ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
59. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Второй вояж Симмондса в Норвуд принес довольно неожиданные результаты. Пора бы уже им как-то закругляться, этим неожиданностям. Они хороши вначале, когда взрывают сонный пруд, и на поверхность всплывает брюхом кверху здоровенная рыбина – интрига, рождающая версии. Расследовать преступление все равно, что разделывать эту рыбину. Но как это сделать, если рыба то переворачивается и крутится все время так, что не дает себя ухватить, то еще и непостижимым образом перевоплощается в обвитую тиной корягу? Когда неожиданности продолжаются без конца, то и версии плодятся в неимоверном количестве. Я уже стал склоняться к той, что вырисовывалась явственнее и вероятнее остальных, и для нее мне требовалась вполне конкретная информация. Но вместо нее детектив-сержант подкинул мне еще загадок. Гляжу на него и поражаюсь – радуется как ребенок. Такая непосредственность хороша, когда ты на вторых ролях. Всю ответственность несет шеф, и у тебя есть возможность наслаждаться загадками, словно приключением в каникулы и искренне желать, чтобы оно подольше не заканчивалось. Я вроде тоже посторонний человек в этом деле и не отчитываюсь за его ход перед суперинтендантом Бартнеллом ежедневно, как это приходится делать приунывшему бегемоту Джонсу. Мне даже приходится быть аккуратнее, чтобы не выдать своего интереса. Но теперь уже неприязнь к Джонсу и Холмсу играет здесь не главную роль. Дело захватило меня своей странной хронологией, если можно так выразиться. Происходят вещи, которые по логике не должны происходить, и именно это растягивает рот Симмондса в счастливую улыбку.
Из прежних слуг, уволенных из Пондишери-Лодж, ему удалось разыскать лишь одного. Он исполнял обязанности дворецкого. Майора он уже не застал, так как сменил старого индуса, умершего четыре года назад, то есть тогда, когда хозяином Пондишери-Лодж был уже Бартоломью Шолто.
- Зовут его Мэл Эванс, сэр. Переделки на крыше произошли еще при нем. Бартоломью затеял их за несколько дней до того, как слуги получили расчет. Эванс и сам недоумевает, что к чему. Скорее всего, он что-то упустил из виду. Но одно знает точно – для работ наверху хозяин никого не привлекал.
- Но это лишь подтверждение наших мыслей, Симмондс. А где объяснения этому? Может, он не счел нужным вам довериться?
- Парень по виду не слишком наблюдательный и толковый, сэр. Но есть кое-что другое. Прежняя экономка, некая Элизабет Уоллес в разговоре с ним обмолвилась как-то, что Шолто промотали имение, и что дом не сегодня, завтра поменяет хозяина.
- Что за чушь?! Они ж купались в роскоши…
- Этот Эванс твердит – так, мол, и сказала, что Бартоломью в долгах как в шелках. Элизабет Уоллес служила еще у майора и, похоже, кое-что разнюхать сумела. Майор жил на широкую ногу, и когда Бартоломью разбирал после него дела, то схватился за голову. Он старался поправить ситуацию и рачительно вести хозяйство, но Тадеуш настаивал на своем праве и, спустив свою долю, чуть не залез в средства, которые Барт отрядил на выздоровление семейных финансов. Братья серьезно повздорили, и Барт выставил Тадеуша из Пондишери-Лодж. С тех пор Тадеуш и живет в том доме, где принимал ваших… куда приезжали мисс Морстен с Холмсом.
- Похоже, у нас появился еще один мотив?
- Да, сэр, думаю, это серьезная обида. Мистер Тадеуш мог сделать собственные выводы.
- Симмондс, у Джонса было предостаточно оснований и без этой обиды считать Тадеуша главным подозреваемым. Представьте себе последнюю встречу братьев седьмого числа, незадолго до убийства. Вечер. Комната, погружающаяся в сумрак. Они стоят бок о бок и смотрят на открывшееся перед ними богатство. Деньги – вот мотив мотивов! Уже за одно это Тадеуш из шнурка от ботинка мог обратиться в безжалостную змею и ужалить брата. Но мы же выяснили, что этот след безнадежен. Проблема в том, что совершенно непонятно, как он мог это сделать. Его арестовали первым делом, и вынуждены были отпустить, потому что его алиби никак не обойти. Стоит ли нам хвататься за кость, о которую Джонс уже обломал свои клыки? Оставьте пока это. Нужны до зарезу сведения о Смолле, но тут у вас, как я понимаю, пусто?
- Сэр, я думаю, мы до него еще доберемся. А пока еще одна деталь, опять же со слов слуги. Оказывается, на кое-что Барт тоже не жалел средств. «Раз вы были в Пондишери-Лодж, – сказал мне этот Эванс, - то должны были заметить, что обширный парк перерыт так, что живого клочка с нетронутым дерном там не осталось. Вы думаете, это под силу одному человеку? Бартоломью нанимал людей для раскопок. Это тоже расходы».
- Бред. Чтобы осторожный Бартоломью доверил поиски сокровищ посторонним? Впрочем, если постоянно стоять над ними и следить, имея еще в распоряжении преданных слуг. Только таких ли уж преданных, и сколько, кстати, их было?
- Пятеро. Помимо привратника, экономки и дворецкого двое крепких мужчин еще следили за территорией, регулярно обходя весь периметр ограждающей парк стены. Ночью они дежурили в доме, сменяя друг друга.
- Здесь бы надо быть поосторожнее с выводами. Я так понимаю, эта Элизабет Уоллес простая женщина с непростой фантазией. Она любит делать далеко идущие выводы и может нагородить много чего лишнего. При ее разговорчивости можно не сомневаться, что о заботах хозяина в той или иной степени были осведомлены все слуги. Очень может статься, что именно из-за того, что экономка проведала об этих подробностях, а может, и еще о чем-то, Бартоломью, в конце концов, от них избавился. Безусловно, многое в том, что она поведала Эвансу, искажено ее участливым авторством, да и Эванс мог добавить отсебятины, но главное, дыма без огня не бывает. Общая мысль ясна, и она, скорее всего, верная – у Шолто были серьезные финансовые проблемы… М-да…Кто бы мог подумать! Впрочем, вполне расхожий пример жизни с виду состоятельного семейства, за прочностью фасада которого вполне могут обнаружиться труха и запустение. Майор и не думал менять стиль жизни, полагая, что на век его детей припрятано в резерве еще несметное богатство ларца, который он украл у своих друзей-соучастников. Но вышло так, что он не успел поведать сыновьям о том, где спрятаны сокровища. И братья остались ни с чем. Вернее, с долгами. Представляю, с каким отчаянием они ринулись разыскивать клад. Ведь потеряй они усадьбу, считай, пропали и сокровища. Но Бартоломью продержался ж как-то эти шесть лет, а, Симмондс?
- Думаю, сэр, все обстояло не так критически, как можно судить со слов слуг. Тут еще нужно учитывать определенное злорадство, каким удобрял Эванс каждое свое слово о бывшем хозяине. Все-таки их выставили без объяснений, можно сказать, вышвырнули, и они будут рассказывать о трудностях Шолто так, как им хочется их видеть, то есть как о катастрофически плачевных делах. Вес их слов следует делить надвое, а то и натрое, хотя, конечно же, проблемы у Барта, похоже, были серьезные.
- И оставался лишь один способ их решить – найти сокровища, погасить долги и сохранить имение. И в итоге у Бартоломью это получилось. А теперь, когда его нет, и сокровища исчезли… Получается, усадьба за долги должна пойти с молотка? Но Тадеуш собирается со дня на день въехать в Пондишери-Лодж. Выходит, он ничего не знает? Или же мы напрасно поверили россказням болтающих чепуху слуг?
- Все, с кем мне пришлось разговаривать в Норвуде, сэр, и кто хоть немного общался с мистером Тадеушем, говорят, что это очень легкомысленный человек. Мот и лентяй. Мне кажется, Барт мог посчитать лишним, вводить такого человека в очень непростые обстоятельства их положения.
- А вам, смотрю, нравится Бартоломью, Симмондс?
- Да, сэр, похоже, малый был не промах. Толковый. Но что-то у него не выгорело. Боюсь, сэр, он перехитрил самого себя.
- Подождите, но минула уже почти неделя со дня смерти. Кредиторы должны подать иски, чтобы предъявить права на имущество Шолто. Почему до сих пор тишина?
- Ничего не могу сказать, сэр, по этому поводу. Только, если опять же верить этому Эвансу, то не кредиторы, а кредитор. Это один человек, сэр.
- Так вот почему вы сказали, что Пондишери-Лодж поменяет хозяина?
- Да, сэр. По мысли сплетничающей экономки он и приберет к рукам усадьбу.
- Имя.
- К сожалению, сэр, этот простофиля его позабыл. Разговор у них был довольно давний. Он только помнит общее странное впечатление от простого имени и мудреной редкой фамилии или наоборот.
- Вроде нашего Этельни Джонса?
- Ха! И вправду, вроде того!
- Что-нибудь еще?
- Да, сэр, было еще кое-что любопытное и странное. Когда я появился в участке, там уже находился – кто бы вы думали? – наш добрый знакомый Тадеуш! Да не один, а в компании с нашим судебным медиком.
- Доктор Сэйбр?
- Он самый, сэр. Оказывается, Джонс настоял на вскрытии тела, и доктор Сэйбр за тем и отправился в Норвуд. Вид у него, скажу, был откровенно ироничный, если не сказать кислый.
Я догадывался, почему. Шипы дикаря, предположительно отравленные соком растения, содержащего стрихнин, были исследованы сразу же, и стрихнин действительно был в них обнаружен. Поэтому версия о способе убийства подтвердилась, и здесь все казалось вполне ясным. Зачем в такой ситуации Джонс потребовал вскрытия, было непонятно. Естественно Сэйбр должен был крайне скептически отнестись к инициативе инспектора, являющегося в его глазах абсолютным дилетантом в этом вопросе. Но рассказ Симмондса касался не этого.
- Так вот, сэр. Этот Шолто был категорически против вскрытия, обзывал полицию сборищем варваров и даже собирался писать там заявление. С часу на час должны были состояться похороны, и никто, включая доктора Сэйбра, не видел особого смысла отменять погребение. Но вдруг Тадеуш передумал, можно сказать, на ровном месте и, промычав что-то нечленораздельное, спешно удалился. Это всех нас порядком удивило.
- Он видел вас?
- Да, конечно, сэр. Там совсем тесное помещение. Я думаю, он и слышал меня превосходно. Я запрашивал у дежурного констебля те самые заявления Бартоломью, о которых вы говорили.
- Вы привезли их? Трудностей не было?
- Да, сэр, они у меня с собой.
- Иными словами, если мы не найдем другого подходящего объяснения, получается, что именно ваши слова об этих бумагах, составленных более полугода назад, заставили Тадеуша поменять свое решение. Не странно ли? Вряд ли так. Вспоминайте, было, значит, что-то еще.
- Я и сам озадачился, сэр, но ничего другого мне в голову не приходит. Я появился там в момент, когда Тадеуш уже сидел с бумагой и пером.
Больше ничего ценного Симмондс сообщить не смог, поэтому, если я еще рассчитывал докопаться до сути той сцены, что разыгралась вчера в Норвуде, мне следовало повидаться с доктором Сэйбром.
- Хорошо, Симмондс, спасибо вам. Вы и на сей раз были очень полезны. Хотя, что с этим делать, пока что ума не приложу. Продолжайте искать. Где угодно, в том числе и в Лондоне. С вашего Эванса мало проку, так что эту Элизабет Уоллес обязательно надо найти.
У сержанта сделалось озабоченное лицо. Понятное дело. Чертовски обидно, что интересующую нас особу угораздило заиметь такую элементарную фамилию. Уоллесов в Лондоне и его округе как собак. И только один такой человек знает странного кредитора семьи Шолто. Этот кредитор почему-то не спешит явиться и предъявить долговые расписки и векселя, по которым Пондишери-Лодж перейдет в его руки.
Когда Симмондс ушел, я еще раз перечитал рапорт Джонса о его «водных развлечениях». Так в Ярде злые языки окрестили его конфуз на Темзе, устроенный им сообща с Холмсом и доктором Уотсоном. История вышла прескверная. Действия представителей закона не обсуждал и не осуждал только ленивый. Трудяга-речник подвергся нападению полиции, словно бы повстречал кровожадных пиратов. «Аврора» была уже почти настигнута, но нашим героям зачем-то понадобилось стрелять. Все они дружно оправдывались, что им что-то такое померещилось, какое-то опасное движение рукой. Хорошо еще, что Алан Бойд не пострадал и лишь отделался испугом, а слух об убийстве матроса был быстро опровергнут. Вещи, обнаруженные на «Авроре», громко заявленные по первости газетчиками как контрабанда, при внимательном осмотре оказались довольно скромным барахлом. Некоторые нарушения при этом присутствовали, но весьма незначительные, и Смит, естественно после допроса, был отпущен.
К рапорту прилагался протокол допроса Смита. Он сообщил следующее. Действительно одноногий человек со смуглым загаром на лице, «какого в наших местах не встретишь» по выражению речника, явился к нему около полудня седьмого октября и зафрахтовал его катер на позднюю ночь. В десять часов вечером седьмого октября Тадеуш покинул брата, а восьмого примерно около одиннадцати вечера он вновь пожаловал в Пондишери-Лодж в сопровождении Холмса, доктора и мисс Морстен. Выходило, что Смолл проник в дом почти сразу после ухода Тадеуша, выждав возможность застать Бартоломью одного. В ночь с седьмого на восьмое Смолл со Смитом и его командой отчалили от пристани. Двинулись они, как я и опасался, не вниз по течению, а наоборот, к Ричмонду. Там Смолл и высадился и под покровом темноты удалился в неизвестном направлении. Ничего более сообщить Смит не смог. Смолл был немногословен и за все время плавания перебросился с ним едва ли не парой-тройкой фраз. Упрекнуть хозяина «Авроры» было не в чем, но все же при прочтении этого отчета помимо стыда за всю эту компанию охотников меня не покидало какое-то странное чувство неудовлетворения. Что-то тут было не ясно или не сходилось. Я и сам пока не понимал.
А тем временем, спохватившись Ярд наверстывал упущенное. Во все порты в южной Англии срочно телеграфировали приметы Смолла, и был получен обнадеживающий ответ. Человека с деревянной ногой на отплывших в последние дни судах не значилось. Было ясно, бахвальство Холмса сказалось и здесь. Из газет Смолл понял, что его контакты со Смитом установлены и ведется розыск катера. Он, как и я, не ожидал, что преследователи при прочесывании берегов ограничатся лишь юго-восточным направлением и позволят ему выскользнуть в обратном. Поэтому, опасаясь ловушки в Саутгемптоне, он затаился где-то на обширной территории южных графств. Шансы вернуть сокровища, из-за которых произошло столько бед, основательно выросли.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
ПИШИТЕ ПИСЬМА
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
60. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Я встретил доктора Сэйбра на следующий день четырнадцатого октября в одном из бесчисленных коридоров здания Нового Ярда на набережной Виктории. Он неожиданно обрадовался и первым окликнул меня.
- Инспектор, никуда не спешите? Думаю, вам будет интересно. Вы же следите за делом Шолто? Я только что закончил свой отчет о вскрытии.
- Конечно, не спешу, тем более что именно вас я и разыскивал.
- Тогда слушайте. Вы сами, Лестрейд, знаете, каково мое отношение к этой глупой свинье Джонсу. Именно поэтому я сейчас позволю себе поставить первым в известность о своих результатах вас, а не его, хоть ему и поручено это дело. Да он, собственно, и не спешит меня найти, тогда как по вашему лицу, хитрец вы этакий, видно, как снедает вас нетерпение.
- Да я, в общем-то, по другому поводу. Симмондс упомянул, что вы находились возле Тадеуша Шолто в норвудском участке, и это мне сейчас представляется гораздо более интересным, чем ваши вполне предсказуемые результаты вскрытия, Сэйбр.
- А вы напрасно спешите с выводами, Лестрейд. Я не забуду ваш вопрос, но сначала все-таки о результатах.
- Разве там может быть еще что-то новое? Стрихнин, ведь так?
– Так-то оно так. Но вот в чем вся штука. Вы, конечно, не медик, но, безусловно, хоть краем уха слышали о методе Жана Сервэ Стаса. Я исследовал по его способу ткани желудка жертвы и его содержимое. Так вот, концентрация стрихнина в них колоссальна. Яд, попав в кровь за ухом, почти мгновенно убил бы мозг. И я не нашел бы его в желудке, да еще такую лошадиную дозу. Он отравлен вполне традиционным образом, то есть яд попал в его организм через рот.
- Тогда что же получается? Шип был всажен в уже мертвое тело?
- Именно так. Дьявольски хитро, скажу я вам.
- То есть яд один и тот же, но почему-то понадобилось один способ отравления – реальный – прикрыть вымышленным экзотическим. Спрашивается, зачем?
- Думаю, экзотика здесь ключевое слово. Рассчитано здорово. При всем скептицизме нашей полиции к таким редкостным способам убийства мы все же падки на необычное и, если только с этим не перегнуть палку, то с удовольствием заглотим наживку. Тем более что заранее подсунули и необходимую подсказку про далекие острова в Индийском океане. Некто прознал про такой способ, используемый туземцами. Но для его осуществления нужно умение, которым он не обладает. Это только кажется, что все просто. Попробуйте-ка сами поупражняйтесь. Как и куда у вас полетит эта дьявольская колючка, одному Богу известно. Вы не сможете поручиться, что поразите цель, а лишних попыток жертва вам не даст. Поэтому наш убийца задействовал этот способ лишь для отвода глаз, а на деле применил банальное до отвращения отравление.
- Подождите, мы так запутаемся. Убийца – это вы сейчас про кого? Неужели вы Смолла уже совсем готовы списать со счетов?
- Почти что так. Не забывайте, история про Андаманские острова от начала и до конца известна нам только лишь со слов одного единственного человека, улавливаете? Больше никто и словом не обмолвился о ней. И именно она создала то доверие к версии, за которую с готовностью ухватился сначала Холмс, а затем и Джонс.
- Но есть еще показания мисс Морстен.
- Там все очень туманно, и их при всем желании нельзя рассматривать как подтверждение рассказа Тадеуша Шолто.
- Доктор, а насколько подробно вы ознакомлены с обстоятельствами дела?
- Достаточно, чтоб вам не пришлось утруждать себя вводить меня в него заново. Я читал все, что к настоящему времени успел собрать Джонс. Так что спрашивайте, что вас интересует.
- Прекрасно. Тогда такой вопрос. Разве не мог напарник Смолла стрелять в уже мертвого Шолто? Бартоломью сидел в кресле затылком к нему, и тот не мог знать, что Шолто уже отравлен.
- Теоретически, конечно, такое возможно, но не слишком ли неудобоваримое блюдо мы в итоге получаем, и как такое расхлебывать? Согласитесь, все, что слишком сложно, редко случается в действительности. По-вашему получается, что Шолто убили дважды. Первый убийца предвосхитил появление второго и забрал приз. А несчастное тело Бартоломью, таким образом, дважды подверглось нападению с применением одного и того же яда разными людьми. Перебор. Нет уж, вы не заставите меня поверить в такую историю. Потому и один яд в теле и на орудии, что применен он одним и тем же человеком. А значит, эти шипы не забыты в спешке, как подумали все. Их нам подбросили. Кто-то хорошо поработал над отвлекающей версией про дикаря-андаманца. Поймите, ведь и стрихнин выбран не случайно. На сегодняшний день это единственный растительный яд, который можно получить из растения, произрастающего в местах, откуда предположительно прибыла вся эта ваша веселая компания. Это чилибуха или, как ее еще называют, рвотный орех. Семена ее и содержат стрихнин. Например, дигиталин или кониин никак не сгодились бы для этой версии, потому что их выделяют из болиголова и красной наперстянки, то есть из растений, растущих у нас в Европе. Говорю вам, кому-то очень захотелось направить нас по следу диковинного туземца. Теперь уже приходится сомневаться, был ли он вообще.
Я уже и сам подумывал об этом. Ведь его отпечаток встретился всего однажды на краю этой пролитой лужи. Сколько потом ни искали, так ничего подобного и не обнаружили, тогда как следов Смолла в Пондишери-Лодж осталось предостаточно.
- Странное дело, доктор. С прибавлением информации ничего не проясняется. Загадки только множатся. Но теперь, по крайней мере, ясно, как его убили.
- Не спешите, тут тоже все непросто. Все алкалоиды чрезвычайно горьки на вкус. И стрихнин не исключение. Сложно дать его жертве так, чтобы она ничего не заподозрила. Поэтому им чаще травятся самоубийцы. Плюс к тому, такая доза наверняка должна была вызвать рвоту, но, насколько мне известно, ничего подобного не нашли.
Не нашли, не нашли… и тут меня осенило. Теперь я, по крайней мере, знал, кто и зачем расколотил эту чертову бутыль.
- Скажите, доктор, в рвотных массах должно ведь содержаться достаточное количество яда, то есть, такое, что даже после их устранения оставалась бы вероятность обнаружить его в досках пола?
- Да, конечно.
- Ну, а если бы пол залили креозотом?
- Ну и загадки вы загадываете!
- Поверьте, авторство не мое. Но разгадать и подсказать под силу только вам. Так что скажете?
- Теоретически шансы остаются. Хотя, конечно, задача серьезно усложняется. А что, мысль недурна. И после ваших слов припоминаю: в отчете Джонса действительно сказано, что пол в кабинете убитого был частично залит креозотом.
- Да, похоже, именно так все и было.
- Тогда все понятно. Такое действительно категорически необходимо было спрятать, ведь получи жертва яд через прокол в коже, ни о какой рвоте не могло быть и речи. А как вы догадались?
Подсказкой мне послужило промелькнувшее в памяти дело Бокармэ, грянувшее в 1851 году на всю Европу, в котором, кстати, ключевую роль сыграл тот самый профессор Стас, о методе которого обмолвился Сэйбр. Граф Бокармэ с супругой сгубили младшего брата графини, получившего наследство от отца и собиравшегося жениться. Графская чета, промотав собственные деньги, находилась в отчаянном положении и не могла позволить наследству уплыть из их рук. Несчастного жениха заманили на ужин, во время которого напали на него и, удерживая на полу, насильно влили яд, также, кстати, алкалоид, а именно никотин. Жертва отчаянно сопротивлялась, и не все вышло чисто. Часть смертоносной жидкости была пролита. Все это, естественно, происходило без свидетелей, но позже, когда слуги оказались в столовой, где часом ранее случился этот жуткий ужин, они обратили внимание, с каким остервенением графиня сначала поливала пол уксусом, затем мыла его мылом, и наконец, граф Бокармэ еще и скоблил его ножом. Несмотря на все их усилия, как в досках пола, так и в теле жертвы профессором Стасом никотин был все-таки обнаружен, и Бокармэ отправился на эшафот. Графиня чудом избежала той же участи лишь от того, что присяжные не решились послать женщину на гильотину.
- Хорошо, что вы вспомнили это дело, - оживился доктор, - Удивительно, как оно не пришло мне в голову, ведь в нем так много аналогий с нашим. Взять хоть историю, как было получено необходимое количество яда. Вспомните, Бокармэ ухитрился без особых познаний в химии после нескольких консультаций, полученных в Генте от профессора Лопперса, самостоятельно получить никотин из листьев табака. Нам тоже надо бы задуматься, а как наш ловкач ухитрился раздобыть стрихнин? Достать яд, не вызвав подозрений, непросто, если только вы не фармацевт или врач. Значит, требовалось его выделить. И здесь самое время вспомнить, что кабинет Бартоломью, как указано в первом отчете Джонса, представлял собой химическую лабораторию, оборудованную всем необходимым для соответствующих опытов.
- Тут что-то не сходится, доктор. По всему видно, что клоните вы в сторону Тадеуша, но необходимые для таких планов практику и познания в химии, по всей видимости, имел убитый, а не убийца. Если только Тадеуш не заказал у него стрихнин под каким-нибудь предлогом, например, для травли крыс. Но в этих целях гораздо чаще применяют мышьяк. И вот еще что. Какому растению принадлежат сами шипы? Это можно выяснить?
- Думаю, да. Хотя я тут вам не помощник. И мне кажется, эта ниточка вас никуда не приведет. Убийца должен был соблюсти осторожность. И наши великолепные Королевские Ботанические сады наверняка пришлись кстати. Не сомневайтесь, поездка в Кью-Гарденз вполне обеспечила его требуемым образцом какого-нибудь южно-азиатского куста с такими шипами. Другое дело сам яд. Тут есть некоторая надежда, и суть ее в следующем. Дело в том, что отравление непосредственно стрихнином и экстрактом семян рвотного ореха не есть одно и то же. В семенах чилибухи содержится не один лишь стрихнин, а целый ряд веществ, одно из которых также, кстати, сильный алкалоид и достаточно известный. Это бруцин. Сейчас в химии существует целый ряд реактивов, позволяющих однозначно установить наличие или, напротив, отсутствие веществ в исследуемой пробе. Вам, инспектор, известны лишь некоторые из них, вроде реактивов Мекке и Манделена или пробы Витали. На самом деле их десятки, и поверьте, с их помощью я смогу достоверно установить, пропитаны ли шипы обычным раствором стрихнина или варевом из семян, потому что во втором случае я непременно обнаружу бруцин. Этот второй вариант ничего не докажет - ведь семена мог использовать с примерно равной вероятностью и туземец, используя древний опыт своего племени, и цивилизованный европеец с соответствующей базой знаний, достань он их. Но я очень надеюсь на первый вариант, благодаря которому однозначно можно будет утверждать, что кровожадный дикарь-андаманец тут совершенно не причем. Есть шанс, что наш отравитель не счел нужным или не имел времени добыть семена чилибухи и попросту, растворив кристаллы стрихнина в воде или в спирте, пропитал этим раствором свои бесшумные пули. Это будет уже железным подтверждением моих подозрений, и тогда, милейший инспектор, вам и вашим коллегам придется забыть про злобного карлика с кольцом в носу и перьями еще в каком другом месте и сосредоточиться на поисках совершенно другого человека, обычного европейца, скорее всего, нашего соотечественника, не удивлюсь даже, вполне благопристойного с виду.
Что же из всего этого выходило? Что Тадеуш опередил Смолла? Он отравил брата и забрал сокровища, а сообщник Смолла стрелял уже в мертвого Бартоломью? Но Тадеуш покинул брата с пустыми руками, это отмечают все слуги. Особенно хорошо разглядел его привратник Мак-Мурдо, выпуская его через ворота. Сокровищ при нем не могло быть. Если он собирался забрать их позже, то зачем на следующий день сам же привел туда Холмса и капитанскую дочку? И потом, нельзя забывать, что Бартоломью после его ухода заперся изнутри. Ключ торчал в замке. Тадеуш никак бы не смог такое организовать. Это первое же препятствие, которое обрушило первоначальную версию Джонса. Но и Смолл не смог бы принудить Бартоломью принять стрихнин, это ж полнейший абсурд. Точно так же немыслимо было предположить самоубийство Шолто, обнаружившего, наконец, сокровища, которые он искал шесть лет. Чем дальше развивались события, тем более крепла во мне уверенность, что такое причудливое дело будет оставаться непонятым вплоть до самого его завершения. Бесполезно самому распознать его хитросплетения, и таким образом вычислить убийцу. Нет, виновника всего этого можно изобличить лишь на какой-то мелкой детали, несоответствии, и уж тогда ухватить, так и не зная вплоть до его признаний, как все было сделано. Оставалось искать эту мелочь. Смолл все еще был неуловим, так что под рукой оставался лишь Тадеуш Шолто. Следующие слова доктора прервали мои размышления.
- Кстати, Лестрейд, а вы знаете, что вскрытие вообще могло не состояться?
- Вы про демарш Тадеуша? Я как раз за этим вас и разыскивал.
- Вот и слушайте. В сущности, это было распоряжение Джонса, показавшееся мне, откровенно говоря, блажью. Ведь у нас были в наличии эти шипы, которые сразу же отправились на исследование. Они действительно пропитаны эдаким экстрактом или раствором, в основе которого содержится стрихнин. Так что никакой загадки тут поначалу предположить нельзя было. Но Джонс попал в дурацкое положение со своей лихой погоней на Темзе. Сами понимаете, какой это для него был конфуз. В тот момент ему нужно было хоть что-нибудь выдать, чтобы скрыть свою растерянность, и чтобы никто не догадался, что он, в сущности, зашел в тупик, и больше предложить ему нечего. Вот он пыхтел, мычал и ничего путного так и не придумал кроме как затеять это вскрытие. Это была чистейшая имитация бурной деятельности. Он просто оттягивал время, ничего не ожидая от этого шага. В доказательство своих слов скажу вам, что он до сих пор не поинтересовался у меня результатами вскрытия. Но когда я их предъявлю, и станет известно, каким способом был отравлен Шолто, Джонс мгновенно станет героем. Ведь формально именно он отдал это распоряжение, и вы еще увидите, как его раздаст во все стороны от гордости, хотя куда еще больше-то.
- Забавно. Ну, так и что ж дальше?
- А то. Когда я получил этот приказ, то, хорошо понимая его природу, поехал в Норвуд в отвратительном настроении, проклиная Джонса последними словами. Случилось это в день похорон, и мы едва поспели вмешаться. Тадеуш Шолто был сильно возмущен, кричал что-то о бессмысленном осквернении тела, тогда как все ясно как божий день. Я был абсолютно согласен с ним, да и Джонс меня порядком разозлил. Ну, чтобы насолить нашему борову, я и посоветовал Тадеушу отправиться со мной в норвудский участок и оставить там свои категорические возражения в письменной форме с изложением своих вполне логичных и убедительных доводов. Он тут же подхватился, и мы прибыли туда через каких-нибудь десять минут. Ему уже дали бумагу и перо, но тут что-то изменилось. Он вдруг замешкался, потерял весь свой боевой вид, и, наконец, промямлив что-то насчет того, что «ему надо подумать», удалился. Я прождал его еще час, но он так и не появился больше. Привезли тело, все необходимые инструменты у меня был с собой. И никаких поводов для отсрочки не предвиделось, поэтому мне пришлось приступить к тому, зачем я приехал. Но если поначалу я намеревался отнестись к этому по большей мере формально, то теперь во мне что-то изменилось. Отношение. Перед глазами стояло лицо Тадеуша, так странно и быстро переменившееся. Поэтому я и решил произвести исследование тщательно и углубленно и, в конце концов, обнаружил то, что теперь переворачивает все это дело с ног на голову. И теперь, любезный инспектор, сколь ни интересна мне наша беседа, а все ж я вас покину. Мне хочется побыстрее заняться повторным исследованием этих колючек, чтобы убедиться в своих догадках и вручить вам оружие против Тадеуша Шолто. Теперь-то ему не отвертеться. Знаю, знаю, скажете, это дело Джонса, но сейчас начинается самое интересное, и не исключено, что Андерсону под нажимом старика Брэдфорда придется вводить в дело еще людей. Тем более, что, как видим, ваш неповоротливый коллега плохо справляется. Так что вам самое время присоединиться.
Я рассмеялся.
- Спасибо, доктор. Боюсь только, что прижать Тадеуша будет вовсе не так просто.
- Но позвольте, принять яд в одиночестве покойник не мог. Кто-то же унес сосуд, из которого он выпит. Чтобы Смолл принудил Бартоломью испить из смертной чаши – вы поверите такому? Это невозможно! Что или вернее кто остается? Только брату мог доверять Бартоломью настолько, что его не остановил странный вкус предложенного напитка, чтобы там ни было, стакан воды или что-то другое.
- Но у Тадеуша железный аргумент. Он ушел с пустыми руками, его видели слуги. И брат после него заперся в кабинете, оставив ключ в замке. После этого он все время был на глазах различных вполне уважаемых людей и, значит, не имел возможности вернуться и тайно забраться в кабинет к Бартоломью через крышу и чердак. Пока мы не установим алгоритм этого трюка, хватать его бессмысленно. Да и побоятся. Один раз уже обожглись. Если второй арест обернется таким же конфузом, и Шолто снова придется отпускать, мы превратимся во всеобщее посмешище. Пресса от нас камня на камне не оставит. Думаю, Андерсон не выдаст Джонсу такой санкции. Максимум, можно осторожно вызвать Шолто для беседы. Так сказать, для прояснения отдельных нюансов. А там уже смотреть за его реакцией. В конце концов, некоторым вещам он просто обязан дать объяснение. Кроме того, Смолл…
- А что, Смолл? Ну, правда, Лестрейд, разве не странно? Джонс с Холмсом ищут его чуть ли не неделю, им приданы в помощь едва ли не все силы Ярда, а толку? Чуть не подстрелили беднягу матроса, вздумавшего поковырять в носу. Так, может, и нет вовсе никакого Смолла?
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
60. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Я встретил доктора Сэйбра на следующий день четырнадцатого октября в одном из бесчисленных коридоров здания Нового Ярда на набережной Виктории. Он неожиданно обрадовался и первым окликнул меня.
- Инспектор, никуда не спешите? Думаю, вам будет интересно. Вы же следите за делом Шолто? Я только что закончил свой отчет о вскрытии.
- Конечно, не спешу, тем более что именно вас я и разыскивал.
- Тогда слушайте. Вы сами, Лестрейд, знаете, каково мое отношение к этой глупой свинье Джонсу. Именно поэтому я сейчас позволю себе поставить первым в известность о своих результатах вас, а не его, хоть ему и поручено это дело. Да он, собственно, и не спешит меня найти, тогда как по вашему лицу, хитрец вы этакий, видно, как снедает вас нетерпение.
- Да я, в общем-то, по другому поводу. Симмондс упомянул, что вы находились возле Тадеуша Шолто в норвудском участке, и это мне сейчас представляется гораздо более интересным, чем ваши вполне предсказуемые результаты вскрытия, Сэйбр.
- А вы напрасно спешите с выводами, Лестрейд. Я не забуду ваш вопрос, но сначала все-таки о результатах.
- Разве там может быть еще что-то новое? Стрихнин, ведь так?
– Так-то оно так. Но вот в чем вся штука. Вы, конечно, не медик, но, безусловно, хоть краем уха слышали о методе Жана Сервэ Стаса. Я исследовал по его способу ткани желудка жертвы и его содержимое. Так вот, концентрация стрихнина в них колоссальна. Яд, попав в кровь за ухом, почти мгновенно убил бы мозг. И я не нашел бы его в желудке, да еще такую лошадиную дозу. Он отравлен вполне традиционным образом, то есть яд попал в его организм через рот.
