсу», миссис Хадсон, возможно, явилась залогом успеха, убедив стрелка в том, что его цель не приманка, а живой человек. Но о том, что было бы, случись старухе чуть раньше подняться с четверенек, и окажись она на линии огня, я, передернувшись разок, старался больше не думать.
Доктор при виде расстрелянной статуи горевал как ребенок, опустившись на пол и положив пробитую голову истукана себе на колени. У меня что-то перевернулось внутри, когда я увидел, как он любовно и с тоскою гладит сбившийся пучок пакли, заменивший статуе волосы. Я сухо объявил им о задержании заклятых врагов их замечательного мистера Холмса и откланялся, но к душе моей прочно пристало дурное настроение. Вспоминая отсутствующие глаза доктора и его безутешные руки, я почему-то чувствовал, что сегодня я убил Шерлока Холмса. Доктор тремя часами ранее получил такой подарок в память о своем друге, значение которого я до конца не осознавал, потому что для меня это была наспех слепленная приманка, необходимая часть моего плана. Наверное, разлетись статуя на куски, доктор не был бы поражен в самое сердце так, как это произошло, едва он увидел вынесенный висок своего многолетнего наставника и компаньона. Слишком уж натурально это выглядело, только крови не хватало.
Я злился на себя за разыгравшиеся эмоции пагубного толка, но некоторое время мне не удавалось взять себя в руки. Поразительно, столько сил затратить на этот грандиозный замысел, сделать все невозможное, чтобы он нигде не уперся в стену и не опрокинулся в канаву, практически вытащить себя самого из трясины, и все это для чего? Для того, чтобы ощущать в себе такую глубочайшую гадость и опустошение? Надо было встряхнуться, тем более, что новости продолжали прибывать.
Появился курьер из Сент-Джайлза. Взяли почти всех. Всего чуть более десятка человек. Тернеру, как самому смышленому в банде и больше всех информированному насчет реальных обстоятельств интриги, выжить в тот день было не суждено. Его присутствие на суде никак не входило в мои планы. Он единственный среди своих дубоголовых собратьев смог бы разрушить мои построения в Олд-Бэйли и не позволил бы для глаз легковерной публики перекрасить свою банду в одно из звеньев синдиката. А&В входили группу, работавшую в Сент-Джайлзе, и устранение Тернера из пределов этого мира по моему указанию осуществлялось непосредственно ими.
Газетчики, не разобравшись, что к чему, сначала устроили истерию по поводу возвращения Холмса, а затем бросились оплакивать его скоропостижную смерть и требовать кары для гнусных убийц. Когда же, наконец, все прояснилось, и общество не без моей помощи прозрело, узнав имя героя и автора грандиозного замысла, я познал такую давно забытую и чрезвычайно приятную вещь как всеобщая неподдельная слава. Со времен появления небылиц Дойла Скотланд-Ярд не знал ничего подобного. Россказни о Холмсе прочно задвинули нас в положение безнадежных тупиц и неудачников, над нелепыми прискоками которых потешались читатели не только старушки Англии, но и повсюду в мире. Теперь же появились все шансы переменить этот сложившийся удручающий образ, и ситуация действительно стала меняться. Изменилось отношение к нам. А я…Я превратился в настоящего спасителя Лондона, героя современности, и с удовольствием принялся этим пользоваться. Газетчики жаждали взять интервью у меня, и я не избегал встреч с ними, подчеркивая лишь скромно, что времени у меня, человека занятого, для них немного и с наслаждением наблюдая, как между ними устраиваются настоящие драки из-за очереди ко мне.
Сейчас еще рано загадывать об окончательных результатах моей затеи. Не исключено, что еще вылезут на свет некоторые неприятные мелочи. Парни Тернера упрутся намертво и будут все отрицать, потому что за их спинами маячит зловещая тень виселицы. Лучше, если они будут тупо упрямиться, чем откровениями помогут установить истину. Некоторые из них присутствовали при встречах Тернера с А&В, и естественно не станут скрывать такое. Но это никак не противоречит моей теории, суть которой мне опять же подсказал Дойл. Люди, участвующие в переговорах с Тернером, представляли центр синдиката, который выдавал задание одному из своих подразделений – группе Марка Тернера. А то, что схваченные головорезы их не знают, лишь следствие глубокой конспирации и грамотной организации взаимосвязей внутри синдиката по принципу, схожему с постановкой дела в «Народной расправе» Нечаева, террористической организации, взятой за основу Достоевским для своего романа. Таким образом, строжайшая секретность внутри организации покойного профессора снова играет мне на руку. [Не может не настораживать удивительный интерес Лестрейда к русской истории, который проявляется в том, что инспектор раз за разом использует аналогии, завязанные на событиях, произошедших в России. Такой интерес для британца нетипичен. Это русские зачитывались Диккенсом, Теккереем и Уайльдом. Подобного по глубине ответного проникновения русской культуры в сердца и умы наших соотечественников не наблюдалось, тем более во времена инспектора, то есть задолго до дягилевских сезонов, гастролей Горовица и пр. Осведомленность инспектора не просто удивительна, она подозрительна и носит какой-то настораживающий характер – прим.ред. ].
Конечно же со временем, когда А&В исполнят для меня предостаточно всяческой грязной работы и наполнятся до отказа темными тайнами моей второй жизни, мне придется их убирать так же беспощадно, как они проделали это с Тернером. Не всех молодчиков Сент-Джайлза повесят. Многие отправятся за решетку. Они то и понадобятся мне как свидетели встреч своего главаря с боссами синдиката, когда я предъявлю им тела бывших своих агентов для опознания.
Одновременно через Джино я осуществляю внедрение в уголовную среду совершенно противоположной информации, нежели та, которой я пичкаю общественность. Джино распространяет слухи, что синдикат расправился с хозяевами Сент-Джайлза, подставив Ярду Тернера вместо себя. Виртуозность такого маневра ошеломила криминальный мир, и на некоторое время там воцарилась полная тишина, на фоне которой слышался лишь тонкий тенорок осмелевшего Мориарти-младшего (и, черт возьми, единственного!). Отныне так будет со всеми неугодными, вещает он. Вокруг Джино мгновенно создался страх, и всякие темные личности, донимавшие его прежде, теперь держатся на расстоянии. Он тут же позабыл о своем животном ужасе, державшем его за горло еще совсем недавно, и я подозреваю, что он снова принялся болтать совсем уж лишнее. Во всяком случае, передо мной он теперь держится хоть и почтительно, но довольно хвастливо. Участие в моей операции придало ему колоссальный вес в собственных глазах.
Предварительный допрос бывшего солдата я вел больше с целью понять, насколько он осведомлен о деле, и что ему успел поведать нанимавший его Тернер. Он сбит с толку и пока больше отмалчивается. Но, похоже, ему известна совсем уж малость, из которой сделать основательные выводы и выйти на меня невозможно.
Радует, что, по крайней мере, общественность на нашей стороне. Лондонцы ликуют. А больше всех несчастные обитатели затравленного Сент-Джайлза. Им не столь интересно обсуждать новости о таинственном синдикате, но они с радостью и облегчением восприняли свое избавление от террора потерявших последний страх и совесть подонков. Множество людей из этого района уже выразили желание пройти свидетелями по делу о бесчинствах банды в их бедняцких кварталах. Что уж греха таить, Ярд не слишком-то озабочен искоренением преступности в таких убогих местах, больше проявляя прыть в громких делах вроде истории с исчезновением драгоценностей леди Сэдвидж, наделавшей шуму две недели назад. Конечно, в Сент-Джайлзе и подобных ему местах есть постоянные посты с дежурящим констеблем, регулярно делаются обходы, но люди там запуганы настолько, что зачастую боятся обратиться за помощью и терпеливо и безропотно сносят беззаконие и издевательства. Там все слишком тесно переплелось и невозможно ко всякому притесненному бедняге приставить охрану.
Высшему обществу совсем не интересны такие подробности, как и в целом тягостные и опасные будни обитателей этих совсем не фешенебельных мест. Но синдикат – совсем другое дело. Необычайная личность его главаря, его происхождение и таланты в высоких и тонких сферах поставили его детище на один уровень с теми, кто принадлежит к совсем иной части общества, к его элите. А значит, выходило, что деятельность синдиката угрожала уже в первую очередь истеблишменту. Высший свет не на шутку переполошился и ожидал новостей на эту тему словно сводок с полей сражений в тревожном напряжении, исполненном испугом и надеждами. И я принес им эти вести, добрые вести.
В итоге, если хорошенько вдуматься, мне не в чем себя упрекнуть. Я очистил целый район от банды отъявленных мерзавцев, пусть и завернув непритязательную скверну трущоб в дорогую обертку всемогущего таинственного зла, в равной степени вызывающего любопытство, ужас и восхищение всесилием. Таковы требования моды, и я им следую. Лондон хочет новостей про синдикат, так пусть получает. Мне ж не жалко.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ – ДЕЛО АДЭРА

39. ГАЗЕТА «БЕЛГРЕЙВЗСКИЙ ПРОЛЕТАРИЙ».

ЗАГАДОЧНОЕ САМОУБИЙСТВО НА ПАРК-ЛЕЙН

Статья в вечернем выпуске от 11 сентября 1895

Минувшей ночью в доме Адэров на Парк-Лейн, 427 в Вестминстере случилось несчастье. Рональд Адэр, сын графа Мэйнуса, назначенного в прошлом году губернатором одной из наших колоний в Австралии, найден мертвым в собственном кабинете. Нашему корреспонденту, все тому же Кеннету Куиклегзу, вернувшемуся работать к нам от бессовестных но богатых конкурентов, переманивающих таланты исключительно деньгами вместо интересных идей, и заскучавшему в обществе помпезных зануд из устаревшей газеты, давно потерявшей острый взгляд на жизнь города, удалось побеседовать с инспектором Этельни Джонсом, которому поручено вести расследование, и выяснить следующее.
Рональд Адэр, с момента отъезда его семьи в Австралию будучи единоличным хозяином, с небольшим штатом прислуги проживал в указанном доме неподалеку от Гросвенор-Хаус. Однако две недели назад в Лондон на лечение прибыла его мать леди Мэйнус в сопровождении дочери. Вчера вечером обе дамы отправились в гости, а молодой джентльмен - в клуб«Бэгетель». В доме из слуг находилась лишь горничная.
Адэр примерно за час до своего обнаружения в столь прискорбном состоянии вернулся из клуба, где ему довелось оказаться участником крайне неприятной истории. Многочисленные свидетели утверждают, что в разгаре игры в вист он был обвинен одним из игроков неким мистером Адамсом в шулерстве. Среди играющих за этим столом оказался и небезызвестный доктор Уотсон, верный Санчо Панса великого борца с преступностью Шерлока Холмса. После того как грандиозный скандал силами членов клуба удалось несколько притушить, а рассорившихся утихомирить, Рональд Адэр, возмущенный до крайности случившимся, покинул клуб и отправился прямиком к себе.
Горничная показала, что молодой хозяин прибыл домой около десяти часов. К сожалению, почти сразу после этого она по собственному признанию самовольно отлучилась из дома. Причиной тому стали ее личные дела довольно щекотливого свойства. Неподалеку от дома Адэров расположена стоянка кэбов. Нашелся свидетель из кэбменов, который видел эту девицу примерно за полчаса до поднявшегося шума совсем рядом возле стоянки в обществе неизвестного мужчины. То, что горничная какое-то время действительно находилась вне дома, подтверждается и другими показаниями. Ее возвращение засвидетельствовали прибывшие из гостей леди Мэйнус и ее дочь Хильда, сестра Адэра, встретившиеся с нею у парадного входа. Втроем они прошли в дом и обнаружили, что дверь кабинета Адэра заперта. На стук и просьбы отворить реакции не последовало, поэтому было принято решение взломать дверь. Это сделал один из кэбменов, призванный горничной с упомянутой стоянки по поручению леди Мэйнус. Рональд Адэр лежал на ковре с прострелянной головой, а рядом с телом находилось орудие – револьвер. Несчастный скончался от ранения в височную часть головы, на которой остались следы пороховых газов и ожог. Эти признаки, как известно, характерны для самоубийц и свидетельствует о том, что выстрел был произведен в упор. На столе лежала записка, текст которой мы, к сожалению, привести не можем. Инспектор Джонс лишь заметил, что содержание ее признательного толка. Как следует из текста, молодой Адэр признался в использовании нечестных приемов в игре и, чтобы не бросить на семью тень позора, который он снискал после разоблачения , решил свести счеты с жизнью. Окно кабинета на момент обнаружения тела было заперто изнутри как и дверь, поэтому нет никаких сомнений в том, что мы имеем дело с самоубийством, подчеркнул инспектор. Запертое окно и отсутствие горничной объясняют, почему выстрел остался никем не услышанным. Но все же в деле присутствуют и труднообъяснимые странности.
Первое, что бросилось в глаза, это то, что полностью исчезли бумаги покойного. Бюро на столе оказалось пустым, а в камине большое количество пепла и обгоревших бумажных листов, что свидетельствует о том, что все письма и прочая корреспонденция отправились в огонь. Но стоило ли жечь абсолютно все? Трудно представить себе, что все бумаги, обычно скапливающиеся за годы жизни, компрометировали их хозяина. Осталась лишь пресловутая предсмертная записка, но и мать, и сестра Адэра категорически утверждают, что грубые каракули, которыми она написана, не имеют ничего общего с изящным почерком их сына и брата. Это вызывает серьезное недоумение, и инспектор Джонс признался нашему мистеру Куиклегзу, что в настоящее время он пытается определиться с версией, могло ли сильнейшее потрясение от скандала в «Бэгетель» довести самоубийцу до такого состояния, что рука его стала выводить совершенно неузнаваемые и несвойственные ему силуэты. Родным покойного предъявлены некоторые обгоревшие фрагменты писем, что уцелели в камине, в надежде, что им удастся обнаружить образцы почерка Адэра и помочь тем самым следствию.
Вторая необычная деталь выяснилась при опросе свидетелей в упомянутом клубе. Несколько человек в том числе и доктор Уотсон подтвердили, что инициатора переполоха, бросившего обвинения в лицо Адэру вместе с картами, того самого мистера Адамса никто в клубе ранее не встречал. Требуемые для вступления в клуб рекомендации он получил каким-то невыясненным пока образом в самый день трагедии буквально за час до игры и, чтобы ускорить это вступление, внес в кассу сумму, значительно превышающую и без того довольно крупный размер вступительного взноса. То же самое в точности было сделано и другим игроком, оказавшимся в тот вечер за одним столом с Рональдом Адэром и доктором Уотсоном, неким мистером Блэйдом. И кстати, мистер Блэйд оказался единственным, кто хоть косвенно смог подтвердить претензии мистера Адамса. Он признался, что подозрения насчет нечистой игры Адэра возникали в ходе партии и у него, и это при том, что он играл в паре с ним. Обоих джентльменов теперь желает видеть лично инспектор Джонс. Они остались единственными из свидетелей, у которых еще не были взяты показания.
Мнения тех членов клуба, которые посчитали нужным высказаться, разделились. Адэр более двух лет состоял в членстве и ни разу не дал повода усомниться в своей репутации, поэтому нашлись и такие, кто воспринял происшедшее как отвратительную провокацию. Вопрос только в том, куда метил такой циничный выпад, если он в действительности имел место. Была ли это сознательная компрометация одного из членов клуба, или мишенью являлся не Адэр, а само заведение, стремительно набирающее популярность и вызывающее своим очевидным и скорым успехом зависть конкурентов.
Поразительно, но и доктор Уотсон в тот вечер дебютировал в клубе. Это было его первое появление в «Бэгетель», и доктор крайне удручен тем обстоятельством, что сразу же оказался втянут в столь прискорбную историю. Правда, процедура его вступления в клуб не вызывает вопросов, как и его абсолютная честность, не однажды уже подтвержденная за годы славного сотрудничества с легендой нации, неподражаемым мистером Шерлоком Холмсом, покинувшим мир в весьма символичной и говорящей самой за себя позе – сплетясь в клубок с самим Дьяволом и до самого конца так и не разжав железной хватки своей тренированной челюсти на горле короля преступников.
В качестве подведения первых итогов отметим, что, несмотря на очевидный ненасильственный характер смерти несчастного, все же многие обстоятельства этой мрачной истории нуждаются в прояснении, которое, как мы надеемся, наступит в ближайшее время, благодаря действиям уважаемых представителей Скотланд-Ярда.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

40. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

12 сентября 1895

Вчера из газет я узнал о смерти Рональда Адэра. Обратившись к дневнику, чтобы описать в нем невероятные события дня, предшествующего этой новости, я заметил, что руки мои до сих пор дрожат. Я действительно по-настоящему потрясен, и никак не могу поверить, что произошедшая вчера на моих глазах история, и без того исключительно неприятная и в чем-то даже отвратительная и темная, могла привести к столь ужасному финалу. Мне впервые в жизни довелось оказаться в самом центре безобразной сцены, настоящего скандала, грозящего обернуться серьезными разбирательствами. И хотя претензии были вынесены не мне, все же никак не удается отделаться от ощущения, что мое имя теперь прочно свяжут с позорными подозрениями в нечистой игре, наглом жульничестве, несовместимом с присутствием уважаемого человека в обществе. Где-нибудь во Франции или в России при таких обстоятельствах кровь пролилась бы немедленно, но у нас в Англии дуэли уже с полвека как отменены, и до вчерашних вестей предполагалось, что разбирательство по делу естественным образом дойдет до Суда Посредников [с 1840 года в Англии упразднена дуэль, и с тех пор дела об оскорблении личности решаются в судебном порядке – прим.ред.]. Теперь же, понятное дело, факт смерти потребовал вмешательства полиции, и первый отчет о действиях инспектора Джонса, назначенного Скотланд-Ярдом вести следствие, уже появился в сегодняшних выпусках чуть ли не всех лондонских газет. И хотя этот отчет недвусмысленно указывает на самоубийство, которое вроде бы все объясняет и хотя бы отчасти должно подтвердить основательность и правоту предъявленных вчера и вызвавших невероятный переполох оглушительных обвинений, мне от этого не легче. В ситуации, когда человек сам лишает себя жизни, мне видится еще более явственное проявление насилия над его личностью, чем когда мы имеем дело с убийством. Оно в этом случае скрытое, и от того кажется мне не только еще более жестоким, но и коварным. Меня пугает мощь невидимой и неумолимой силы, принуждающей свою жертву самолично вынести себе приговор и смиренно привести его в исполнение.
Я почти совсем не знал Адэра до вчерашнего дня. Холмс давным-давно однажды познакомил меня с ним, представив его как нашего конкурента, «который нам с вами, Ватсон, не конкурент». Адэр промышлял частным сыском, но особого успеха не снискал, не то, что мы. Наша короткая встреча состоялась тогда, когда рассказы о нас с Холмсом уже успели покорить Англию, и я хорошо запомнил зависть в глазах Адэра, с любезным и вместе с тем кислым выражением на лице приветствовавшим нас. С тех пор я его не встречал вплоть до вчерашнего вечера, когда в клубе «Бэгетель» услышал, как кто-то окликнул меня по имени.
Здесь надо бы сделать небольшое отступление и рассказать, каким образом я вообще там оказался. Это был мой первый визит в клуб, ставший едва ли не самым модным и престижным в Лондоне в последние месяцы. Дело в том, что постепенно под влиянием некоторых своих знакомых я пришел к мысли, что полюбившийся мне за время моего вынужденного одиночества клуб «Туповатый лентяй», в котором мне удалось блестяще выдвинуться с положения рядового посетителя до звания почетного члена, все же не совсем подходящее место для уважаемого в обществе джентльмена. Несколько раз совершенно разные люди при упоминании мною названия этого заведения и прижившихся там особенных способов проведения досуга заметно менялись в лице и спешили закончить только что начавшуюся беседу. Один из них даже покрутил пальцем у виска и отказался представить меня сопровождавшей его даме. Я призадумался и, удивительное дело, то, что я описывал всем почти с гордостью, как необычайные развлечения, при более серьезном рассмотрении стало и мне казаться чем-то не очень подходящим к лицу отставного военного врача и просто солидного человека, коим я себя полагаю. И действительно, это только поначалу швыряться бумажными катышками, плевать через трубочку зернышками риса в ухо соседа, вымазывать ему спину мелом и подкладывать на сиденья стульев клуба канцелярские кнопки кажется чем-то свежим и оригинальным. Став почетным членом «Туповатого лентяя», я получил некоторые довольно значимые привилегии. Например, в отношении меня теперь допускались только шутки с кнопками, и то мелкими и гораздо менее острыми, и с вымазыванием спины мелом. Опять же, мое почетное звание обязывало теперь членов клуба предупредить меня о состоянии моей задней поверхности фразой «У вас спина вся белая зачем-то» и, при моем намерении покинуть заведение, помочь мне привести себя в порядок. Однако, даже заимев эти преимущества, я понял, что постепенно перерос уровень этого места с его славными традициями. Потихоньку все это приедается, и мне как человеку серьезному захотелось чего-то более осмысленного. Я вспомнил о карточной игре, к которой давненько уже не обращался из опасений увлечься и залезть в долги. То было обещание, данное самому себе еще в молодости. Но сейчас я гораздо более осторожен и не позволю себе потерять голову под влиянием азарта, поэтому не будет большой беды, если я начну играть и проигрывать небольшие суммы.
В последнее время достаточную известность в Лондоне приобрел клуб «Бэгетель», и я решил посетить его, поинтересовавшись предварительно, каковы правила вступления в него. Оказалось, достаточно рекомендаций двух его членов и довольно великоватого по моим поредставлениям вступительного взноса. И вот вчерашним вечером я прохаживался между карточных столов, выискивая свободное место и попутно приветствуя знакомых и посматривая за ходом игры на занятых столах.
«Доктор Уотсон, не желаете ли присоединиться?» – услышал я и обрадованный благодарно кивнул, даже толком не рассмотрев обратившегося. За столом сидели трое. Компания только что составилась, и ждали четвертого. Присмотревшись я признал в пригласившем меня джентльмене Рональда Адэра. Остальные двое были мне не знакомы и представились как мистер Адамс и мистер Блэйд. Я поздоровался, и мы приступили к жребию. Мы с Адамсом вытянули старшие карты и составили первую пару, а Адэр с Блэйдом, соперничающую с нашей.
Игра шла довольно осторожно, и после первого роббера, оставшегося за Адэром и Блэйдом, выигрыш победителей был совсем незначителен. Адамс и Блэйд выразили желание устроить небольшой перерыв. Мы с Адэром не имели ничего против и остались за столом вдвоем.
- Странные господа, - произнес Адэр, глядя в спины удаляющихся наших партнеров.
Мне его тон показался каким-то уж нарочито взволнованным и загадочным. Я счел это ребячеством. Сыщик-неудачник. Только и остается, что играть в разбойников и придумывать всюду настораживающие странности. Но из вежливости я поинтересовался, что же такого странного в Адамсе и Блэйде.
- Они оба здесь сегодня впервые, и изо всех сил делают вид, что их ничего кроме случайной встречи за карточным столом не связывает. Но поверьте мне, доктор, они пришли вместе, и ведут себя так, будто у них что-то на уме. Играют они в разных парах. Трудно представить себе сговор тех, кто противопоставлен условиями игры друг другу, значит здесь что-то другое. Но несомненно то, что они предпочли зачем-то взять паузу. Конечно, это в порядке вещей, и не вызвало бы у меня подозрений в ином случае, но сегодня слишком уж много странностей. Так что лучше бы нам с вами, доктор, быть повнимательнее с ними.
Я не сумел удержаться от скептической усмешки, но Адэр настаивал на своем, все более распаляясь.
- Да, да, доктор, глупое наваждение, скажете вы! Померещилось и все такое. А между тем мистер Холмс меня прекрасно бы понял как профессионал профессионала. Я немного задерган в последнее время. Да, это есть. От того, быть может, и выгляжу смешно. Но поверьте мне, я накопал такое, что вам с Холмсом даже и не снилось. И что с этим делать, ума не приложу. Как же после этого мне сохранять спокойствие и невозмутимость, хотел бы я знать, черт возьми! Мне в этой самой своей тарелке никак не усидеть!
- Я нахожу странным ваше замешательство, - ответил я сухо, уязвленный тем, как он небрежно коснулся памяти моего покойного друга лишь затем, чтобы заявить о своем превосходстве,- Что делать, спрашиваете вы? Обратитесь в полицию. Вам как частному сыщику хорошо известно, что на определенном этапе дела для соблюдения законности необходимо передать собранные вами материалы Скотланд-Ярду. Дальше уже их забота. В чем же сложности?
- Скотланд-Ярд, говорите? – переспросил Адэр и как-то странно посмотрел на меня.
Это уже стало меня порядком раздражать, и я стал поглядывать по сторонам, высматривая, не возвращаются ли к нам наши партнеры.
- Я немного слукавил вам, сказав, что не знаю, что мне делать, - продолжил Адэр после недолгого раздумья, - Вариантов, напротив, слишком много. Сложность состоит в выборе, что предпочесть. Например, есть такой, от которого не столько выиграет закон, сколько поправятся мои собственные дела. Существенно улучшатся, доктор.
После такого неожиданного заявления я с откровенным изумлением уставился на него и встретил ухмыляющийся взгляд. Да кто он такой, что не стесняется обсуждать со мной, едва знакомым ему, не только личные дела, но и столь неоднозначные методы их ведения?! Но сказать я ничего не успел, потому что вернулись наши игроки, и мы продолжили. Я стал играть совсем плохо,
ошарашенный этим потоком признаний и предостережений Адэра, пытаясь переварить услышанное. Глаза разбегались – куда смотреть, за кем следить, откуда ждать подвоха? Карты стали последним, на чем я сосредоточил теперь свое напряженное внимание. Но удивительно, что Адамс, мой партнер, не выказывал никаких признаков недовольства. Бросив быстрый взгляд в его сторону, я увидел как он, недобро сощурив глаза в холодные щелки, словно изготовившись к чему-то, следит за Адэром. Проследив за его взглядом, я увидел нечто необычное, но тогда еще не осознанное мною. И отнюдь не в поведении Рональда Адэра. Тот тасовал колоду. Но Блэйд смотрел на Адамса так, будто ждал сигнала или наоборот готов был его подать. «Сейчас», - словно говорил его взгляд, и сейчас же все и случилось…


(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

41. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

Продолжение записи от 12 сентября 1895


…Адамс схватил меня за запястье и громко закричал, призывая в свидетели:
- Вы видели это, мистер Уотсон?! Я прошу вас подтвердить! Этот господин плутует!
Перегнувшись через стол к Адэру, он швырнул ему карты в лицо, продолжая кричать что-то о ложной тасовке. Я не мастак разбираться в приемах шулеров, но про некоторые из них слышал. Адамс имел ввиду трюк, которым сдающий Адэр, по его мнению, якобы намеревался сделать шлем. Каждый из нас после сдачи должен был получить одномастный ряд, но ряд Адэра был бы козырным. Такой грубый ход было бы трудно представить в столь серьезном месте. Так надувают совсем уж новичков или напившихся в стельку где-нибудь в таверне за усыпанным крошками и залитым вином столом. Я ожидал, что мистер Блэйд вмешается и защитит своего партнера. Рассчитывал на это и Адэр, бросивший отвечать Адамсу и требовательно развернувшийся к Блэйду. Только мистер Блэйд не оправдал наших ожиданий. В кратком отрезке тишины, возникшей от того, что оба участника конфликта умолкли и ждали каждый с надеждой, что он примет его сторону, этот человек произнес негромко, но отчетливо:
- Я сожалею, мистер Адэр, но похожее подозрение возникло и у меня. Я боюсь, что мистер Адамс прав.
К тому времени вокруг нас уже собралось немало людей, привлеченных шумом и прервавших собственную игру. Одни взывали к порядку и упрекали спорщиков, требуя держаться приличий. Другим пришлось уже вмешаться активнее, чтобы разнять схватившихся. Адэр пытался перекричать возросший гомон, обращаясь ко мне:
- Доктор, ну хоть вы то! Я же вас предупреждал, а вы не верили!
Но я не представлял себе, что тут можно еще сказать. Я ничего не понял из того, что случилось, и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть чьи бы то ни было слова. Я чувствовал, как лицо мое горит от стыда, и мне казалось, что все смотрят прежде всего на меня. Какой кошмар! Вляпаться в такое. Одного лишь нахождения за этим столом казалось мне достаточным для бесчестья, навеки приставшего теперь ко мне.
На ватных ногах я вышел из клуба, взял кэб и вернулся домой. Не знаю, когда его покинул Адэр. Оказавшись в нашей квартире (я все никак не могу отделаться от ощущения присутствия Холмса и поэтому употребляю словосочетание «наша квартира», а когда увлекаюсь воспоминаниями и охваченный желанием передать светлые чувства, вызванные ностальгией, спешу поделиться возвышенным настроением с миссис Хадсон, она обязательно все портит, немедленно вставляя противным голосом, что это ее квартира и ничья еще )… Так вот, оказавшись в…э-э-э…в нашей все-таки квартире, я быстро поднялся к себе, но долго не мог успокоиться и заснуть.
На следующий день, все еще пребывая в отвратительном состоянии, я был окончательно уничтожен кошмарными новостями с Парк-Лейн, последовавшими вслед за инцидентом в «Бэгетель» и явившимися его логическим продолжением. И я еще переживал за себя, ворочался с боку на бок в постели, не в силах упокоиться сном и мрачно обдумывая свое будущее в то время, как молодой цветущий джентльмен, полный отчаяния и роковой решимости, подносил револьвер к голове!
Вечером неожиданно пожаловал инспектор Лестрейд. Я не сразу понял цель его визита, поскольку привык, что его появление всегда было связано со службой, очередным делом, которое он вел. Историей Адэра занимался инспектор Джонс, поэтому я и озадачился поначалу. Но оказалось, что благородный Лестрейд, прослышав, в какую скверную историю я попал, пришел поддержать меня и попутно заверил Джонса, что лучше будет именно ему, как нашему старому знакомцу, в дружеской обстановке ненавязчиво побеседовать со мною как одним из главных свидетелей драмы, разыгравшейся в «Бэгетель». Я, услышав это, был сильно растроган заботой инспектора и с радостью предоставил себя к его услугам.
Лестрейд настоял на очень подробном рассказе, часто переспрашивая и уточняя некоторые моменты. Особенно его заинтересовали странные детали, промелькнувшие в речи Адэра. Он даже поинтересовался моим мнением, что бы могли значить эти загадочные слова насчет находок несчастного и предстоящего в связи с ними улучшения его финансового положения. Мне польстил его интерес к тому, что я думаю об этой печальной истории, и было бы замечательно, если б я еще о ней что-нибудь действительно думал. Но вместо этого внутри меня все еще прочно сидела растерянность, и я мало чем смог помочь Скотланд-Ярду в этом деле, хотя, учитывая смерть Адэра и отсутствие Адамса с Блэйдом, я оставался последним, кто непосредственно участвовал в этом. Видя, как разочарован инспектор моим ответом, и как помрачнело его лицо, я постарался хоть как-то порадовать его, и заверил, что обязательно узнаю этих странных господ, если мне придется еще их встретить. На том мы и расстались.