- Тогда что же получается? Шип был всажен в уже мертвое тело?
- Именно так. Дьявольски хитро, скажу я вам.
- То есть яд один и тот же, но почему-то понадобилось один способ отравления – реальный – прикрыть вымышленным экзотическим. Спрашивается, зачем?
- Думаю, экзотика здесь ключевое слово. Рассчитано здорово. При всем скептицизме нашей полиции к таким редкостным способам убийства мы все же падки на необычное и, если только с этим не перегнуть палку, то с удовольствием заглотим наживку. Тем более что заранее подсунули и необходимую подсказку про далекие острова в Индийском океане. Некто прознал про такой способ, используемый туземцами. Но для его осуществления нужно умение, которым он не обладает. Это только кажется, что все просто. Попробуйте-ка сами поупражняйтесь. Как и куда у вас полетит эта дьявольская колючка, одному Богу известно. Вы не сможете поручиться, что поразите цель, а лишних попыток жертва вам не даст. Поэтому наш убийца задействовал этот способ лишь для отвода глаз, а на деле применил банальное до отвращения отравление.
- Подождите, мы так запутаемся. Убийца – это вы сейчас про кого? Неужели вы Смолла уже совсем готовы списать со счетов?
- Почти что так. Не забывайте, история про Андаманские острова от начала и до конца известна нам только лишь со слов одного единственного человека, улавливаете? Больше никто и словом не обмолвился о ней. И именно она создала то доверие к версии, за которую с готовностью ухватился сначала Холмс, а затем и Джонс.
- Но есть еще показания мисс Морстен.
- Там все очень туманно, и их при всем желании нельзя рассматривать как подтверждение рассказа Тадеуша Шолто.
- Доктор, а насколько подробно вы ознакомлены с обстоятельствами дела?
- Достаточно, чтоб вам не пришлось утруждать себя вводить меня в него заново. Я читал все, что к настоящему времени успел собрать Джонс. Так что спрашивайте, что вас интересует.
- Прекрасно. Тогда такой вопрос. Разве не мог напарник Смолла стрелять в уже мертвого Шолто? Бартоломью сидел в кресле затылком к нему, и тот не мог знать, что Шолто уже отравлен.
- Теоретически, конечно, такое возможно, но не слишком ли неудобоваримое блюдо мы в итоге получаем, и как такое расхлебывать? Согласитесь, все, что слишком сложно, редко случается в действительности. По-вашему получается, что Шолто убили дважды. Первый убийца предвосхитил появление второго и забрал приз. А несчастное тело Бартоломью, таким образом, дважды подверглось нападению с применением одного и того же яда разными людьми. Перебор. Нет уж, вы не заставите меня поверить в такую историю. Потому и один яд в теле и на орудии, что применен он одним и тем же человеком. А значит, эти шипы не забыты в спешке, как подумали все. Их нам подбросили. Кто-то хорошо поработал над отвлекающей версией про дикаря-андаманца. Поймите, ведь и стрихнин выбран не случайно. На сегодняшний день это единственный растительный яд, который можно получить из растения, произрастающего в местах, откуда предположительно прибыла вся эта ваша веселая компания. Это чилибуха или, как ее еще называют, рвотный орех. Семена ее и содержат стрихнин. Например, дигиталин или кониин никак не сгодились бы для этой версии, потому что их выделяют из болиголова и красной наперстянки, то есть из растений, растущих у нас в Европе. Говорю вам, кому-то очень захотелось направить нас по следу диковинного туземца. Теперь уже приходится сомневаться, был ли он вообще.
Я уже и сам подумывал об этом. Ведь его отпечаток встретился всего однажды на краю этой пролитой лужи. Сколько потом ни искали, так ничего подобного и не обнаружили, тогда как следов Смолла в Пондишери-Лодж осталось предостаточно.
- Странное дело, доктор. С прибавлением информации ничего не проясняется. Загадки только множатся. Но теперь, по крайней мере, ясно, как его убили.
- Не спешите, тут тоже все непросто. Все алкалоиды чрезвычайно горьки на вкус. И стрихнин не исключение. Сложно дать его жертве так, чтобы она ничего не заподозрила. Поэтому им чаще травятся самоубийцы. Плюс к тому, такая доза наверняка должна была вызвать рвоту, но, насколько мне известно, ничего подобного не нашли.
Не нашли, не нашли… и тут меня осенило. Теперь я, по крайней мере, знал, кто и зачем расколотил эту чертову бутыль.
- Скажите, доктор, в рвотных массах должно ведь содержаться достаточное количество яда, то есть, такое, что даже после их устранения оставалась бы вероятность обнаружить его в досках пола?
- Да, конечно.
- Ну, а если бы пол залили креозотом?
- Ну и загадки вы загадываете!
- Поверьте, авторство не мое. Но разгадать и подсказать под силу только вам. Так что скажете?
- Теоретически шансы остаются. Хотя, конечно, задача серьезно усложняется. А что, мысль недурна. И после ваших слов припоминаю: в отчете Джонса действительно сказано, что пол в кабинете убитого был частично залит креозотом.
- Да, похоже, именно так все и было.
- Тогда все понятно. Такое действительно категорически необходимо было спрятать, ведь получи жертва яд через прокол в коже, ни о какой рвоте не могло быть и речи. А как вы догадались?
Подсказкой мне послужило промелькнувшее в памяти дело Бокармэ, грянувшее в 1851 году на всю Европу, в котором, кстати, ключевую роль сыграл тот самый профессор Стас, о методе которого обмолвился Сэйбр. Граф Бокармэ с супругой сгубили младшего брата графини, получившего наследство от отца и собиравшегося жениться. Графская чета, промотав собственные деньги, находилась в отчаянном положении и не могла позволить наследству уплыть из их рук. Несчастного жениха заманили на ужин, во время которого напали на него и, удерживая на полу, насильно влили яд, также, кстати, алкалоид, а именно никотин. Жертва отчаянно сопротивлялась, и не все вышло чисто. Часть смертоносной жидкости была пролита. Все это, естественно, происходило без свидетелей, но позже, когда слуги оказались в столовой, где часом ранее случился этот жуткий ужин, они обратили внимание, с каким остервенением графиня сначала поливала пол уксусом, затем мыла его мылом, и наконец, граф Бокармэ еще и скоблил его ножом. Несмотря на все их усилия, как в досках пола, так и в теле жертвы профессором Стасом никотин был все-таки обнаружен, и Бокармэ отправился на эшафот. Графиня чудом избежала той же участи лишь от того, что присяжные не решились послать женщину на гильотину.
- Хорошо, что вы вспомнили это дело, - оживился доктор, - Удивительно, как оно не пришло мне в голову, ведь в нем так много аналогий с нашим. Взять хоть историю, как было получено необходимое количество яда. Вспомните, Бокармэ ухитрился без особых познаний в химии после нескольких консультаций, полученных в Генте от профессора Лопперса, самостоятельно получить никотин из листьев табака. Нам тоже надо бы задуматься, а как наш ловкач ухитрился раздобыть стрихнин? Достать яд, не вызвав подозрений, непросто, если только вы не фармацевт или врач. Значит, требовалось его выделить. И здесь самое время вспомнить, что кабинет Бартоломью, как указано в первом отчете Джонса, представлял собой химическую лабораторию, оборудованную всем необходимым для соответствующих опытов.
- Тут что-то не сходится, доктор. По всему видно, что клоните вы в сторону Тадеуша, но необходимые для таких планов практику и познания в химии, по всей видимости, имел убитый, а не убийца. Если только Тадеуш не заказал у него стрихнин под каким-нибудь предлогом, например, для травли крыс. Но в этих целях гораздо чаще применяют мышьяк. И вот еще что. Какому растению принадлежат сами шипы? Это можно выяснить?
- Думаю, да. Хотя я тут вам не помощник. И мне кажется, эта ниточка вас никуда не приведет. Убийца должен был соблюсти осторожность. И наши великолепные Королевские Ботанические сады наверняка пришлись кстати. Не сомневайтесь, поездка в Кью-Гарденз вполне обеспечила его требуемым образцом какого-нибудь южно-азиатского куста с такими шипами. Другое дело сам яд. Тут есть некоторая надежда, и суть ее в следующем. Дело в том, что отравление непосредственно стрихнином и экстрактом семян рвотного ореха не есть одно и то же. В семенах чилибухи содержится не один лишь стрихнин, а целый ряд веществ, одно из которых также, кстати, сильный алкалоид и достаточно известный. Это бруцин. Сейчас в химии существует целый ряд реактивов, позволяющих однозначно установить наличие или, напротив, отсутствие веществ в исследуемой пробе. Вам, инспектор, известны лишь некоторые из них, вроде реактивов Мекке и Манделена или пробы Витали. На самом деле их десятки, и поверьте, с их помощью я смогу достоверно установить, пропитаны ли шипы обычным раствором стрихнина или варевом из семян, потому что во втором случае я непременно обнаружу бруцин. Этот второй вариант ничего не докажет - ведь семена мог использовать с примерно равной вероятностью и туземец, используя древний опыт своего племени, и цивилизованный европеец с соответствующей базой знаний, достань он их. Но я очень надеюсь на первый вариант, благодаря которому однозначно можно будет утверждать, что кровожадный дикарь-андаманец тут совершенно не причем. Есть шанс, что наш отравитель не счел нужным или не имел времени добыть семена чилибухи и попросту, растворив кристаллы стрихнина в воде или в спирте, пропитал этим раствором свои бесшумные пули. Это будет уже железным подтверждением моих подозрений, и тогда, милейший инспектор, вам и вашим коллегам придется забыть про злобного карлика с кольцом в носу и перьями еще в каком другом месте и сосредоточиться на поисках совершенно другого человека, обычного европейца, скорее всего, нашего соотечественника, не удивлюсь даже, вполне благопристойного с виду.
Что же из всего этого выходило? Что Тадеуш опередил Смолла? Он отравил брата и забрал сокровища, а сообщник Смолла стрелял уже в мертвого Бартоломью? Но Тадеуш покинул брата с пустыми руками, это отмечают все слуги. Особенно хорошо разглядел его привратник Мак-Мурдо, выпуская его через ворота. Сокровищ при нем не могло быть. Если он собирался забрать их позже, то зачем на следующий день сам же привел туда Холмса и капитанскую дочку? И потом, нельзя забывать, что Бартоломью после его ухода заперся изнутри. Ключ торчал в замке. Тадеуш никак бы не смог такое организовать. Это первое же препятствие, которое обрушило первоначальную версию Джонса. Но и Смолл не смог бы принудить Бартоломью принять стрихнин, это ж полнейший абсурд. Точно так же немыслимо было предположить самоубийство Шолто, обнаружившего, наконец, сокровища, которые он искал шесть лет. Чем дальше развивались события, тем более крепла во мне уверенность, что такое причудливое дело будет оставаться непонятым вплоть до самого его завершения. Бесполезно самому распознать его хитросплетения, и таким образом вычислить убийцу. Нет, виновника всего этого можно изобличить лишь на какой-то мелкой детали, несоответствии, и уж тогда ухватить, так и не зная вплоть до его признаний, как все было сделано. Оставалось искать эту мелочь. Смолл все еще был неуловим, так что под рукой оставался лишь Тадеуш Шолто. Следующие слова доктора прервали мои размышления.
- Кстати, Лестрейд, а вы знаете, что вскрытие вообще могло не состояться?
- Вы про демарш Тадеуша? Я как раз за этим вас и разыскивал.
- Вот и слушайте. В сущности, это было распоряжение Джонса, показавшееся мне, откровенно говоря, блажью. Ведь у нас были в наличии эти шипы, которые сразу же отправились на исследование. Они действительно пропитаны эдаким экстрактом или раствором, в основе которого содержится стрихнин. Так что никакой загадки тут поначалу предположить нельзя было. Но Джонс попал в дурацкое положение со своей лихой погоней на Темзе. Сами понимаете, какой это для него был конфуз. В тот момент ему нужно было хоть что-нибудь выдать, чтобы скрыть свою растерянность, и чтобы никто не догадался, что он, в сущности, зашел в тупик, и больше предложить ему нечего. Вот он пыхтел, мычал и ничего путного так и не придумал кроме как затеять это вскрытие. Это была чистейшая имитация бурной деятельности. Он просто оттягивал время, ничего не ожидая от этого шага. В доказательство своих слов скажу вам, что он до сих пор не поинтересовался у меня результатами вскрытия. Но когда я их предъявлю, и станет известно, каким способом был отравлен Шолто, Джонс мгновенно станет героем. Ведь формально именно он отдал это распоряжение, и вы еще увидите, как его раздаст во все стороны от гордости, хотя куда еще больше-то.
- Забавно. Ну, так и что ж дальше?
- А то. Когда я получил этот приказ, то, хорошо понимая его природу, поехал в Норвуд в отвратительном настроении, проклиная Джонса последними словами. Случилось это в день похорон, и мы едва поспели вмешаться. Тадеуш Шолто был сильно возмущен, кричал что-то о бессмысленном осквернении тела, тогда как все ясно как божий день. Я был абсолютно согласен с ним, да и Джонс меня порядком разозлил. Ну, чтобы насолить нашему борову, я и посоветовал Тадеушу отправиться со мной в норвудский участок и оставить там свои категорические возражения в письменной форме с изложением своих вполне логичных и убедительных доводов. Он тут же подхватился, и мы прибыли туда через каких-нибудь десять минут. Ему уже дали бумагу и перо, но тут что-то изменилось. Он вдруг замешкался, потерял весь свой боевой вид, и, наконец, промямлив что-то насчет того, что «ему надо подумать», удалился. Я прождал его еще час, но он так и не появился больше. Привезли тело, все необходимые инструменты у меня был с собой. И никаких поводов для отсрочки не предвиделось, поэтому мне пришлось приступить к тому, зачем я приехал. Но если поначалу я намеревался отнестись к этому по большей мере формально, то теперь во мне что-то изменилось. Отношение. Перед глазами стояло лицо Тадеуша, так странно и быстро переменившееся. Поэтому я и решил произвести исследование тщательно и углубленно и, в конце концов, обнаружил то, что теперь переворачивает все это дело с ног на голову. И теперь, любезный инспектор, сколь ни интересна мне наша беседа, а все ж я вас покину. Мне хочется побыстрее заняться повторным исследованием этих колючек, чтобы убедиться в своих догадках и вручить вам оружие против Тадеуша Шолто. Теперь-то ему не отвертеться. Знаю, знаю, скажете, это дело Джонса, но сейчас начинается самое интересное, и не исключено, что Андерсону под нажимом старика Брэдфорда придется вводить в дело еще людей. Тем более, что, как видим, ваш неповоротливый коллега плохо справляется. Так что вам самое время присоединиться.
Я рассмеялся.
- Спасибо, доктор. Боюсь только, что прижать Тадеуша будет вовсе не так просто.
- Но позвольте, принять яд в одиночестве покойник не мог. Кто-то же унес сосуд, из которого он выпит. Чтобы Смолл принудил Бартоломью испить из смертной чаши – вы поверите такому? Это невозможно! Что или вернее кто остается? Только брату мог доверять Бартоломью настолько, что его не остановил странный вкус предложенного напитка, чтобы там ни было, стакан воды или что-то другое.
- Но у Тадеуша железный аргумент. Он ушел с пустыми руками, его видели слуги. И брат после него заперся в кабинете, оставив ключ в замке. После этого он все время был на глазах различных вполне уважаемых людей и, значит, не имел возможности вернуться и тайно забраться в кабинет к Бартоломью через крышу и чердак. Пока мы не установим алгоритм этого трюка, хватать его бессмысленно. Да и побоятся. Один раз уже обожглись. Если второй арест обернется таким же конфузом, и Шолто снова придется отпускать, мы превратимся во всеобщее посмешище. Пресса от нас камня на камне не оставит. Думаю, Андерсон не выдаст Джонсу такой санкции. Максимум, можно осторожно вызвать Шолто для беседы. Так сказать, для прояснения отдельных нюансов. А там уже смотреть за его реакцией. В конце концов, некоторым вещам он просто обязан дать объяснение. Кроме того, Смолл…
- А что, Смолл? Ну, правда, Лестрейд, разве не странно? Джонс с Холмсом ищут его чуть ли не неделю, им приданы в помощь едва ли не все силы Ярда, а толку? Чуть не подстрелили беднягу матроса, вздумавшего поковырять в носу. Так, может, и нет вовсе никакого Смолла?
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
61. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Пятнадцатого октября, как и предрекал доктор Сэйбр, суперинтендант центрального управления Бартнелл сообщил мне о настоятельной просьбе главного констебля департамента уголовного розыска отложить на время другие дела и присоединить свои скромные возможности к вызывающим невольное восхищение титаническим, героическим и совершенно бестолковым усилиям инспектора Джонса, прилагаемым им в надежде сдвинуть с мертвой точки «норвудскую болячку». Бартнелл поинтересовался, заглядывал ли я в материалы дела, и есть ли у меня какие-нибудь соображения на сей счет.
Про находки Симмондса в Норвуде я предпочел пока не распространяться. Мне не хотелось, чтобы Джонс стартовал одновременно с нами с позиции, которую мы заполучили с сержантом, исключительно благодаря собственному труду. Я не сомневался, что Симмондс обойдет хоть десять, а хоть и двадцать агентств по найму и в итоге найдет Элизабет Уоллес, и вовсе не зачем было впускать в этот вопрос того, кто лишь прибавил в неуклюжести из-за усердия оправдаться и взять поскорее реванш за недавние киксы. «Как можно на реке умудриться сесть в лужу?» - такого рода шутки сыпались на Джонса весь вчерашний день. Когда же он вскипал и уже еле сдерживался, чтоб не взорваться, горя глазами от злости и кусая губы, другой весельчак предлагал ему взбодриться чашкой кофе, сетуя на его сонный вид. Работать в тандеме с доведенным до исступления носорогом мне не очень хотелось. Тем более, что из без находок Симмондса мне еще найдется чем занять суперинтенданта. Пока же пришлось сказаться несведущим, сославшись на занятость, и пообещать в самое ближайшее время ознакомиться со всем, что имелось по делу в наличии на нынешний день.
За час до нашего разговора на своем столе я обнаружил записку от доктора Сэйбра. «В колючках стрихнин и ничего более. Забудьте про экзотику. Не все одноногие водятся с карликами. Не все карлики плюются ядом». Слава Богу, эксцентричному тексту предшествовал вчерашний разговор, который и служил заблаговременным пояснением столь витиеватой манере Сэйбра передавать информацию. Это означало, что теперь уже не приходилось сомневаться – шип пропитан не соком чилибухи, а разведенным стрихнином для отвода глаз. Если и был у Смолла сообщник, то никакой не туземец с Востока. Стройная лишь поверхностно картина убийства теперь окончательно рассыпалась, и на смену ей создался совсем уже хаос. Кто и как заставил Бартоломью Шолто добровольно принять яд? Оставался последний подозреваемый и последняя надежда – Джонатан Смолл, но к полудню я уже всерьез сомневался, что искать Бартнеллу предложу именно его.
Наконец-то, в голове у меня обозначилось мыслью то, что не давало покоя и настораживало в отчете Джонса. Почему Смит, высадивший Смолла в Ричмонде ранним утром восьмого числа, попал в поле зрения лишь двенадцатого? Где он пропадал четыре дня, пока о его розыске трубили газеты? Неужели он их не читал? И почему попытка остановить его вызвала такой отпор, если, как выяснилось почти сразу, на катере не было обнаружено ничего, что доставило бы неприятностей его владельцу? Куда он пытался прорваться, если прекрасно знал, что рано или поздно его все равно настигнут? Если б он хотел оторваться, чтобы высадить кого-то на берегу и дать тому возможность скрыться, это было бы логично. Но на «Авроре» находились лишь люди из его команды. Даже Алан Бойд, тот самый бедолага-матрос, ставший невольной мишенью незадачливых стрелков, выбравшись на сушу, не пытался скрыться, а сам явился к месту, где пристали к берегу «Аврора» и полицейский катер. По поводу всех этих странностей Смиту не было задано ни одного вопроса. Все внимание сосредоточилось на Смолле.
Пока я перечитывал протокол допроса, составленный после задержания «Авроры», фамилия «Смит», многократно попадавшаяся на глаза, вызывала какое-то смутное беспокойство. Когда я снова вернулся к началу, чтобы заглянуть в раздел с общей информацией о допрашиваемом, я уже не сомневался, что нашел этому причину. Имя. Довольно странное. Мордекай. Неужели я угадал?
Через два часа, то есть гораздо раньше, чем я рассчитывал, удачливый и ловкий охотник сержант Симмондс вновь вернулся с добычей. Он разыскал Элизабет Уоллес на новом месте работы и взял с нее предварительные показания, задав ей несколько интересующих нас на тот момент вопросов. Экономка не могла покинуть дом, где служила, но выразила горячее желание помочь делу и поставила на бумаге свою подпись, что позволило приобщить документ к делу в качестве официально зафиксированного допроса. На первый и главный вопрос был получен однозначный исчерпывающий ответ. В отличие от Эванса Элизабет Уоллес не страдала забывчивостью. Человеком, перед которым майор Шолто умудрился заиметь внушительные долги, был Мордекай Смит. Симмондс светился от того, что раздобыл мне настоящую сенсацию. И я не слишком лукавил, когда изобразил для него всем своим видом удивление и восхищение. В конце концов, моя догадка так и осталась бы просто догадкой, не привези он мне подтверждение свидетеля.
Оказывается, Смит несколько раз посещал Пондишери-Лодж. Один из таких визитов случился сразу после смерти майора. Со слов экономки следовало, что про долги Шолто она узнала, подслушав ненароком Бартоломью. Тот после одного из визитов Смита в сердцах воскликнул, что не допустит, чтобы имение его отца уплыло в руки грязного проходимца.
И теперь, справившись с шоком от такой новости, мы сидели и пытались сообразить, что со всем этим делать. Могло ли так случиться, что убийце Бартоломью Шолто оказал помощь в бегстве кредитор жертвы? Причем совершенно случайно, даже и не подозревая об этом, как утверждал Смит. Конечно, его катер слыл, как выяснилось, одним из самых быстроходных на Темзе, и об этом мог прослышать Смолл и именно по этой причине выйти на речника. Но все равно такое совпадение сильно настораживало. Еще больше сбивало с толку поведение Смита.
- Ну, и как вам это нравится, Симмондс? Почему Мордекай Смит до сих пор никак не обозначил своих прав на Пондишери-Лодж? И с какой стати ему участвовать в убийстве Шолто и помогать его убийце, если однажды он совершенно законно станет владельцем усадьбы? И кстати, однажды – это когда? Здесь ничего определенного – только разговоры. Не заблуждается ли эта ваша Уоллес, и не заведет ли она нас в тупик?
- Сэр, если помните, в ее показаниях есть интересный факт. Это приезды Смита. Она это заявляет абсолютно уверенно, потому что сама была тому свидетелем и видела его. Так что, я думаю, ее утверждение можно без труда проверить. Если она его опознает…
- Согласен. И еще. Если, как вы говорите, Смит бывал там, значит, наверняка видел следы раскопок по всему парку. Может, для него не было тайной, что разыскивает Бартоломью? Слуги, как мы выяснили, имели склонность болтать. Не выведал ли он у них, что за раскопки ведет их хозяин? В таком случае имение превращалось в совсем уже лакомый кусок. Насколько можно судить, стоимость похищенных сокровищ во много раз превосходит цену имения. Смит должен был как на иголках сидеть и дожидаться, когда же Пондишери-Лодж перейдет к нему в руки, чтобы попробовать собственную удачу в ремесле кладоискателя, и молиться, чтобы за оставшееся время Бартоломью не сумел его опередить. И почему так долго? Шесть с лишним лет над Бартоломью висит угроза потерять усадьбу за долги отца. Нужно узнать, какова сумма задолженности, и не погасил ли ее Шолто еще раньше, о чем экономка могла и не знать. Если ж нет, то просто невероятно, что Смит не требует расчета столько времени.
Мое предположение о том, что Бартоломью обнаружил клад не седьмого октября, как сообщил об этом Тадеушу, а раньше, после чего и затеял переделку крыши, фактически подтвердилось показаниями экономки. «Примерно за три-четыре дня до того, как мистер Шолто выдал нам расчет, я услышала в его кабинете шум, который продолжался довольно долго. После этого мистер Шолто все время держал дверь кабинета запертой». Симмондс спросил ее, похож ли был шум на то, как если бы пробивали потолок. Экономка ответила утвердительно – да, похоже, хотя абсолютно поручиться за это не решилась.
- Для того, чтобы не увлечься домыслами, нам нужно точное подтверждение, что в действительности существовала связь между Шолто и Смитом. Этот долг, который их связывает, был ли он, есть ли он? Нужно искать долговые бумаги. Зачем или почему Смит до сих пор их придерживает? Может, Бартоломью успел выкупить их у него? Получается, что у него было время и средства на это. И где они сейчас, может, в Пондишери-Лодж? И почему обо всем этом ни слова не знал Тадеуш? Насколько я понимаю, помимо кабинета, где было обнаружено тело, и чердака дом особенно не осматривали?
- По-видимому, так, сэр. В ночь с восьмого на девятое Джонс для осмотра места преступления и дежурства у ворот привлек людей из Норвуда. В остальных помещениях осмотр не проводился. Сейчас, чтобы попасть туда, потребуется как-то уладить вопрос с Тадеушем. Он уже обосновался в Пондишери-Лодж в качестве хозяина. Может, лучше устроить обыск у Смита?
- Ни в коем случае. Во-первых, почти нет шансов обнаружить такие ценные документы у него в доме. Поверьте, они надежно хранятся в банке или нотариальной конторе и ждут своего часа. Во-вторых, помимо того, что такой обыск наверняка ничего не даст, он еще и спугнет Смита, а нам сейчас совсем некстати его настороженность. Ну, и, в-третьих, после этой дурацкой погони никто из начальства в Ярде не решится дать санкцию на обыск. Шум и так-то поднялся небывалый.
- Да, уж. Этот Смит прям таки поиздевался над нами.
- У меня ощущение, Симмондс, что это издевательство преследовало совершенно конкретные цели. Он сделал все, чтобы создать максимальное напряжение вокруг себя. Выдержал паузу в четыре дня, в ходе которой Джонс с Холмсом словно гончие аж подвывали от нетерпения, облазив чуть ли не все причалы и доки на обоих берегах. А затем спровоцировал их на эту гонку, да еще и со стрельбой. Когда он несся вниз по течению на всех парах, он никуда не прорывался. Он нарывался. На шумный скандал, который опозорит полицию так, что еще долго придется отмываться. И они клюнули и даже, наверное, превзошли его ожидания. Все это было сделано для того, чтобы в следующий раз его побоялись тронуть, не рискнув снова оконфузиться.
- И что же будет в следующий раз, сэр?
- А вот мы и посмотрим. Если мы сумеем угадать схему взаимоотношений этих трех человек – Шолто, Смита и Смолла, станет понятно, чего добивается Смит и почему он темнит. Не мог ли Смолл, выискивая подходы к Шолто, прознать про его долги? Если его это заинтересовало, и он сумел выйти на Смита, между ними мог сложиться сговор. Реально ли такое?
- Думаю, нет, сэр. Смолл оставил бумагу со «Знаком Четырех» на месте убийства и ею дал понять, кто по его мнению имеет права на сокровища. Кроме его имени остальные принадлежат сикхам. Мог ли он после этого взять в долю совершенно постороннего для него человека?
- Но те люди могли и сгинуть за столькие годы. Вспомните, майор вернулся с Востока более десяти лет назад. Это здесь в пределах такого срока вы можете рассчитывать, что будущее ваше сложится более менее благополучно и предсказуемо. Совсем другое дело те места, бесконечно раздираемые распрями, где кровавые мятежи и их жестокое подавление сменяют друг друга с постоянством череды сезонов в году. Могло так случиться, что иных соискателей уже и не осталось, и Смолл в какой-то момент заимел единоличное право на сокровища от имени всего сообщества этих четырех человек.
- Но зачем ему Смит, сэр? Его дело выбрать момент и выкрасть. Смит же ждал, когда вступят в силу вполне законные основания, из которых он извлечет свою выгоду. Это две совершенно разные дороги, сэр, если можно так сказать. И я не вижу, как бы они могли пересечься.
Я понимал, что он прав. Какой бы вариант я не рассматривал, картина вырисовывалась вся сплошь невнятная. Не просматривалось никаких точек соприкосновения между Смоллом и Смитом. Каждый имел здесь собственный интерес и не имел никаких оснований посвятить другого в свои планы и заключить с ним союз. Я и сам почти не верил в эту шаткую версию, и от того ждал от Симмондса поддержки. Вместо этого он легко прикончил ее, и мне осталось только в раздражении твердить упрямо то, что еще у меня осталось – это странное ощущение. Я абсолютно ничего не понимал, но твердо знал, что делать.
- Что б там ни было, но в одном я уверен. Вся соль в том, что Мордекаю Смиту категорически не хочется, чтобы мы маячили поблизости. Значит, одного этого уже достаточно, чтобы вцепиться в него и не упускать из виду.
- Но он снова отплыл вверх по реке, сэр. Я разговаривал с миссис Смит и еще одним свидетелем, которого нашел на берегу. Ранним утром наш речник на «Авроре» отправился в сторону Ричмонда, взяв с собой старшего сына, того самого Джима, который был с ним и в прошлый раз.
- То есть в том же направлении. Кстати, поправьте, если ошибаюсь, но миссис Смит и в прошлый раз, когда к пристани вышли Холмс с собакой и доктором…
- Наверное, сэр, лучше все же доктора Уотсона упомянуть перед собакой.
- Может, вы и правы с точки зрения соблюдения приличий, но здесь сказывается моя практичность, Симмондс. Я всегда определяю очередность перечисления тех или иных лиц, исходя из их полезности. Поэтому, если уж быть совсем честным, я бы в этой компании поставил Тоби даже на первое место. Этот выдающийся пес сыграл исключительную роль. Он спутал все карты преступникам. В заслугу Холмсу могу вменить лишь то, что он догадался воспользоваться услугами обученной собаки. Если бы не Тоби, у нас не было бы и шанса распутать дело. Именно он вывел следствие на Смита, и он указал подлинный маршрут бегства Смолла. Но я сейчас про другое. Миссис Смит сказала Холмсу, что Смолл постучал ночью в окно их дома, и ее муж вместе с сыном, не сказав ей ни слова, ушли к катеру. А где же был этот третий, Алан Бойд?
- Я тоже об этом думал, сэр. Вряд ли они подобрали его на обратном пути. Скорее всего, он находился уже на катере. Смит оставил его дожидаться Смолла там и не отвел ночевать к себе в дом, вероятно, не желая, чтоб об этом узнала жена. Она производит впечатление довольно независимой женщины, и, очень может быть, Мордекаю Смиту вовсе не всегда удается заставить ее держать рот на замке. При задержании Бойда представили матросом. Но и жена Смита, и другие свидетели говорят, что обычно отец с сыном ходят по реке на катере вдвоем.
- Вот и я о том же, Симмондс. Зачем им в ту ночь понадобился Бойд? Кстати, а миссис Смит видела, как Смолл приходил в первый раз нанимать ее мужа? Она может описать его? Джонс довольно безобразно составил свой отчет, и из него не всегда можно сделать однозначный вывод.
- Нет, сэр. Она ни разу его не видела. Лишь слышала ночью его голос, когда тот стучал в окно.
Досадно, что и здесь не удалось зацепиться. «Так, может, и нет никакого Смола». Фраза доктора Сэйбра, брошенная им скорее как попытка соригинальничать и развлечься, теперь уже не казалась такой уж неправдоподобной. Не разыгрывал ли кто-нибудь роль Смолла?
Одно было совершенно ясно. Тратить время на раздумья уже нельзя. Смит наверняка дождется ночи, чтобы под прикрытием темноты вернуться к себе. Если я надеялся еще удачно повстречать его, то готовиться к такой встрече надо было уже сейчас.
С этим я и отправился к Бартнеллу. С тех пор, как стало ясно, что версия причастности Тадеуша уперлась в непробиваемую стену его алиби, а поиск Смолла затягивается на неопределенное время, неясное пока участие Смита в этой истории оставалось последней ниточкой, потянув за которую казалось еще возможным распутать этот неподдающийся клубок. Бартнелл не хуже меня осознавал, что, дерни чуть неосторожно, оборви эту тонкую нить, с надеждами раскрыть дело можно, в конце концов, и распрощаться. Поэтому, выслушав меня и ожидая, видимо, каких-то энергичных предложений с моей стороны, подобных тем, к которым за последнее время его приучил Джонс, он сразу же насторожился. Я принялся осторожно его убеждать.
- Смит постарался, чтобы мы больше не посмели связываться с ним. Сейчас он снова ушел вверх по Темзе. Очень возможно, что туда, где пропадал эти четыре дня. Упустить его сейчас никак нельзя, но и спугнуть – тоже.
- Ну, и что же? – без особенного энтузиазма поинтересовался Бартнелл, - Как вы предполагаете следить за Смитом, не вызывая подозрений? Снова рыскать по всему лондонскому участку Темзы от Ричмонда до Гринвича?
- В этом нет никакой надобности, - отвечал я, - Мы будем ждать у его причала и, едва он пришвартуется, накроем их разом. Жена его утверждает, что с собой он взял лишь сына. Но на всякий случай лучше бы учесть возможность того, что с ними вместе окажется и Алан Бойд. Это крепкие люди и, если три дня назад, когда их вынудили пристать к берегу, они сидели смирно, изображая невинных овечек, то теперь, подозреваю, сопротивляться они будут с бешенством зверей. Потому что, я так думаю, им будет, что защищать.
- Ну, допустим так, Лестрейд. И что вы рассчитываете обнаружить в итоге всего этого?
- Все тонкости их отношений нам сейчас неизвестны, но я не сомневаюсь, что их связывает нечто более определенное чем простая случайность. В первую очередь не из-за быстроходности катера Смолл воспользовался услугами Смита. У них был план, который должен был сработать. Напомню, Холмс чуть не потерял след на углу Найтс-плейс. Линия из характерных отпечатков протеза в этом месте прервалась. Напрашивался вывод, что Смолл с напарником сели в кэб и укатили в направлении, допустим, вокзала Ватерлоо или Паддингтона. Вместо этого они свернули к реке. У берега до самой пристани так же не обнаружено никаких отпечатков, хотя земля там сырая. Не знаю, как им это удалось, но этим они явно рассчитывали сбить нас с толку и направить совершенно в другую сторону. И у них бы все получилось, если б не Тоби.