ДВУМЯ НЕДЕЛЯМИ РАНЕЕ. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

28 августа 1895

Удивительно, как быстро может все перемениться. Еще вчера я ощущал себя абсолютным триумфатором, хозяином Лондона, завладевшим умами его жителей, и любимцем репортеров. Однако сегодня все мои блестящие конструкции угрожают обрушиться и схоронить меня под собой.
В разгар дня следуя по Пикадилли-серкес, я, случайно обернувшись, выхватил из толпы знакомое лицо. Некоторое время я перебирал свою память, чтобы понять, от чего я узнал этого человека, и вспомнил сразу две вещи, от которых похолодел. Во-первых, это был один из людей Грегсона, его осведомитель. Он довольно давно работает на Тобби, и я несколько раз присутствовал при их контактах.
Во-вторых, я четко помнил, что не более двух часов назад уже видел его в совершенно ином месте. Поверить в такое чудесное совпадение я не мог себе позволить. Он шел за мной. И хотя к чему-то подобному я себя все время на всякий случай готовил, все-таки это меня ошеломило. Ладно бы они вышли на моих людей и проследили их контакты со мной. В то, что так вот, не зная, кого пасут, они случайно наткнутся на меня, я мог бы еще поверить, но здесь агент совершенно осознанно «вел» меня, инспектора Лестрейда, через весь центр Лондона! От такой наглости я вышел из себя и решил действовать в открытую. Я круто развернулся и направился к нему, быстро сокращая расстояние, нас разделявшее. Он встретился со мной взглядом и поначалу растерялся, но быстро освоился и подал лицом особый знак, означавший в нашем кругу невозможность сиюминутного контакта с переносом объяснений на иное время. Это меня озадачило. Он скорее был раздосадован моим поведением, нежели тем, что я обнаружил за собой его слежку. Как будто я не разобравшись испортил что-то, не имеющее ко мне прямого отношения. Что бы это значило? Однако игнорировать такие сигналы в нашей работе категорически запрещено, и я прошел мимо него, даже не взглянув в его сторону. Срочных дел у меня не было, и я решил получить объяснения от самого Грегсона, для чего отправился на набережную Виктории в Новый Ярд.
Тяжелое ощущение нависшей надо мной беды, еще и выглянувшей навстречу столь неожиданно, разом лишило меня пружинистой прыти, свойственной мне, когда я что называется на коне.
Я застал Грегсона в его рабочем кабинете за какими-то бумагами. Когда он оторвался от них и взглянул на меня, я понял, что мой визит не является для него неожиданностью. Очевидно, его бойкий агент опередил меня и уже побывал у него с отчетом о сегодняшнем маленьком приключении.
- Не спеши ругаться, Фокси, это вовсе не то, о чем ты наверняка подумал, - Тобиас Грегсон смотрел на меня с нескрываемым интересом, но не преминул упомянуть дурацкое прозвище, которое прилипло ко мне, едва в департаменте узнали, что я завел фокстерьера. Интересно, прозвали бы меня курносым ворчуном, если б у меня поселился паг? Думаю, с превеликим удовольствием [немцы в отличие от нас, англичан, курносого пага обозвали словом mops, что переводится как «ворчун» - прим.ред. ]. Моего информатора интересовал не ты, а совершенно другой человек.
- Какого черта ты водишь меня за нос, Тобби?! Почему тогда твой человек постоянно трется возле меня?! Сегодня я засек его рожу сначала в Паддингтоне, а спустя пару часов на Пикадилли-серкес, хитро выглядывающим из-за статуи Антэроса.
- А куда ему еще деваться, если интересующий нас тип следует за тобой как тень и не отлипает от твоей драгоценной персоны уже который день! Так вы втроем и ходите друг за дружкой.
Я опешил. Тобби ухмыльнулся, любуясь произведенным эффектом. Но он добряк и никогда не затягивает такое удовольствие до издевательства.
- Да-да, Фокси, хочешь верь, хочешь нет, но один малый сидит у тебя на хвосте уже несколько дней и следует за тобой по всему Лондону, куда б ты ни пошел. Скажи спасибо моему Фрэнки. Он его засек случайно, когда три дня назад мы с тобой расстались на Риджент-стрит. Фрэнк вел его до самого Хэмлиз и, когда убедился в своих подозрениях, принес эту новость мне. Я поручил ему следить за этим типом дальше. А сегодня ты так круто развернулся и попер на Фрэнка, что я уж и не знаю, не раскусил ли нас твой сопровождающий.
Я слишком медленно приходил в себя. Если Грегсон говорит правду, то это может быть еще хуже. С ним бы я еще как-то объяснился. Мы давно работаем вместе, и он, более склонный к привязанности, нежели я, кажется, даже считает меня своим другом. Но меня настораживает еще и тот факт, что Грегсон сообщил мне все не сам и сразу, а лишь когда я ухватил за ноздри его ушлого Фрэнки. Могу ли я после этого верить ему полностью? Мягкотелый Грегсон всегда побаивался меня, неужели теперь он набрался наглости собирать на меня сведения?
- Тобби, что хочешь делай, но только ради всех святых убеди меня сейчас же, что это не твои люди.
Плохие, очень плохие слова. Выказывая истерику, я лишний раз даю понять коллеге, что влип по самые уши. Ситуация и так из ряда вон выходящая. И Тобби это прекрасно понимает. Чтобы какая-то никому не известная мелочь села на хвост копу, да еще и самому инспектору Лестрейду, чье имя из газет-то не вылезает последнее время, для этого понадобились очень серьезные причины, и Грегсон не прочь бы услышать про это от меня. Но такая ли уж это неизвестная мелочь? Оказывается, у Тобби кое-что на него есть. Это некто Рональд Адэр, проживающий на Парк-лейн . Не удивительно, что я его не знаю, Грегсон и сам бы не знал, если б его не просветил собственный осведомитель. Адэр – частник, и в нашем деле мелкая сошка. Он промышляет сыском из любви к искусству, но без талантов к нему. Если б ему пришлось этим кормиться, он бы умер с голоду, но, по счастью для него, его отец граф Мэйнус, который, кажется, как я слышал, сейчас в Австралии.
Поэтому он не бедствует. Адер - молодой и беспечный, заскучавший от пресноты жизни и ищущий приключений. Частный сыск для него та же игра в индейцев. В остальное время он торчит в клубе за любимым занятием – игрою в карты.
Но кто его нанял и для чего, вот вопрос. К нему я еще вернусь, а пока я лихорадочно соображаю, что этот негодяй успел вынюхать. Это зависит от того, сколько времени он за мной шастает. А&В, конечно, толковые ребята, но все же не профессионалы и еще не настолько опытны, чтоб засечь слежку за собой, а Джино и подавно. Адер мог пасти их сколько угодно без риска быть замеченным. Джино он даже мог разговорить, и этот простофиля ничего бы не учуял.
- Тобби, мне до зарезу нужно увидеть этого Адэра. Ты мне это скорее же организуй.
- Сделаем! – Тобби весело ухмыляется, но в моем положении даже улыбка такого «своего парня» кажется двусмысленной и опасной.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

42. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА.
МЕХАНИКА УБИЙСТВА
[ Этот эпизод откровений инспектора произвел на нас такое сокрушительное впечатление, что мы решили присвоить данной главе собственное красноречивое заглавие – прим. ред. ]