- Собака?
- Конечно, сэр. Они не могли предположить, что Холмс для охоты воспользуется собакой, обученной идти по следу. Смолл и его напарник не раз вступили в креозот, не увидев в темноте пролитой лужи, и вероятно не придали этому значения. Но пес переиграл их. Он четко держался запаха, который, несмотря на ухищрения злоумышленников, привел его к пристани. Я хочу сказать, что придуманный Смоллом или Смитом, если он в сговоре, план не зависел так уж от быстроходности «Авроры». Они вполне обоснованно считали, что преследователи сбиты с толку и рыщут совсем в другом месте. Так что Смолл оказался пассажиром Смита по другой причине. Возможно Смит все-таки в доле, и Смолл рассчитался с ним, отдав ему какую-то часть клада. Узнав из газет о том, что план не сработал и «Аврору» уже разыскивают, они наверняка испытали шок. Смолл затаился где-то на юге. Смит же пережидал, раздумывая, что теперь делать. Когда сообразил, ему требовалось еще какое-то время, чтобы организовать временный тайник. Он же знал, что катер обыщут, значит, возвращаться с ценностями нельзя. Если моя догадка верна, тогда сейчас для него самое удобное время вернуться туда и забрать отданное ему Смоллом. Конечно, мы можем снова оказаться в дураках, и это будет та еще комедия. Сэр, я прекрасно осознаю риск этой затеи, но иного выхода продвинуться вперед в расследовании не вижу. В случае чего отдадите газетам меня, как автора и исполнителя этой авантюры.
- Вы прекрасно и без меня понимаете, Лестрейд, - невесело улыбнувшись, отвечал Бартнелл, - что критике подвергнется весь Скотланд-Ярд, а не только его отдельные не слишком удачливые сотрудники. Всех нас подымут на смех, а уж карикатурщики из «Панча» натешатся вдоволь. Не удивлюсь, если увижу сюжеты, как суперинтендант Бартнелл выдает задание инспектору Лестрейду вновь отловить Смита, потому что заняться больше нечем, и стало как-то скучно, а тот с «блеском» его выполняет. А вместо ларца с сокровищами будет изображена бочка с креозотом или еще что посмешнее.
Он замолчал и задумался, но ненадолго.
- Хорошо, инспектор, вы меня во многом убедили. Тем более, что фортуна вас любит. Делайте так, как предложили. И последнее. Вы, наверное, уже знакомы с заключениями доктора Сэйбра по результатам вскрытия тела и химического анализа орудий убийства?
- Да, сэр, я прочел.
- Решено эту информацию не разглашать пока в интересах следствия, и в прессу это не попадет. Не лучше ли будет огорошить Тадеуша Шолто этой новостью и, используя его растерянность, попытаться расколоть его?
- Я согласен, что Тадеуш как-то должен быть причастен ко всему этому, но, давя на него вслепую, не понимая механизма его замысла и роли, которой он сыграл, думаю, мы ничего не добьемся. Он замкнется и будет лишь ссылаться на свое алиби. И с этим пока что мы ничего не можем поделать. Но кое-что в этом отношении мною уже предпринято, и я надеюсь приняться за него довольно скоро, имея на руках более весомые аргументы.
В этот же день вечером в тупичке, которым заканчивается Бонд-стрит, неподалеку от берега был организован тайный пост наблюдения. Оказалось, что мы едва поспели. Через два часа из темноты вынырнул нос «Авроры», и катер замер у причала. Мордекай Смит, напоминавший размерами и сложением скорее медведя чем человека, и его сын Джим, тоже рослый парень, как я и опасался, оказали яростное сопротивление. Нам повезло, что их было только двое. Крепкие полисмены почти не уступали в силе, но заметно превосходили количеством. Так что через несколько минут все было кончено. Я переступил через ноги связанных и прижатых к палубе пленников и с колотящимся сердцем спустился в маленькую тесную каюту.
С первого взгляда я понял, что, по крайней мере, на ближайшее время избежал участи послужить натурой для карикатуристов и острословов, кормящихся ведением юмористических колонок. На деревянном грубо сколоченном столе стоял железный сундучок, узоры которого, наверное, могли бы мне поведать что-нибудь любопытное, будь я хоть немного знаком с индийской историей и культурой. Констебль посветил мне, и я нажал на замок. Послышался звонкий щелчок. Я глубоко вздохнул и откинул крышку.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
61. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Пятнадцатого октября, как и предрекал доктор Сэйбр, суперинтендант центрального управления Бартнелл сообщил мне о настоятельной просьбе главного констебля департамента уголовного розыска отложить на время другие дела и присоединить свои скромные возможности к вызывающим невольное восхищение титаническим, героическим и совершенно бестолковым усилиям инспектора Джонса, прилагаемым им в надежде сдвинуть с мертвой точки «норвудскую болячку». Бартнелл поинтересовался, заглядывал ли я в материалы дела, и есть ли у меня какие-нибудь соображения на сей счет.
Про находки Симмондса в Норвуде я предпочел пока не распространяться. Мне не хотелось, чтобы Джонс стартовал одновременно с нами с позиции, которую мы заполучили с сержантом, исключительно благодаря собственному труду. Я не сомневался, что Симмондс обойдет хоть десять, а хоть и двадцать агентств по найму и в итоге найдет Элизабет Уоллес, и вовсе не зачем было впускать в этот вопрос того, кто лишь прибавил в неуклюжести из-за усердия оправдаться и взять поскорее реванш за недавние киксы. «Как можно на реке умудриться сесть в лужу?» - такого рода шутки сыпались на Джонса весь вчерашний день. Когда же он вскипал и уже еле сдерживался, чтоб не взорваться, горя глазами от злости и кусая губы, другой весельчак предлагал ему взбодриться чашкой кофе, сетуя на его сонный вид. Работать в тандеме с доведенным до исступления носорогом мне не очень хотелось. Тем более, что из без находок Симмондса мне еще найдется чем занять суперинтенданта. Пока же пришлось сказаться несведущим, сославшись на занятость, и пообещать в самое ближайшее время ознакомиться со всем, что имелось по делу в наличии на нынешний день.
За час до нашего разговора на своем столе я обнаружил записку от доктора Сэйбра. «В колючках стрихнин и ничего более. Забудьте про экзотику. Не все одноногие водятся с карликами. Не все карлики плюются ядом». Слава Богу, эксцентричному тексту предшествовал вчерашний разговор, который и служил заблаговременным пояснением столь витиеватой манере Сэйбра передавать информацию. Это означало, что теперь уже не приходилось сомневаться – шип пропитан не соком чилибухи, а разведенным стрихнином для отвода глаз. Если и был у Смолла сообщник, то никакой не туземец с Востока. Стройная лишь поверхностно картина убийства теперь окончательно рассыпалась, и на смену ей создался совсем уже хаос. Кто и как заставил Бартоломью Шолто добровольно принять яд? Оставался последний подозреваемый и последняя надежда – Джонатан Смолл, но к полудню я уже всерьез сомневался, что искать Бартнеллу предложу именно его.
Наконец-то, в голове у меня обозначилось мыслью то, что не давало покоя и настораживало в отчете Джонса. Почему Смит, высадивший Смолла в Ричмонде ранним утром восьмого числа, попал в поле зрения лишь двенадцатого? Где он пропадал четыре дня, пока о его розыске трубили газеты? Неужели он их не читал? И почему попытка остановить его вызвала такой отпор, если, как выяснилось почти сразу, на катере не было обнаружено ничего, что доставило бы неприятностей его владельцу? Куда он пытался прорваться, если прекрасно знал, что рано или поздно его все равно настигнут? Если б он хотел оторваться, чтобы высадить кого-то на берегу и дать тому возможность скрыться, это было бы логично. Но на «Авроре» находились лишь люди из его команды. Даже Алан Бойд, тот самый бедолага-матрос, ставший невольной мишенью незадачливых стрелков, выбравшись на сушу, не пытался скрыться, а сам явился к месту, где пристали к берегу «Аврора» и полицейский катер. По поводу всех этих странностей Смиту не было задано ни одного вопроса. Все внимание сосредоточилось на Смолле.
Пока я перечитывал протокол допроса, составленный после задержания «Авроры», фамилия «Смит», многократно попадавшаяся на глаза, вызывала какое-то смутное беспокойство. Когда я снова вернулся к началу, чтобы заглянуть в раздел с общей информацией о допрашиваемом, я уже не сомневался, что нашел этому причину. Имя. Довольно странное. Мордекай. Неужели я угадал?
Через два часа, то есть гораздо раньше, чем я рассчитывал, удачливый и ловкий охотник сержант Симмондс вновь вернулся с добычей. Он разыскал Элизабет Уоллес на новом месте работы и взял с нее предварительные показания, задав ей несколько интересующих нас на тот момент вопросов. Экономка не могла покинуть дом, где служила, но выразила горячее желание помочь делу и поставила на бумаге свою подпись, что позволило приобщить документ к делу в качестве официально зафиксированного допроса. На первый и главный вопрос был получен однозначный исчерпывающий ответ. В отличие от Эванса Элизабет Уоллес не страдала забывчивостью. Человеком, перед которым майор Шолто умудрился заиметь внушительные долги, был Мордекай Смит. Симмондс светился от того, что раздобыл мне настоящую сенсацию. И я не слишком лукавил, когда изобразил для него всем своим видом удивление и восхищение. В конце концов, моя догадка так и осталась бы просто догадкой, не привези он мне подтверждение свидетеля.
Оказывается, Смит несколько раз посещал Пондишери-Лодж. Один из таких визитов случился сразу после смерти майора. Со слов экономки следовало, что про долги Шолто она узнала, подслушав ненароком Бартоломью. Тот после одного из визитов Смита в сердцах воскликнул, что не допустит, чтобы имение его отца уплыло в руки грязного проходимца.
И теперь, справившись с шоком от такой новости, мы сидели и пытались сообразить, что со всем этим делать. Могло ли так случиться, что убийце Бартоломью Шолто оказал помощь в бегстве кредитор жертвы? Причем совершенно случайно, даже и не подозревая об этом, как утверждал Смит. Конечно, его катер слыл, как выяснилось, одним из самых быстроходных на Темзе, и об этом мог прослышать Смолл и именно по этой причине выйти на речника. Но все равно такое совпадение сильно настораживало. Еще больше сбивало с толку поведение Смита.
- Ну, и как вам это нравится, Симмондс? Почему Мордекай Смит до сих пор никак не обозначил своих прав на Пондишери-Лодж? И с какой стати ему участвовать в убийстве Шолто и помогать его убийце, если однажды он совершенно законно станет владельцем усадьбы? И кстати, однажды – это когда? Здесь ничего определенного – только разговоры. Не заблуждается ли эта ваша Уоллес, и не заведет ли она нас в тупик?
- Сэр, если помните, в ее показаниях есть интересный факт. Это приезды Смита. Она это заявляет абсолютно уверенно, потому что сама была тому свидетелем и видела его. Так что, я думаю, ее утверждение можно без труда проверить. Если она его опознает…
- Согласен. И еще. Если, как вы говорите, Смит бывал там, значит, наверняка видел следы раскопок по всему парку. Может, для него не было тайной, что разыскивает Бартоломью? Слуги, как мы выяснили, имели склонность болтать. Не выведал ли он у них, что за раскопки ведет их хозяин? В таком случае имение превращалось в совсем уже лакомый кусок. Насколько можно судить, стоимость похищенных сокровищ во много раз превосходит цену имения. Смит должен был как на иголках сидеть и дожидаться, когда же Пондишери-Лодж перейдет к нему в руки, чтобы попробовать собственную удачу в ремесле кладоискателя, и молиться, чтобы за оставшееся время Бартоломью не сумел его опередить. И почему так долго? Шесть с лишним лет над Бартоломью висит угроза потерять усадьбу за долги отца. Нужно узнать, какова сумма задолженности, и не погасил ли ее Шолто еще раньше, о чем экономка могла и не знать. Если ж нет, то просто невероятно, что Смит не требует расчета столько времени.
Мое предположение о том, что Бартоломью обнаружил клад не седьмого октября, как сообщил об этом Тадеушу, а раньше, после чего и затеял переделку крыши, фактически подтвердилось показаниями экономки. «Примерно за три-четыре дня до того, как мистер Шолто выдал нам расчет, я услышала в его кабинете шум, который продолжался довольно долго. После этого мистер Шолто все время держал дверь кабинета запертой». Симмондс спросил ее, похож ли был шум на то, как если бы пробивали потолок. Экономка ответила утвердительно – да, похоже, хотя абсолютно поручиться за это не решилась.
- Для того, чтобы не увлечься домыслами, нам нужно точное подтверждение, что в действительности существовала связь между Шолто и Смитом. Этот долг, который их связывает, был ли он, есть ли он? Нужно искать долговые бумаги. Зачем или почему Смит до сих пор их придерживает? Может, Бартоломью успел выкупить их у него? Получается, что у него было время и средства на это. И где они сейчас, может, в Пондишери-Лодж? И почему обо всем этом ни слова не знал Тадеуш? Насколько я понимаю, помимо кабинета, где было обнаружено тело, и чердака дом особенно не осматривали?
- По-видимому, так, сэр. В ночь с восьмого на девятое Джонс для осмотра места преступления и дежурства у ворот привлек людей из Норвуда. В остальных помещениях осмотр не проводился. Сейчас, чтобы попасть туда, потребуется как-то уладить вопрос с Тадеушем. Он уже обосновался в Пондишери-Лодж в качестве хозяина. Может, лучше устроить обыск у Смита?
- Ни в коем случае. Во-первых, почти нет шансов обнаружить такие ценные документы у него в доме. Поверьте, они надежно хранятся в банке или нотариальной конторе и ждут своего часа. Во-вторых, помимо того, что такой обыск наверняка ничего не даст, он еще и спугнет Смита, а нам сейчас совсем некстати его настороженность. Ну, и, в-третьих, после этой дурацкой погони никто из начальства в Ярде не решится дать санкцию на обыск. Шум и так-то поднялся небывалый.
- Да, уж. Этот Смит прям таки поиздевался над нами.
- У меня ощущение, Симмондс, что это издевательство преследовало совершенно конкретные цели. Он сделал все, чтобы создать максимальное напряжение вокруг себя. Выдержал паузу в четыре дня, в ходе которой Джонс с Холмсом словно гончие аж подвывали от нетерпения, облазив чуть ли не все причалы и доки на обоих берегах. А затем спровоцировал их на эту гонку, да еще и со стрельбой. Когда он несся вниз по течению на всех парах, он никуда не прорывался. Он нарывался. На шумный скандал, который опозорит полицию так, что еще долго придется отмываться. И они клюнули и даже, наверное, превзошли его ожидания. Все это было сделано для того, чтобы в следующий раз его побоялись тронуть, не рискнув снова оконфузиться.
- И что же будет в следующий раз, сэр?
- А вот мы и посмотрим. Если мы сумеем угадать схему взаимоотношений этих трех человек – Шолто, Смита и Смолла, станет понятно, чего добивается Смит и почему он темнит. Не мог ли Смолл, выискивая подходы к Шолто, прознать про его долги? Если его это заинтересовало, и он сумел выйти на Смита, между ними мог сложиться сговор. Реально ли такое?
- Думаю, нет, сэр. Смолл оставил бумагу со «Знаком Четырех» на месте убийства и ею дал понять, кто по его мнению имеет права на сокровища. Кроме его имени остальные принадлежат сикхам. Мог ли он после этого взять в долю совершенно постороннего для него человека?
- Но те люди могли и сгинуть за столькие годы. Вспомните, майор вернулся с Востока более десяти лет назад. Это здесь в пределах такого срока вы можете рассчитывать, что будущее ваше сложится более менее благополучно и предсказуемо. Совсем другое дело те места, бесконечно раздираемые распрями, где кровавые мятежи и их жестокое подавление сменяют друг друга с постоянством череды сезонов в году. Могло так случиться, что иных соискателей уже и не осталось, и Смолл в какой-то момент заимел единоличное право на сокровища от имени всего сообщества этих четырех человек.
- Но зачем ему Смит, сэр? Его дело выбрать момент и выкрасть. Смит же ждал, когда вступят в силу вполне законные основания, из которых он извлечет свою выгоду. Это две совершенно разные дороги, сэр, если можно так сказать. И я не вижу, как бы они могли пересечься.
Я понимал, что он прав. Какой бы вариант я не рассматривал, картина вырисовывалась вся сплошь невнятная. Не просматривалось никаких точек соприкосновения между Смоллом и Смитом. Каждый имел здесь собственный интерес и не имел никаких оснований посвятить другого в свои планы и заключить с ним союз. Я и сам почти не верил в эту шаткую версию, и от того ждал от Симмондса поддержки. Вместо этого он легко прикончил ее, и мне осталось только в раздражении твердить упрямо то, что еще у меня осталось – это странное ощущение. Я абсолютно ничего не понимал, но твердо знал, что делать.
- Что б там ни было, но в одном я уверен. Вся соль в том, что Мордекаю Смиту категорически не хочется, чтобы мы маячили поблизости. Значит, одного этого уже достаточно, чтобы вцепиться в него и не упускать из виду.
- Но он снова отплыл вверх по реке, сэр. Я разговаривал с миссис Смит и еще одним свидетелем, которого нашел на берегу. Ранним утром наш речник на «Авроре» отправился в сторону Ричмонда, взяв с собой старшего сына, того самого Джима, который был с ним и в прошлый раз.
- То есть в том же направлении. Кстати, поправьте, если ошибаюсь, но миссис Смит и в прошлый раз, когда к пристани вышли Холмс с собакой и доктором…
- Наверное, сэр, лучше все же доктора Уотсона упомянуть перед собакой.
- Может, вы и правы с точки зрения соблюдения приличий, но здесь сказывается моя практичность, Симмондс. Я всегда определяю очередность перечисления тех или иных лиц, исходя из их полезности. Поэтому, если уж быть совсем честным, я бы в этой компании поставил Тоби даже на первое место. Этот выдающийся пес сыграл исключительную роль. Он спутал все карты преступникам. В заслугу Холмсу могу вменить лишь то, что он догадался воспользоваться услугами обученной собаки. Если бы не Тоби, у нас не было бы и шанса распутать дело. Именно он вывел следствие на Смита, и он указал подлинный маршрут бегства Смолла. Но я сейчас про другое. Миссис Смит сказала Холмсу, что Смолл постучал ночью в окно их дома, и ее муж вместе с сыном, не сказав ей ни слова, ушли к катеру. А где же был этот третий, Алан Бойд?
- Я тоже об этом думал, сэр. Вряд ли они подобрали его на обратном пути. Скорее всего, он находился уже на катере. Смит оставил его дожидаться Смолла там и не отвел ночевать к себе в дом, вероятно, не желая, чтоб об этом узнала жена. Она производит впечатление довольно независимой женщины, и, очень может быть, Мордекаю Смиту вовсе не всегда удается заставить ее держать рот на замке. При задержании Бойда представили матросом. Но и жена Смита, и другие свидетели говорят, что обычно отец с сыном ходят по реке на катере вдвоем.
- Вот и я о том же, Симмондс. Зачем им в ту ночь понадобился Бойд? Кстати, а миссис Смит видела, как Смолл приходил в первый раз нанимать ее мужа? Она может описать его? Джонс довольно безобразно составил свой отчет, и из него не всегда можно сделать однозначный вывод.
- Нет, сэр. Она ни разу его не видела. Лишь слышала ночью его голос, когда тот стучал в окно.
Досадно, что и здесь не удалось зацепиться. «Так, может, и нет никакого Смола». Фраза доктора Сэйбра, брошенная им скорее как попытка соригинальничать и развлечься, теперь уже не казалась такой уж неправдоподобной. Не разыгрывал ли кто-нибудь роль Смолла?
Одно было совершенно ясно. Тратить время на раздумья уже нельзя. Смит наверняка дождется ночи, чтобы под прикрытием темноты вернуться к себе. Если я надеялся еще удачно повстречать его, то готовиться к такой встрече надо было уже сейчас.
С этим я и отправился к Бартнеллу. С тех пор, как стало ясно, что версия причастности Тадеуша уперлась в непробиваемую стену его алиби, а поиск Смолла затягивается на неопределенное время, неясное пока участие Смита в этой истории оставалось последней ниточкой, потянув за которую казалось еще возможным распутать этот неподдающийся клубок. Бартнелл не хуже меня осознавал, что, дерни чуть неосторожно, оборви эту тонкую нить, с надеждами раскрыть дело можно, в конце концов, и распрощаться. Поэтому, выслушав меня и ожидая, видимо, каких-то энергичных предложений с моей стороны, подобных тем, к которым за последнее время его приучил Джонс, он сразу же насторожился. Я принялся осторожно его убеждать.
- Смит постарался, чтобы мы больше не посмели связываться с ним. Сейчас он снова ушел вверх по Темзе. Очень возможно, что туда, где пропадал эти четыре дня. Упустить его сейчас никак нельзя, но и спугнуть – тоже.
- Ну, и что же? – без особенного энтузиазма поинтересовался Бартнелл, - Как вы предполагаете следить за Смитом, не вызывая подозрений? Снова рыскать по всему лондонскому участку Темзы от Ричмонда до Гринвича?
- В этом нет никакой надобности, - отвечал я, - Мы будем ждать у его причала и, едва он пришвартуется, накроем их разом. Жена его утверждает, что с собой он взял лишь сына. Но на всякий случай лучше бы учесть возможность того, что с ними вместе окажется и Алан Бойд. Это крепкие люди и, если три дня назад, когда их вынудили пристать к берегу, они сидели смирно, изображая невинных овечек, то теперь, подозреваю, сопротивляться они будут с бешенством зверей. Потому что, я так думаю, им будет, что защищать.
- Ну, допустим так, Лестрейд. И что вы рассчитываете обнаружить в итоге всего этого?
- Все тонкости их отношений нам сейчас неизвестны, но я не сомневаюсь, что их связывает нечто более определенное чем простая случайность. В первую очередь не из-за быстроходности катера Смолл воспользовался услугами Смита. У них был план, который должен был сработать. Напомню, Холмс чуть не потерял след на углу Найтс-плейс. Линия из характерных отпечатков протеза в этом месте прервалась. Напрашивался вывод, что Смолл с напарником сели в кэб и укатили в направлении, допустим, вокзала Ватерлоо или Паддингтона. Вместо этого они свернули к реке. У берега до самой пристани так же не обнаружено никаких отпечатков, хотя земля там сырая. Не знаю, как им это удалось, но этим они явно рассчитывали сбить нас с толку и направить совершенно в другую сторону. И у них бы все получилось, если б не Тоби.
- Собака?
- Конечно, сэр. Они не могли предположить, что Холмс для охоты воспользуется собакой, обученной идти по следу. Смолл и его напарник не раз вступили в креозот, не увидев в темноте пролитой лужи, и вероятно не придали этому значения. Но пес переиграл их. Он четко держался запаха, который, несмотря на ухищрения злоумышленников, привел его к пристани. Я хочу сказать, что придуманный Смоллом или Смитом, если он в сговоре, план не зависел так уж от быстроходности «Авроры». Они вполне обоснованно считали, что преследователи сбиты с толку и рыщут совсем в другом месте. Так что Смолл оказался пассажиром Смита по другой причине. Возможно Смит все-таки в доле, и Смолл рассчитался с ним, отдав ему какую-то часть клада. Узнав из газет о том, что план не сработал и «Аврору» уже разыскивают, они наверняка испытали шок. Смолл затаился где-то на юге. Смит же пережидал, раздумывая, что теперь делать. Когда сообразил, ему требовалось еще какое-то время, чтобы организовать временный тайник. Он же знал, что катер обыщут, значит, возвращаться с ценностями нельзя. Если моя догадка верна, тогда сейчас для него самое удобное время вернуться туда и забрать отданное ему Смоллом. Конечно, мы можем снова оказаться в дураках, и это будет та еще комедия. Сэр, я прекрасно осознаю риск этой затеи, но иного выхода продвинуться вперед в расследовании не вижу. В случае чего отдадите газетам меня, как автора и исполнителя этой авантюры.
- Вы прекрасно и без меня понимаете, Лестрейд, - невесело улыбнувшись, отвечал Бартнелл, - что критике подвергнется весь Скотланд-Ярд, а не только его отдельные не слишком удачливые сотрудники. Всех нас подымут на смех, а уж карикатурщики из «Панча» натешатся вдоволь. Не удивлюсь, если увижу сюжеты, как суперинтендант Бартнелл выдает задание инспектору Лестрейду вновь отловить Смита, потому что заняться больше нечем, и стало как-то скучно, а тот с «блеском» его выполняет. А вместо ларца с сокровищами будет изображена бочка с креозотом или еще что посмешнее.
Он замолчал и задумался, но ненадолго.
- Хорошо, инспектор, вы меня во многом убедили. Тем более, что фортуна вас любит. Делайте так, как предложили. И последнее. Вы, наверное, уже знакомы с заключениями доктора Сэйбра по результатам вскрытия тела и химического анализа орудий убийства?
- Да, сэр, я прочел.
- Решено эту информацию не разглашать пока в интересах следствия, и в прессу это не попадет. Не лучше ли будет огорошить Тадеуша Шолто этой новостью и, используя его растерянность, попытаться расколоть его?
- Я согласен, что Тадеуш как-то должен быть причастен ко всему этому, но, давя на него вслепую, не понимая механизма его замысла и роли, которой он сыграл, думаю, мы ничего не добьемся. Он замкнется и будет лишь ссылаться на свое алиби. И с этим пока что мы ничего не можем поделать. Но кое-что в этом отношении мною уже предпринято, и я надеюсь приняться за него довольно скоро, имея на руках более весомые аргументы.
В этот же день вечером в тупичке, которым заканчивается Бонд-стрит, неподалеку от берега был организован тайный пост наблюдения. Оказалось, что мы едва поспели. Через два часа из темноты вынырнул нос «Авроры», и катер замер у причала. Мордекай Смит, напоминавший размерами и сложением скорее медведя чем человека, и его сын Джим, тоже рослый парень, как я и опасался, оказали яростное сопротивление. Нам повезло, что их было только двое. Крепкие полисмены почти не уступали в силе, но заметно превосходили количеством. Так что через несколько минут все было кончено. Я переступил через ноги связанных и прижатых к палубе пленников и с колотящимся сердцем спустился в маленькую тесную каюту.
С первого взгляда я понял, что, по крайней мере, на ближайшее время избежал участи послужить натурой для карикатуристов и острословов, кормящихся ведением юмористических колонок. На деревянном грубо сколоченном столе стоял железный сундучок, узоры которого, наверное, могли бы мне поведать что-нибудь любопытное, будь я хоть немного знаком с индийской историей и культурой. Констебль посветил мне, и я нажал на замок. Послышался звонкий щелчок. Я глубоко вздохнул и откинул крышку.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
62. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
В первый миг я зажмурился. Яркий свет среди темноты вынырнул непонятно откуда и неожиданно и перепугал глаза. Показалось даже, что констебль неловко полоснул по ним лучом фонаря. На самом деле он светил внутрь ларца, и меня ослепил отблеск его содержимого. Камни и золото. Монеты и украшения - камеи, браслеты, кольца и прочее. Все лежало одной ослепительной кучей, перемешанное в беспорядке, и своим хаосом производило еще более фантастическое невероятное впечатление.
Сундучок был наполовину полон или наполовину пуст, как хотите. Но, в любом случае, это слишком много для Смита. Даже если первоначально ларец был наполнен до верха, то Смиту никак не могло причитаться столько. Неужели Смолл отдал ему половину? Что же на самом деле представлял собой союз этих двоих, если роль Смита была так высоко оценена? То, что ларец остался у Смита, не удивляло и объяснялось просто. Смоллу предстояло совершить гораздо более опасное путешествие. И он предпочел переложить свою часть во что-нибудь скромнее и незаметнее, вроде мешка из грубой крепкой холстины. Внезапно мои мысли остановились, потому что я увидел то, что никак нельзя было назвать частью этой восхитительной коллекции. Краешек чего-то грубого и непритязательного торчал среди всего этого великолепия, словно глумясь над тонкостью и совершенством дорогих предметов работы неведомых мне мастеров. Или же, надо мной? Почему я сразу же, еще не поняв, что это такое, почувствовал вызов и насмешку? Я потянул это и вытащив держал перед глазами. Какая-то деревяшка, нелепая до смешного. Несколько секунд я, ничего не понимая, разглядывал ее, пока, наконец, от сделанного открытия у меня чуть не подкосились ноги.
Это была плоская деревянная колодка формой и толщиной напоминающая подошву, к которой, по всей видимости, она и привязывалась. С поверхности ее выступало нечто вроде короткого каблука. Из-за совсем небольшой длины «каблука» – он выступал едва ли на дюйм – и его расположения по центру «подошвы» передвигаться с таким приспособлением на ноге было совсем несложно, так как оно почти никак не влияло на равновесие. Простота и остроумие замысла заставили меня рассмеяться. Конечно, предстоит еще сличить форму этого каблука с отпечатками протеза Смолла в Пондишери-Лодж, но у меня и так уже не оставалось сомнений. Этой штуковиной пользовались с единственной целью – для поддержания легенды о человеке с деревянной ногой. Того самого, что годами стерег свою добычу, затаившись неподалеку от Пондишери-Лодж. Теперь понятно, почему в Норвуде никогда не видели одноногого человека. Но что это означало? Имя Джонатана Смолла присутствовало в документе, который мисс Морстен показывала Холмсу, значит, такой человек, по крайней мере, когда-то существовал. Но был ли он жив сейчас или его фигурой воспользовались для прикрытия? Бартоломью Шолто просил защитить его от человека с деревянной ногой, угрожающего его жизни. Возможно, он никогда не видел Смолла, а только получал от него угрожающие письма наподобие той записки, что была найдена на месте убийства. От отца он узнал давным-давно про одноногого каторжника, преследующего их семью, и сделал соответствующие выводы. Так, может, кто-то прознал о страхах Шолто и, воспользовавшись старой историей, водил его за нос?
Если с кандидатами в подозреваемые дело от моей находки только осложнилось, то техника исполнения преступного замысла, по крайней мере, в одном своем эпизоде прояснилась. Преступник умышленно снял колодку и преспокойно свернул к реке. Следы «деревяшки» прервались, и Холмс сделал тот единственный, казалось бы, вполне логичный вывод, какого от него и добивался убийца – что он взял кэб. Вот почему на влажном песке пристани не было никаких следов Смолла или того, кто за ним прятался. Вернее, они там были – вполне обычные следы ног, как у всех, но кто мог такое предположить?
Но кто же нас так просто и остроумно разыграл? Неужели сам Мордекай Смит? В конце концов, у него нашли сие приспособление, и объяснить это обстоятельство без вреда для себя ему будет невероятно трудно. Почему же он его не уничтожил? Ну, во-первых, на сей раз он совершенно не рассчитывал попасться. Во-вторых, бросить эту штуковину в воду он мог и не решиться. Если б ее прибило к берегу, и она попалась бы на глаза кому-нибудь из наших людей, рыскающих в те дни немалым числом вдоль Темзы в поисках «Авроры», не исключался шанс, что загадка убийцы на деревянной ноге перестала бы существовать и запутывать следствие. Даже если б ее подобрал кто-нибудь из местных жителей, то, учитывая всеобщий интерес лондонцев к Норвудскому делу и их осведомленность, благодаря газетам, о многих деталях истории, любой мальчишка или рыбак мог бы смекнуть, что это такое. Но что мешало ему зарыть колодку или разнести на щепки? Только необходимость в ее дальнейшем использовании. По-видимому, Смит собирался и дальше водить нас за нос. Где еще должны были появиться по его замыслу отпечатки «протеза», чтобы Джонс и все мы продолжали неустанно разыскивать неуловимого Смолла, сходя постепенно с ума?
Если в эту часть истории личность Смита вписывалась вполне правдоподобно и убедительно, то в предшествующих эпизодах, в частности, в тех, что случились в усадьбе, представить себе его участие мне никак не удавалось. Здоровенный и грузный Смит был исключительно силен, но никак не мог похвастать легкостью и ловкостью. Такой человек мог проникнуть к Бартоломью Шолто через дверь, но никак не через крышу, вскарабкавшись по стене. Да и как бы он сумел отравить хозяина, настороженность которого после того, как им был найден клад, обострилась до предела?
Все еще сбитый с толку я направился к домику возле причала. Там уже вовсю вели обыск, но результатов, как я и ожидал, не было. Миссис Смит с испугом и недоумением взирала на полисменов, методично превращающих небогатое, но аккуратное убранство дома в бедлам. Почему-то в глаза мне бросились ее руки, нервно теребившие что-то вроде платка. Не сомневаюсь, что вежливый Симмондс не раз попросил ее присесть, но это, видимо, для нее сейчас было совершенно невозможно. Она стояла перед ним и почти не смотрела на него. Когда говорила, то, силясь сосредоточиться, опускала голову вниз. Пока же он записывал, озиралась, будто собиралась вмешаться и положить этому безобразию конец. Симмондс устроился на стуле и, закончив последнюю запись, оторвался от блокнота.
«Неужели я ослеп и не вижу очевидного? – подумал я, - Какие еще дела могли быть у майора Шолто и хозяина этого жалкого жилища? Сколько и каким образом должен был задолжать богач бедняку, чтобы тот спустя шесть лет все еще держал его сыновей за горло?»
- Значит, говорите, Паллистер? – подчеркнуто дружелюбный тон сержанта, его взгляд снизу вверх и поза, в которой была заметна готовность сию же секунду записать все то, что она скажет, наводили на мысль о занятии в классе. Только учительница выглядела какой-то растрепанной и смятенной.
- Да, мистер Паллистер. Только я не знаю точного адреса. Это где-то в Сити. В той части, что ближе к нам.
- Поверенный, через которого Смит вел свои дела, - пояснил мне Симмондс.
- Хорошо, сержант. Займетесь им с утра. Подозреваю, что без него нам Смита не разговорить.
- Найти-то я его найду. Место примерно известно, фамилия тоже, так что это не сложно. Думаю, к полудню управлюсь. Но станет ли он со мной откровенничать? Тайна клиента и все такое. Боюсь, давить на него бессмысленно.
- Давить не надо. Скажете, что Смит арестован, как основной подозреваемый по норвудскому делу. Речь идет об убийстве. Именно в таком ключе Смита подадут в завтрашних газетах. Помочь в этой ситуации долг каждого. В противном случае в тех же газетах появится его персона, преподнесенная с самой невыгодной стороны. Дело громкое, повсюду клянут убийцу и сочувствуют ограбленной дочке Морстена. Никто не захочет себе такой рекламы. Плюс, тщеславие поучаствовать в громкой истории. Естественно, пообещаете ему не афишировать до поры подробности его сотрудничества с нами. Нам сейчас нужны его показания, чтобы расколоть Смита. Если тот признается, присутствие этого Паллистера на суде может уже и не понадобиться.
Если все выйдет, как я надеялся, к середине дня у меня будет то, с чем можно будет взяться за Мордекая Смита. Сцепиться с ним раньше этого я не видел особого смысла. Мне хорошо запомнилась его взбешенная рожа. Этот упрется из упрямства и злости. Поэтому разумнее было бы отложить допрос до завтра, чтобы Смит успел осознать, как серьезно и опасно он влип. Но, боюсь, Бартнелл, подогретый новостями, за которыми уже мерещился прорыв в заглохшем деле, пожелает немедленно «прихлопнуть муху». Растерянность Смита, то, что, по моему мнению, мешает наладить контакт, он примет за слабое место в его обороне.
Когда мы доставили Смитов в Ярд, я понял, что сбываются мои худшие опасения. Там уже знали о результатах облавы. Ларец под охраной отправился на набережную Виктории вперед нас, и я застал наших департаментских в состоянии чрезмерного возбуждения. Была глубокая ночь, но никто не пожелал уйти. Правда, еще вечером по поводу моей задумки прозвучало много критики, и все же все ждали и втайне надеялись на лучшее. Совсем недавно репутация Ярда испытала на себе серьезный удар, а теперь с поимкой Смита и возвращением сокровищ, казалось, был взят блестящий реванш. При встрече мне устроили настоящую овацию, все столпились с поздравлениями и не давали пройти. Я же видел в будущем лишь новые трудности, и не сомневался, что Смит окажется твердым орехом, об который мы могли обломать все свои зубы без особого толка. Атмосфера эйфории, вызванная предвкушением самого интересного – скорых признаний виновного, которые должны были снять завесу тайны с этого громкого дела, обдала меня своей волной, но не проникла бодрящим духом, не передалась радостью и не заразила убежденностью, что очень скоро и легко все завершится. Однако сейчас при таком всеобщем настрое можно и не пытаться просить отложить допрос. Уже было известно, что Бартнелл собирается присутствовать на нем, значит, сие действо пройдет под его контролем и руководством. Но почему-то решено приступить сейчас же. Мы не собрались предварительно и не обсудили нашу тактику – какова будет ее линия и связанная с ней последовательность наших вопросов, где и как подготовить ловушки. Царила полная убежденность, что Смита не придется подталкивать к признанию, что он настолько поражен своим фиаско, что прямо таки ждет, когда же ему дадут высказаться и облегчить душу. А озабоченная физиономия героя на фоне всеобщей радости вызвала изумление и даже дружный смех.
- Лестрейд, помилуйте! – хлопал меня по плечу Джонс, - Чего ж вам еще надо?! Вы только что раскрыли дело, а выглядите так, словно схоронили всех родных и близких.
- Значит, вы считаете, что дело раскрыто? Хорошо, Джонс, пусть так. Чем тогда вы объясните, что ларец не полон?
- Элементарно, Лестрейд. Вероятно, Смит шкурой чувствовал, что подозрения с него еще не сняты, и не исключал вероятность засады. Вот и решил не рисковать всем кладом, а попытался сначала привезти лишь половину. Если бы все прошло гладко, следующим рейсом он довез бы остальное.
- Половина, конечно, не все богатство, а вдвое меньше, но все равно жалко терять столько. Если б Смит допускал хоть какую-то возможную опасность с нашей стороны, не проще ли и естественнее было бы для него вообще воздержаться пока от всяких попыток и сидеть тихо, пережидая, когда все уляжется? Нет, Джонс, он потому и бросился за ларцом почти сразу же, как был отпущен, что считал это время самым подходящим для своей затеи. Поэтому привез он все, что у него было. Вот я и спрашиваю вас, где же тогда остальное? А, главное, не забывайте, по-вашему, если весь клад у Смита, то непонятно, как нам быть со Смоллом. Получается, что его и не было вовсе.
- Конечно, не было! Лестрейд, не усложняйте то, что объясняется запросто. Вы же сами нашли у Смита то, что не оставляет никаких сомнений. Все это дело – ограбление и убийство – он провернул сам от начала и до конца. Надо признать, он оказался хитер на выдумки. Надо ж было придумать такое!
- Но зачем тогда он сначала увез сокровища? В версии со Смоллом все было складно. Он нанял Смита, чтобы быстрее убраться из Англии. Теперь же непонятно, зачем вообще в ночь убийства «Аврора» отчалила от пристани.
- Но у него действительно был заказчик, как показала его жена. Ей-то вы, надеюсь, верите? Этот заказчик – обычный человек, не имеющий отношения к преступлению. Просто так совпало, что заказ был сделан на эту же ночь. Мы и сделали из этого ошибочный вывод, что на «Авроре» скрылся убийца.
- Цена этому заказу – два фунта. Примерно столько стоит перевезти пассажира в Ричмонд по Темзе. Накиньте еще столько же за ночное время. Стали бы вы с этим возиться, когда в этот же день на кону у вас дело, которое или сделает вас богачом, или отправит на виселицу? Не могу представить себе, как Смит собирался сначала лишить жизни Бартоломью Шолто, а через четыре часа за очень умеренную плату отправиться в Ричмонд. Зачем ему это?
- Возможно, заказчик сам подсказал ему идею. Смит решил, что будет совсем нелишне отвезти пока ларец куда-нибудь подальше.
- А зачем? Он никак не ждал, что собака приведет Холмса к его дому. Чего ему было бояться? А вот стоило ему задержаться в Норвуде, и пассажир, явившись в указанное время к причалу, не застал бы его на месте. Если, по-вашему, выходит, что Смит настолько осторожен, что старался исключить все неблагоприятные возможности, и опасался, что расследование каким-то образом все же может добраться до него, то стал бы он так рисковать? И потом, вы забываете еще кое-что. Наружность Смита вам ничего не подсказывает? Уже совершенно точно установлено Холмсом и, кстати, вами, что преступник, с сообщником ли или без, проник в дом через крышу. Смит и его сын – здоровенные могучие люди. Кто-то из них должен был взобраться на крышу и сбросить вниз свободный конец веревки. Каждый из них слишком тяжел для таких упражнений. Это невозможно.
Джонс умоляюще скрестил руки на груди, вернее положил их на свой удобный для этого живот, и примирительным тоном взялся меня увещевать, мол, напрасно я все усложняю, и, вот увидите, Лестрейд, на первом же допросе ваш Смит во всем признается. Когда дела выглядят более-менее благополучно, Джонс, соответствуя обстановке, имеет такой же благополучный вид. Он весел, благодушен и одаривает окружающих комплиментами. Все неприятные моменты, вытекающие из общения с ним, случаются, когда в работе возникают серьезные трудности, которые он со своим чрезмерным стремлением к этому самому благополучию и покою воспринимает как угрозу своей безопасности. Он начинает вести себя так, словно у него земля горит под ногами, и он готов подстелить под них любого, кто окажется поблизости. И груз со своих плеч он не сбрасывает, а перекладывает, камень с души летит не на землю, а в кого-то. Это могут быть коллеги, которые участвуют с ним в расследовании, и, как следует из его докладов, своим непрофессионализмом сильно тормозят работу и мешают ему как следует проявить себя; еще лучше - нерасторопные подчиненные. Ну, а самые частые жертвы этой его лихорадочной жажды спасения – подозреваемые, часто схваченные поспешно и радостно, но без достаточных оснований. Джонс в момент такого задержания смотрит на жертву с улыбкой благодарности и облегчения, словно на своего избавителя. Ему, догадываюсь, совсем неважно, кто окажется на скамье подсудимых, виновен ли этот человек. Думаю, он даже лишен любопытства, и ему не интересно узнать тайную сторону дела, разгадать загадку. Если меня при известии о новом деле охватывает азарт и чуть ли не восторг от того, что выдалась возможность помериться силой, ловкостью и умом с очередным опасным инкогнито, то для Джонса это стресс, мучение, которое начинается с ним с самого начала следствия и не отпускает до тех пор, пока дело не передадут в Олд-Бэйли. Из одной лишь трусливости вытекают его подлость, мстительность и агрессия. Если представится возможность пнуть, он не упустит, так, на всякий случай, пока не пнули его, потому что у него нет способности или возможностей понять, что никто ведь его трогать не собирался и не собирается. Именно благодаря Джонсу, я понял, что страх – серьезный и опасный порок, а не просто простительная слабость, потому что охваченный им человек, нередко без особых оснований, стремясь избавиться от этой истязающей мукой несвободы, готов совершить какую угодно мерзость. Но когда все хорошо, Джонс совсем не против, чтобы все выглядело еще лучше, и сейчас он от души пытается подбодрить меня, а я, хоть и мрачен, все же благодарен ему за это.
Едва Смита доставили в кабинет суперинтенданта, мы втроем – Барнелл, Джонс и я – взялись за это безнадежное занятие и увязли почти сразу. Я видел, как Бартнелл с Джонсом, потиравшие руки словно гурманы, в ожидании особенного обеда коротающие время за наблюдением, как повар заканчивает готовить праздничное блюдо, постепенно сходили с лица. Первой же фразой Смит осчастливил нас «признанием», что ларец он нашел, и больше ничего не знает. Это была несусветная глупость, невыгодная никому, прежде всего ему, потому что, замри дело в этой точке и попади в таком виде в суд, ни один присяжный не поверил бы в такое объяснение. Но и нам как-то следовало представить суду убедительную версию произошедшего в Норвуде, да и разузнать, где находится оставшаяся половина сокровищ. Тем не менее, дальше этого нам никак не удавалось продвинуться. Смит ни о чем более не хотел говорить. Можно было хоть до утра твердить ему, что на данный момент он основной и единственный подозреваемый, и находка на его катере отметилась «следами» в Пондишере-Лодж в день убийства. Все было без толку. Из его сына Джима нам вообще не удалось вытянуть ни слова. Парень уперся глазами в пол и заслонился от наших расспросов глухотой, немотой и безразличием. Стало ясно, что без разрешения отца он не вымолвит ни слова. Поэтому от него пока отстали, и он был переведен в Ньюгейт.
- Вы как-то не особенно активны, - упрекнул меня Бартнелл, когда наскок наш выдохся, и было решено прерваться. Оставив Смита-старшего в кабинете под присмотром двух констеблей, мы выбрались в коридор.
- Что проку? Он нас не слышит. Его не запугать и не вразумить. По крайней мере, сейчас. Какая бы угроза над ним сейчас не повисла, ему еще требуется время это осознать. Он упрям и страшно разозлен, потому что пока понял только одно, что сокровищ ему не видать. То, что голова его уже в петле, и пора заняться спасением жизни, а не упираться… это дойдет до него позже, тогда и возобновим разговор.
- Может, все проще? И ему просто нечем себя спасать?
- Наверняка так. Заметьте, он утверждает, что невиновен ни в чем, но почему-то не требует освобождения ни для себя, ни для своего сына. Он дрался и кусался, но не угрожал нам судом, оглаской в газетах и не пытался написать жалобу. Он сбит с толку и не возьмет в голову, что раз уж взялся играть роль, так играть надо до конца. Невиновен, так требуй газетчиков, адвоката, подыми шум. Он же умолк, потому что растерян. Но и у нас все замечательно лишь на первый взгляд. Улики есть, но все косвенные. Ума не приложу, как бы он сумел оказаться в кабинете Шолто и отравить его. Он, скорее, соучастник, а не убийца. Мы его поймали и не поймали.
- Не поймали?! Но у него сокровища!
- И вы слышали, какую чушь он нагородил в качестве объяснения, не моргнув и глазом. Похоже, его совсем не заботит, какое впечатление вызывают его слова.
- Как же быть?
- Попробуем иначе. Тадеушу Шолто, как единственному оставшемуся в живых из тех, кто видел сокровища, все равно потребуется предъявить ларец для опознания. Предлагаю показать их друг другу. Надо бы посмотреть, как они отнесутся к такой встрече. Может, после этого в голове Смита что-то сдвинется.
- Рассчитываете на неожиданность? Думаете, Тадеуш нам поможет?
- Надеюсь. Помимо воли.
Заметив, как удивленно Бартнелл взглянул на меня, я добавил:
- Его, а не моей. А кроме того, завтра я надеюсь располагать кое-чем посущественнее. Если Симмондсу снова свезет.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
62. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
В первый миг я зажмурился. Яркий свет среди темноты вынырнул непонятно откуда и неожиданно и перепугал глаза. Показалось даже, что констебль неловко полоснул по ним лучом фонаря. На самом деле он светил внутрь ларца, и меня ослепил отблеск его содержимого. Камни и золото. Монеты и украшения - камеи, браслеты, кольца и прочее. Все лежало одной ослепительной кучей, перемешанное в беспорядке, и своим хаосом производило еще более фантастическое невероятное впечатление.
Сундучок был наполовину полон или наполовину пуст, как хотите. Но, в любом случае, это слишком много для Смита. Даже если первоначально ларец был наполнен до верха, то Смиту никак не могло причитаться столько. Неужели Смолл отдал ему половину? Что же на самом деле представлял собой союз этих двоих, если роль Смита была так высоко оценена? То, что ларец остался у Смита, не удивляло и объяснялось просто. Смоллу предстояло совершить гораздо более опасное путешествие. И он предпочел переложить свою часть во что-нибудь скромнее и незаметнее, вроде мешка из грубой крепкой холстины. Внезапно мои мысли остановились, потому что я увидел то, что никак нельзя было назвать частью этой восхитительной коллекции. Краешек чего-то грубого и непритязательного торчал среди всего этого великолепия, словно глумясь над тонкостью и совершенством дорогих предметов работы неведомых мне мастеров. Или же, надо мной? Почему я сразу же, еще не поняв, что это такое, почувствовал вызов и насмешку? Я потянул это и вытащив держал перед глазами. Какая-то деревяшка, нелепая до смешного. Несколько секунд я, ничего не понимая, разглядывал ее, пока, наконец, от сделанного открытия у меня чуть не подкосились ноги.
Это была плоская деревянная колодка формой и толщиной напоминающая подошву, к которой, по всей видимости, она и привязывалась. С поверхности ее выступало нечто вроде короткого каблука. Из-за совсем небольшой длины «каблука» – он выступал едва ли на дюйм – и его расположения по центру «подошвы» передвигаться с таким приспособлением на ноге было совсем несложно, так как оно почти никак не влияло на равновесие. Простота и остроумие замысла заставили меня рассмеяться. Конечно, предстоит еще сличить форму этого каблука с отпечатками протеза Смолла в Пондишери-Лодж, но у меня и так уже не оставалось сомнений. Этой штуковиной пользовались с единственной целью – для поддержания легенды о человеке с деревянной ногой. Того самого, что годами стерег свою добычу, затаившись неподалеку от Пондишери-Лодж. Теперь понятно, почему в Норвуде никогда не видели одноногого человека. Но что это означало? Имя Джонатана Смолла присутствовало в документе, который мисс Морстен показывала Холмсу, значит, такой человек, по крайней мере, когда-то существовал. Но был ли он жив сейчас или его фигурой воспользовались для прикрытия? Бартоломью Шолто просил защитить его от человека с деревянной ногой, угрожающего его жизни. Возможно, он никогда не видел Смолла, а только получал от него угрожающие письма наподобие той записки, что была найдена на месте убийства. От отца он узнал давным-давно про одноногого каторжника, преследующего их семью, и сделал соответствующие выводы. Так, может, кто-то прознал о страхах Шолто и, воспользовавшись старой историей, водил его за нос?
Если с кандидатами в подозреваемые дело от моей находки только осложнилось, то техника исполнения преступного замысла, по крайней мере, в одном своем эпизоде прояснилась. Преступник умышленно снял колодку и преспокойно свернул к реке. Следы «деревяшки» прервались, и Холмс сделал тот единственный, казалось бы, вполне логичный вывод, какого от него и добивался убийца – что он взял кэб. Вот почему на влажном песке пристани не было никаких следов Смолла или того, кто за ним прятался. Вернее, они там были – вполне обычные следы ног, как у всех, но кто мог такое предположить?
Но кто же нас так просто и остроумно разыграл? Неужели сам Мордекай Смит? В конце концов, у него нашли сие приспособление, и объяснить это обстоятельство без вреда для себя ему будет невероятно трудно. Почему же он его не уничтожил? Ну, во-первых, на сей раз он совершенно не рассчитывал попасться. Во-вторых, бросить эту штуковину в воду он мог и не решиться. Если б ее прибило к берегу, и она попалась бы на глаза кому-нибудь из наших людей, рыскающих в те дни немалым числом вдоль Темзы в поисках «Авроры», не исключался шанс, что загадка убийцы на деревянной ноге перестала бы существовать и запутывать следствие. Даже если б ее подобрал кто-нибудь из местных жителей, то, учитывая всеобщий интерес лондонцев к Норвудскому делу и их осведомленность, благодаря газетам, о многих деталях истории, любой мальчишка или рыбак мог бы смекнуть, что это такое. Но что мешало ему зарыть колодку или разнести на щепки? Только необходимость в ее дальнейшем использовании. По-видимому, Смит собирался и дальше водить нас за нос. Где еще должны были появиться по его замыслу отпечатки «протеза», чтобы Джонс и все мы продолжали неустанно разыскивать неуловимого Смолла, сходя постепенно с ума?
Если в эту часть истории личность Смита вписывалась вполне правдоподобно и убедительно, то в предшествующих эпизодах, в частности, в тех, что случились в усадьбе, представить себе его участие мне никак не удавалось. Здоровенный и грузный Смит был исключительно силен, но никак не мог похвастать легкостью и ловкостью. Такой человек мог проникнуть к Бартоломью Шолто через дверь, но никак не через крышу, вскарабкавшись по стене. Да и как бы он сумел отравить хозяина, настороженность которого после того, как им был найден клад, обострилась до предела?
Все еще сбитый с толку я направился к домику возле причала. Там уже вовсю вели обыск, но результатов, как я и ожидал, не было. Миссис Смит с испугом и недоумением взирала на полисменов, методично превращающих небогатое, но аккуратное убранство дома в бедлам. Почему-то в глаза мне бросились ее руки, нервно теребившие что-то вроде платка. Не сомневаюсь, что вежливый Симмондс не раз попросил ее присесть, но это, видимо, для нее сейчас было совершенно невозможно. Она стояла перед ним и почти не смотрела на него. Когда говорила, то, силясь сосредоточиться, опускала голову вниз. Пока же он записывал, озиралась, будто собиралась вмешаться и положить этому безобразию конец. Симмондс устроился на стуле и, закончив последнюю запись, оторвался от блокнота.
«Неужели я ослеп и не вижу очевидного? – подумал я, - Какие еще дела могли быть у майора Шолто и хозяина этого жалкого жилища? Сколько и каким образом должен был задолжать богач бедняку, чтобы тот спустя шесть лет все еще держал его сыновей за горло?»
- Значит, говорите, Паллистер? – подчеркнуто дружелюбный тон сержанта, его взгляд снизу вверх и поза, в которой была заметна готовность сию же секунду записать все то, что она скажет, наводили на мысль о занятии в классе. Только учительница выглядела какой-то растрепанной и смятенной.
- Да, мистер Паллистер. Только я не знаю точного адреса. Это где-то в Сити. В той части, что ближе к нам.
- Поверенный, через которого Смит вел свои дела, - пояснил мне Симмондс.
- Хорошо, сержант. Займетесь им с утра. Подозреваю, что без него нам Смита не разговорить.
- Найти-то я его найду. Место примерно известно, фамилия тоже, так что это не сложно. Думаю, к полудню управлюсь. Но станет ли он со мной откровенничать? Тайна клиента и все такое. Боюсь, давить на него бессмысленно.
- Давить не надо. Скажете, что Смит арестован, как основной подозреваемый по норвудскому делу. Речь идет об убийстве. Именно в таком ключе Смита подадут в завтрашних газетах. Помочь в этой ситуации долг каждого. В противном случае в тех же газетах появится его персона, преподнесенная с самой невыгодной стороны. Дело громкое, повсюду клянут убийцу и сочувствуют ограбленной дочке Морстена. Никто не захочет себе такой рекламы. Плюс, тщеславие поучаствовать в громкой истории. Естественно, пообещаете ему не афишировать до поры подробности его сотрудничества с нами. Нам сейчас нужны его показания, чтобы расколоть Смита. Если тот признается, присутствие этого Паллистера на суде может уже и не понадобиться.
Если все выйдет, как я надеялся, к середине дня у меня будет то, с чем можно будет взяться за Мордекая Смита. Сцепиться с ним раньше этого я не видел особого смысла. Мне хорошо запомнилась его взбешенная рожа. Этот упрется из упрямства и злости. Поэтому разумнее было бы отложить допрос до завтра, чтобы Смит успел осознать, как серьезно и опасно он влип. Но, боюсь, Бартнелл, подогретый новостями, за которыми уже мерещился прорыв в заглохшем деле, пожелает немедленно «прихлопнуть муху». Растерянность Смита, то, что, по моему мнению, мешает наладить контакт, он примет за слабое место в его обороне.
Когда мы доставили Смитов в Ярд, я понял, что сбываются мои худшие опасения. Там уже знали о результатах облавы. Ларец под охраной отправился на набережную Виктории вперед нас, и я застал наших департаментских в состоянии чрезмерного возбуждения. Была глубокая ночь, но никто не пожелал уйти. Правда, еще вечером по поводу моей задумки прозвучало много критики, и все же все ждали и втайне надеялись на лучшее. Совсем недавно репутация Ярда испытала на себе серьезный удар, а теперь с поимкой Смита и возвращением сокровищ, казалось, был взят блестящий реванш. При встрече мне устроили настоящую овацию, все столпились с поздравлениями и не давали пройти. Я же видел в будущем лишь новые трудности, и не сомневался, что Смит окажется твердым орехом, об который мы могли обломать все свои зубы без особого толка. Атмосфера эйфории, вызванная предвкушением самого интересного – скорых признаний виновного, которые должны были снять завесу тайны с этого громкого дела, обдала меня своей волной, но не проникла бодрящим духом, не передалась радостью и не заразила убежденностью, что очень скоро и легко все завершится. Однако сейчас при таком всеобщем настрое можно и не пытаться просить отложить допрос. Уже было известно, что Бартнелл собирается присутствовать на нем, значит, сие действо пройдет под его контролем и руководством. Но почему-то решено приступить сейчас же. Мы не собрались предварительно и не обсудили нашу тактику – какова будет ее линия и связанная с ней последовательность наших вопросов, где и как подготовить ловушки. Царила полная убежденность, что Смита не придется подталкивать к признанию, что он настолько поражен своим фиаско, что прямо таки ждет, когда же ему дадут высказаться и облегчить душу. А озабоченная физиономия героя на фоне всеобщей радости вызвала изумление и даже дружный смех.
- Лестрейд, помилуйте! – хлопал меня по плечу Джонс, - Чего ж вам еще надо?! Вы только что раскрыли дело, а выглядите так, словно схоронили всех родных и близких.
- Значит, вы считаете, что дело раскрыто? Хорошо, Джонс, пусть так. Чем тогда вы объясните, что ларец не полон?
- Элементарно, Лестрейд. Вероятно, Смит шкурой чувствовал, что подозрения с него еще не сняты, и не исключал вероятность засады. Вот и решил не рисковать всем кладом, а попытался сначала привезти лишь половину. Если бы все прошло гладко, следующим рейсом он довез бы остальное.
- Половина, конечно, не все богатство, а вдвое меньше, но все равно жалко терять столько. Если б Смит допускал хоть какую-то возможную опасность с нашей стороны, не проще ли и естественнее было бы для него вообще воздержаться пока от всяких попыток и сидеть тихо, пережидая, когда все уляжется? Нет, Джонс, он потому и бросился за ларцом почти сразу же, как был отпущен, что считал это время самым подходящим для своей затеи. Поэтому привез он все, что у него было. Вот я и спрашиваю вас, где же тогда остальное? А, главное, не забывайте, по-вашему, если весь клад у Смита, то непонятно, как нам быть со Смоллом. Получается, что его и не было вовсе.
- Конечно, не было! Лестрейд, не усложняйте то, что объясняется запросто. Вы же сами нашли у Смита то, что не оставляет никаких сомнений. Все это дело – ограбление и убийство – он провернул сам от начала и до конца. Надо признать, он оказался хитер на выдумки. Надо ж было придумать такое!
- Но зачем тогда он сначала увез сокровища? В версии со Смоллом все было складно. Он нанял Смита, чтобы быстрее убраться из Англии. Теперь же непонятно, зачем вообще в ночь убийства «Аврора» отчалила от пристани.
- Но у него действительно был заказчик, как показала его жена. Ей-то вы, надеюсь, верите? Этот заказчик – обычный человек, не имеющий отношения к преступлению. Просто так совпало, что заказ был сделан на эту же ночь. Мы и сделали из этого ошибочный вывод, что на «Авроре» скрылся убийца.
- Цена этому заказу – два фунта. Примерно столько стоит перевезти пассажира в Ричмонд по Темзе. Накиньте еще столько же за ночное время. Стали бы вы с этим возиться, когда в этот же день на кону у вас дело, которое или сделает вас богачом, или отправит на виселицу? Не могу представить себе, как Смит собирался сначала лишить жизни Бартоломью Шолто, а через четыре часа за очень умеренную плату отправиться в Ричмонд. Зачем ему это?
- Возможно, заказчик сам подсказал ему идею. Смит решил, что будет совсем нелишне отвезти пока ларец куда-нибудь подальше.
- А зачем? Он никак не ждал, что собака приведет Холмса к его дому. Чего ему было бояться? А вот стоило ему задержаться в Норвуде, и пассажир, явившись в указанное время к причалу, не застал бы его на месте. Если, по-вашему, выходит, что Смит настолько осторожен, что старался исключить все неблагоприятные возможности, и опасался, что расследование каким-то образом все же может добраться до него, то стал бы он так рисковать? И потом, вы забываете еще кое-что. Наружность Смита вам ничего не подсказывает? Уже совершенно точно установлено Холмсом и, кстати, вами, что преступник, с сообщником ли или без, проник в дом через крышу. Смит и его сын – здоровенные могучие люди. Кто-то из них должен был взобраться на крышу и сбросить вниз свободный конец веревки. Каждый из них слишком тяжел для таких упражнений. Это невозможно.
Джонс умоляюще скрестил руки на груди, вернее положил их на свой удобный для этого живот, и примирительным тоном взялся меня увещевать, мол, напрасно я все усложняю, и, вот увидите, Лестрейд, на первом же допросе ваш Смит во всем признается. Когда дела выглядят более-менее благополучно, Джонс, соответствуя обстановке, имеет такой же благополучный вид. Он весел, благодушен и одаривает окружающих комплиментами. Все неприятные моменты, вытекающие из общения с ним, случаются, когда в работе возникают серьезные трудности, которые он со своим чрезмерным стремлением к этому самому благополучию и покою воспринимает как угрозу своей безопасности. Он начинает вести себя так, словно у него земля горит под ногами, и он готов подстелить под них любого, кто окажется поблизости. И груз со своих плеч он не сбрасывает, а перекладывает, камень с души летит не на землю, а в кого-то. Это могут быть коллеги, которые участвуют с ним в расследовании, и, как следует из его докладов, своим непрофессионализмом сильно тормозят работу и мешают ему как следует проявить себя; еще лучше - нерасторопные подчиненные. Ну, а самые частые жертвы этой его лихорадочной жажды спасения – подозреваемые, часто схваченные поспешно и радостно, но без достаточных оснований. Джонс в момент такого задержания смотрит на жертву с улыбкой благодарности и облегчения, словно на своего избавителя. Ему, догадываюсь, совсем неважно, кто окажется на скамье подсудимых, виновен ли этот человек. Думаю, он даже лишен любопытства, и ему не интересно узнать тайную сторону дела, разгадать загадку. Если меня при известии о новом деле охватывает азарт и чуть ли не восторг от того, что выдалась возможность помериться силой, ловкостью и умом с очередным опасным инкогнито, то для Джонса это стресс, мучение, которое начинается с ним с самого начала следствия и не отпускает до тех пор, пока дело не передадут в Олд-Бэйли. Из одной лишь трусливости вытекают его подлость, мстительность и агрессия. Если представится возможность пнуть, он не упустит, так, на всякий случай, пока не пнули его, потому что у него нет способности или возможностей понять, что никто ведь его трогать не собирался и не собирается. Именно благодаря Джонсу, я понял, что страх – серьезный и опасный порок, а не просто простительная слабость, потому что охваченный им человек, нередко без особых оснований, стремясь избавиться от этой истязающей мукой несвободы, готов совершить какую угодно мерзость. Но когда все хорошо, Джонс совсем не против, чтобы все выглядело еще лучше, и сейчас он от души пытается подбодрить меня, а я, хоть и мрачен, все же благодарен ему за это.
Едва Смита доставили в кабинет суперинтенданта, мы втроем – Барнелл, Джонс и я – взялись за это безнадежное занятие и увязли почти сразу. Я видел, как Бартнелл с Джонсом, потиравшие руки словно гурманы, в ожидании особенного обеда коротающие время за наблюдением, как повар заканчивает готовить праздничное блюдо, постепенно сходили с лица. Первой же фразой Смит осчастливил нас «признанием», что ларец он нашел, и больше ничего не знает. Это была несусветная глупость, невыгодная никому, прежде всего ему, потому что, замри дело в этой точке и попади в таком виде в суд, ни один присяжный не поверил бы в такое объяснение. Но и нам как-то следовало представить суду убедительную версию произошедшего в Норвуде, да и разузнать, где находится оставшаяся половина сокровищ. Тем не менее, дальше этого нам никак не удавалось продвинуться. Смит ни о чем более не хотел говорить. Можно было хоть до утра твердить ему, что на данный момент он основной и единственный подозреваемый, и находка на его катере отметилась «следами» в Пондишере-Лодж в день убийства. Все было без толку. Из его сына Джима нам вообще не удалось вытянуть ни слова. Парень уперся глазами в пол и заслонился от наших расспросов глухотой, немотой и безразличием. Стало ясно, что без разрешения отца он не вымолвит ни слова. Поэтому от него пока отстали, и он был переведен в Ньюгейт.
- Вы как-то не особенно активны, - упрекнул меня Бартнелл, когда наскок наш выдохся, и было решено прерваться. Оставив Смита-старшего в кабинете под присмотром двух констеблей, мы выбрались в коридор.
- Что проку? Он нас не слышит. Его не запугать и не вразумить. По крайней мере, сейчас. Какая бы угроза над ним сейчас не повисла, ему еще требуется время это осознать. Он упрям и страшно разозлен, потому что пока понял только одно, что сокровищ ему не видать. То, что голова его уже в петле, и пора заняться спасением жизни, а не упираться… это дойдет до него позже, тогда и возобновим разговор.
- Может, все проще? И ему просто нечем себя спасать?
- Наверняка так. Заметьте, он утверждает, что невиновен ни в чем, но почему-то не требует освобождения ни для себя, ни для своего сына. Он дрался и кусался, но не угрожал нам судом, оглаской в газетах и не пытался написать жалобу. Он сбит с толку и не возьмет в голову, что раз уж взялся играть роль, так играть надо до конца. Невиновен, так требуй газетчиков, адвоката, подыми шум. Он же умолк, потому что растерян. Но и у нас все замечательно лишь на первый взгляд. Улики есть, но все косвенные. Ума не приложу, как бы он сумел оказаться в кабинете Шолто и отравить его. Он, скорее, соучастник, а не убийца. Мы его поймали и не поймали.
- Не поймали?! Но у него сокровища!
- И вы слышали, какую чушь он нагородил в качестве объяснения, не моргнув и глазом. Похоже, его совсем не заботит, какое впечатление вызывают его слова.
- Как же быть?
- Попробуем иначе. Тадеушу Шолто, как единственному оставшемуся в живых из тех, кто видел сокровища, все равно потребуется предъявить ларец для опознания. Предлагаю показать их друг другу. Надо бы посмотреть, как они отнесутся к такой встрече. Может, после этого в голове Смита что-то сдвинется.
- Рассчитываете на неожиданность? Думаете, Тадеуш нам поможет?
- Надеюсь. Помимо воли.
Заметив, как удивленно Бартнелл взглянул на меня, я добавил:
- Его, а не моей. А кроме того, завтра я надеюсь располагать кое-чем посущественнее. Если Симмондсу снова свезет.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Последний раз редактировалось Беня260412 22 мар 2015, 10:08, всего редактировалось 1 раз.
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
63. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Симмондсу свезло, или он действует быстрее меня, но мистер Паллистер сидел c нами в кабинете Бартнелла уже тогда, когда кэб Джонса с Тадеушем Шолто еще только подъезжал из Норвуда к окраинам Лондона. Очевидно, по дороге в Ярд солиситор подвергся основательной обработке ловкого сержанта, потому что нам не пришлось убеждать его в необходимости поделиться частной информацией об одном из своих клиентов.
Мистер Паллистер рассказал нам любопытнейшую историю. Шесть лет назад его клиент Мордекай Смит, который ранее оформлял с его помощью сделки со страхованием дома, баркасов и другого имущества, привел к нему Бартоломью Шолто . Молодого джентльмена мистер Паллистер увидел тогда впервые. Смит выложил перед поверенным несколько долговых расписок майора Шолто и сказал, что по соглашению с Шолто-младшим и при его свидетельстве он желает аннулировать обязательства майора по этим бумагам и составить новый документ. В нем прописывалась сумма долга и срок его погашения. Срок истекал в декабре этого года.
- Каковы долги майора по этим распискам?
- Пять тысяч фунтов. Эта сумма и перекочевала в договор. Но интересно другое. Она не зависела от времени и не менялась вплоть до последнего дня срока.