15 сентября 1895

Грегсон все сделал, как я просил, и мне удалось увидеть Адэра. Это не осталось незамеченным для него, и он сильно занервничал. Ясно почему. Теперь уже не он пас меня, а мои люди держали его в кольце постоянного наблюдения, обложив словно преследуемую дичь. Не было нужды маскировать слежку. Демонстрация силы. Адэр пока что держится, но психически сдает все заметнее. Он такой же как все, и однажды в его облике появится свойство, которое почувствовав раз, уже не спутаешь ни с чем. Смирение, покорность судьбе. Слишком не равны силы. Рискнет ли он обратиться за защитой в Ярд, не зная в точности, кто из моих коллег вовлечен мною в эту мрачную игру, и остался ли еще кто-то на набережной Виктории, кому он мог бы довериться? Сделав открытие на мой счет, он наверняка испытал шок и теперь боится чуть ли не каждого копа. Он может попытаться скрыться, но плотность слежки и ее качество, думаю, и ему очевидны, и здесь нет смысла питать особых надежд. Он может еще рассчитывать договориться со мною. Я бы рад оставить ему хоть шанс на спасение, возможность как-то приемлемо для нас все утрясти, но боюсь, он зашел слишком далеко и лишил меня выбора.
Едва увидев его лицо, я сразу вспомнил его. И дело обстоит теперь гораздо серьезнее, чем я мог себе представить. Потому что встречал я эту настойчиво шныряющую фигуру с любопытными глазками на мелкой физиономии ни где-нибудь, а в Мейрингене, и это самое худшее, что только возможно. Он был тем британцем, что прибыл вслед за мною, и потому я, озабоченный поисками следов тех, кто побывал там весною, не обратил на него должного внимания . Я просто представить себе не мог, что в это дело просунется еще чей бы то ни было нос. Порой мне кажется, что за всеми моими попытками выглядеть представительно и впечатлять самого себя вескостью суждений скрывается неисправимый дилетант, играющийся своими теоретическими схемами в удобных транскрипциях собственного ума, и не считающийся с действительными возможностями тех, с кем приходится иметь дело. Исправлять собственную оплошность и недогляд мне теперь следует спешно, и от того не обойтись без грубости. Ну как я мог проворонить этого прохвоста еще там в Альпах и позволить ему сидеть у меня на закорках все последнее время, когда мною организовывались в Лондоне столь опасные и компрометирующие меня вещи?! Трудно сейчас представить себе, что он с тех пор успел разнюхать, и какими сведениями располагает. Я виделся с Джино и организовывал аферу с компрометацией Тернера, Морана и прочих. Но главное, что Адэр не отставал и вплоть до последних дней продолжал держаться за меня словно впившийся клещ. Значит, это занятие окупилось сторицей, и одному Богу известно, каким объемом сведений на меня он располагает к сегодняшнему дню. Перебирая в памяти события последних месяцев, свидетелем которых явилась эта ничтожная прилепившаяся ко мне незаметно тень, я понимаю, что не стоит ожидать чуда. Мне никак не избежать прегрешений, на которые следует решиться, чтобы разрешить эту проблему.
Услуги Тобби мне более не нужны, и я вежливо дал понять ему это. Дело приобрело слишком личный характер. Рональд Адэр. Теперь я знаю о нем предостаточно. Сведения Грегсона безнадежно устарели, потому что с тех пор, когда они были собраны, в жизни Адэра многое изменилось. Его помолвка с мисс Эдит Вудли расстроилась из-за стесненных средств, и он отчаянно нуждается в деньгах. Его мать и сестра, пребывая в Австралии, никак не ограничивали себя в расходах, легкомысленно полагая, что семье губернатора вполне по силам жить на широкую ногу бесконечно. Но всякому капиталу приходит пора истощиться при таком отношении к жизни. Тем более, что Адэр тоже приложил к этому свою руку, проматывая карточной игрою довольно крупные суммы.
Однажды Рональд Адэр осознал, что банковские счета его семьи не столько в состоянии покрыть его расходы, сколько сами нуждаются в основательном пополнении. Похоже, он горячо желал изменить сложившееся положение и ради этого готов был на многое. Ну что ж. По крайней мере, этот человек знал, на что шел. Но я все еще надеялся избежать жестокости, смешивающей в безжалостный водоворот плавное течение чьей-то жизни, и претившей моей не то что чувствительной, а скорее склонной к аккуратности и стерильности натуре. Мне хотелось воскликнуть столь же проникновенно и убедительно, сколь и предостерегающе – пожалуйста, любезные, живите своею жизнью и копошитесь себе где-нибудь поодаль от меня и моих затей, потому что для себя я все давным-давно решил и не остановлюсь уже ни перед чем.
В какой-то момент в поведении Адэра что-то изменилось. Он выглядел так, будто нашел выход. Его боязливость исчезла. Он стал бывать в своих излюбленных местах, а ведь еще недавно не выказывал носу из дому. Я, с одной стороны, был немало озадачен таким поворотом, а с другой, решил, что нет смысла гадать, и надо просто, не мудрствуя использовать побыстрее возможность, которая нам представилась, благодаря его притупившейся бдительности. От слежки мы перешли к решающей стадии охоты. Травля не есть удел садистов, растягивающих до бесконечности процедуру уничтожения жертвы, дабы насладиться сполна ее мучениями. Охотник как исключительно практичное существо исполнит все только из надобности, руководствуясь соображениями достаточности и необходимости и не более. Во имя милосердия к жертве, нервы которой не в состоянии выдержать бесконечно долго сжимающуюся хватку, он осуществит свой замысел решительно, быстро и, смею верить, безболезненно.
Адэр единственный из семьи не поехал за своим отцом графом Мэйнусом, когда тот получил назначение на пост губернатора одной из британских колоний в Австралии. Он оставался в Лондоне, занимая дом на Парк-Лейн, где проживал один, если не считать слуг, до последней недели, когда из Австралии к нему пожаловали приехавшая оперироваться мать и сопровождающая ее дочь. Это сильно усложняло наши планы. Требовалось застать Адэра одного, и некоторое время за домом велось пристальное наблюдение в ожидании такой возможности. Когда выяснилось, что мать с дочерью отправляются в гости, было решено ухватиться за этот шанс. Необходимо было немедленно вернуть Адэра из клуба домой, где все уже было готово. Так состоялась блестящая импровизация со скандалом в «Бэгетель», родившаяся в моей голове почти мгновенно, едва я узнал об отбытии двух дам с визитом, который непременно должен был растянуться надолго и позволить нам застать его на Парк-Лейн без свидетелей. Моя идея убивала сразу двух зайцев – кроме прибытия жертвы в расставленные сети получалось, что скандал являлся еще и мотивом бесславного ухода Рональда Адэра из жизни, испугавшегося бесчестья и признавшего тем самым правоту его обвинителей. Оказавшийся в одной компании с ним и получивший свою порцию незаслуженного позора и насмешек глупый добряк доктор Уотсон не вызывал у меня ни капли сочувствия. Ему уже давно пора расплачиваться за те авансы, которыми так же несправедливо он не смущаясь пользовался, купаясь в лучах славы, вызванной рассказами Дойла. Единственное, что несколько беспокоило, это те издержки в технике исполнения, серьезно повлиявшие на его убедительность в глазах свидетелей, и вызванные спешкой. А&В не были членами «Бэгетель» и, впервые появившись в этом клубе, подняли там грандиозный переполох, обвинив давно известного и уважаемого там человека чуть ли не на ровном месте. Естественно, это вызвало сильнейшее подозрение у постоянных посетителей заведения, особенно когда пришла оглушительная весть о самоубийстве. Предполагая заранее что-то подобное и осознавая, что моих людей там обязательно запомнят и в будущем могут опознать, первоначально я хотел отправить в «Бэгетель» лишь одного из них, чтобы другой остался незасвеченным. Но в таком случае, благодаря жребию, могло случиться, что моему человеку выпало бы играть на стороне Адэра. Конфликт из-за шулерства между партнерами есть что-то совершенно невообразимое. Допустить такое неправдоподобие в плане, и так-то небезгрешном, я не решился. Опять же сказалось мое вечное стремление к совершенству и убедительности, и на провокацию Адэра в «Бэгетель» А&В отправились вместе. Личностями моих агентов тогда заинтересовались многие, и, едва с делом на Парк-Лейн было покончено, мне пришлось велеть им убраться на некоторое время из Лондона.
Другое слабое место моего плана – это признательная записка, в которой покойник каялся в своей бесчестности. Даже мне, хоть я и добился для себя права содействовать и оказывать поддержку работе Джонса, руководящего расследованием, никак не удалось бы скрыть того факта, что изысканный почерк писем Адэра нисколько не был похож на те каракули, которыми была написана его краткая предсмертная исповедь. Все дело в том, что, дабы не вызвать подозрения Адэра, я долго не решался организовать проникновение в дом с целью похищения писем из его личной корреспонденции. Его руку мы заполучили слишком поздно, когда нашими ухищрениями прежняя ответственная горничная была скомпрометирована в глазах хозяина и заменена им на подставленную нами сообщницу. Конечно, она не подозревала, во что ввязалась, думая, в самом худшем случае, о воровстве. Где А&В разыскали эту девицу, не знаю, но по их признанию, она была достаточно недалека и вместе с тем хитра и, главное, кроме денег ее ничто не интересовало. За эти деньги она выкрала для нас одно из писем Адэра и сняла слепок с ключа от кабинета хозяина, по которому в тот же день был изготовлен дубликат. Ключ подошел идеально, а с почерком поработать не довелось. На следующий же день все и случилось. Горничная сообщила, что вечером леди Мэйнус и мисс Хильда отправляются в гости и вернутся довольно поздно. Времени отрабатывать изыски витиеватого стиля Адэра уже не было. Скрепя сердце и морщась от того, что приходится опуститься до неуклюжей халтуры, я дал указание писать текст записки печатными буквами. Кое-как исполнив монограмму и присовокупив к ней неубедительные вензеля, мои сподручные изготовили документ, который единственный должен был отстоять версию самоубийства в глазах тех моих недоверчивых коллег, кому придется столкнуться с головоломкой, являющейся едва ли не предметом гордости инспектора Лестрейда. Но что я говорю?! Это ли не признание? Я охвачен азартом подготовки к финалу и гордостью за великолепие и тщательную выверенность своего плана. Но неужели они совсем не оставили во мне места раскаянию и ужасу от того, на что мне предстоит замахнуться? Или им там неоткуда взяться с тех пор, как я озадачился вопросом о том, что стоит человеческая жизнь? Так ли уж она бесценна? И в чем ее ценность? Или цена? С возрастом я все меньше понимал, что есть первое, и вся чаще находил подтверждение тому, что второе есть у всего. Приняв однажды, что цена есть даже у жизни, я тогда же осмелился сделать вывод, что иногда в особых обстоятельствах некто такой же особенный получает право внести эту цену, чтобы забрать жизнь. Но чем тогда следует платить, и хватит ли у меня платы? В моих глазах все должно выглядеть честно, по крайней мере, для меня, и я не согласен здесь обойти собственные правила и заплатить менее положенного. Но, главное, я уже готов платить. И забирать. Свое. Не пора ли мне начать молиться о своей душе? Нет, не пора, ведь именно ею и уплачено. Поздно…


(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Суоми]

Беня260412, Женя, ты в других темах хоть комментируешь? Мне не хватает твоих живых эмоций) по поводу реальных событий)))

[Беня260412]

Наташ, реальность для меня то, что увлекает и делает жизнь интересной. Холмс меня захватил и утащил куда-то в глубины детства, когда весь мир был одной счастливой фантазией, и с этой точки зрения он для меня реальнее новостей о бесконечных напастях, в которых я все равно мало что понимаю. Я их не игнорирую и много чего здесь читаю, но это в некотором роде периферия. Пиши в личку и поболтаем как раньше.