- То есть вы хотите сказать, на нее не начислялись проценты?
- Совершенно верно. Все шесть лет.
- Иными словами, если бы Бартоломью Шолто пожелал исполнить обязательства по этому договору, допустим, в нынешнем октябре, то есть за два месяца до истечения срока…
- Хоть за день или за час. Он все равно заплатил бы лишь пять тысяч. И не шиллингом больше.
- И это предложение прозвучало от Смита? Но это же явная невыгода, зачем терять такие деньги? Вы не пытались вразумить вашего клиента, что он таким образом грабит самого себя?
- Подождите, вы не дослушали. Тут еще хорошо бы разобраться, кто кого грабил. Мистер Смит, поверьте мне, совсем не тот человек, которому свойственна благотворительность. В случае, если бы Бартоломью Шолто не выполнил условие договора в срок, его имение в Норвуде переходило в собственность мистера Смита. Пять тысяч, конечно, деньги приличные, но за такие суммы не отбирают поместья. Ну, и как вы теперь оцените эту сделку?
- А какова по вашим оценкам стоимость Пондишери-Лодж?
- Она незначительно изменилась за это время и сейчас, в общем-то, такая же как и шесть лет назад, и составляет что-то около пятидесяти тысяч.
- В десять раз!
- Вот именно. Долг мизерен по сравнению с таким кушем. Так что это грабеж. Средь бела дня и у меня в конторе! Я был изумлен и в чем-то даже разгневан. Поведение мистера Смита в финансовых делах очень уж напоминало замашки ростовщика.
Я не смог сдержать улыбки. Солиситор назвал так Пондишери-Лодж, даже не догадываясь, что спрятано на его территории. Тадеуш Шолто при встрече с мисс Морстен и Холмсом оценил клад в пятьсот тысяч фунтов. Куш был не в десять, а в сто раз больше! Но мистер Паллистер еще не закончил.
- Было еще одно условие. За весь этот срок мистер Шолто не имел права продать, передать или подарить Пондишери-Лодж никому, кроме Мордекая Смита.
- Ясно. Смит не скрываясь нацелился на усадьбу.
- Абсолютно так.
- Скажите, мистер Паллистер, из вашей практики, каковы обычно проценты по таким долгам за такой срок?
- Шесть лет – время, конечно, немалое, но в любом случае обычно долги прирастают в три-четыре, ну, максимум, в пять раз, но никак не в десять. Не подпиши Шолто этот договор, Смит никогда бы не заполучил Пондишери-Лодж. В крайнем случае, если б дошло до самого печального, усадьба пошла бы с молотка, но Смит не смог бы выкупить ее. К нему лишь вернулись бы его деньги.
- Похоже, этот ваш мистер Смит совсем не прост.
- Далеко не прост. Для меня загадка, как и во что он втянул майора Шолто. Это их дела, но поверьте моему нюху, тут дело нечистое. Внешний вид его обманчив. Это весьма хитрый человек. С недавних пор до меня стали доходить слухи, что он промышляет контрабандой. Ручаюсь, у него есть вторая, темная сторона жизни. Понятное дело, меня он посвящает только в те дела, где все законно. Так что тут вам, господа, я ничем не смогу помочь.
- Но откуда у него была уверенность, что Бартоломью Шолто никак не выкрутиться из его сетей?
- Рискну предположить, что он был хорошо осведомлен о делах мистера Шолто, и знал, что тому не раздобыть таких денег. Пять тысяч, конечно, не пятьдесят, но все-таки тоже деньги серьезные. Поэтому наоборот сочувствие у меня вызвал мистер Шолто. Мне хотелось отговорить его от такой явной ловушки, но он подтвердил свое согласие заключить договор тут же. Свой экземпляр он забрал с собой, а договор мистера Смита остался храниться у меня.
- Что-нибудь за эти шесть лет еще происходило?
- Я наводил справки, чтобы узнать, как обстоят дела у мистера Шолто. И убедился, что Смит не прогадал. Средств у хозяина Пондишери-Лодж хватало только, чтобы поддерживать имение и содержать слуг. До последних дней не было видно, откуда бы для мистера Шолто повеяло надеждой. Но внезапно шестого числа, когда до конца срока оставалось чуть более двух месяцев, произошло странное.
- Шестого октября?
- Да. В этот день мистер Смит явился ко мне и забрал свой экземпляр договора.
- Как он объяснил свое решение?
- Никак. Просто пожелал, чтобы тот хранился у него. Это, конечно, отговорка. Но и его право, так что с тех пор я ничего не знаю ни о мистере Смите, так как больше не видел его, ни о судьбе его соглашения с мистером Шолто.
- Мистер Паллистер, эта дата исключительно важна для нас. Вы как-то можете подтвердить сей факт?
- Конечно. Забирая договор, мистер Смит расписался в моей книге, где я регистрирую весь свой оборот документов. Я захватил ее с собой.
Прекрасно! Некоторое время мы молча пялились на незамысловатую закорючку Смита. Ее вид нам ни о чем не говорил, но это уже было не важно. Слова юриста служили надежным основанием для того удовлетворения, что мы сейчас испытывали. Шестого октября, то есть за день до трагедии в Норвуде Мордекаю Смиту зачем-то понадобился его экземпляр договора с Бартоломью Шолто.
И тут я вспомнил о Тадеуше.
- Мистер Паллистер, а вам известно, что у Бартоломью Шолто есть брат-близнец?
- Тадеуш Шолто? Да, меня уведомил об этом Бартоломью в тот же день, когда они со Смитом явились ко мне. Вас интересует, как он мог без ведома брата единолично распоряжаться судьбой имения? Я тоже задал такой вопрос, но мистер Шолто меня успокоил. Он сказал, что его брат передал ему свои права вести финансовые дела их семьи, доверяя ему в этом больше чем себе. Мистер Шолто назвал мне имя юриста, мистера Стэнджерсона, который ведал этими вопросами еще у их отца, майора Шолто. Я связался с ним, и он подтвердил, что действительно Тадеуш Шолто оформил официально право его брата вести дела от их общего имени с условием раздела всех прибылей и прочей выгоды в равных долях. Соответственно, и риски убытков, связанные с решениями и действиями Бартоломью Шолто, они несли поровну. Исключение составлял только дом Тадеуша Шолто где-то на юге Лондона и незначительная сумма его годового содержания. Их не включили в документ, хранящийся у мистера Стэнджерсона, так что этим имуществом Тадеуш Шолто не рискует. Это его собственность при любом раскладе.
- Получается, со смертью Бартоломью Шолто ничего принципиального, имеющего отношение к предмету договора, не произошло?
- Точно. Тадеуш Шолто наследует Пондишери-Лодж, но договор остается в силе. И если к десятому декабря, то есть через пятьдесят четыре дня, он не погасит долг, то потеряет имение.
- Но он хотя бы знает об этом договоре? Право Бартоломью распоряжаться, наверное, подразумевает и ответственность перед тем, кто его этим правом наделил? Поставил ли он в известность брата о том, какую рискованную игру затеял? Тадеуш мог и воспротивиться, посчитав, что это уже чересчур.
- Интересный вопрос, господа, но, к сожалению, помочь вам здесь я не смогу. Я никогда не видел мистера Тадеуша и ничего не могу знать о его отношениях с братом. Пока был жив мистер Бартоломью, меня это не интересовало. Ведь Тадеуш сам так решил, и там все законно. Но когда разнеслась весть об этом ужасном убийстве, он почти сразу был арестован, и у меня не было никакой возможности связаться с ним.
- У вас есть такая возможность. Мистер Шолто уже несколько дней, как отпущен из под стражи, и скоро прибудет сюда для дачи показаний, касательно новых обстоятельств, появившихся в этом деле. Вам хотелось бы его увидеть?
- Было бы любопытно. Но если выяснится, что его покойный брат не сообщил ему о своей сделке с мистером Смитом, то это в высшей степени непорядочно. И я не позавидую мистеру Тадеушу. Осталось совсем мало времени, чтобы еще что-то можно было изменить.
- А этот мистер Стэнджерсон…
- Его адрес? Он держит офис в Сити неподалеку от моего, а проживает в Кенсингтоне. Сейчас напишу.
- Ну, что ж, мистер Паллистер, благодарим вас за помощь и просим пока еще побыть у нас в Ярде. Сейчас приведут Смита. Вам надо будет опознать его среди людей, которых вам предъявят.
- Сэр, - обратился я к Бартнеллу, - надо бы, чтобы мистер Паллистер предварительно глянул на Смита так, чтобы тот его не увидел. Иначе Смит все поймет, и у него будет время придумать что-нибудь перед допросом. Затем уже при нем устроим опознание по всей форме.
- Получится, Симмондс?
- Да, сэр.
Сержант с поверенным вышли.
- Уф! Голова кругом! – не удержался от восклицания суперинтендант, для которого прорвавшийся поток сногсшибательных новостей явился полной неожиданностью, - Так что ж мы имеем в итоге?
Я хоть и был готов к сюрпризам, но все ж таки поверенный Смита превзошел и мои ожидания. Действительно, требовалось перевести дух и хорошенько поразмыслить над услышанным только что. Направление обсуждению задал Бартнелл.
- Итак, Лестрейд, ваше мнение. Что еще за дурацкое состязание затеяли эти двое? Если б эту историю не рассказал нам стряпчий, я бы никогда в жизни не поверил в такую нелепейшую фантазию.
- Ясно одно. Смит любой ценой пытался заполучить Пондишери-Лодж. Отсутствие процентов – тот крючок, на который по его расчету должен был клюнуть Бартоломью. Только на таких условиях, оставив ему надежду выплатить эти пять тысяч, можно было уговорить его подписать такой договор. Это ловушка, но Шолто имел здесь свои шанс – найти клад. Он поставил на него и тем рисковал. Смит тоже рисковал. Шесть лет, которые он выделил Шолто – срок немалый.
- Получается, Шолто справился, раз нашел клад? Будь он жив…
- Получается, нет, поскольку он мертв. И сокровища возвращены пока не полностью. Хотя даже из того, что изъято у Смита, после того, как половина этого будет отдана мисс Морстен, Тадеушу Шолто легко удастся возвратить кредитору эти несчастные пять тысяч фунтов.
Бог мой, чтобы к такой сумме мне пришлось присовокупить столь уничижительный эпитет! Но, что делать, по сравнению со стоимостью клада эти пять тысяч действительно лишь пыль, пустое место.
- Но зачем так сложно? Зачем понадобилось составлять этот документ? Почему Смит не мог предъявить расписки майора для взыскания долга?
- Этот вопрос лучше бы задать мистеру Паллистеру, но раз уж он уже ушел, рискну ответить за него. Сумма долга от стоимости имения составляет незначительную часть, поэтому для его погашения не требовалось продавать усадьбу. Обременение было бы наложено лишь на часть имущества. Смит же жаждал получить Пондишери-Лодж целиком, и мы знаем, почему. Даже если б Бартоломью решился продать имение, Смит просто был не в состоянии его купить. Помимо этих странных бумаг, наверняка полученных от майора в результате каких-то темных делишек, у него за душой так же немного, как и в ней самой. Но какая получилась у них игра! Условия договора так нахальны, что не оставляли для Бартоломью Шолто никаких сомнений – Смит прознал про его розыски сокровищ и желает отобрать у него это увлекательное занятие. Смит бросил ему вызов – или ты, или я. И Шолто принял его. Получилась своеобразная дуэль с правом у Шолто на первый выстрел, Целиться можно было долго, очень долго, но вот промахнуться - никак нельзя!
- Ладно, здесь, кажется, все ясно, и я согласен с вашими выводами. А теперь самое интересное. Зачем Смиту за день до убийства понадобилось забрать договор у поверенного, который в любом случае лучше и грамотнее защищал бы его интересы чем он сам? Тем более, что права на усадьбу он может предъявить не со смертью Бартоломью, а только в декабре после истечения срока договора.
- Я вижу только одно объяснение этому. Договор был изъят для того, чтобы его уничтожить. Допустим, Барт Шолто, обнаружив, наконец-то, ларец, пожелал погасить долг и известил об этом Смита. Правильнее, конечно, было бы аннулировать договор в присутствии стряпчего, но Паллистера почему-то решили обойти и просто уничтожить оба экземпляра. Пусть так, это тоже сгодится. Теперь, когда все больше фактов указывает нам на то, что Бартоломью нашел клад не седьмого числа, когда сообщил об этом Тадеушу, а как минимум за две недели до этого, уже не установить в точности, когда и как мог хозяин Пондишери-Лодж поставить в известность Смита о своей готовности рассчитаться с ним. Это могла быть и встреча, и письмо. Не важно. Загадка в другом. Когда мог состояться этот расчет, при котором Шолто погасил долг? Слуги Шолто с уверенностью утверждают, что их хозяин не покидал пределов усадьбы как минимум две недели, то есть, я думаю, с тех пор, как случилась его удача, и он был вынужден сам охранять сокровища. Смит, конечно, мог сам приехать в Норвуд за своими деньгами, но только шестого или седьмого. А в эти дни, опять же со слов слуг, в усадьбе никто не появлялся.
- Так, может, они не успели? Была договоренность о встрече, но ее опередило убийство…
- Иными словами, сэр, вы готовы усомниться в виновности Смита?
- Нет, конечно. Пока у нас есть только Смит, он будет виноват во всем, даже в падении акций Ост-Индской компании [Странный пассаж суперинтенданта, особенно, если учесть, что Ост-Индская компания была ликвидирована в 1874 году, то есть за двадцать лет до этого разговора – прим.ред.]. Хорошо, скажу иначе. Мордекай Смит, уверенный, что усадьба с сокровищами через каких-то пару месяцев станет его собственностью, узнает, что Бартоломью разыскал клад. Возможно, действительно случилось все так, как вы говорите - Бартоломью сам известил его, что готов выкупить долговые обязательства. Допустим, Смит собирался аннулировать договор, как и требовал Шолто, и отправиться к нему за своими пятью тысячами. Шестого числа он посетил Паллистера и забрал у того договор, чтобы передать его Шолто в обмен на деньги. Можно не сомневаться, что это была за ночь в его жизни – с шестого на седьмое! Конечно же, он не сомкнул глаз. И вот тут у Смита не выдержали нервы. Он уже сроднился с мыслью, что клад и усадьба принадлежат ему и не смог смириться с тем, что Шолто его обошел. В голове у него постепенно созревает план убийства. Он слишком долго ждал своего часа. Шесть лет, представьте себе, Лестрейд, и осталось-то каких-то два месяца! Удачу Шолто он совершенно искренне воспринял чуть ли не как обман, жульничество, пусть и не со стороны Бартоломью, но со стороны судьбы, которая так жестоко посмеялась над ним. Самое время было вспомнить и про упущенную выгоду, отсутствие процентов, на которую он пошел, только чтобы заманить Шолто. Как сказал Паллистер, это еще тысяч пятнадцать. Очень горько ощущать себя одураченным самой жизнью. Проще назначить виновным конкретного человека. Кто мог ответить за это? Естественно, Шолто.
- Звучит убедительно. Но если Смит переиграл свои планы, и при их встрече вместо расчета совершилось убийство, то у него должен остаться договор. Его экземпляр. Этот Смит, насколько мы его успели понять, и как нам его преподнес его поверенный, тот еще тип. Ограбив братьев, он не погнушался бы еще и отобрать у них Пондишери-Лодж, радуясь собственной ловкости. Но обыск у него ничего не дал. Одно из двух – бумаги или деньги – мы должны были обнаружить.
- В любом случае, согласитесь, инспектор, что теперь Мордекай Смит становится не только главным подозреваемым по делу, но и нашей единственной надеждой. Он, как минимум, осознанно вводил нас в заблуждение, сообщив приметы Смолла, а вернее, просто подтвердив то, что указал еще годом раньше Бартоломью Шолто в своем заявлении в полиции Норвуда. Из-за этой колодки мы могли сколько угодно еще разыскивать на юге злобного калеку с деревянной ногой. Определенно, Смит замешан в этом.
- Тогда, сэр, я вам задам те же вопросы, что и Джонсу. Где остальные сокровища? И как Смит проник к Шолто и отравил его? Нам придется самим ответить на них, потому что подсказок от Смита мы не дождемся. Все одно. Как ни крути, а что-нибудь обязательно не сходится. Поэтому я до сих пор не могу предложить хоть что-нибудь более-менее правдоподобное.
- У Джонса есть версия…
- Я слышал ее, но не знал, что он поделился ею и с вами. Хорошо, что вы называете это всего лишь версией Джонса. Она никуда не годится.
- Возможно, но чего-то же надо держаться. Вы мне обещали, что сегодня вам будет чем раскалывать нашего упрямца. Смита уже доставили сюда. Как только Джонс с Шолто прибудут, приступим. Что у нас еще остается? Сообщник?
- Да. Мы как-то совсем позабыли о Джонатане Смолле. Многие из нас вообще разуверились в его существовании. Но ведь нельзя игнорировать доказанные вещи. Есть заявления Бартоломью Шолто о том, что его жизни угрожает человек под этим именем. Оно также присутствует в бумагах капитана Морстена.
- Но эта чертова деревяшка! На кой дьявол она тогда?! Одноногий и одновременно вместе с ним тот, кто таковым притворяется. Это уже цирк какой-то!
- Ума не приложу, как срастить все это. Мне не нравится, что с поступлением информации ничего толком не проясняется. Ее и так уже предостаточно, а все только еще больше запуталось. Так бывает, когда изначально исходишь из неверных предпосылок. Боюсь, мы где-то очень серьезно заблуждаемся. Причем там, где совершенно уверены, и от чего строятся все наши схемы. И вот результат – новостей гора, а прижать Смита по существу и нечем. Может, Шолто заблуждался, указав эти приметы, или еще что. В одном я не сомневаюсь, у Смита был человек, который все и сделал. Смолл это или кто другой, роли в этом союзе примерно равные. Соответствующей была и дележка сокровищ. Допустим, Смит и был тем самым информатором Смолла, который в нужный момент вызвал его из Лондона. Это объясняет, почему Смолл так быстро оказался в Норвуде в самый удобный момент. Сообщив Смиту о своем намерении отдать долг, Барт Шолто сам подписал себе смертный приговор.
Дверь открылась, и в кабинет просунулась голова Симмондса. Похоже, он уже привык к мысли, что совсем скоро станет инспектором, и потихонечку начал примерять на себя некоторые вольности в поведении, допустимые для него в будущем, но никак не сейчас. Явить одну лишь свою голову, далеко не пустую, конечно, но все же, вместо того, чтобы предстать перед суперинтендантом целиком, это было слишком. Репетиция пользования грядущими привилегиями грозила провалиться. По виду сержанта было ясно, что свою ошибку он уже успел осознать. Поэтому торчащая голова выглядела испуганно и смущенно, и от того, отъятая от упитанного туловища сержанта, смотрелась на фоне стены особенно одиноко, а глаза умоляли не судить слишком строго. Смотрелось это достаточно забавно, но я старался глядеть на Симмондса очень строго, чтобы показать ему своим видом, как нежелательно ему затягивать его явление перед нами в такой позе.
- Мистер Бартнелл. Мистер Лестрейд. Паллистер опознал Смита. Он подтвердил, что это его клиент.
- Что Смит?
- Как и требовалось, сэр, ничего не заметил. Грегсон в отпуске, и его кабинет пустует. Мы отвели Смита туда.
- Хорошо. Пусть остается там же. В следующий раз, войдите, пожалуйста, всем телом, сержант.
- Да, сэр.
Голова исчезла. Бартнелл вновь повернулся ко мне, но тон его как-то непонятно изменился.
- А теперь, Лестрейд, ответьте мне еще на один вопрос. Как продвигается ваша подготовка Симмондса на должность инспектора?
Я насторожился. Неужели случившийся только что эпизод так привлек к себе внимание Бартнелла, что переключил его мысли с гораздо более срочных и важных вопросов?
- Детектив-сержант Симмондс проявляет незаурядные способности.
Следующий вопрос показал, куда клонит суперинтендант.
- Это и есть то, чего вы ждали с ночи?
- Сэр?
- Вы прекрасно меня поняли, инспектор. После вчерашнего допроса Смита вы сказали мне, что ждете Симмондса с новостями. Утром он привез стряпчего, и новостей появилось, хоть отбавляй.
- Да, я отправил Симмондса в Сити разыскивать Паллистера.
- Ваш сержант везде поспел, но не в этом дело. Как вы успели так быстро выйти на солиситора?
Я чувствовал, что Бартнелл ко мне подбирается, но надеялся еще выскользнуть, поэтому попытался изобразить наивное непонимание.
- Но ведь показания миссис Смит…
- Я не хуже вашего знаю про ее показания, а также про вопросы, которые детектив-сержант ей задавал. Фамилия Паллистера прозвучала неслучайно. Симмондс ее к этому вел, я так понимаю, с вашей подачи.
Я понял, что увлекшись допустил просчет и выдал себя. Но было поздно. Деваться было некуда. Я признался суперинтенданту, что мой подопечный уже дважды побывал в Норвуде, и рассказал обо всем, что успел раздобыть Симмондс – про работы на крыше и увольнение слуг, про показания Мэла Эванса и Элизабет Уоллес. В общем, выложил все, что знал.
По ходу моего рассказа лицо суперинтенданта заметно мрачнело. Я боялся остановиться и замолчать, потому что предвидел, какая разразится буря. Но вот все мои запасы иссякли, и мне пришлось умолкнуть. Бартнелл откашлялся, прочищая горло перед речью. Сухой кашель. Его треск показался мне дурным знаком. Так перезаряжают ружье.
- Уж не знаю, инспектор, радоваться ли тому, как вы работаете, или возмущаться. Если б я не затронул эту тему, по сути, в самом конце нашего разговора, вы так бы и держали при себе эту информацию? По какому праву вы считаете возможным для себя самому определять, когда и при каких обстоятельствах доносить до руководства то, что вам стало известно? Вы не частный сыщик, чтобы иметь свободу в таких вопросах. Вам платят жалованье из казны, так что будьте любезны ставить в известность свое начальство и держать его в курсе всего, полностью отчитываясь о проделанной работе, а не «делясь» ее результатами по своему усмотрению. Что ж это получается? На тот момент, когда вы обещали мне ознакомиться с делом, Симмондс уже вовсю мотался в Норвуд и снабжал вас сведениями, а вы помалкивали? Хотели отшвырнуть Джонса? Это возмутительно. Я не вижу пользы в том, чтобы отстранить вас от участия в деле сейчас же, но после его завершения на ваш счет мною будет подан рапорт главному констеблю. Не удивлюсь, если ваше повышение будет поставлено под вопрос. С таким отношением к своим обязанностям рановато вам в старшие инспекторы. Надеюсь, сейчас-то хоть вы ничего не утаили?
Мне пришлось срочно спасать положение, заверяя Бартнелла, что такое мое поведение было вызвано опасением уязвить задетое самолюбие Джонса еще больше и создать тем самым нездоровый дух соперничества и связанную с ним суету, которая лишь повредила бы нормальной работе. Но слова мои не произвели на него никакого впечатления.
- Не думаю, что такое объяснение может хоть кого-нибудь удовлетворить, инспектор. Во всяком случае, не меня. И запомните, Лестрейд, однажды добром это для вас не закончится. А сейчас не будем тратить время на пустые оправдания.
Дверь снова отворилась, и на пороге, свистя одышкой, возник Джонс. Он привез Тадеуша Шолто.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
63. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Симмондсу свезло, или он действует быстрее меня, но мистер Паллистер сидел c нами в кабинете Бартнелла уже тогда, когда кэб Джонса с Тадеушем Шолто еще только подъезжал из Норвуда к окраинам Лондона. Очевидно, по дороге в Ярд солиситор подвергся основательной обработке ловкого сержанта, потому что нам не пришлось убеждать его в необходимости поделиться частной информацией об одном из своих клиентов.
Мистер Паллистер рассказал нам любопытнейшую историю. Шесть лет назад его клиент Мордекай Смит, который ранее оформлял с его помощью сделки со страхованием дома, баркасов и другого имущества, привел к нему Бартоломью Шолто . Молодого джентльмена мистер Паллистер увидел тогда впервые. Смит выложил перед поверенным несколько долговых расписок майора Шолто и сказал, что по соглашению с Шолто-младшим и при его свидетельстве он желает аннулировать обязательства майора по этим бумагам и составить новый документ. В нем прописывалась сумма долга и срок его погашения. Срок истекал в декабре этого года.
- Каковы долги майора по этим распискам?
- Пять тысяч фунтов. Эта сумма и перекочевала в договор. Но интересно другое. Она не зависела от времени и не менялась вплоть до последнего дня срока.
- То есть вы хотите сказать, на нее не начислялись проценты?
- Совершенно верно. Все шесть лет.
- Иными словами, если бы Бартоломью Шолто пожелал исполнить обязательства по этому договору, допустим, в нынешнем октябре, то есть за два месяца до истечения срока…
- Хоть за день или за час. Он все равно заплатил бы лишь пять тысяч. И не шиллингом больше.
- И это предложение прозвучало от Смита? Но это же явная невыгода, зачем терять такие деньги? Вы не пытались вразумить вашего клиента, что он таким образом грабит самого себя?
- Подождите, вы не дослушали. Тут еще хорошо бы разобраться, кто кого грабил. Мистер Смит, поверьте мне, совсем не тот человек, которому свойственна благотворительность. В случае, если бы Бартоломью Шолто не выполнил условие договора в срок, его имение в Норвуде переходило в собственность мистера Смита. Пять тысяч, конечно, деньги приличные, но за такие суммы не отбирают поместья. Ну, и как вы теперь оцените эту сделку?
- А какова по вашим оценкам стоимость Пондишери-Лодж?
- Она незначительно изменилась за это время и сейчас, в общем-то, такая же как и шесть лет назад, и составляет что-то около пятидесяти тысяч.
- В десять раз!
- Вот именно. Долг мизерен по сравнению с таким кушем. Так что это грабеж. Средь бела дня и у меня в конторе! Я был изумлен и в чем-то даже разгневан. Поведение мистера Смита в финансовых делах очень уж напоминало замашки ростовщика.
Я не смог сдержать улыбки. Солиситор назвал так Пондишери-Лодж, даже не догадываясь, что спрятано на его территории. Тадеуш Шолто при встрече с мисс Морстен и Холмсом оценил клад в пятьсот тысяч фунтов. Куш был не в десять, а в сто раз больше! Но мистер Паллистер еще не закончил.
- Было еще одно условие. За весь этот срок мистер Шолто не имел права продать, передать или подарить Пондишери-Лодж никому, кроме Мордекая Смита.
- Ясно. Смит не скрываясь нацелился на усадьбу.
- Абсолютно так.
- Скажите, мистер Паллистер, из вашей практики, каковы обычно проценты по таким долгам за такой срок?
- Шесть лет – время, конечно, немалое, но в любом случае обычно долги прирастают в три-четыре, ну, максимум, в пять раз, но никак не в десять. Не подпиши Шолто этот договор, Смит никогда бы не заполучил Пондишери-Лодж. В крайнем случае, если б дошло до самого печального, усадьба пошла бы с молотка, но Смит не смог бы выкупить ее. К нему лишь вернулись бы его деньги.
- Похоже, этот ваш мистер Смит совсем не прост.
- Далеко не прост. Для меня загадка, как и во что он втянул майора Шолто. Это их дела, но поверьте моему нюху, тут дело нечистое. Внешний вид его обманчив. Это весьма хитрый человек. С недавних пор до меня стали доходить слухи, что он промышляет контрабандой. Ручаюсь, у него есть вторая, темная сторона жизни. Понятное дело, меня он посвящает только в те дела, где все законно. Так что тут вам, господа, я ничем не смогу помочь.
- Но откуда у него была уверенность, что Бартоломью Шолто никак не выкрутиться из его сетей?
- Рискну предположить, что он был хорошо осведомлен о делах мистера Шолто, и знал, что тому не раздобыть таких денег. Пять тысяч, конечно, не пятьдесят, но все-таки тоже деньги серьезные. Поэтому наоборот сочувствие у меня вызвал мистер Шолто. Мне хотелось отговорить его от такой явной ловушки, но он подтвердил свое согласие заключить договор тут же. Свой экземпляр он забрал с собой, а договор мистера Смита остался храниться у меня.
- Что-нибудь за эти шесть лет еще происходило?
- Я наводил справки, чтобы узнать, как обстоят дела у мистера Шолто. И убедился, что Смит не прогадал. Средств у хозяина Пондишери-Лодж хватало только, чтобы поддерживать имение и содержать слуг. До последних дней не было видно, откуда бы для мистера Шолто повеяло надеждой. Но внезапно шестого числа, когда до конца срока оставалось чуть более двух месяцев, произошло странное.
- Шестого октября?
- Да. В этот день мистер Смит явился ко мне и забрал свой экземпляр договора.
- Как он объяснил свое решение?
- Никак. Просто пожелал, чтобы тот хранился у него. Это, конечно, отговорка. Но и его право, так что с тех пор я ничего не знаю ни о мистере Смите, так как больше не видел его, ни о судьбе его соглашения с мистером Шолто.
- Мистер Паллистер, эта дата исключительно важна для нас. Вы как-то можете подтвердить сей факт?
- Конечно. Забирая договор, мистер Смит расписался в моей книге, где я регистрирую весь свой оборот документов. Я захватил ее с собой.
Прекрасно! Некоторое время мы молча пялились на незамысловатую закорючку Смита. Ее вид нам ни о чем не говорил, но это уже было не важно. Слова юриста служили надежным основанием для того удовлетворения, что мы сейчас испытывали. Шестого октября, то есть за день до трагедии в Норвуде Мордекаю Смиту зачем-то понадобился его экземпляр договора с Бартоломью Шолто.
И тут я вспомнил о Тадеуше.
- Мистер Паллистер, а вам известно, что у Бартоломью Шолто есть брат-близнец?
- Тадеуш Шолто? Да, меня уведомил об этом Бартоломью в тот же день, когда они со Смитом явились ко мне. Вас интересует, как он мог без ведома брата единолично распоряжаться судьбой имения? Я тоже задал такой вопрос, но мистер Шолто меня успокоил. Он сказал, что его брат передал ему свои права вести финансовые дела их семьи, доверяя ему в этом больше чем себе. Мистер Шолто назвал мне имя юриста, мистера Стэнджерсона, который ведал этими вопросами еще у их отца, майора Шолто. Я связался с ним, и он подтвердил, что действительно Тадеуш Шолто оформил официально право его брата вести дела от их общего имени с условием раздела всех прибылей и прочей выгоды в равных долях. Соответственно, и риски убытков, связанные с решениями и действиями Бартоломью Шолто, они несли поровну. Исключение составлял только дом Тадеуша Шолто где-то на юге Лондона и незначительная сумма его годового содержания. Их не включили в документ, хранящийся у мистера Стэнджерсона, так что этим имуществом Тадеуш Шолто не рискует. Это его собственность при любом раскладе.
- Получается, со смертью Бартоломью Шолто ничего принципиального, имеющего отношение к предмету договора, не произошло?
- Точно. Тадеуш Шолто наследует Пондишери-Лодж, но договор остается в силе. И если к десятому декабря, то есть через пятьдесят четыре дня, он не погасит долг, то потеряет имение.
- Но он хотя бы знает об этом договоре? Право Бартоломью распоряжаться, наверное, подразумевает и ответственность перед тем, кто его этим правом наделил? Поставил ли он в известность брата о том, какую рискованную игру затеял? Тадеуш мог и воспротивиться, посчитав, что это уже чересчур.
- Интересный вопрос, господа, но, к сожалению, помочь вам здесь я не смогу. Я никогда не видел мистера Тадеуша и ничего не могу знать о его отношениях с братом. Пока был жив мистер Бартоломью, меня это не интересовало. Ведь Тадеуш сам так решил, и там все законно. Но когда разнеслась весть об этом ужасном убийстве, он почти сразу был арестован, и у меня не было никакой возможности связаться с ним.
- У вас есть такая возможность. Мистер Шолто уже несколько дней, как отпущен из под стражи, и скоро прибудет сюда для дачи показаний, касательно новых обстоятельств, появившихся в этом деле. Вам хотелось бы его увидеть?
- Было бы любопытно. Но если выяснится, что его покойный брат не сообщил ему о своей сделке с мистером Смитом, то это в высшей степени непорядочно. И я не позавидую мистеру Тадеушу. Осталось совсем мало времени, чтобы еще что-то можно было изменить.
- А этот мистер Стэнджерсон…
- Его адрес? Он держит офис в Сити неподалеку от моего, а проживает в Кенсингтоне. Сейчас напишу.
- Ну, что ж, мистер Паллистер, благодарим вас за помощь и просим пока еще побыть у нас в Ярде. Сейчас приведут Смита. Вам надо будет опознать его среди людей, которых вам предъявят.
- Сэр, - обратился я к Бартнеллу, - надо бы, чтобы мистер Паллистер предварительно глянул на Смита так, чтобы тот его не увидел. Иначе Смит все поймет, и у него будет время придумать что-нибудь перед допросом. Затем уже при нем устроим опознание по всей форме.
- Получится, Симмондс?
- Да, сэр.
Сержант с поверенным вышли.
- Уф! Голова кругом! – не удержался от восклицания суперинтендант, для которого прорвавшийся поток сногсшибательных новостей явился полной неожиданностью, - Так что ж мы имеем в итоге?
Я хоть и был готов к сюрпризам, но все ж таки поверенный Смита превзошел и мои ожидания. Действительно, требовалось перевести дух и хорошенько поразмыслить над услышанным только что. Направление обсуждению задал Бартнелл.
- Итак, Лестрейд, ваше мнение. Что еще за дурацкое состязание затеяли эти двое? Если б эту историю не рассказал нам стряпчий, я бы никогда в жизни не поверил в такую нелепейшую фантазию.
- Ясно одно. Смит любой ценой пытался заполучить Пондишери-Лодж. Отсутствие процентов – тот крючок, на который по его расчету должен был клюнуть Бартоломью. Только на таких условиях, оставив ему надежду выплатить эти пять тысяч, можно было уговорить его подписать такой договор. Это ловушка, но Шолто имел здесь свои шанс – найти клад. Он поставил на него и тем рисковал. Смит тоже рисковал. Шесть лет, которые он выделил Шолто – срок немалый.