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

43. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА.
МЕХАНИКА УБИЙСТВА

Продолжение записи от 15 сентября 1895

…В остальном все прошло более-менее гладко. Единственное, что заставило нас понервничать, это то, что перед самым носом изготовившихся к финалу А&В, в дом заскочил неизвестный и провел там примерно с полчаса. Нам пришлось дожидаться его ухода, от души надеясь, что до возвращения родных Адэра еще есть время. Едва незнакомец вышел из дома и исчез среди темных улиц, мы поспешили к парадному входу. Пройдя через холл, мы поднялись наверх и оказались перед дверью его кабинета. В планах у меня было напоследок хорошенько поговорить с приговоренным и выведать, что же он успел таки на меня накопать. Но теперь вызванная ожиданием задержка сильно тревожила меня, и, когда мой ключ почти без щелчка повернулся в замке, я, стоя перед последней и бессильной уже преградой, выдал заключительный в тот день приказ своим людям кончать дело побыстрее, едва я подам соответствующий знак.
Дверь отворилась бесшумно, и мы вошли. Увидев нас перед собою, Адэр совершенно растерялся и оцепенел.
-Добрый вечер, - приветствовал я его просто и сдержанно, как только мог, не желая выдавать свое волнение от ожидания столь долго откладываемой встречи, - Я уверен, вы не будете против, мистер Адэр, если мы с вами немного побеседуем.
А, наведя на онемевшего Адэра револьвер, заставил его отступить в центр комнаты, а В прямиком направился к распахнутому окну и затворил его. Адэр почти не обращал на меня внимание. Он узнал моих спутников, и тот факт, что это мои сообщники, шокировал его. Что и говорить, эти ребята умели напустить страх и без оружия одним своим видом. Я не был в «Бэгетель» и не могу об этом с уверенностью судить, но думаю, даже там в роскошной обстановке этого далеко не последнего места в Лондоне А&В чем-то непередаваемо зловещим, сокрытым в них, у тех, кто повнимательнее, должны были вызвать недоброе предчувствие и безотчетную настороженность. Злое спокойствие и холодная ненависть. У этой удивительной ненависти нет никаких оснований. Они не знают в точности, почему мы здесь, и как Адэр оказался на пути их босса. Перешел ли дорогу намеренно или, оказавшись на ней случайно, виноват только в том, что не успел вовремя отскочить. Но чем дольше их удерживать от расправы, тем сильнее в них растет эта ненависть к жертве. Словно на ней лежит вина в том, что утоление их жажды откладывается. Они молча смотрят на жертву и ждут, когда их допустят убивать. Забавные ребята. И непостижимые. Не случайно они впечатлили Тернера. И неслучайно их физиономии были последним, что увидел перед смертью этот совсем не робкий человек. Так кто был какой-то Адэр для них после этого? Их присутствие, такое дикое рядом с инспектором Скотланд-Ярда, сказало ему больше, чем мой недобрый тон.
Такое, конечно, невозможно в реальности, но если только себе представить, как в разгар слушаний в зале суда вдруг появляется палач, то обвиняемый уже не оторвет от него взгляда и не посмотрит в сторону судьи, хотя именно в руках судьи его жизнь. Так и Адэр, совершенно забыв обо мне, во все глаза смотрел на тех, кто, как он почувствовал, выжмет душу из его тщедушного тела словно сок из спелого лимона. Наконец, он немного пришел в себя.
- Ради Бога, уважаемый инспектор, не шутите так, - голос его дрожал, - клянусь вам всем, что мне дорого, я ничем не опасен для вас.
- То есть вы хотите сказать, Адэр, что это напоминает вам шутку? Ну, что ж, не мне судить. Вероятно, так развлекаются в вашем кругу. Но я вас разочарую. Я человек скучный, и начисто лишен юмора. Более того, у меня совершенно нет времени для розыгрышей, поэтому очень вас прошу не затягивать нашу встречу. Вам удалось не на шутку – опять же! – перепугать меня. Не уверен, что вас стоит с этим поздравлять. Я хочу взглянуть на ваши улики, чтобы определиться, насколько вы были успешны в своей роли хвоста самого инспектора Лестрейда. Давайте их сюда.
Я неслучайно заговорил об уликах. У меня не было об этом никаких сведений. Но необходимо было убедиться, что за время своих упорных трудов он не разыскал чего-нибудь вещественного. Он несколько месяцев отслеживал все мои контакты. Большинство указаний своим людям я отдавал устно, но были и короткие, но красноречивые записки, из содержания которых о моей теневой деятельности многое становилось ясно. Только позже я понял, как это было неосторожно. Теперь мало было устранить Адэра. Нужно было вырвать из него то, что могло уничтожить меня и после смерти своего хозяина. Сегодня же сюда прибудут мои коллеги из Ярда для осмотра места печального происшествия. Несмотря на версию самоубийства, они обязаны будут произвести тщательный обыск. И времени на это у них будет предостаточно. Поэтому В, не теряя времени, вскрыл бюро на столе и уже перетряхивал его бумаги. Адэр покосился в его сторону.
- Ну, так как?
- У меня…ничего нет…У меня…было…
Ага, значит, есть! И обыск наш вовсе не напрасен. Но этот жалкий тип конечно так просто не выдаст мне свое сокровище. Он все еще надеется ухватить меня, но, естественно, не сейчас, когда ждать помощи неоткуда, и уставившееся в лоб дуло револьвера не только черной воронкой втягивает в себя взгляд, но и вообще очень мешает соображать. Сейчас он охвачен испугом и будет умолять меня простить его, вполне убедительно выкажет раскаяние. Но кто поручится, что он отдаст мне все, чем располагает? И как мне понять, действительно ли он напуган так, что готов полностью отступиться, или, едва я выпущу его, вновь примется за свое?
- Было и сплыло? Я вижу, Адэр, это вы настроены шутить.
- Но вы же сами все знаете! – вдруг закричал он, - Вы же сами это подстроили!
- О чем вы говорите? – теперь уже удивился я.
- Не о чем, а о ком! О Моране! Это же ваш человек, не так ли?
Это имя всплывало в моей памяти все реже, а тут выстрелило в меня криком, и я на секунду потерял дар речи. Так вот, значит, до чего дошло! Ему и это известно. Я пришел в ужас от его осведомленности и от осознания, чем бы все для меня закончилось, протяни я в сомнениях еще хоть день или два.
- Так вот, собака, куда ты забрался! Ты что, у меня в кармане сидел? Твой шанс теперь – это твоя честность передо мною, поэтому он такой ничтожный. Что ты прознал про это? Где Моран?
- Вы сами все знаете, Лестрейд! – Адэр здорово переменился и уже без тени почтения и страха кричал мне в лицо, - И это подлость с вашей стороны вести себя так. Вы сначала обокрали меня, а теперь явились унизить. Я вам больше ничего не скажу.
Вот так. Я уже не был «уважаемым инспектором», и злость его тона совершенно сбивала меня с толку. Почему он перестал трястись всеми своими поджилками? Куда делся его трепет? Что такое случилось за эти секунды, чего я не заметил, и что придало ему сил так вызывающе себя вести? Я ничего не понимал и чувствовал только одно – рано заканчивать разговор, нужно вытрясти из него его тайны, иначе и после его смерти я не смогу жить спокойно.
- Скажите-ка! Вот, значит, как?! Адэр, вы не в том положении, чтобы швыряться обвинениями Я все равно найду, где вы припрятали свое жало. А не найду, так сожгу. Ваша улика здесь, в комнате. Ей просто негде больше быть. За вами велось длительное наблюдение. В последние дни вы не были нигде, где можно было бы ее перепрятать. Ну, не в клубе же, честное слово! А держать столь ценную вещь поодаль от себя так долго вы б не рискнули, потому что она могла вам понадобиться в любой момент.
. Услышав мои слова, вытряхивающий содержимое ящиков стола В вопросительно повернулся ко мне.
- Все в камин.
Огонь жадно набросился на кипы бумаги, и отражения взметнувшихся языков пламени заскакали по стенам. Я увидел, какой злобный взгляд Адэр бросил в сторону В, и вдруг все понял. Теперь я знал, кто передо мной. Только этот человек мог знать о Моране. Только он, известный Холмсу издавна, мог вступить с ним в сговор, образовав союз, плод которого - дешевенькие сенсационные рассказики, которые привлекали клиентов и дискредитировали полицию. Только у него имелись причины устроить слежку за мною, и он вовсе не исполнял чей-то заказ, как я думал, а действовал из своих интересов. С исчезновением Холмса, к которому он может тоже приложил руку, их союз распался. Его нахальные фантазии, не питаемые теперь информацией клиентов Холмса, угасли сами собою. В отчаянии он искал новое решение. Его странная упорная неприязнь ко мне очевидно тоже не давала ему покоя. Он сел мне на хвост, чтобы добыть хоть какой-то материал для своей писанины, а вовсе не из расчета найти на меня компромат. Такого он и представить себе не мог. Такого я и сам о себе не представил бы еще недавно. Но ему сказочно повезло. Он пристал ко мне в самое удачное время, когда я занялся очень выгодными для его любопытного носа делами. Но так ли ему повезло, если теперь его жизнь, как говорится, висела на волоске? Когда-то пределом моих мечтаний было засадить этого молодчика в тюрьму. Но обстоятельства меняются, а с ними и аппетиты. Мой личный враг. Он не хуже меня знал всю свою вину передо мною, но этого разоблачения боялся больше всего. Мог ли я предполагать, что наша встреча состоится таким образом? Годами я мечтал о ней, а сейчас не мог поверить, что набрел на него почти что случайно. Глупо, но мистер Дойл сам позволил себя отловить, неосторожно увязавшись за мною. Ошарашенный своим открытием я не испытывал торжества, но по крайней мере точно знал, чем сейчас все закончится. Шансов у него не осталось. Передо мною стоял покойник.