- Получается, Шолто справился, раз нашел клад? Будь он жив…
- Получается, нет, поскольку он мертв. И сокровища возвращены пока не полностью. Хотя даже из того, что изъято у Смита, после того, как половина этого будет отдана мисс Морстен, Тадеушу Шолто легко удастся возвратить кредитору эти несчастные пять тысяч фунтов.
Бог мой, чтобы к такой сумме мне пришлось присовокупить столь уничижительный эпитет! Но, что делать, по сравнению со стоимостью клада эти пять тысяч действительно лишь пыль, пустое место.
- Но зачем так сложно? Зачем понадобилось составлять этот документ? Почему Смит не мог предъявить расписки майора для взыскания долга?
- Этот вопрос лучше бы задать мистеру Паллистеру, но раз уж он уже ушел, рискну ответить за него. Сумма долга от стоимости имения составляет незначительную часть, поэтому для его погашения не требовалось продавать усадьбу. Обременение было бы наложено лишь на часть имущества. Смит же жаждал получить Пондишери-Лодж целиком, и мы знаем, почему. Даже если б Бартоломью решился продать имение, Смит просто был не в состоянии его купить. Помимо этих странных бумаг, наверняка полученных от майора в результате каких-то темных делишек, у него за душой так же немного, как и в ней самой. Но какая получилась у них игра! Условия договора так нахальны, что не оставляли для Бартоломью Шолто никаких сомнений – Смит прознал про его розыски сокровищ и желает отобрать у него это увлекательное занятие. Смит бросил ему вызов – или ты, или я. И Шолто принял его. Получилась своеобразная дуэль с правом у Шолто на первый выстрел, Целиться можно было долго, очень долго, но вот промахнуться - никак нельзя!
- Ладно, здесь, кажется, все ясно, и я согласен с вашими выводами. А теперь самое интересное. Зачем Смиту за день до убийства понадобилось забрать договор у поверенного, который в любом случае лучше и грамотнее защищал бы его интересы чем он сам? Тем более, что права на усадьбу он может предъявить не со смертью Бартоломью, а только в декабре после истечения срока договора.
- Я вижу только одно объяснение этому. Договор был изъят для того, чтобы его уничтожить. Допустим, Барт Шолто, обнаружив, наконец-то, ларец, пожелал погасить долг и известил об этом Смита. Правильнее, конечно, было бы аннулировать договор в присутствии стряпчего, но Паллистера почему-то решили обойти и просто уничтожить оба экземпляра. Пусть так, это тоже сгодится. Теперь, когда все больше фактов указывает нам на то, что Бартоломью нашел клад не седьмого числа, когда сообщил об этом Тадеушу, а как минимум за две недели до этого, уже не установить в точности, когда и как мог хозяин Пондишери-Лодж поставить в известность Смита о своей готовности рассчитаться с ним. Это могла быть и встреча, и письмо. Не важно. Загадка в другом. Когда мог состояться этот расчет, при котором Шолто погасил долг? Слуги Шолто с уверенностью утверждают, что их хозяин не покидал пределов усадьбы как минимум две недели, то есть, я думаю, с тех пор, как случилась его удача, и он был вынужден сам охранять сокровища. Смит, конечно, мог сам приехать в Норвуд за своими деньгами, но только шестого или седьмого. А в эти дни, опять же со слов слуг, в усадьбе никто не появлялся.
- Так, может, они не успели? Была договоренность о встрече, но ее опередило убийство…
- Иными словами, сэр, вы готовы усомниться в виновности Смита?
- Нет, конечно. Пока у нас есть только Смит, он будет виноват во всем, даже в падении акций Ост-Индской компании [Странный пассаж суперинтенданта, особенно, если учесть, что Ост-Индская компания была ликвидирована в 1874 году, то есть за двадцать лет до этого разговора – прим.ред.]. Хорошо, скажу иначе. Мордекай Смит, уверенный, что усадьба с сокровищами через каких-то пару месяцев станет его собственностью, узнает, что Бартоломью разыскал клад. Возможно, действительно случилось все так, как вы говорите - Бартоломью сам известил его, что готов выкупить долговые обязательства. Допустим, Смит собирался аннулировать договор, как и требовал Шолто, и отправиться к нему за своими пятью тысячами. Шестого числа он посетил Паллистера и забрал у того договор, чтобы передать его Шолто в обмен на деньги. Можно не сомневаться, что это была за ночь в его жизни – с шестого на седьмое! Конечно же, он не сомкнул глаз. И вот тут у Смита не выдержали нервы. Он уже сроднился с мыслью, что клад и усадьба принадлежат ему и не смог смириться с тем, что Шолто его обошел. В голове у него постепенно созревает план убийства. Он слишком долго ждал своего часа. Шесть лет, представьте себе, Лестрейд, и осталось-то каких-то два месяца! Удачу Шолто он совершенно искренне воспринял чуть ли не как обман, жульничество, пусть и не со стороны Бартоломью, но со стороны судьбы, которая так жестоко посмеялась над ним. Самое время было вспомнить и про упущенную выгоду, отсутствие процентов, на которую он пошел, только чтобы заманить Шолто. Как сказал Паллистер, это еще тысяч пятнадцать. Очень горько ощущать себя одураченным самой жизнью. Проще назначить виновным конкретного человека. Кто мог ответить за это? Естественно, Шолто.
- Звучит убедительно. Но если Смит переиграл свои планы, и при их встрече вместо расчета совершилось убийство, то у него должен остаться договор. Его экземпляр. Этот Смит, насколько мы его успели понять, и как нам его преподнес его поверенный, тот еще тип. Ограбив братьев, он не погнушался бы еще и отобрать у них Пондишери-Лодж, радуясь собственной ловкости. Но обыск у него ничего не дал. Одно из двух – бумаги или деньги – мы должны были обнаружить.
- В любом случае, согласитесь, инспектор, что теперь Мордекай Смит становится не только главным подозреваемым по делу, но и нашей единственной надеждой. Он, как минимум, осознанно вводил нас в заблуждение, сообщив приметы Смолла, а вернее, просто подтвердив то, что указал еще годом раньше Бартоломью Шолто в своем заявлении в полиции Норвуда. Из-за этой колодки мы могли сколько угодно еще разыскивать на юге злобного калеку с деревянной ногой. Определенно, Смит замешан в этом.
- Тогда, сэр, я вам задам те же вопросы, что и Джонсу. Где остальные сокровища? И как Смит проник к Шолто и отравил его? Нам придется самим ответить на них, потому что подсказок от Смита мы не дождемся. Все одно. Как ни крути, а что-нибудь обязательно не сходится. Поэтому я до сих пор не могу предложить хоть что-нибудь более-менее правдоподобное.
- У Джонса есть версия…
- Я слышал ее, но не знал, что он поделился ею и с вами. Хорошо, что вы называете это всего лишь версией Джонса. Она никуда не годится.
- Возможно, но чего-то же надо держаться. Вы мне обещали, что сегодня вам будет чем раскалывать нашего упрямца. Смита уже доставили сюда. Как только Джонс с Шолто прибудут, приступим. Что у нас еще остается? Сообщник?
- Да. Мы как-то совсем позабыли о Джонатане Смолле. Многие из нас вообще разуверились в его существовании. Но ведь нельзя игнорировать доказанные вещи. Есть заявления Бартоломью Шолто о том, что его жизни угрожает человек под этим именем. Оно также присутствует в бумагах капитана Морстена.
- Но эта чертова деревяшка! На кой дьявол она тогда?! Одноногий и одновременно вместе с ним тот, кто таковым притворяется. Это уже цирк какой-то!
- Ума не приложу, как срастить все это. Мне не нравится, что с поступлением информации ничего толком не проясняется. Ее и так уже предостаточно, а все только еще больше запуталось. Так бывает, когда изначально исходишь из неверных предпосылок. Боюсь, мы где-то очень серьезно заблуждаемся. Причем там, где совершенно уверены, и от чего строятся все наши схемы. И вот результат – новостей гора, а прижать Смита по существу и нечем. Может, Шолто заблуждался, указав эти приметы, или еще что. В одном я не сомневаюсь, у Смита был человек, который все и сделал. Смолл это или кто другой, роли в этом союзе примерно равные. Соответствующей была и дележка сокровищ. Допустим, Смит и был тем самым информатором Смолла, который в нужный момент вызвал его из Лондона. Это объясняет, почему Смолл так быстро оказался в Норвуде в самый удобный момент. Сообщив Смиту о своем намерении отдать долг, Барт Шолто сам подписал себе смертный приговор.
Дверь открылась, и в кабинет просунулась голова Симмондса. Похоже, он уже привык к мысли, что совсем скоро станет инспектором, и потихонечку начал примерять на себя некоторые вольности в поведении, допустимые для него в будущем, но никак не сейчас. Явить одну лишь свою голову, далеко не пустую, конечно, но все же, вместо того, чтобы предстать перед суперинтендантом целиком, это было слишком. Репетиция пользования грядущими привилегиями грозила провалиться. По виду сержанта было ясно, что свою ошибку он уже успел осознать. Поэтому торчащая голова выглядела испуганно и смущенно, и от того, отъятая от упитанного туловища сержанта, смотрелась на фоне стены особенно одиноко, а глаза умоляли не судить слишком строго. Смотрелось это достаточно забавно, но я старался глядеть на Симмондса очень строго, чтобы показать ему своим видом, как нежелательно ему затягивать его явление перед нами в такой позе.
- Мистер Бартнелл. Мистер Лестрейд. Паллистер опознал Смита. Он подтвердил, что это его клиент.
- Что Смит?
- Как и требовалось, сэр, ничего не заметил. Грегсон в отпуске, и его кабинет пустует. Мы отвели Смита туда.
- Хорошо. Пусть остается там же. В следующий раз, войдите, пожалуйста, всем телом, сержант.
- Да, сэр.
Голова исчезла. Бартнелл вновь повернулся ко мне, но тон его как-то непонятно изменился.
- А теперь, Лестрейд, ответьте мне еще на один вопрос. Как продвигается ваша подготовка Симмондса на должность инспектора?
Я насторожился. Неужели случившийся только что эпизод так привлек к себе внимание Бартнелла, что переключил его мысли с гораздо более срочных и важных вопросов?
- Детектив-сержант Симмондс проявляет незаурядные способности.
Следующий вопрос показал, куда клонит суперинтендант.
- Это и есть то, чего вы ждали с ночи?
- Сэр?
- Вы прекрасно меня поняли, инспектор. После вчерашнего допроса Смита вы сказали мне, что ждете Симмондса с новостями. Утром он привез стряпчего, и новостей появилось, хоть отбавляй.
- Да, я отправил Симмондса в Сити разыскивать Паллистера.
- Ваш сержант везде поспел, но не в этом дело. Как вы успели так быстро выйти на солиситора?
Я чувствовал, что Бартнелл ко мне подбирается, но надеялся еще выскользнуть, поэтому попытался изобразить наивное непонимание.
- Но ведь показания миссис Смит…
- Я не хуже вашего знаю про ее показания, а также про вопросы, которые детектив-сержант ей задавал. Фамилия Паллистера прозвучала неслучайно. Симмондс ее к этому вел, я так понимаю, с вашей подачи.
Я понял, что увлекшись допустил просчет и выдал себя. Но было поздно. Деваться было некуда. Я признался суперинтенданту, что мой подопечный уже дважды побывал в Норвуде, и рассказал обо всем, что успел раздобыть Симмондс – про работы на крыше и увольнение слуг, про показания Мэла Эванса и Элизабет Уоллес. В общем, выложил все, что знал.
По ходу моего рассказа лицо суперинтенданта заметно мрачнело. Я боялся остановиться и замолчать, потому что предвидел, какая разразится буря. Но вот все мои запасы иссякли, и мне пришлось умолкнуть. Бартнелл откашлялся, прочищая горло перед речью. Сухой кашель. Его треск показался мне дурным знаком. Так перезаряжают ружье.
- Уж не знаю, инспектор, радоваться ли тому, как вы работаете, или возмущаться. Если б я не затронул эту тему, по сути, в самом конце нашего разговора, вы так бы и держали при себе эту информацию? По какому праву вы считаете возможным для себя самому определять, когда и при каких обстоятельствах доносить до руководства то, что вам стало известно? Вы не частный сыщик, чтобы иметь свободу в таких вопросах. Вам платят жалованье из казны, так что будьте любезны ставить в известность свое начальство и держать его в курсе всего, полностью отчитываясь о проделанной работе, а не «делясь» ее результатами по своему усмотрению. Что ж это получается? На тот момент, когда вы обещали мне ознакомиться с делом, Симмондс уже вовсю мотался в Норвуд и снабжал вас сведениями, а вы помалкивали? Хотели отшвырнуть Джонса? Это возмутительно. Я не вижу пользы в том, чтобы отстранить вас от участия в деле сейчас же, но после его завершения на ваш счет мною будет подан рапорт главному констеблю. Не удивлюсь, если ваше повышение будет поставлено под вопрос. С таким отношением к своим обязанностям рановато вам в старшие инспекторы. Надеюсь, сейчас-то хоть вы ничего не утаили?
Мне пришлось срочно спасать положение, заверяя Бартнелла, что такое мое поведение было вызвано опасением уязвить задетое самолюбие Джонса еще больше и создать тем самым нездоровый дух соперничества и связанную с ним суету, которая лишь повредила бы нормальной работе. Но слова мои не произвели на него никакого впечатления.
- Не думаю, что такое объяснение может хоть кого-нибудь удовлетворить, инспектор. Во всяком случае, не меня. И запомните, Лестрейд, однажды добром это для вас не закончится. А сейчас не будем тратить время на пустые оправдания.
Дверь снова отворилась, и на пороге, свистя одышкой, возник Джонс. Он привез Тадеуша Шолто.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
64. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Где он?
- Тут. За дверью.
- Прекрасно, - Бартнелл потихоньку вновь обрел уверенность и хорошее расположение духа, - Господа, с чего начнем, как считаете?
- Предлагаю показать Шолто ларец, но к Смиту пока его не водить. У нас уже кое-что есть. Показания Паллистера и Уоллес. Если Шолто докажет, что ларец тот самый, то головной боли Смиту еще прибавится. Ему придется сочинять новую версию. Нужно посмотреть, какое это на него произведет впечатление. Иначе выложим все козыри сразу и снова упремся в стену.
- Поддерживаю, - опыт вчерашней ночи привил Бартнеллу мысль об осторожности, - Заводите Шолто, Джонс.
Вид Тадеуша Шолто мне сразу не понравился. Что-то насторожившееся, отчего насторожился и я, но причины не понимал. Может, его так перепугал прошлый арест?
- Добрый день, мистер Шолто. Наверное, инспектор Джонс по пути из Норвуда уже ввел вас в курс дела?
Шолто как-то странно замер в дверях, словно опасаясь, что его снова арестуют, и Бартнеллу пришлось, выражая тоном предельно возможное дружелюбие, вежливо взять под локоть и проводить нового хозяина Пондишери-Лодж к столу, где уже стоял накрытый тканью злополучный сундучок.
- Здравствуйте, господа. Инспектор рассказал мне в двух словах, что преступник пойман, и сокровища найдены.
Тадеуш Шолто сильно взволнован. Если не опаску, то, по крайней мере, его волнение объяснить нетрудно. Тут и сногсшибательные новости – вернулось целое состояние!- и недавние его злоключения в тюрьме, и смерть брата. Легкий и беззаботный по рассказам всех, кто его знает, он теперь выглядит совершенно иначе. Чувствуется, что он сильно потрясен всеми свалившимися на него бедами, и как человек слабый будет еще очень долго приходить в себя. Бартнелл тоже это видит, смотрит на него с тревогой и участием и вообще обращается с ним как с человеком, перенесшим тяжелую болезнь.
- Прежде, чем вам будет предъявлен ларец для опознания, можете ли вы указать что-нибудь в нем самом или в его содержимом, что подтвердило бы его принадлежность вам?
- Ну и вопрос, признаться… Не ожидал, что недостаточно будет найти сокровища, хоть это и представлялось мне невыполнимой задачей. Я уже готов был отблагодарить вас со всей сердечностью, а тут, оказывается, мне еще необходимо что-то доказывать. Господа, я разочарован.
- Ничего не поделаешь, мистер Шолто. Смит уперся и стоит на своем. Дескать, нашел ларец, и знать ничего не хочу. Понятно, что он лжет. Но ведь и про кражу из вашей усадьбы мы знаем только с ваших слов. Если б имелись еще чьи-то свидетельства находки вашего брата, было бы проще. А так ваша с Бартоломью секретность обернулась в известном смысле против вас. Помните, вы же сами предупреждали мисс Морстен, чтобы сопровождающие ее люди не имели отношения к полиции. Но случилась беда, и теперь уже без нас никак не обойтись. Поэтому и проводится это опознание.
- Хорошо, господа, я попробую. Но учтите, я провел возле сокровищ совсем не так много времени. Письмо от брата пришло седьмого во второй половине дня, и я приехал к нему уже вечером. В комнате уже было сумрачно, свет Бартоломью не зажег. Да и вся та фантастическая роскошь, что была внутри, сами понимаете, отвлекла на себя все внимание. Я запомнил только, что замок ларца был выполнен в форме головы какого-то зверя, вроде бы тигра. Могу также описать некоторые крупные изделия, вроде золотой курительной трубки. Она выполнена в виде слоновьей фигурки. Очень оригинальная вещица. И мундштуком служит хобот.
- Неизвестно, там ли она еще. Ларец не полон. Кстати, а при вас…
- Он был полон до краев. До самых краев.
- Значит, пока что найдена только половина. Ну, что ж. Вполне достаточно для начала. Теперь мы вам его покажем.
Словами «достаточно для начала» Бартнелл хотел сказать, что Тадеуш Шолто доказал нам свое прямое отношение к сундучку, но после фразы о том, что найдена только половина сокровищ, его высказывание прозвучало несколько легкомысленно, и Тадеуш довольно растерянно взглянул на суперинтенданта.
Бартнелл аккуратно снял ткань с сундучка. Действительно, замок ларца выполнен в форме головы тигра. Я ведь уже имел с ним дело в каюте «Авроры», но там недоставало света, и меня тогда больше заботило совсем другое.
- Да, это безусловно он. Спутать такую работу ни с чем невозможно. Вряд ли в Лондоне можно найти еще что-то подобное.
Тадеуш заметно оживился. Он открыл крышку сундучка и стал перебирать его содержимое. Кто знает, какие мысли пронеслись бы в моей голове, наблюдай я за таким занятием в иной обстановке. Звон и сияние. И чужие руки, погруженные в это. Чужие для всякого, кто хоть в мечтах мог позволить себе считать сокровища своими. А я мог. Но сейчас меня интересовал только Тадеуш Шолто.
- Вот она, эта трубка, - Тадеуш торжествующе протянул в нашу сторону руку, держа в ней диковинную вещицу, - Можно ли теперь, господа, считать, что я прошел вашу проверку?
- Да, конечно.
- Значит, я могу его забрать?
- К сожалению, не сейчас. Пока идет расследование, ларец вместе со всем, что там находится, является важной уликой. Но я вас уверяю, содержимое прошло опись. Все предметы до единого в ней перечислены, и после того, как все закончится, вам и мисс Морстен будет все возвращено. И, надеюсь, значительно больше, чем вы видите сейчас. Мы намерены найти и оставшуюся половину.
Тадеуш огорчился, но не очень сильно.
- Хорошо, господа. Значит, на сегодня все, и я могу идти?
- Еще одно дело, мистер Шолто. Прошу вас немного подождать здесь, - Бартнелл кивнул мне и Джонсу, - Ну, что, пойдем взглянем на Смита.
Мы отправились в кабинет Грегсона, расположенный в противоположном конце коридора. После истории с Адэром Тобби не стал подымать шум, но с тех пор всячески сторонится меня. Можно сказать, нашим приятельским отношениям наступил конец. Несколько раз я пытался как ни в чем не бывало начать разговор какой-нибудь шуткой, но Тобби отвечал скупо и с холодом. Я популярен и довольно уважаем в Ярде, а за его пределами являюсь самым известным в обществе полицейским. Но с тех пор, как Грегсон отвернулся, у меня не осталось никого, кто мог бы хоть немного подойти на роль не то что друга, а хотя бы хорошего знакомого. Мне не раз выражали восхищение, но со мною никогда никто не делился подробностями своей жизни. Ни разу я не слышал про чьи-нибудь планы на отпуск, болезнь жены, смешные проделки любимого пса и тому подобное. Никто не стремится со мной сблизиться, зато слухи о моем высокомерии не раз достигали моих ушей. Видно, ничего уже не изменишь. Всю жизнь мне быть одиночкой. Когда-то мне нравилось жить именно так, и я сознательно делал все, чтобы соблюсти необходимую дистанцию для свободного дыхания моей обособленности. Так ревностно печется о неприкосновенности своих границ маленькое гордое государство. Но от всего однажды наступает усталость. Даже от свободы. Такой моей свободы, исполненной одиночества.
Несмотря на то, что окно кабинета зарешечено, Смита все-таки побоялись оставить там одного. Двое дюжих констеблей составили ему общество и отперли нам дверь.
- Добрый день, Смит. Ничего не надумали после ночи? Может, порадуете нас чем-нибудь новеньким?
- Ночью я спал, господа.
- Рад за вас. А вот мы глаз не сомкнули. И нам есть, чем вас занять. Давайте-ка вернемся к вашим вчерашним показаниям. Слава Богу, они совсем кратки, и много перечислять не придется.
- Если вам так хочется, давайте.
- Итак, ларец вы обнаружили случайно вчера в первой половине дня на берегу неподалеку от Ричмонда.
- Точно так, сэр. Вот, думаю, повезло-то как. А выходит, что наоборот, теперь же честного человека норовят в петлю загнать. Вот и скажите мне, есть ли на свете справедливость.
- То есть при необходимости сможете и место показать?
- Конечно, смогу, - естественно за ночь Смит благополучно разобрался для себя с «местом», куда отвезет нас, и где торжественно, клянясь всеми святыми, ткнет пальцем в первый мало-мальски подходящий куст. Определить, причаливала там «Аврора» или нет, будет невозможно, да и какое теперь это имело значение.
- Спасибо вам за похвальную готовность во всем помогать следствию, но теперь этого не требуется, и вам сейчас будут заданы другие вопросы. Владелец сундучка установлен. Как и предполагалось, это Тадеуш Шолто.
Подчеркнуто вежливая манера Бартнелла вести допрос, которой он, как ему кажется, издевательски уничтожает подозреваемого, на такие грубо сколоченные натуры как Смит не производит никакого эффекта. Тот даже бровью не повел. Свидетельство Шолто насчет ларца напрашивалось еще вчера, и это Смит тоже успел обдумать. Но здесь у него нет выхода. Придется уступить, правда, не без боя. Смит начинает поддаваться эмоциям. Равнодушие, с которым он нас встретил, где оно сейчас?
- Да почему вы вообще решили, что это те самые сокровища?
- Мистер Шолто только что представил неоспоримые доказательства. Смит, отпираться бессмысленно, да теперь и вредно для вас.
- Владелец! Какой к дьяволу… Я такой же владелец, как и он. Неизвестно, какими правдами его отец вывез все это с Востока.
- Не многовато ли вам, постороннему человеку, известно о семье Шолто?
- Да об этом писали все газеты! За что мне жалеть этих Шолто?! Я взял то, что нашел сам, значит, это мое.
- Но вы указали приметы Смолла. Вы и сейчас настаиваете на них? Прекрасно, одноногий человек на деревянной ноге. Да будет вам известно, что деревянная колодка – та самая, что обнаружена на вашем катере – оставляет в точности те самые отпечатки, что найдены в Пондишери-Лодж сразу после убийства. Объясните тогда, как она оказалась у вас? Теперь вы – главный и единственный подозреваемый, а история о человеке с протезом никому не интересна. Объяснение ей найдено.
Пока что Бартнелл осторожничает и по большей части повторяет вчерашние вопросы. Но Смит уже выглядит иначе, потому что осознал, как незавидно его положение. Подходит время основных аргументов.
- Да как я мог прознать про эти сокровища?! Откуда мне знать этих Шолто?! Как бы я вообще оказался в этой чертовой усадьбе?! Что мне делать в Норвуде?! Спросите кого угодно, все вам скажут, что Мордекай Смит всю жизнь на Темзе, и больше его ничего не интересует.
- Это не совсем так, Смит. Есть свидетель, который видел вас в Пондишери-Лодж.
- Ваш свидетель может ошибаться.
- Наш свидетель уже выразил готовность подтвердить свои показания под присягой. Сегодня же он будет доставлен сюда для проведения опознания.
- И кто это, если не секрет?
- Не секрет, Смит. Это экономка Шолто.
- А что это докажет? Что я черт те когда может быть случайно заехал в Норвуд? Пусть так, господа, всего мне не упомнить. Может, я и остановился спросить дорогу, да радушный хозяин пригласил меня в дом отведать стаканчик виски.
- Вы побывали там не единожды.
- Допустим. Значит, я оценил тамошнее гостеприимство и свежий воздух Норвуда. Или ваш свидетель утверждает, что мы говорили про сокровища? Что-то вы мне про это не сказали. Или нечего сказать? Даже если бы ваш Шолто имел глупость проговориться мне про такое, откуда мне знать через несколько лет, что именно в эти дни он нашел клад? Как вы себе это представляете?
- Кстати, даты ваших посещений Пондишери-Лодж я вам не назвал. Откуда вам известно, что это было несколько лет назад?
Смит задохнулся, но опомнился быстро.
- Я вспомнил. Благодаря вам я вспомнил, что когда-то давно и вправду ездил в Норвуд. Как вам такое объяснение?
Пора было добивать его. Я вмешался.
- Вы спросили, Смит, как вы могли узнать о том, что Бартоломью Шолто нашел клад. Я отвечу. Шолто сообщил вам, что собирается отдать долг. Пять тысяч фунтов. Для этого вы забрали договор у своего поверенного, мистера Паллистера. Это, кстати, было вашей ошибкой. Надо вам было сразу решить – честно исполнить условие договора и забрать причитающуюся сумму или убить и ограбить. И тогда не светиться со своим визитом к поверенному. А вы стали метаться, и в итоге решились на убийство. Оставь вы договор у стряпчего, могли бы ссылаться на незнание. Но вы слишком разволновались, наверное, представляли себя уже хозяином Пондишери-Лодж. Условия договора нам известны. Из них только глупец не поймет, что о сокровищах вам было известно. Ваш поверенный, кстати, здесь. Пригласить его, чтобы он подтвердил мои слова?
Это был удар, после которого не подымаются. Еще по ходу своей речи я следил за лицом Смита и видел, как оно то ли исчезало, то ли распадалось. Это было странное впечатление. Человек как бы терял черты, а с ними и отчетливость своего образа. Мой последний вопрос он уже не слышал. Сколько времени ему нужно, чтобы преодолеть шок? Мы ждали. Прошло несколько минут. Наш подопечный начал оживать, и по лицу его стало заметно, что он прикидывает, какие позиции можно оставить с наименьшим ущербом для себя. Этот Мордекай Смит действительно вопреки своей внешности совсем непрост, как и предупреждал нас Паллистер. И он далеко не сломлен, а лишь готовит организованное отступление. Наконец, тишина прервалась.
- Ладно, господа. Скрывать дальше, похоже, и в самом деле нет смысла. Я ни в чем не виноват. Но выходит все так, что выгляжу я чуть ли не убийцей. А все из-за того, что доверился плохому человеку. Но кто ж мог знать, что он таков?! – Смит зарычал в гневе, в который, кажется, и сам уже верил, - Господа, я вынужден признаться, что обманул вас. Смолл - или как там его, потому что мой пассажир не представился - на самом деле обычный человек, как вы да я. Обе ноги у него на месте. Когда мы прибыли в Ричмонд, он открыл свой сундучок, высыпал из него половину в мешок, а ларец оставил мне. Вся моя вина лишь в том, что я взял эти сокровища. Но кто бы устоял? Покажите мне такого человека!
- Послушайте, Смит, а вам не кажется, что за рейс до Ричмонда вам следовало заплатить совсем не те деньги? Пусть даже срочность и ночное время. Кого вы здесь пытаетесь убедить, что за такую услугу Смолл отвалил вам половину своего богатства! Из за него он совершил убийство, рисковал жизнью, забравшись на охраняемую территорию. Рискует и сейчас, скрываясь от преследования. И после этого вы будете развлекать нас такими россказнями? Вы, похоже, все еще не осознаете, как серьезно влипли.
- Да что ж это такое?! Вы ничему не хотите верить! Так стоит ли мне вообще говорить?! Рассудите сами. Его успех зависит от моего молчания. Какое у нас сегодня число, господа? Шестнадцатое? Так вот, если б он меня не задобрил хорошенько, я бы сообщил о нем уже девятого. Улавливаете разницу? В Саутгемптоне его бы уже ждали. Какие бы у него были шансы? В тот момент никто из нас не знал, что вы с собакой окажетесь такие прыткие. Полиция должна была искать его не на реке, а где-нибудь на вокзалах или в пригороде. Так что той ночью все зависело от меня. Только я мог сообщить вам его маршрут. И Смолл знал, что я сделаю это, едва узнаю из газет, кто он такой. Вот он и расщедрился.
- Так вы знали, за что брали такую плату?
- Конечно, нет. Я честный человек, и ни за что бы не согласился покрывать убийство.
- Но ведь в итоге вы его прикрыли. Молчали столько времени.
- А что мне оставалось делать? Получилось, что он взял меня в долю, сделал соучастником.
- Не хитрите, Смит. Если б вы заявили сразу же девятого, ваша совесть была бы чиста. Даже если вы сейчас рассказываете нам правду, вам была невыгодна поимка Смолла. Он рассказал бы, с кем был так щедр, и вам пришлось бы расстаться со своим вознаграждением. Вы поступили не только бесчестно, но и преступно. Из-за вас мы убили уйму времени на розыски калеки, тогда как Смолл, благодаря этому, возможно уже покинул Англию. Это соучастие, Смит, и за это – как минимум за это – вам придется отвечать. В первый ваш допрос вы уже были прекрасно осведомлены о положении дел, но не побоялись лжесвидетельствовать. Как колодка оказалась в ларце, если вы, как говорите, не имели к ней никакого отношения?
- Он достал ее из кармана плаща и швырнул мне в последний момент, уже сходя на берег. Держи, говорит, на память талисман. Мне он здорово помог. Ну, я и бросил деревяшку в ларец. Да видно зря. Ему не помог, а меня сгубит.
- Точно, Смит. Это главный аргумент против вас, и как вы будете выкручиваться перед присяжными, одному Богу известно. Как ни крути, именно у вас обнаружено то, что использовалось при убийстве и оставило на месте преступления следы. Это то же самое, как если б у вас нашли орудие убийства. И после ваших фокусов не вижу причин идти вам навстречу. Заявляю вам сразу, Смит, если розыски Смолла ни к чему не приведут, обвинение представит вас суду единственным обвиняемым в убийстве Бартоломью Шолто. С чего бы нам верить, что ваш рассказ про Смолла не выдумка?
- Господа, но кому ж тогда еще там быть?! Как бы я проник в эту чертову усадьбу?! Зачем мне плыть той ночью в Ричмонд? Я и сам понимаю, что вляпался в дерьмо. Но что ж мне теперь делать, если вы не хотите мне верить?!
- Приметы Смолла. Как можно точнее, Смит, вспоминайте.
- Да какие приметы?! Ну, крепкий такой, жилистый. Лицо как старое, но он не стар. Сразу видно, тяжело жил, и загар, как я вам и говорил в прошлый раз. Темный такой загар. Неприятный, словно обожжен. Вообще, опасный тип. Это чувствуется. Очень сильный и ловкий.
- Откуда вам известно это?
- Сэр, вы этот сундучок пробовали поднять? Он только наполовину полон, а сила требуется. Так этот Смолл нес его полный так, словно это был летний саквояж для пикника с сэндвичами. Легко так, знаете, помахивал. Я сначала и внимания не обратил. Когда же он его раскрыл и стал ссыпать в мешок, я от изумления онемел. Да и без этого по нему видно – особенный это человек. Настоящий хищник. Такие движения, их не спутать.
- А почему вы не говорите про его сообщника?
- Какого сообщника?
- Вы что, Смит, газет не читаете? Маленький дикарь с Востока.
- Не надо меня ловить и путать, господа. Газеты я читаю, и про историю эту наслышан. Только не было никакого сообщника. Один он был.
- Хорошо, с этим пока все. Ну, так что же насчет вашего договора с Шолто?
- А что тут скажешь, если вы и так все знаете? За долги надо платить. Коль вы разыскали Паллистера, то не хуже меня знаете, что здесь все чисто. Шолто никто силой не принуждал. Он подписал, и Пондишери-Лодж будет моим, если его братец не вернет мне долга.
- Так зачем же забрали договор? Перестали доверять своему поверенному?
- Шолто прислал мне письмо, где сообщил, что желает рассчитаться. Он пожелал обойтись без услуг стряпчего.
- Который Шолто?
- Бартоломью, конечно. Про то, что у него есть брат, я узнал совсем недавно, когда его арестовали. Но уладить дело мы не успели. Я ждал, когда он назначит встречу, а вместо этого дождался новостей об убийстве. Да еще и сам же помог бежать преступнику! Представляете, господа, что теперь творится в моей душе!
- О, да! Вселенская скорбь и неподдельное раскаяние. Только не думайте, Смит, что к вашим словам здесь отнеслись с полным доверием. Решено оставить вас под арестом пока до двадцатого числа. Если появятся новые отягчающие обстоятельства, срок будет продлен. Санкция на это выдана начальником Департамента уголовного розыска. Установлено главное - ваш мотив. И вы ничего не ответили нам про ваш экземпляр договора. У вас не нашли ни его, ни деньги. Вспоминайте, чем еще можете помочь следствию. Это ваш единственный шанс.
Банальность, коей Бартнелл завершил свой последний монолог, хоть и смешна тем, что будто заимствована из соответствующих книг, но совершенно необходима. Потому она и присутствует во всех детективных произведениях, что в действительности без нее в задушевных беседах с подследственными никак не обойтись. Когда на кону жизнь, ничто так не действует на стойкость, как постоянные напоминания об утекающих словно песочная струйка шансах для ее спасения. Нет смысла мудрить, если все просто. Достаточно разъяснить Мордекаю Смиту, что у него этих шансов почти не осталось.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
64. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Где он?
- Тут. За дверью.
- Прекрасно, - Бартнелл потихоньку вновь обрел уверенность и хорошее расположение духа, - Господа, с чего начнем, как считаете?
- Предлагаю показать Шолто ларец, но к Смиту пока его не водить. У нас уже кое-что есть. Показания Паллистера и Уоллес. Если Шолто докажет, что ларец тот самый, то головной боли Смиту еще прибавится. Ему придется сочинять новую версию. Нужно посмотреть, какое это на него произведет впечатление. Иначе выложим все козыри сразу и снова упремся в стену.
- Поддерживаю, - опыт вчерашней ночи привил Бартнеллу мысль об осторожности, - Заводите Шолто, Джонс.
Вид Тадеуша Шолто мне сразу не понравился. Что-то насторожившееся, отчего насторожился и я, но причины не понимал. Может, его так перепугал прошлый арест?
- Добрый день, мистер Шолто. Наверное, инспектор Джонс по пути из Норвуда уже ввел вас в курс дела?
Шолто как-то странно замер в дверях, словно опасаясь, что его снова арестуют, и Бартнеллу пришлось, выражая тоном предельно возможное дружелюбие, вежливо взять под локоть и проводить нового хозяина Пондишери-Лодж к столу, где уже стоял накрытый тканью злополучный сундучок.
- Здравствуйте, господа. Инспектор рассказал мне в двух словах, что преступник пойман, и сокровища найдены.
Тадеуш Шолто сильно взволнован. Если не опаску, то, по крайней мере, его волнение объяснить нетрудно. Тут и сногсшибательные новости – вернулось целое состояние!- и недавние его злоключения в тюрьме, и смерть брата. Легкий и беззаботный по рассказам всех, кто его знает, он теперь выглядит совершенно иначе. Чувствуется, что он сильно потрясен всеми свалившимися на него бедами, и как человек слабый будет еще очень долго приходить в себя. Бартнелл тоже это видит, смотрит на него с тревогой и участием и вообще обращается с ним как с человеком, перенесшим тяжелую болезнь.
- Прежде, чем вам будет предъявлен ларец для опознания, можете ли вы указать что-нибудь в нем самом или в его содержимом, что подтвердило бы его принадлежность вам?
- Ну и вопрос, признаться… Не ожидал, что недостаточно будет найти сокровища, хоть это и представлялось мне невыполнимой задачей. Я уже готов был отблагодарить вас со всей сердечностью, а тут, оказывается, мне еще необходимо что-то доказывать. Господа, я разочарован.
- Ничего не поделаешь, мистер Шолто. Смит уперся и стоит на своем. Дескать, нашел ларец, и знать ничего не хочу. Понятно, что он лжет. Но ведь и про кражу из вашей усадьбы мы знаем только с ваших слов. Если б имелись еще чьи-то свидетельства находки вашего брата, было бы проще. А так ваша с Бартоломью секретность обернулась в известном смысле против вас. Помните, вы же сами предупреждали мисс Морстен, чтобы сопровождающие ее люди не имели отношения к полиции. Но случилась беда, и теперь уже без нас никак не обойтись. Поэтому и проводится это опознание.
- Хорошо, господа, я попробую. Но учтите, я провел возле сокровищ совсем не так много времени. Письмо от брата пришло седьмого во второй половине дня, и я приехал к нему уже вечером. В комнате уже было сумрачно, свет Бартоломью не зажег. Да и вся та фантастическая роскошь, что была внутри, сами понимаете, отвлекла на себя все внимание. Я запомнил только, что замок ларца был выполнен в форме головы какого-то зверя, вроде бы тигра. Могу также описать некоторые крупные изделия, вроде золотой курительной трубки. Она выполнена в виде слоновьей фигурки. Очень оригинальная вещица. И мундштуком служит хобот.
- Неизвестно, там ли она еще. Ларец не полон. Кстати, а при вас…
- Он был полон до краев. До самых краев.
- Значит, пока что найдена только половина. Ну, что ж. Вполне достаточно для начала. Теперь мы вам его покажем.
Словами «достаточно для начала» Бартнелл хотел сказать, что Тадеуш Шолто доказал нам свое прямое отношение к сундучку, но после фразы о том, что найдена только половина сокровищ, его высказывание прозвучало несколько легкомысленно, и Тадеуш довольно растерянно взглянул на суперинтенданта.
Бартнелл аккуратно снял ткань с сундучка. Действительно, замок ларца выполнен в форме головы тигра. Я ведь уже имел с ним дело в каюте «Авроры», но там недоставало света, и меня тогда больше заботило совсем другое.
- Да, это безусловно он. Спутать такую работу ни с чем невозможно. Вряд ли в Лондоне можно найти еще что-то подобное.
Тадеуш заметно оживился. Он открыл крышку сундучка и стал перебирать его содержимое. Кто знает, какие мысли пронеслись бы в моей голове, наблюдай я за таким занятием в иной обстановке. Звон и сияние. И чужие руки, погруженные в это. Чужие для всякого, кто хоть в мечтах мог позволить себе считать сокровища своими. А я мог. Но сейчас меня интересовал только Тадеуш Шолто.
- Вот она, эта трубка, - Тадеуш торжествующе протянул в нашу сторону руку, держа в ней диковинную вещицу, - Можно ли теперь, господа, считать, что я прошел вашу проверку?
- Да, конечно.
- Значит, я могу его забрать?
- К сожалению, не сейчас. Пока идет расследование, ларец вместе со всем, что там находится, является важной уликой. Но я вас уверяю, содержимое прошло опись. Все предметы до единого в ней перечислены, и после того, как все закончится, вам и мисс Морстен будет все возвращено. И, надеюсь, значительно больше, чем вы видите сейчас. Мы намерены найти и оставшуюся половину.
Тадеуш огорчился, но не очень сильно.
- Хорошо, господа. Значит, на сегодня все, и я могу идти?
- Еще одно дело, мистер Шолто. Прошу вас немного подождать здесь, - Бартнелл кивнул мне и Джонсу, - Ну, что, пойдем взглянем на Смита.
Мы отправились в кабинет Грегсона, расположенный в противоположном конце коридора. После истории с Адэром Тобби не стал подымать шум, но с тех пор всячески сторонится меня. Можно сказать, нашим приятельским отношениям наступил конец. Несколько раз я пытался как ни в чем не бывало начать разговор какой-нибудь шуткой, но Тобби отвечал скупо и с холодом. Я популярен и довольно уважаем в Ярде, а за его пределами являюсь самым известным в обществе полицейским. Но с тех пор, как Грегсон отвернулся, у меня не осталось никого, кто мог бы хоть немного подойти на роль не то что друга, а хотя бы хорошего знакомого. Мне не раз выражали восхищение, но со мною никогда никто не делился подробностями своей жизни. Ни разу я не слышал про чьи-нибудь планы на отпуск, болезнь жены, смешные проделки любимого пса и тому подобное. Никто не стремится со мной сблизиться, зато слухи о моем высокомерии не раз достигали моих ушей. Видно, ничего уже не изменишь. Всю жизнь мне быть одиночкой. Когда-то мне нравилось жить именно так, и я сознательно делал все, чтобы соблюсти необходимую дистанцию для свободного дыхания моей обособленности. Так ревностно печется о неприкосновенности своих границ маленькое гордое государство. Но от всего однажды наступает усталость. Даже от свободы. Такой моей свободы, исполненной одиночества.
Несмотря на то, что окно кабинета зарешечено, Смита все-таки побоялись оставить там одного. Двое дюжих констеблей составили ему общество и отперли нам дверь.
- Добрый день, Смит. Ничего не надумали после ночи? Может, порадуете нас чем-нибудь новеньким?
- Ночью я спал, господа.
- Рад за вас. А вот мы глаз не сомкнули. И нам есть, чем вас занять. Давайте-ка вернемся к вашим вчерашним показаниям. Слава Богу, они совсем кратки, и много перечислять не придется.
- Если вам так хочется, давайте.
- Итак, ларец вы обнаружили случайно вчера в первой половине дня на берегу неподалеку от Ричмонда.
- Точно так, сэр. Вот, думаю, повезло-то как. А выходит, что наоборот, теперь же честного человека норовят в петлю загнать. Вот и скажите мне, есть ли на свете справедливость.
- То есть при необходимости сможете и место показать?
- Конечно, смогу, - естественно за ночь Смит благополучно разобрался для себя с «местом», куда отвезет нас, и где торжественно, клянясь всеми святыми, ткнет пальцем в первый мало-мальски подходящий куст. Определить, причаливала там «Аврора» или нет, будет невозможно, да и какое теперь это имело значение.
- Спасибо вам за похвальную готовность во всем помогать следствию, но теперь этого не требуется, и вам сейчас будут заданы другие вопросы. Владелец сундучка установлен. Как и предполагалось, это Тадеуш Шолто.
Подчеркнуто вежливая манера Бартнелла вести допрос, которой он, как ему кажется, издевательски уничтожает подозреваемого, на такие грубо сколоченные натуры как Смит не производит никакого эффекта. Тот даже бровью не повел. Свидетельство Шолто насчет ларца напрашивалось еще вчера, и это Смит тоже успел обдумать. Но здесь у него нет выхода. Придется уступить, правда, не без боя. Смит начинает поддаваться эмоциям. Равнодушие, с которым он нас встретил, где оно сейчас?
- Да почему вы вообще решили, что это те самые сокровища?
- Мистер Шолто только что представил неоспоримые доказательства. Смит, отпираться бессмысленно, да теперь и вредно для вас.
- Владелец! Какой к дьяволу… Я такой же владелец, как и он. Неизвестно, какими правдами его отец вывез все это с Востока.
- Не многовато ли вам, постороннему человеку, известно о семье Шолто?
- Да об этом писали все газеты! За что мне жалеть этих Шолто?! Я взял то, что нашел сам, значит, это мое.
- Но вы указали приметы Смолла. Вы и сейчас настаиваете на них? Прекрасно, одноногий человек на деревянной ноге. Да будет вам известно, что деревянная колодка – та самая, что обнаружена на вашем катере – оставляет в точности те самые отпечатки, что найдены в Пондишери-Лодж сразу после убийства. Объясните тогда, как она оказалась у вас? Теперь вы – главный и единственный подозреваемый, а история о человеке с протезом никому не интересна. Объяснение ей найдено.
Пока что Бартнелл осторожничает и по большей части повторяет вчерашние вопросы. Но Смит уже выглядит иначе, потому что осознал, как незавидно его положение. Подходит время основных аргументов.
- Да как я мог прознать про эти сокровища?! Откуда мне знать этих Шолто?! Как бы я вообще оказался в этой чертовой усадьбе?! Что мне делать в Норвуде?! Спросите кого угодно, все вам скажут, что Мордекай Смит всю жизнь на Темзе, и больше его ничего не интересует.
- Это не совсем так, Смит. Есть свидетель, который видел вас в Пондишери-Лодж.
- Ваш свидетель может ошибаться.
- Наш свидетель уже выразил готовность подтвердить свои показания под присягой. Сегодня же он будет доставлен сюда для проведения опознания.
- И кто это, если не секрет?
- Не секрет, Смит. Это экономка Шолто.
- А что это докажет? Что я черт те когда может быть случайно заехал в Норвуд? Пусть так, господа, всего мне не упомнить. Может, я и остановился спросить дорогу, да радушный хозяин пригласил меня в дом отведать стаканчик виски.
- Вы побывали там не единожды.
- Допустим. Значит, я оценил тамошнее гостеприимство и свежий воздух Норвуда. Или ваш свидетель утверждает, что мы говорили про сокровища? Что-то вы мне про это не сказали. Или нечего сказать? Даже если бы ваш Шолто имел глупость проговориться мне про такое, откуда мне знать через несколько лет, что именно в эти дни он нашел клад? Как вы себе это представляете?
- Кстати, даты ваших посещений Пондишери-Лодж я вам не назвал. Откуда вам известно, что это было несколько лет назад?
Смит задохнулся, но опомнился быстро.
- Я вспомнил. Благодаря вам я вспомнил, что когда-то давно и вправду ездил в Норвуд. Как вам такое объяснение?
Пора было добивать его. Я вмешался.
- Вы спросили, Смит, как вы могли узнать о том, что Бартоломью Шолто нашел клад. Я отвечу. Шолто сообщил вам, что собирается отдать долг. Пять тысяч фунтов. Для этого вы забрали договор у своего поверенного, мистера Паллистера. Это, кстати, было вашей ошибкой. Надо вам было сразу решить – честно исполнить условие договора и забрать причитающуюся сумму или убить и ограбить. И тогда не светиться со своим визитом к поверенному. А вы стали метаться, и в итоге решились на убийство. Оставь вы договор у стряпчего, могли бы ссылаться на незнание. Но вы слишком разволновались, наверное, представляли себя уже хозяином Пондишери-Лодж. Условия договора нам известны. Из них только глупец не поймет, что о сокровищах вам было известно. Ваш поверенный, кстати, здесь. Пригласить его, чтобы он подтвердил мои слова?
Это был удар, после которого не подымаются. Еще по ходу своей речи я следил за лицом Смита и видел, как оно то ли исчезало, то ли распадалось. Это было странное впечатление. Человек как бы терял черты, а с ними и отчетливость своего образа. Мой последний вопрос он уже не слышал. Сколько времени ему нужно, чтобы преодолеть шок? Мы ждали. Прошло несколько минут. Наш подопечный начал оживать, и по лицу его стало заметно, что он прикидывает, какие позиции можно оставить с наименьшим ущербом для себя. Этот Мордекай Смит действительно вопреки своей внешности совсем непрост, как и предупреждал нас Паллистер. И он далеко не сломлен, а лишь готовит организованное отступление. Наконец, тишина прервалась.
- Ладно, господа. Скрывать дальше, похоже, и в самом деле нет смысла. Я ни в чем не виноват. Но выходит все так, что выгляжу я чуть ли не убийцей. А все из-за того, что доверился плохому человеку. Но кто ж мог знать, что он таков?! – Смит зарычал в гневе, в который, кажется, и сам уже верил, - Господа, я вынужден признаться, что обманул вас. Смолл - или как там его, потому что мой пассажир не представился - на самом деле обычный человек, как вы да я. Обе ноги у него на месте. Когда мы прибыли в Ричмонд, он открыл свой сундучок, высыпал из него половину в мешок, а ларец оставил мне. Вся моя вина лишь в том, что я взял эти сокровища. Но кто бы устоял? Покажите мне такого человека!
- Послушайте, Смит, а вам не кажется, что за рейс до Ричмонда вам следовало заплатить совсем не те деньги? Пусть даже срочность и ночное время. Кого вы здесь пытаетесь убедить, что за такую услугу Смолл отвалил вам половину своего богатства! Из за него он совершил убийство, рисковал жизнью, забравшись на охраняемую территорию. Рискует и сейчас, скрываясь от преследования. И после этого вы будете развлекать нас такими россказнями? Вы, похоже, все еще не осознаете, как серьезно влипли.
- Да что ж это такое?! Вы ничему не хотите верить! Так стоит ли мне вообще говорить?! Рассудите сами. Его успех зависит от моего молчания. Какое у нас сегодня число, господа? Шестнадцатое? Так вот, если б он меня не задобрил хорошенько, я бы сообщил о нем уже девятого. Улавливаете разницу? В Саутгемптоне его бы уже ждали. Какие бы у него были шансы? В тот момент никто из нас не знал, что вы с собакой окажетесь такие прыткие. Полиция должна была искать его не на реке, а где-нибудь на вокзалах или в пригороде. Так что той ночью все зависело от меня. Только я мог сообщить вам его маршрут. И Смолл знал, что я сделаю это, едва узнаю из газет, кто он такой. Вот он и расщедрился.
- Так вы знали, за что брали такую плату?
- Конечно, нет. Я честный человек, и ни за что бы не согласился покрывать убийство.
- Но ведь в итоге вы его прикрыли. Молчали столько времени.
- А что мне оставалось делать? Получилось, что он взял меня в долю, сделал соучастником.
- Не хитрите, Смит. Если б вы заявили сразу же девятого, ваша совесть была бы чиста. Даже если вы сейчас рассказываете нам правду, вам была невыгодна поимка Смолла. Он рассказал бы, с кем был так щедр, и вам пришлось бы расстаться со своим вознаграждением. Вы поступили не только бесчестно, но и преступно. Из-за вас мы убили уйму времени на розыски калеки, тогда как Смолл, благодаря этому, возможно уже покинул Англию. Это соучастие, Смит, и за это – как минимум за это – вам придется отвечать. В первый ваш допрос вы уже были прекрасно осведомлены о положении дел, но не побоялись лжесвидетельствовать. Как колодка оказалась в ларце, если вы, как говорите, не имели к ней никакого отношения?
- Он достал ее из кармана плаща и швырнул мне в последний момент, уже сходя на берег. Держи, говорит, на память талисман. Мне он здорово помог. Ну, я и бросил деревяшку в ларец. Да видно зря. Ему не помог, а меня сгубит.
- Точно, Смит. Это главный аргумент против вас, и как вы будете выкручиваться перед присяжными, одному Богу известно. Как ни крути, именно у вас обнаружено то, что использовалось при убийстве и оставило на месте преступления следы. Это то же самое, как если б у вас нашли орудие убийства. И после ваших фокусов не вижу причин идти вам навстречу. Заявляю вам сразу, Смит, если розыски Смолла ни к чему не приведут, обвинение представит вас суду единственным обвиняемым в убийстве Бартоломью Шолто. С чего бы нам верить, что ваш рассказ про Смолла не выдумка?
- Господа, но кому ж тогда еще там быть?! Как бы я проник в эту чертову усадьбу?! Зачем мне плыть той ночью в Ричмонд? Я и сам понимаю, что вляпался в дерьмо. Но что ж мне теперь делать, если вы не хотите мне верить?!
- Приметы Смолла. Как можно точнее, Смит, вспоминайте.
- Да какие приметы?! Ну, крепкий такой, жилистый. Лицо как старое, но он не стар. Сразу видно, тяжело жил, и загар, как я вам и говорил в прошлый раз. Темный такой загар. Неприятный, словно обожжен. Вообще, опасный тип. Это чувствуется. Очень сильный и ловкий.
- Откуда вам известно это?
- Сэр, вы этот сундучок пробовали поднять? Он только наполовину полон, а сила требуется. Так этот Смолл нес его полный так, словно это был летний саквояж для пикника с сэндвичами. Легко так, знаете, помахивал. Я сначала и внимания не обратил. Когда же он его раскрыл и стал ссыпать в мешок, я от изумления онемел. Да и без этого по нему видно – особенный это человек. Настоящий хищник. Такие движения, их не спутать.
- А почему вы не говорите про его сообщника?
- Какого сообщника?
- Вы что, Смит, газет не читаете? Маленький дикарь с Востока.
- Не надо меня ловить и путать, господа. Газеты я читаю, и про историю эту наслышан. Только не было никакого сообщника. Один он был.
- Хорошо, с этим пока все. Ну, так что же насчет вашего договора с Шолто?
- А что тут скажешь, если вы и так все знаете? За долги надо платить. Коль вы разыскали Паллистера, то не хуже меня знаете, что здесь все чисто. Шолто никто силой не принуждал. Он подписал, и Пондишери-Лодж будет моим, если его братец не вернет мне долга.
- Так зачем же забрали договор? Перестали доверять своему поверенному?
- Шолто прислал мне письмо, где сообщил, что желает рассчитаться. Он пожелал обойтись без услуг стряпчего.
- Который Шолто?
- Бартоломью, конечно. Про то, что у него есть брат, я узнал совсем недавно, когда его арестовали. Но уладить дело мы не успели. Я ждал, когда он назначит встречу, а вместо этого дождался новостей об убийстве. Да еще и сам же помог бежать преступнику! Представляете, господа, что теперь творится в моей душе!
- О, да! Вселенская скорбь и неподдельное раскаяние. Только не думайте, Смит, что к вашим словам здесь отнеслись с полным доверием. Решено оставить вас под арестом пока до двадцатого числа. Если появятся новые отягчающие обстоятельства, срок будет продлен. Санкция на это выдана начальником Департамента уголовного розыска. Установлено главное - ваш мотив. И вы ничего не ответили нам про ваш экземпляр договора. У вас не нашли ни его, ни деньги. Вспоминайте, чем еще можете помочь следствию. Это ваш единственный шанс.
Банальность, коей Бартнелл завершил свой последний монолог, хоть и смешна тем, что будто заимствована из соответствующих книг, но совершенно необходима. Потому она и присутствует во всех детективных произведениях, что в действительности без нее в задушевных беседах с подследственными никак не обойтись. Когда на кону жизнь, ничто так не действует на стойкость, как постоянные напоминания об утекающих словно песочная струйка шансах для ее спасения. Нет смысла мудрить, если все просто. Достаточно разъяснить Мордекаю Смиту, что у него этих шансов почти не осталось.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
65. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Смит снова ушел в себя. Так это и будет происходить раз за разом. Он будет тянуть время, увиливать и сражаться до конца за каждый дюйм своей территории. Нам тоже, как и прошлой ночью, требуется пауза, и мы вновь торчим в коридоре. Бартнелл закуривает.
- Ловкий мерзавец. Трудно будет его расколоть. Для этого надо быть точно уверенным, что он лжет. И хорошо бы еще знать, где и в чем. Вы-то сами верите в его историю?
- Тут смесь правды и лжи, и это самое неприятное. Он отдает нам только то, что нам ясно и без его слов. Очень удобно валить все нестыковки на покойника, дескать, это Бартоломью настоял на том, чтобы обойтись без Паллистера. Но хитрость уже не во всем выручает, и кое-где приходится уступить. Почуяв что все сходится на нем, он понял, что пора сдавать подельника, дабы не оказаться виновным во всех грехах. По сути, нам важно не это. Есть ли на нем кровь, или он запутавшийся соучастник, неудачно распорядившийся своим шансом? Вот что хотелось бы понять. Мое мнение, в Норвуде его не было. Про договор он молчит, потому что ему нечего сказать. У него его уже нет, и как нам это преподнести, он понятия не имеет. Значит, сделка состоялась при обстоятельствах, рассказ о которых равносилен для него собственному разоблачению. Но как и когда она могла состояться?
- А сообщник? Если Смит лжет, то логичнее ему было бы подыгрывать официальной версии. Он сам признался, что прочитывал в газетах все репортажи о норвудском деле, а там бесконечно муссировалась личность этого дикаря. Почему он настаивает на том, что Смолл был один? Не свидетельствует ли это в его пользу?
- Не обязательно. Он мог опустить эту деталь, чтобы упростить себе задачу. Чем меньше подробностей, тем меньше вероятности запутаться. А это легко может произойти, когда вся твоя история – выдумка от начала и до конца. Вот и решил, что меньше хлопот сочинять про одного, чем про двух. Тем более, что он ни чем не рискует – поверь мы в его рассказ, еще легче примем версию, что сообщники расстались, или Смолл устранил напарника.
В другом конце коридора отворилась самая дальняя дверь. Из кабинета Бартнелла боязливо, казалось, одним носом, высунулся Тадеуш Шолто. Мы совсем забыли про него, и он устал там сидеть в одиночестве и дожидаться, когда же за ним придут.
Мне захотелось подшутить над ним, объяснив, что так у нас готовят людей к длительному тюремному заключению, начиная их постепенно приучать к нему в кабинете суперинтенданта. Но, вспомнив недавнюю серьезную взбучку от Бартнелла и увидев его сконфуженное лицо, я промолчал. Бартнелл чуть не подпрыгнул и устремился к Тадеушу с извинениями.
- Мистер Шолто, мы уже спешим к вам. Сейчас мы вам покажем человека, у которого были найдены ваши ценности.
- И что я должен сделать?
- Вы зайдете с нами и просто посмотрите на него. Говорить при нем ничего не нужно.
Тадеуш наморщил лоб, пытаясь понять, во что его втягивают.
- А кто он?
- Да вот мы сами пытаемся понять, кто же он такой.
Мы снова собрались в кабинете Грегсона, и теперь мы уже там столпились, потому что нас много. Смит с констеблями и мы вчетвером. Смиту велели не опускать голову, и Тадеуш, как и просили, разглядывает его, а мы разглядываем их обоих. Я пообещал Бартнеллу, что эта процедура чуть ли не волшебным образом прольет свет на все тайны и прояснит все в наших запутавшихся головах, словно какой-нибудь древний магический ритуал. Но я не вижу ничего особенного, только Смит смотрит уж очень отчужденно, подчеркнуто равнодушно. А ведь перед ним копия Бартоломью Шолто, с которым его связывали столь странные обстоятельства. Но, похоже, его это нисколько не трогает.
Наконец, Тадеуш вопросительно смотрит на нашего шефа – что дальше?
- Смит, знаете ли вы человека, который стоит перед вами?
- Я так догадываюсь, что это и есть мистер Тадеуш Шолто. Он почти вылитый его брат, что еще сказать, очень похож.
- Но видите вы его впервые?
- Да. Никогда раньше не встречал.
Бартнелл кивает, и Смита уводят. Мы смотрим на Тадеуша.
- Я тоже никогда его не видел. Но он что-то сказал про Бартоломью?
- Я сейчас объясню. Ну, а имя Мордекай Смит вам о чем-нибудь говорит? Вы не слышали ничего о контактах вашего брата с ним?
- Моего брата? Да какие у него могли быть контакты с этим человеком? Мой брат не покидал Норвуд все время, что там жил.
- Значит, и о долгах вашего отца перед Смитом вам тоже неизвестно?
- Долги?! Как такое может быть?! И сколько?
- Довольно много. Во всяком случае, имение вы могли потерять.
- Но почему я об этом ничего не знаю?! И как вам такое стало известно?
- Похоже, ваш брат не считал нужным ставить вас в известность.
- Мой брат… да, Бартоломью не очень-то уважал меня и мои права. Он всегда воспринимал меня несерьезно. Да и отец тоже. Не зря я подозревал, что с братом он был гораздо откровеннее. Когда отец умер, Бартоломью уговорил меня позволить ему самому принимать все важные решения, касающиеся имущества, доставшегося нам от отца. Единственное, в чем он уступил мне, это мой небольшой скромный дом на юге Лондона, где я принимал мисс Морстен с ее друзьями. Сейчас кажется, что с того вечера прошла целая вечность! Какими счастливыми мы тогда были! Казалось, пройдет каких-то два часа, и все мы – я, Бартоломью и эта славная девушка – станем богатыми. Мы еще не знали, что смерть уже отняла у меня родного брата, и что за нею начнется нескончаемая полоса несчастий, из которых самое невыносимое для меня – это обвинение в убийстве самого близкого мне человека. Вот и сейчас, когда вроде бы потихоньку начинают приходить и хорошие вести – нашлась хотя бы половина клада, я все равно удручен. Господа, вы меня совершенно уничтожили своей новостью. Этот долг, неужели он так огромен?
- Не переживайте, мистер Шолто. Ваших сокровищ вам вполне хватит. Даже этой половины достаточно, чтобы сделать вас богатым человеком и полностью решить все проблемы. Да и поиски мы не останавливаем. Будем искать остальное. Заказать вам кэб?
Джонс вышел из кабинета, вернее попытался это сделать, но в дверях отпрянул и уступил напору ввалившегося Симмондса. Сержанта стало как-то очень много в этом деле, и ревнивый Джонс уже с откровенной неприязнью поглядывает на него. Мои задания на начальном этапе расследования придали Симмондсу такой импульс, что теперь, кажется, его не остановить никакими силами. Даже второстепенные и несущественные поручения он исполняет, как-то особенно бросаясь в глаза. Или мне кажется, или он действительно мелькает всюду? Воодушевление - вот краска, которая любого сделает заметным. Что же будет, когда он станет инспектором?!
- Сэр, - Симмондс уже выбрал, к кому из всех нас обращаться, и смотрит исключительно на суперинтенданта, - Дежурный констебль на входе сообщил, что пришла миссис Смит. Она просит впустить ее для разговора с инспектором Лестрейдом.
Мы переглянулись. Еще какие-нибудь новости?
- Вы позволите?
- Да, инспектор, примите ее у себя.
Я спустился к входу и провел миссис Смит к себе. Выглядела она так, как и подобало человеку, оказавшемуся внезапно в ужасающей ситуации – сын и муж в тюрьме, а она одна беспомощная с маленьким ребенком в опустевшем домике на пристани. Она также нервно озиралась, как и тогда, когда в дом к ней нагрянула полиция.
- Мистер Лестрейд, умоляю вас, скажите, почему мой муж с сыном арестованы?
- Миссис Смит, против вашего мужа собрались серьезные улики. Его положение усугубляется еще и тем, что он недостаточно хорошо его себе представляет. Ему вздумалось зачем-то водить нас за нос. Он инсценировал присутствие лишних людей в этой истории или наоборот кого-то прикрыл. В общем, он запутал себя и нас. Сами понимаете, такое поведение не может вызывать доверие.
- Но к нему действительно являлся человек, чтобы нанять его на ту самую ночь. Поверьте мне, это правда.
- Но пока мы знаем об этом только со слов вашего мужа. Он утверждает, что имел с ним дело, но указал приметы, которые совершенно исключаются имеющимися фактами.
- А мое свидетельство?
- Вы не можете утверждать это. Вы только слышали ночью голос, ведь так? Откуда у вас уверенность, что ночью приходил именно он?
- Потому что мой муж его ждал. Вечером он отказался сдать в аренду «Аврору», сказав, что на ближайшее время она занята. А Джима он отправил спать посреди дня, сказав ему, что ночью им предстоит работа. Так значит, им обоим грозят серьезные неприятности?
- Неприятности не совсем подходящее слово, миссис Смит. Ничего не могу сказать сейчас про вашего сына, но Мордекаю светит виселица.
- Боже мой! За что ж мне такое горе?! А мой мальчик Джим?! Его-то несчастного за что арестовали?!
- Миссис Смит, хотите знать мое мнение? Скажу вам откровенно, я не верю в виновность вашего мужа, то есть в его прямую вину. Я не сомневаюсь, что ваш муж кого-то покрывает. Сейчас его вина представляется огромной, но нет сомнений, что на самом деле она довольно невелика. Ваш муж – добрый человек и потому сочувствует преступнику. Но он не понимает, как опасна и невыгодна для него такая позиция. Закон такое поведение определяет очень жестко. Поэтому наша с вами задача помочь ему выпутаться, раз он не в состоянии сделать это сам. В ваших силах попытаться повлиять на ход дела. Давайте подумаем, мог бы кто-нибудь еще быть свидетелем его договоренности с этим человеком?
Это был сознательный коварный ход. Разумеется, мои подлинные мысли о Смите не имели в своем цвете ни оттенка тех светлых красок, коими я обрисовал перед миссис Смит портрет ее мужа. Задайся я целью выполнить такой портрет правдиво, его следовало бы писать углем на мрачном темно-сером фоне. И, как знать, время еще покажет, не является ли кровь обязательной составляющей палитры. Но мне необходимо ее доверие, потому что до сих пор все, что успела сообщить нам эта наивная женщина, оборачивалось серьезными проблемами для Мордекая Смита. Похоже, он не позаботился предупредить собственную жену о том, чтобы та держала язык за зубами. Уверен, что простодушная миссис Смит не была посвящена в темные дела своего мужа. Ей была отведена роль хозяйки, которая следит за домом и растит детей. Сначала ей пришлось подымать на ноги Джима, затем второй ребенок. Теперь Джим заключен под стражу, и она никак не возьмет в толк, что ж за ужасные напасти свалились на ее семью. Будучи не в состоянии даже вообразить себе, что ее собственный муж мог совершить что-то незаконное, она продолжает пребывать в уверенности, что все образуется и счастливо разрешится, стоит только хорошенько разобраться. А для этого надо все-все рассказать и ничего не упустить. Мне остается только от души подбадривать ее в этом, и уж здесь-то я буду искренен. Миссис Смит приободрилась и задумалась.
- В тот день наш сосед, Реджи Тэйлор , помогал ему чинить одну из лодок. У мужа кроме «Авроры» есть еще две лодки и ялик побольше. Мордекай говорил что-то про течь в его днище. Они вместе занимались им днем седьмого числа. Примерно в то время и приходил этот Смолл в первый раз, когда договаривался насчет «Авроры». Может, Реджи его тоже видел?
- Так-так, вы говорите, Тэйлор?
- Реджинальд Тэйлор. Он иногда арендует у нас катер и за это помогает мужу с ремонтом.
Я записал его адрес . Внезапно в голове у меня промелькнула мысль, от которой стало нехорошо. А не упустили ли мы Смолла из под самого носа в тот момент, когда он был совсем рядом? Ведь тогда все искали человека на деревяшке, тогда как совсем рядом на глазах у полиции находился человек, не пытавшийся даже скрыться.
-Скажите, миссис Смит, а этот третий на катере вашего мужа в тот день, когда была погоня. Алан Бойд… вы что-нибудь можете сообщить о нем? Не он ли тот человек, которого мы ищем?
- Кто, Алан?! Да нет же! Правда мне он не нравится, но я его знаю давно. Он старый приятель Мордекая. В последнее время, слава Богу, я вижу его редко возле мужа. Мне кажется, он нехороший человек.
- Что вы имеете в виду?
- Я его побаиваюсь. Но сообщить про него ничего точного не смогу.
- Но почему он оказался в тот день на «Авроре»? Вы же сами рассказали инспектору Джонсу, что в ту ночь, когда незнакомец пришел за вашим мужем...
- Не знаю, может быть, они подобрали Алана в Ричмонде? Мистер Лестрейд, я бы хотела увидеть мужа, это возможно? Я ведь за тем и пришла, чтобы вы позволили мне поговорить с ним. Я ему все объясню и смогу убедить. Он не должен молчать. Почему он должен отвечать за поступки других людей?!
- Я думаю, вам это будет позволено, потому что не вижу никаких оснований для отказа. А пока давайте попробуем еще раз вернуться к седьмому октября. Все, что происходило в тот день. Я не знаю, насколько подробно вас расспрашивал инспектор Джонс. В ваших показаниях присутствует только ночной эпизод.
- Их интересовал только этот одноногий на деревяшке. Больше и слушать ни о чем не хотели. А я о нем немного поведать могла. Подтвердила только, что у нас действительно нанимали катер. Когда же выяснилось, что этого проклятого Смолла я в глаза не видела и не могу его описать, инспектор Джонс сразу потерял ко мне интерес.
- Давайте по порядку.