Я задавал еще вопросы, но он упорно отмалчивался. Для некоторых уйти безмолвно проще, чем попытаться изменить сложившийся ход вещей. Но этот явно не таков. Я не сомневался – упираясь он продолжает выгадывать, смея все еще считать себя участником игры, который следует своему плану, находясь на прицеле. И дело состояло вовсе не в его смелости. Просто он не верил, что страж порядка и гроза преступников, инспектор Лестрейд пришел его убивать. Так, попугает, задаст урок.
А, по прежнему держа Адэра на прицеле, свободной рукой указал мне на часы, висящие на стене. И без этого напоминания я всеми нервами ощущал, как стремительно утекает наше время. Пора было решаться.
- Простите меня, Адэр, или как вас там… Поверьте, мне очень жаль. Пишите вы скверно, но если б ваша настырность ограничилась только этим, я б еще стерпел. Но вы все решили за меня. Честное слово, мне больше нечего сказать.
Адэр или понял и поверил в то, что его ждет, или был шокирован тем, как я сорвал с него маску, но глаза его округлились, а я подал, наконец, условный знак. В из-за спины Адэра зашел сбоку и, быстрым движением поднеся револьвер к его голове, в упор прострелил несчастному висок, оставив на нем, как и задумывалось, следы ожога. В сжатости этого четкого и быстрого исполнения не нашлось места ни испуганному вскрику, ни громким призывам о помощи, ни жалобной рыдающей мольбе о пощаде, в общем, ничему тому, что смогло бы больно оцарапать душу и вонзиться неосторожным осколком в память. Адэр исполнил отведенную ему роль жертвы почти послушно, беззвучно ткнувшись лицом в высокий ворс ковра.
- Подождите удирать, - остановил я своих людей, бросившихся к двери, - Ищите еще. Могут быть другие места. Тайники, наконец. И поменьше бардака. Аккуратнее.
Находясь в комнате, я осмотрелся, не попала ли на меня его кровь, и поймал себя на том, что слишком долго занят этим. Причина ясна – я старался не смотреть на распростертое тело. Я не верю в способности жертв являться по ночам к своим убийцам. Не сумев позаботиться о себе, Адэр проиграл и покинул этот мир. И смешно думать, что оттуда он обретет власть надо мной. Так что это не страх, а какое-то непонятное мне самому беспокойство. Все-таки это первый в моей жизни случай, когда мне приходится таким способом убирать со своего пути человека, не имеющего отношения к криминальной среде. Я не однажды в своей практике прибегал к приемам, по поводу этичности и законности которых в нашем обществе почему-то принято так страстно и велеречиво распространяться. Мне эти приемы помогали быстрее добиться поставленных задач – не личных целей, а предписанных должностными обязанностями функций. Поэтому для себя я никогда даже не пытался ставить вопрос, позволено ли мне это. Преступники отправлялись туда, куда следовало, не задерживаясь в моей голове дольше положенного, и я занимался следующими. Редко приходилось нам стрелять в людей притом, что это были не агнцы божие, а воры, бандиты и убийцы. Больше для острастки. Испуганные они сразу прекращали сопротивление. Но сегодня, занимаясь исключительно собственной судьбой, я дошел до убийства, первого в своей жизни. Несмотря на то, что я по сто раз перебрал в уме все варианты и смирился с неизбежным, мысль о том, что необходимо было найти иной выход, до сего дня заговаривающая со мной все настойчивее с приближением ужасной минуты, теперь кричала и металась во мне вместо Рональда Адэра, словно подстреленная вместе с ним, но еще живая. Но ведь мысль - это чей-то голос, так кого же я ранил в себе? Я понимаю, что будет гораздо труднее обычного впихнуть это деяние себе в душу, расположить его под ракурсом, приемлемым для требовательного взора совести. Хорошо, что ей в пару у меня постоянно отряжена логика, рассеивающая испепеляющие лучи так называемых душевных терзаний до терпимого жара. Я люблю ее, свою логику, и горжусь ею. А совесть моя – ее хилая и блеклая сестра. Она слаба и неубедительна, и ее слабость делает меня сильным. И я справлюсь, потому что давно ступил на путь по темному мрачному тоннелю, узость которого давит со всех сторон и не позволяет повернуть назад. У меня нет выхода, кроме как, не ведая сомнений, идти вперед. Но я верю, что, потеряв самого себя во мраке и ощущая лишь собственное движение, однажды выберусь на свет. Перечитывая эти строки, я удивляюсь, как много слов потрачено на то, чтобы объясниться. Похоже, будто я оправдываюсь. Но перед кем?
Быстрый поверхностный обыск кабинета результата не дал. Бумаг было достаточно и в шкафу, и в столе, и разбираться с ними было некогда. Все отправилось в камин. Если и находилось в кабинете что-то опасное для меня, то оно, либо исчезло в огне, либо было надежно припрятано, и на долгие поиски я не решился. Оставив записку и револьвер, мы поспешно удалились, заперев комнату. При покойном найдут ключ, и будет сделан вполне разумный вывод, что он по своей известной родным привычке заперся в кабинете. Слава Джейн, нашей сообщнице, благодаря которой, об этой его привычке стало вовремя известно и нам. Она покинула дом еще раньше, подав нам сигнал после ухода неизвестного посетителя и оставив парадные двери незапертыми. Через некоторое время после появления родных Адэра она должна была вернуться, якобы отлучившись по своим делам. Так объяснялся тот факт, что никто, в том числе и она, не слышал выстрела. Плюс к тому, ее отлучка не оставляла ей возможности сделать умопомрачительное для себя открытие, что заправляет темным делом небезызвестный инспектор Лестрейд. Контакты Джейн не пошли дальше общения с А&В, которые, оставшись неподалеку, вместе с нею возле стоянки кэбов разыграли небольшую сцену, чтобы попасть в поле зрения тех, кто впоследствии пожелает выступить свидетелем по этому делу. Плюс к тому они зафиксировали время возвращения родных погибшего и наблюдали за обстановкой. Они же объяснили глупышке Джейн, что со своей жадностью она вляпалась в чересчур скверное дело, и теперь, если хочет жить, должна исполнить все так, как будет велено. В противном случае при всем желании никто и ничто не убережет ее от виселицы. Конечно, она будет молчать. Нет ничего проще, чем запугать такое пустое и никчемное существо.
Я же отправился в Ярд, чтобы отслеживать реакцию родного департамента и быть в курсе всех его действий с самого начала следствия. У меня всегда находятся там дела, и мое появление в столь поздний час не вызовет подозрений. Когда я появился на набережной Виктории, группа во главе с Этелни Джонсом уже отправилась на Парк-Лейн.
Более всего меня беспокоил Грегсон. Его осведомленность сначала здорово помогла мне, но с сегодняшнего дня наоборот становилась опасной. Он наверняка задумается, с чего бы
человек, затеявший слежку за стариной Лестрейдом, вдруг испытал такие муки стыда, что лишил себя жизни через несколько дней после того, как я попросил Тобби оставить это дело мне. Дружба дружбой, но у него, кажется, есть свой определенный взгляд на нашу профессию. Ему это нравится называть принципами. Пусть так. Но я, оглядываясь назад, не нахожу, где бы мог проколоться и позволить припереть себя к стенке не одними лишь смутными подозрениями, а конкретными фактами и уликами. Так что Грегсону придется смириться. Он не решится заговорить об этом и будет ждать хоть каких-нибудь пусть совсем формальных объяснений, приличествующих ситуации. Но даже их он не получит и будет молчать, мучимый не только ужасной догадкой, но и совестью, что посмел заподозрить в преступлении своего друга. Но сейчас его душевное состояние меня не заботит. Дело последних лет моей жизни завершено. Отныне я не прочту ни одного нового издевательского рассказа зарвавшегося насмешника. С Артуром Конан Дойлом покончено. Навсегда.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

[Беня260412]

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ

44. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

Окончание записи от 15 сентября 1895

На следующий день 11 сентября, когда напряжение и эйфория, вызванные риском затеянного и удачным его осуществлением, схлынули и позволили спокойно и подробно все обдумать, я, мысленно прокрутив перед собою заново события прошедшей ночи, обнаружил, что далеко еще не безоблачен мой небосклон, и вовсе не мирные облака-барашки заслоняют от меня солнце.
Вспоминая неподдельное возмущение Адэра-Дойла, с которым он бросился обвинять меня, я подумал сначала, что его действительно обокрали. Он был разъярен случившимся и считал, что я обхитрил его, выкрав его улики. Но когда он заметил пропажу? Когда В вскрыл бюро или один из ящиков стола? Если это лежало сверху и заметно отличалось от остальных бумаг, то следящий за ним Адэр действительно мог отметить отсутствие своей ценности. Он понял, что мне просто нечего с него требовать и не за что его убивать. И перестал меня бояться. Решив, что я, добившись своего, пришел издеваться над ним, он пришел в бешенство. Или же пропажа обнаружилась перед самым нашим приходом, когда он сам перебирал бумаги, и его первоначальный ужас при нашем появлении возник машинально. Он слишком долго трепыхался в тисках моего пристального ледяного внимания и сроднился со страхом, который я у него вызывал. Но, взяв себя в руки и начав соображать, он понял происшедшее по-своему и посчитал виновным в краже меня. Значит, его обокрали перед самым нашим носом, когда он вернулся из клуба. Но кто мог это сделать? Неужели тот незнакомец, что заскочил в дом, опередив нас?
Я одернул себя. Не слишком ли увлекли меня фантазии? Из газет я узнал реакцию доктора на инцидент в клубе. Там как обычно всхлипы и стенания все больше по своей персоне. Теперь его встреча с Адэром-Дойлом в «Бэгетель» за одним столом вовсе не представлялась мне случайной. Там они собирались обсудить их общие дела, которые оставались еще у них после смерти Холмса, но мы со своей провокацией, сами того не зная, совершенно расстроили их планы. И зная доктора, я вполне верю, что он выбит из колеи свалившимся на него скандалом, считая себя навеки опозоренным. Как же тогда он перенесет потерю своего последнего и, быть может, главного компаньона в их предприятии, когда прочтет о новостях с Парк-Лейн? Он, вероятно, знал его достаточно хорошо и не поверил обвинениям в шулерстве. Значит, и мотив самоубийства покажется ему неубедительным. Слухи о странной записке и исчезновении бумаг только добавят масла в огонь. Доктор все эти годы хорошо помнил, кому так был нужен мистер Дойл. Все его подозрения должны теперь обратиться в мою сторону. Мне следовало как можно быстрее появиться у него, чтобы, с одной стороны, их рассеять, а с другой, выведать, что же ему известно. Ну и, конечно же, мне хотелось, наконец, выбить у него признание о том, что упорно скрываемый ими Дойл теперь-то точно упокоился с миром.
Я объявился у него вечером следующего дня. Бедолага доктор всего час назад узнал о смерти Адэра и выглядел совершенно раздавленным. Я решил сполна воспользоваться его слабостью и предполагал, что быстро и легко добьюсь своих целей. Но доктор стал рассказывать мне такое, что волосы зашевелились у меня на голове, и я совершенно позабыл о своих видах на нашу беседу.
Его показания той частью, где он описал свой разговор с Адэром во время отлучки моих людей, сокрушили меня. Я был потрясен услышанным, и мое катастрофическое состояние, наверное, не укрылось от внимания даже такого пустоголового человека как доктор Уотсон. Он рассказывал мне об Адэре как о малознакомом ему человеке. Я вспомнил, что доктор все эти годы клялся мне, что не знает, кто стоит за именем Дойла. Может, пришла пора ему поверить? И значит, Дойл работал не в тесной связи с Холмсом и доктором, а совершенно самостоятельно?
Но все это теперь оказывалось совершенно неважным, второстепенным. Жив или нет Дойл, связан ли с доктором - теперь мне до всего этого совсем нет дела, потому что появились новые заботы. Доктор еще не добрался до середины своего рассказа, а я уже осознал чудовищную ошибку, которую допустил во всей тактике охоты на Адэра. Я слишком осторожно к нему подкрадывался, и он переиграл меня. Я настойчиво допытывался у доктора, требуя тщательного описания их беседы и надеясь услышать для себя нечто спасительное и просто все объясняющее, но, чем более доктор старался уважить меня, тем безнадежнее выглядело мое положение. Похоже, все мои телодвижения, с помощью которых я сбрасывал с себя удавку, наброшенную Адэром, привлекли внимание кое-кого посерьезнее. Так всплеск воды в африканской реке заставляет ожить плавающее в ней мертвое дерево, которое быстро устремляется к месту неосторожного движения, и ты с ужасом понимаешь, что это громадный крокодил. И теперь мои дела были еще хуже чем тогда, когда я обнаружил за собою слежку частного сыщика. Если Адэр похвастался доктору об улучшении своих финансов, то тут не могло быть и двух мнений – он намеревался хорошенько заработать шантажом. Но он бы никогда не добыл от меня таких денег. У меня их попросту нет, и ему это хорошо известно. Своей уликой он мог отправить меня в тюрьму или даже на виселицу, но, как следует из слов доктора, ему, похоже, это было неинтересно. Да он бы и побоялся тягаться со мной, зная, что я сотру его в порошок. Если он еще сомневался, то, когда мои люди обложили его, он точно понял, что ему не сдюжить. А вот продать свою улику тому, кто сможет заплатить много, очень много… Это был превосходный вариант для Адэра, и теперь я не сомневался, что именно его он и выбрал. Это было так очевидно и логично, что мне следовало угадать такой его ход еще до разговора с доктором. И даже до визита на Парк-Лейн, который бы тогда протекал совсем по-иному. Этот покупатель должен был, с одной стороны, обладать значительными средствами, а с другой, не побояться бросить мне вызов, сообщив однажды, что располагает компрометирующими меня документами или чем-то подобным, и выдвинув свои условия. Нет, ему не нужны деньги, и это самое ужасное. Я знаю, что ему нужно, потому что знаю, кто он.
Мне известен только один такой человек в Лондоне, который в состоянии не задумываясь очень дорого заплатить за возможность держать за горло инспектора Скотланд-Ярда. Попади я ему в руки, мой конец будет мучителен. Он не уничтожит меня сразу. Ему вообще не выгодно со мною так поступать. Он меня опутает, лишив свободы совершенно, сделает послушной пешкой и заставит участвовать в своих страшных и грязных интригах, которых боится весь Лондон. Как паук вытянет всю мою кровь и соки, измучает до сумасшествия вечным страхом разоблачения, лишит всяческого уважения к себе, унизив ролью мелкого, но столь необходимого ему приспешника в его преступной деятельности. Хитрость и всесилие его таковы, что Скотланд-Ярд, давно зная о нем, никак не может к нему подобраться. Я сам не единожды искал способы ухватить за хвост этого мерзкого слизняка. Теперь же мне придется изворачиваться и ловчить, чтобы прикрывать его ходы от внимания своих коллег. Не считаясь с моим риском, равнодушный к моей судьбе, он будет требовать все более невозможного, пока однажды я, несмотря на все свои отчаянные ухищрения, не попадусь или же не отвечу отказом, сочтя самоубийством для себя его очередное требование. Тогда он отдаст меня на растерзание закону, и на мою голову обрушатся позор и суровая кара.
Если мои опасения верны, человек, посетивший Адэра перед нами, вполне мог быть его агентом. Он заплатил цену, и Адэр отдал ему улику. Увидев, как в огонь без разбору скопом полетели бумаги, среди которых, скорее всего, лежал только что полученный им чек на баснословную сумму, Адэр рассвирепел. Ярость придала ему смелости, а с нею и находчивости. Он разыграл спектакль с пропажей улики, выкрикивая мне в лицо свою злость от того, что так глупо лишился заработанного. Кстати, покопавшись в памяти, я извлек оттуда маленькое уточнение. Адэр поднял крик еще до того, как бумаги отправились в камин. Вероятно, он хотел тем самым отвлечь наше внимание от них, чтобы мы не обнаружили чек. Не знаю, рассчитывал ли он тем самым одурачить меня и вырвать себе спасение, убедив, что теперь он вне игры, или уже просто потерял голову и полностью обратился в гнев, но в любом случае я поступил совершенно правильно, что покарал его. Он – источник беды, случившейся со мною. Человек, нашедший такое применение своим сведениям и связавшийся за вознаграждение с чудовищем, отличается от убийцы только тем, что не обладает совершенно воображением. Если б он только мог себе представить, во что превратится остаток моей жизни из-за его решения ТАК распорядиться своим козырем, он бы отступился и искал другой выход. Это и есть равнодушие – недостаток воображения, неспособность представить себе чью-то боль так, чтобы самому стало больно. А значит, равнодушие есть проявление тупости, ограниченности. Но ведь и я, приговорив Адэра, уже не сомневался, что не пощажу его. Твердость и верность выбранному решению не отказали мне и в тот момент, когда ему оставалось жить последние секунды. Может, и я должен был поставить себя на его место? Но он сам себя на него поставил! Кто все это начал, и кто кого выслеживал, черт возьми?! Он и никто другой довел все до того, что у меня не оставалось иного выхода! Сколько раз я должен себе напоминать об этом?! Я не пытаюсь убедить себя, что обладаю еще какими-то остатками совести. Я не нуждаюсь в ней. Мои размышления, в результате которых я иногда нахожу слабые места в своей позиции, вызваны потребностью логики. Мне необходимо, чтобы в моей голове ничто ни с чем не спорило. Это то же самое, что и ежедневное наблюдение за тем, как в обыденной жизни бесконечно часто проявляют себя законы физики. Наливая себе чай, я не гадаю, куда направится струйка кипятка – вниз в чашку или вверх к потолку. Я знаю, потому что это давным-давно стало частью нашей жизни. Таково устройство мира. Так называемые в обществе нравственные законы для меня тождественны законам физическим, и я требую от них такого же подчинения логике. Иная их интерпретация моралистами и прочими поборниками нравственности и человеколюбия меня не устраивает, потому что их козни крушат мой мир. Целесообразность так же неоспорима, как яблоко Ньютона или лужа вокруг ванны Архимеда. Это и есть для меня честность. Когда более не остается вопросов. У Адэра не было ни единого шанса на спасение, потому что не было такого вопроса – жить или не жить Рональду Адэру. Целесообразность и необходимость. Исходя из этих постулатов, первейших для меня в жизни, и оставивших позади себя гравитацию, агрегатные состояния и закон сохранения энергии, я и действовал, и они же подтверждают мою честность. Кроме того, даже лишившись доказательств моих деяний, Адэр оставался опасным свидетелем, знающем обо мне слишком много.
Я с горечью вспомнил, как еще недавно рассуждал о праве на чью-то жизнь. Чего теперь стоила моя собственная участь? Готов ли я признать хотя бы, что такой конец моей несчастной жизни будет вполне заслуженным для меня?
На следующий день я получил письмо, которое подтвердило самые худшие опасения. Текст его был совсем короток: «Готов обсудить ваше дело. Вы знаете, где меня найти. Ч.О.М.».
Подписью служили инициалы имени, одно только упоминание которого вызывает во мне трепет и отвращение. Чарльз Огастес Милвертон.


(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)