- Хорошо. Сначала мне задавали вопросы те двое с собакой.
- Холмс.
- Да, он не представился, но позже мне сказали, что это были он и доктор Уотсон. Мистер Холмс спросил, можно ли нанять катер, а потом стал задавать вопросы про того человека, что приходил ночью…
Миссис Смит осеклась и смазала последнее слово. Затем уставилась на меня расширенными глазами с выражением мольбы и страха. Несомненно, она что-то вспомнила, но теперь колебалась, не зная, верить ли в такое счастье – неужели она вспомнила того, кто принес в ее дом беду?!
- Что-нибудь случилось, миссис Смит?
- О, Господи! Я вдруг подумала… может, это важно?
- Все, что вы вспомните, может оказаться важным.
Еще одна банальность, теперь в моем исполнении. Без них никуда, однако я, словно стесняясь, извиняющимся тоном и с сокрушенным лицом стараюсь лишить этот прием малейшего намека на пафос. Но миссис Смит просто хорошая женщина, тем более, что ей сейчас совсем не до подобных глупостей.
- Просто в этом не было ничего необычного, и я не придала этому значения. А потом и вовсе забыла. Никому это не было интересно.
- И вы не рассказывали?
- Нет. Я же говорю, все выглядело очень обычно. Я и подумать не могла.
- Значит, был кто-то еще?
- Да. Где-то около полуночи. Мы еще не спали. Заглянул один человек, и муж провел его к себе. К нему заходят его знакомые и, бывает, довольно поздно. Это обычное дело, и я тогда вовсе не удивилась. Но сейчас, когда вы просите вспомнить все про то день…я подумала, а вдруг это имеет значение, мистер Лестрейд?
- Очень может быть. О чем они говорили?
- Я не знаю. Мордекай всех своих гостей уводит в свою комнату, да и я не прислушивалась. Они пробыли вместе минут пять или даже меньше, и этот человек ушел.
- И ваш муж тоже не удивился его визиту?
- Нет, я думаю, он ждал его.
- Но вы хоть рассмотрели его?
- Да, конечно.
Масса вопросов вертелась на языке, но я вовремя понял, что так можно и опоздать. Необходимо срочно проверить одну догадку, а уж если она подтвердится, то можно не сомневаться - миссис Смит поведает мне еще много чего интересного.
- Одну минуту, миссис Смит, - я быстро прошел к выходу и выглянул в коридор, - Симмондс!
Сержант словно чувствовал, что может понадобиться мне. Во всяком случае, его присутствие рядом за дверью мне хотелось объяснить себе именно так.
- Где Джонс?
- Все там же, сэр. С Бартнеллом и Шолто.
- Его отчет срочно сюда!
Я возвращаюсь к миссис Смит, но усидеть на месте уже не могу и по дурацкой привычке хожу вокруг нее, а она крутит шеей, пытаясь удержать меня в поле своего внимания. Слава Богу, ждать приходится совсем недолго. Через пару минут первый отчет инспектора Джонса, составленный им девятого октября после осмотра места преступления и допроса всех лиц из Пондишери-Лодж, а также Тадеуша Шолто, оказывается у меня в руках. Я пролистываю, почти не читая, потому что примерно помню, где это – то, что мне нужно. Я и так уверен, но лучше убедиться, что мне не показалось.
- Миссис Смит, я вас прошу пройти сейчас со мной. Это здесь рядом. Вам нужно взглянуть.
Миссис Смит позволяет взять себя за руку и увлечь к выходу. Мы проходим по коридору, вдруг опустевшему, хотя сейчас самый разгар дня. Я приоткрываю дверь так, что образуется щель с фут шириной. Нужный мне человек сидит как раз напротив, и я указываю на него:
- Он?
При желании можно просунуть внутрь голову, и в последний момент я испугался, что миссис Смит повторит прием Симмондса. Но ей и так хорошо видно, и она не сомневается.
- Да, это он. Я в этом уверена, мистер Лестрейд.
Краем глаза нашу возню за дверью, отворенной с легким скрипом, замечает Бартнелл. Я знаками выманиваю его к нам.
- Что у вас тут?
- Сэр, миссис Смит только что опознала мистера Шолто. Он появился в их доме седьмого октября примерно за полчаса до полуночи.
- Подождите. Что еще такое? Его алиби…
- Его алиби здесь, - я показываю суперинтенданту соответствующий кусок текста Джонса, в котором перечислены места появления Тадеуша Шолто в период между десятью часами вечера седьмого октября, когда он покинул своего брата, и восемью часами вечера восьмого числа, когда его посетили Холмс, доктор Уотсон и мисс Морстен в его доме, - В частности, он признался, что между одиннадцатью часами вечера седьмого и двумя часами восьмого находился в ночном заведении довольно сомнительного свойства, и тому нашлись свидетели, подтвердившие его слова. Адрес указан.
- Так, и что? Вы же не собираетесь это оспаривать?
- Нет, сэр, но это в Блэкфрайерс. Оттуда до дома Смитов десять минут ходу.
Пауза секунд в пять.
- Проклятье!
Реакция Бартнелла покажется странной лишь непосвященному. Это неожиданное продвижение в деле он еще оценит и выскажется с одобрением. Но сейчас он раздражен необходимостью резкого разворота в отношении того, кому, по всей видимости, только что в знак прощания были произнесены самые наилучшие пожелания и ободряющие заверения. Ими осторожный и предусмотрительный суперинтендант намеревался завершить на сегодня встречу с Тадеушем Шолто, с которого после освобождения и принесенных извинений только что пылинки не сдувают. Но сейчас просто не осталось другого выхода, и Бартнелл решается быстро.
- Зайдемте.
В течение всей этой заминки я смотрел не на шефа, а все туда же через приоткрытую дверь, потому что там происходило самое интересное. Тадеуш уже пожимал на прощание руку своему бывшему обидчику Джонсу, но, почуяв неладное, с заметной тревогой всматривался в нашу сторону. Бартнелл спиной загораживал от него миссис Смит, и я не спускал с Шолто взгляда, чтобы не пропустить, когда наш последний свидетель явится для него кошмарным откровением. И я дождался. Бартнелл развернулся и отступил чуть в сторону, галантно пропуская даму вперед. Тадеуш побелел.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
65. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Смит снова ушел в себя. Так это и будет происходить раз за разом. Он будет тянуть время, увиливать и сражаться до конца за каждый дюйм своей территории. Нам тоже, как и прошлой ночью, требуется пауза, и мы вновь торчим в коридоре. Бартнелл закуривает.
- Ловкий мерзавец. Трудно будет его расколоть. Для этого надо быть точно уверенным, что он лжет. И хорошо бы еще знать, где и в чем. Вы-то сами верите в его историю?
- Тут смесь правды и лжи, и это самое неприятное. Он отдает нам только то, что нам ясно и без его слов. Очень удобно валить все нестыковки на покойника, дескать, это Бартоломью настоял на том, чтобы обойтись без Паллистера. Но хитрость уже не во всем выручает, и кое-где приходится уступить. Почуяв что все сходится на нем, он понял, что пора сдавать подельника, дабы не оказаться виновным во всех грехах. По сути, нам важно не это. Есть ли на нем кровь, или он запутавшийся соучастник, неудачно распорядившийся своим шансом? Вот что хотелось бы понять. Мое мнение, в Норвуде его не было. Про договор он молчит, потому что ему нечего сказать. У него его уже нет, и как нам это преподнести, он понятия не имеет. Значит, сделка состоялась при обстоятельствах, рассказ о которых равносилен для него собственному разоблачению. Но как и когда она могла состояться?
- А сообщник? Если Смит лжет, то логичнее ему было бы подыгрывать официальной версии. Он сам признался, что прочитывал в газетах все репортажи о норвудском деле, а там бесконечно муссировалась личность этого дикаря. Почему он настаивает на том, что Смолл был один? Не свидетельствует ли это в его пользу?
- Не обязательно. Он мог опустить эту деталь, чтобы упростить себе задачу. Чем меньше подробностей, тем меньше вероятности запутаться. А это легко может произойти, когда вся твоя история – выдумка от начала и до конца. Вот и решил, что меньше хлопот сочинять про одного, чем про двух. Тем более, что он ни чем не рискует – поверь мы в его рассказ, еще легче примем версию, что сообщники расстались, или Смолл устранил напарника.
В другом конце коридора отворилась самая дальняя дверь. Из кабинета Бартнелла боязливо, казалось, одним носом, высунулся Тадеуш Шолто. Мы совсем забыли про него, и он устал там сидеть в одиночестве и дожидаться, когда же за ним придут.
Мне захотелось подшутить над ним, объяснив, что так у нас готовят людей к длительному тюремному заключению, начиная их постепенно приучать к нему в кабинете суперинтенданта. Но, вспомнив недавнюю серьезную взбучку от Бартнелла и увидев его сконфуженное лицо, я промолчал. Бартнелл чуть не подпрыгнул и устремился к Тадеушу с извинениями.
- Мистер Шолто, мы уже спешим к вам. Сейчас мы вам покажем человека, у которого были найдены ваши ценности.
- И что я должен сделать?
- Вы зайдете с нами и просто посмотрите на него. Говорить при нем ничего не нужно.
Тадеуш наморщил лоб, пытаясь понять, во что его втягивают.
- А кто он?
- Да вот мы сами пытаемся понять, кто же он такой.
Мы снова собрались в кабинете Грегсона, и теперь мы уже там столпились, потому что нас много. Смит с констеблями и мы вчетвером. Смиту велели не опускать голову, и Тадеуш, как и просили, разглядывает его, а мы разглядываем их обоих. Я пообещал Бартнеллу, что эта процедура чуть ли не волшебным образом прольет свет на все тайны и прояснит все в наших запутавшихся головах, словно какой-нибудь древний магический ритуал. Но я не вижу ничего особенного, только Смит смотрит уж очень отчужденно, подчеркнуто равнодушно. А ведь перед ним копия Бартоломью Шолто, с которым его связывали столь странные обстоятельства. Но, похоже, его это нисколько не трогает.
Наконец, Тадеуш вопросительно смотрит на нашего шефа – что дальше?
- Смит, знаете ли вы человека, который стоит перед вами?
- Я так догадываюсь, что это и есть мистер Тадеуш Шолто. Он почти вылитый его брат, что еще сказать, очень похож.
- Но видите вы его впервые?
- Да. Никогда раньше не встречал.
Бартнелл кивает, и Смита уводят. Мы смотрим на Тадеуша.
- Я тоже никогда его не видел. Но он что-то сказал про Бартоломью?
- Я сейчас объясню. Ну, а имя Мордекай Смит вам о чем-нибудь говорит? Вы не слышали ничего о контактах вашего брата с ним?
- Моего брата? Да какие у него могли быть контакты с этим человеком? Мой брат не покидал Норвуд все время, что там жил.
- Значит, и о долгах вашего отца перед Смитом вам тоже неизвестно?
- Долги?! Как такое может быть?! И сколько?
- Довольно много. Во всяком случае, имение вы могли потерять.
- Но почему я об этом ничего не знаю?! И как вам такое стало известно?
- Похоже, ваш брат не считал нужным ставить вас в известность.
- Мой брат… да, Бартоломью не очень-то уважал меня и мои права. Он всегда воспринимал меня несерьезно. Да и отец тоже. Не зря я подозревал, что с братом он был гораздо откровеннее. Когда отец умер, Бартоломью уговорил меня позволить ему самому принимать все важные решения, касающиеся имущества, доставшегося нам от отца. Единственное, в чем он уступил мне, это мой небольшой скромный дом на юге Лондона, где я принимал мисс Морстен с ее друзьями. Сейчас кажется, что с того вечера прошла целая вечность! Какими счастливыми мы тогда были! Казалось, пройдет каких-то два часа, и все мы – я, Бартоломью и эта славная девушка – станем богатыми. Мы еще не знали, что смерть уже отняла у меня родного брата, и что за нею начнется нескончаемая полоса несчастий, из которых самое невыносимое для меня – это обвинение в убийстве самого близкого мне человека. Вот и сейчас, когда вроде бы потихоньку начинают приходить и хорошие вести – нашлась хотя бы половина клада, я все равно удручен. Господа, вы меня совершенно уничтожили своей новостью. Этот долг, неужели он так огромен?
- Не переживайте, мистер Шолто. Ваших сокровищ вам вполне хватит. Даже этой половины достаточно, чтобы сделать вас богатым человеком и полностью решить все проблемы. Да и поиски мы не останавливаем. Будем искать остальное. Заказать вам кэб?
Джонс вышел из кабинета, вернее попытался это сделать, но в дверях отпрянул и уступил напору ввалившегося Симмондса. Сержанта стало как-то очень много в этом деле, и ревнивый Джонс уже с откровенной неприязнью поглядывает на него. Мои задания на начальном этапе расследования придали Симмондсу такой импульс, что теперь, кажется, его не остановить никакими силами. Даже второстепенные и несущественные поручения он исполняет, как-то особенно бросаясь в глаза. Или мне кажется, или он действительно мелькает всюду? Воодушевление - вот краска, которая любого сделает заметным. Что же будет, когда он станет инспектором?!
- Сэр, - Симмондс уже выбрал, к кому из всех нас обращаться, и смотрит исключительно на суперинтенданта, - Дежурный констебль на входе сообщил, что пришла миссис Смит. Она просит впустить ее для разговора с инспектором Лестрейдом.
Мы переглянулись. Еще какие-нибудь новости?
- Вы позволите?
- Да, инспектор, примите ее у себя.
Я спустился к входу и провел миссис Смит к себе. Выглядела она так, как и подобало человеку, оказавшемуся внезапно в ужасающей ситуации – сын и муж в тюрьме, а она одна беспомощная с маленьким ребенком в опустевшем домике на пристани. Она также нервно озиралась, как и тогда, когда в дом к ней нагрянула полиция.
- Мистер Лестрейд, умоляю вас, скажите, почему мой муж с сыном арестованы?
- Миссис Смит, против вашего мужа собрались серьезные улики. Его положение усугубляется еще и тем, что он недостаточно хорошо его себе представляет. Ему вздумалось зачем-то водить нас за нос. Он инсценировал присутствие лишних людей в этой истории или наоборот кого-то прикрыл. В общем, он запутал себя и нас. Сами понимаете, такое поведение не может вызывать доверие.
- Но к нему действительно являлся человек, чтобы нанять его на ту самую ночь. Поверьте мне, это правда.
- Но пока мы знаем об этом только со слов вашего мужа. Он утверждает, что имел с ним дело, но указал приметы, которые совершенно исключаются имеющимися фактами.
- А мое свидетельство?
- Вы не можете утверждать это. Вы только слышали ночью голос, ведь так? Откуда у вас уверенность, что ночью приходил именно он?
- Потому что мой муж его ждал. Вечером он отказался сдать в аренду «Аврору», сказав, что на ближайшее время она занята. А Джима он отправил спать посреди дня, сказав ему, что ночью им предстоит работа. Так значит, им обоим грозят серьезные неприятности?
- Неприятности не совсем подходящее слово, миссис Смит. Ничего не могу сказать сейчас про вашего сына, но Мордекаю светит виселица.
- Боже мой! За что ж мне такое горе?! А мой мальчик Джим?! Его-то несчастного за что арестовали?!
- Миссис Смит, хотите знать мое мнение? Скажу вам откровенно, я не верю в виновность вашего мужа, то есть в его прямую вину. Я не сомневаюсь, что ваш муж кого-то покрывает. Сейчас его вина представляется огромной, но нет сомнений, что на самом деле она довольно невелика. Ваш муж – добрый человек и потому сочувствует преступнику. Но он не понимает, как опасна и невыгодна для него такая позиция. Закон такое поведение определяет очень жестко. Поэтому наша с вами задача помочь ему выпутаться, раз он не в состоянии сделать это сам. В ваших силах попытаться повлиять на ход дела. Давайте подумаем, мог бы кто-нибудь еще быть свидетелем его договоренности с этим человеком?
Это был сознательный коварный ход. Разумеется, мои подлинные мысли о Смите не имели в своем цвете ни оттенка тех светлых красок, коими я обрисовал перед миссис Смит портрет ее мужа. Задайся я целью выполнить такой портрет правдиво, его следовало бы писать углем на мрачном темно-сером фоне. И, как знать, время еще покажет, не является ли кровь обязательной составляющей палитры. Но мне необходимо ее доверие, потому что до сих пор все, что успела сообщить нам эта наивная женщина, оборачивалось серьезными проблемами для Мордекая Смита. Похоже, он не позаботился предупредить собственную жену о том, чтобы та держала язык за зубами. Уверен, что простодушная миссис Смит не была посвящена в темные дела своего мужа. Ей была отведена роль хозяйки, которая следит за домом и растит детей. Сначала ей пришлось подымать на ноги Джима, затем второй ребенок. Теперь Джим заключен под стражу, и она никак не возьмет в толк, что ж за ужасные напасти свалились на ее семью. Будучи не в состоянии даже вообразить себе, что ее собственный муж мог совершить что-то незаконное, она продолжает пребывать в уверенности, что все образуется и счастливо разрешится, стоит только хорошенько разобраться. А для этого надо все-все рассказать и ничего не упустить. Мне остается только от души подбадривать ее в этом, и уж здесь-то я буду искренен. Миссис Смит приободрилась и задумалась.
- В тот день наш сосед, Реджи Тэйлор , помогал ему чинить одну из лодок. У мужа кроме «Авроры» есть еще две лодки и ялик побольше. Мордекай говорил что-то про течь в его днище. Они вместе занимались им днем седьмого числа. Примерно в то время и приходил этот Смолл в первый раз, когда договаривался насчет «Авроры». Может, Реджи его тоже видел?
- Так-так, вы говорите, Тэйлор?
- Реджинальд Тэйлор. Он иногда арендует у нас катер и за это помогает мужу с ремонтом.
Я записал его адрес . Внезапно в голове у меня промелькнула мысль, от которой стало нехорошо. А не упустили ли мы Смолла из под самого носа в тот момент, когда он был совсем рядом? Ведь тогда все искали человека на деревяшке, тогда как совсем рядом на глазах у полиции находился человек, не пытавшийся даже скрыться.
-Скажите, миссис Смит, а этот третий на катере вашего мужа в тот день, когда была погоня. Алан Бойд… вы что-нибудь можете сообщить о нем? Не он ли тот человек, которого мы ищем?
- Кто, Алан?! Да нет же! Правда мне он не нравится, но я его знаю давно. Он старый приятель Мордекая. В последнее время, слава Богу, я вижу его редко возле мужа. Мне кажется, он нехороший человек.
- Что вы имеете в виду?
- Я его побаиваюсь. Но сообщить про него ничего точного не смогу.
- Но почему он оказался в тот день на «Авроре»? Вы же сами рассказали инспектору Джонсу, что в ту ночь, когда незнакомец пришел за вашим мужем...
- Не знаю, может быть, они подобрали Алана в Ричмонде? Мистер Лестрейд, я бы хотела увидеть мужа, это возможно? Я ведь за тем и пришла, чтобы вы позволили мне поговорить с ним. Я ему все объясню и смогу убедить. Он не должен молчать. Почему он должен отвечать за поступки других людей?!
- Я думаю, вам это будет позволено, потому что не вижу никаких оснований для отказа. А пока давайте попробуем еще раз вернуться к седьмому октября. Все, что происходило в тот день. Я не знаю, насколько подробно вас расспрашивал инспектор Джонс. В ваших показаниях присутствует только ночной эпизод.
- Их интересовал только этот одноногий на деревяшке. Больше и слушать ни о чем не хотели. А я о нем немного поведать могла. Подтвердила только, что у нас действительно нанимали катер. Когда же выяснилось, что этого проклятого Смолла я в глаза не видела и не могу его описать, инспектор Джонс сразу потерял ко мне интерес.
- Давайте по порядку.
- Хорошо. Сначала мне задавали вопросы те двое с собакой.
- Холмс.
- Да, он не представился, но позже мне сказали, что это были он и доктор Уотсон. Мистер Холмс спросил, можно ли нанять катер, а потом стал задавать вопросы про того человека, что приходил ночью…
Миссис Смит осеклась и смазала последнее слово. Затем уставилась на меня расширенными глазами с выражением мольбы и страха. Несомненно, она что-то вспомнила, но теперь колебалась, не зная, верить ли в такое счастье – неужели она вспомнила того, кто принес в ее дом беду?!
- Что-нибудь случилось, миссис Смит?
- О, Господи! Я вдруг подумала… может, это важно?
- Все, что вы вспомните, может оказаться важным.
Еще одна банальность, теперь в моем исполнении. Без них никуда, однако я, словно стесняясь, извиняющимся тоном и с сокрушенным лицом стараюсь лишить этот прием малейшего намека на пафос. Но миссис Смит просто хорошая женщина, тем более, что ей сейчас совсем не до подобных глупостей.
- Просто в этом не было ничего необычного, и я не придала этому значения. А потом и вовсе забыла. Никому это не было интересно.
- И вы не рассказывали?
- Нет. Я же говорю, все выглядело очень обычно. Я и подумать не могла.
- Значит, был кто-то еще?
- Да. Где-то около полуночи. Мы еще не спали. Заглянул один человек, и муж провел его к себе. К нему заходят его знакомые и, бывает, довольно поздно. Это обычное дело, и я тогда вовсе не удивилась. Но сейчас, когда вы просите вспомнить все про то день…я подумала, а вдруг это имеет значение, мистер Лестрейд?
- Очень может быть. О чем они говорили?
- Я не знаю. Мордекай всех своих гостей уводит в свою комнату, да и я не прислушивалась. Они пробыли вместе минут пять или даже меньше, и этот человек ушел.
- И ваш муж тоже не удивился его визиту?
- Нет, я думаю, он ждал его.
- Но вы хоть рассмотрели его?
- Да, конечно.
Масса вопросов вертелась на языке, но я вовремя понял, что так можно и опоздать. Необходимо срочно проверить одну догадку, а уж если она подтвердится, то можно не сомневаться - миссис Смит поведает мне еще много чего интересного.
- Одну минуту, миссис Смит, - я быстро прошел к выходу и выглянул в коридор, - Симмондс!
Сержант словно чувствовал, что может понадобиться мне. Во всяком случае, его присутствие рядом за дверью мне хотелось объяснить себе именно так.
- Где Джонс?
- Все там же, сэр. С Бартнеллом и Шолто.
- Его отчет срочно сюда!
Я возвращаюсь к миссис Смит, но усидеть на месте уже не могу и по дурацкой привычке хожу вокруг нее, а она крутит шеей, пытаясь удержать меня в поле своего внимания. Слава Богу, ждать приходится совсем недолго. Через пару минут первый отчет инспектора Джонса, составленный им девятого октября после осмотра места преступления и допроса всех лиц из Пондишери-Лодж, а также Тадеуша Шолто, оказывается у меня в руках. Я пролистываю, почти не читая, потому что примерно помню, где это – то, что мне нужно. Я и так уверен, но лучше убедиться, что мне не показалось.
- Миссис Смит, я вас прошу пройти сейчас со мной. Это здесь рядом. Вам нужно взглянуть.
Миссис Смит позволяет взять себя за руку и увлечь к выходу. Мы проходим по коридору, вдруг опустевшему, хотя сейчас самый разгар дня. Я приоткрываю дверь так, что образуется щель с фут шириной. Нужный мне человек сидит как раз напротив, и я указываю на него:
- Он?
При желании можно просунуть внутрь голову, и в последний момент я испугался, что миссис Смит повторит прием Симмондса. Но ей и так хорошо видно, и она не сомневается.
- Да, это он. Я в этом уверена, мистер Лестрейд.
Краем глаза нашу возню за дверью, отворенной с легким скрипом, замечает Бартнелл. Я знаками выманиваю его к нам.
- Что у вас тут?
- Сэр, миссис Смит только что опознала мистера Шолто. Он появился в их доме седьмого октября примерно за полчаса до полуночи.
- Подождите. Что еще такое? Его алиби…
- Его алиби здесь, - я показываю суперинтенданту соответствующий кусок текста Джонса, в котором перечислены места появления Тадеуша Шолто в период между десятью часами вечера седьмого октября, когда он покинул своего брата, и восемью часами вечера восьмого числа, когда его посетили Холмс, доктор Уотсон и мисс Морстен в его доме, - В частности, он признался, что между одиннадцатью часами вечера седьмого и двумя часами восьмого находился в ночном заведении довольно сомнительного свойства, и тому нашлись свидетели, подтвердившие его слова. Адрес указан.
- Так, и что? Вы же не собираетесь это оспаривать?
- Нет, сэр, но это в Блэкфрайерс. Оттуда до дома Смитов десять минут ходу.
Пауза секунд в пять.
- Проклятье!
Реакция Бартнелла покажется странной лишь непосвященному. Это неожиданное продвижение в деле он еще оценит и выскажется с одобрением. Но сейчас он раздражен необходимостью резкого разворота в отношении того, кому, по всей видимости, только что в знак прощания были произнесены самые наилучшие пожелания и ободряющие заверения. Ими осторожный и предусмотрительный суперинтендант намеревался завершить на сегодня встречу с Тадеушем Шолто, с которого после освобождения и принесенных извинений только что пылинки не сдувают. Но сейчас просто не осталось другого выхода, и Бартнелл решается быстро.
- Зайдемте.
В течение всей этой заминки я смотрел не на шефа, а все туда же через приоткрытую дверь, потому что там происходило самое интересное. Тадеуш уже пожимал на прощание руку своему бывшему обидчику Джонсу, но, почуяв неладное, с заметной тревогой всматривался в нашу сторону. Бартнелл спиной загораживал от него миссис Смит, и я не спускал с Шолто взгляда, чтобы не пропустить, когда наш последний свидетель явится для него кошмарным откровением. И я дождался. Бартнелл развернулся и отступил чуть в сторону, галантно пропуская даму вперед. Тадеуш побелел.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
66. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Миссис Смит, пожалуйста, повторите здесь для всех присутствующих то, что вы рассказали инспектору Лестрейду.
Миссис Смит тоже видит и осознает очевидное. Одно лишь ее появление раздавило Тадеуша Шолто. Он опустил голову и не смотрит на нее. Поэтому она не сомневается, что сейчас самой судьбой на нее возложено сразу две миссии – спасение самых близких ей людей и возмездие на голову истинного преступника. И от того вещает она тоном обретшей торжество справедливости. Во всем остальном ничего примечательного. Она повторила все то же, что я уже от нее узнал.
- Мистер Шолто, вам есть, что сказать об этом?
Шолто, наконец, поднимает голову. Он еще бледен, но в глазах появилось что-то новое – решимость. И это жалкий Тадеуш? Плохо же его знали те, кто так небрежно отзывался о его характере!
- Я не знаю эту женщину. Как и ее мужа.
- То есть ее утверждение о том, что вы встречались с ее мужем в указанное время…
- Ее утверждение – ложь. Она – заинтересованное лицо и пытается выгородить своего мужа.
После этих слов миссис Смит загорелась возмущением, будто ее впервые в жизни обвинили в нечестности.
- Это неправда! То есть правда. То есть я хочу сказать, что говорю чистую правду, а он нет! Могу поклясться хоть на библии.
- Кого сейчас удивишь фамильярным отношением к евангелию!
От такой насмешки у миссис Смит задрожали губы, да и все лицо как-то запрыгало. Казалось, она сейчас расплачется. Видя, как она все сильнее теряется и волнуется, и как на ее фоне наполняется уверенностью поникший было Тадеуш, Бартнелл поспешил вмешаться.
- Успокойтесь, миссис Смит. Вы такой же свидетель, как и всякий другой человек, и имеете полное право выступать в суде, если вашими показаниями пожелает воспользоваться хотя бы одна из сторон. А вы, Шолто, слушайте. Она, действительно, заинтересованное лицо в этом деле, как, кстати, и вы, но ее показания лишь проясняют кое-что новое, касающееся вашей роли. Для ее мужа они ничем не положительны и никак не улучшают его положение. Так что я не вижу здесь предвзятости.
На лице миссис Смит при этих словах Бартнелла отразились растерянность и разочарование – неужели все зря? Тадеуш тем временем уже взял себя в руки и обрел способность соображать. Он попытался сбить накал и заговорил примирительно:
- Хорошо, хорошо, пусть так. Но, господа! Вы забываете, что в то время еще был жив мой брат. Может, она видела Бартоломью? Ручаюсь, она не отличила бы его от меня. Во всяком случае, видя впервые уж точно.
- Мистер Шолто, в то время, которое она указала, ваш брат, если еще и был жив, то находился в своем кабинете. Все слуги совершенно определенно утверждают это. Вы же, покинув Норвуд, по вашему же собственному признанию, которое вы дали на допросе инспектору Джонсу, отправились в заведение...
- Обойдемся без подробностей с вашего согласия. Я помню, о каком заведении идет речь, и не отрицаю этого. Но, коль уж здесь нашлись желающие размахивать писанием, не будем шокировать их слабые чувства рассказами о том, как наполнить живым смыслом и радостью блеклую жизнь пуританина, - Тадеуш бросил ироничный взгляд на миссис Смит и продолжил, - Но никто из вас, господа, не докажет однозначно, что Бартоломью не сумел бы выскользнуть незаметно из усадьбы и затем вернуться. Гипотетически такое вполне возможно.
- А зачем ему это?! Вы сами неоднократно подчеркивали, что ваш брат ни на минуту не оставил бы сокровища без присмотра. И вдруг он невесть от чего по-воровски, прячась от слуг, прокрадывается вон из Норвуда и отправляется в Лондон. Скажите, зачем?
- А зачем это мне?!
- Послушайте, Шолто, если мы опустимся до таких гипотетических, как вы выразились, а на мой взгляд, фантастических предположений, то нам гораздо проще представить себе, как вы отравили брата и уговорили покойника запереть за вами дверь.
Я не верил собственным ушам. Бартнелл запросто может быть жестким, но цинизма я за ним не замечал. Последняя шутка была скорее в моем стиле, да и я не всегда решаюсь произнести вслух такое, особенно перед вышедшим из себя задерганным человеком. По всему выходило, что Тадеуш своей изворотливостью и готовностью городить какие угодно аргументы порядком разозлил нашего шефа. С него давно уже хватило упрямства Смита, истрепавшего наше терпение, словно тряпку. Из-за важности дела сверху вплоть до Брэдфорда постоянно интересовались все настойчивее и требовательнее, когда же появится результат. А оно, напротив, еле двигалось и грозило вновь, как уже было, застрять намертво. Сильнейшее раздражение вызывало еще и осознание нашей беспомощности. Мы не шли по следу, а лихорадочно вслепую шарили вокруг себя. Даже когда к нам попадала информация, проливавшая свет на что-нибудь, это самое «что-нибудь» оказывалось столь причудливого вида, что его непостижимую форму мы готовы были объяснить себе обманчивой игрой света и тени, и уже не верили самому источнику освещения, сомневались в правдивости информации. Как выяснилось позже, зря. Все те сведения, что раздобыл в Норвуде Симмондс, плюс показания Элизабет Уоллес, Эванса, Паллистера и миссис Смит оказались правдой. Просто мы избрали для себя неправильный ракурс. Поэтому ровным счетом ничего не понимали почти до самого завершения расследования. Преступники – кто они? Эти, пойманные? Они вроде как застаны врасплох и схвачены, но почему меня не покидает ощущение, что все только начинается? Мы охотимся среди плотного тумана и больше сталкиваемся друг с другом, нежели преследуем дичь, и напряжение нервов только нарастает. Похоже, у шефа только что лопнул один из них, отозвавшись неприятным для слуха щелчком разрыва - оскорбительной бестактностью, которую позволил себе не сумевший сдержаться суперинтендант. Тадеуш не преминул изобразить всем видом, как он задет за живое.
- И вы еще смеетесь! Как это низко и подло! И как хладнокровно и издевательски выбран момент - сразу после похорон, когда память о безвременной кончине моего брата еще так жива и терзает сердце!
Тадеуш уже вполне владел ситуацией, во всяком случае, даже в отчаянном положении, когда его прижали к стене и лишили выхода, он ухитрился высмотреть в ней мелкую трещинку и уловить то единственное верное направление, которое могло стать спасением и в котором ему следовало сосредоточить все свои усилия, чтобы трещина расширилась, и он смог в нее проскочить. В Ярде еще помнили ту досаду, с которой пришлось принять факт алиби уже арестованного и заявленного преступника и принести ему «глубочайшие и самые искренние извинения». Больше так ошибаться Бартнеллу категорически не хотелось. Но и топтаться на месте он не видел смысла, особенно, когда было чем давить. Это противоречивое положение отразилось и на его поведении, когда к Тадеушу он обращался то почтительно - «мистер Шолто», то просто и бесцеремонно по фамилии. Но отступать пока что он уж точно не собирался.
- Нет, это вы вздумали посмеяться над нами, мистер Шолто. И это очень прискорбно.
Но Тадеуш уже не слышал ничьих голосов, как бы громко они не звучали. Ему нельзя было сбиться с пойманной удачно тональности – грозная обличающая песнь только разворачивалась, грозя сокрушить нас своей кульминацией.
- И это наш славный Скотланд-Ярд, в котором я, подданный Ее Величества, еще совсем недавно видел своего первого защитника! Вместо всего этого я столкнулся со сборищем бездушных бюрократов, которые любую странность, вполне житейскую, и в этом смысле обычную, готовы трактовать как неоспоримое доказательство чудовищного преступления. И этим они занимаются тем охотнее, чем меньше у них шансов поймать настоящего преступника. Где?! Где и у кого после всего этого могут еще оставаться надежды, что убийца Бартоломью будет пойман?! Даже у меня их больше нет! Как жалки и смешны были они! И мне стыдно, господа, не только за вас, но и за себя, вернее, за свою веру в вас!
Жирная точка. Тадеуш мог бы еще потоптаться по самолюбию Бартнелла, обрушив пару молний для поджарки подробностей своего ареста и последующего освобождения. Но и без того это было отменное выступление, в котором искусство оратора сделало все возможное, дабы эмоции хоть на время отшвырнули логику оппонента. И он добился своего. Осторожность Бартнелла взяла вверх. Я вспомнил, как шеф рвался одним разом закончить дело, когда Смита только привезли на набережную Виктории. Когда все выглядит безупречно, наш шеф переполнен решительной инициативой. Но всегда неизбежно наступает момент, когда нет иного выхода, кроме как пойти на риск. И в такой ситуации суперинтендант начинает больше прикидывать и взвешивать, как он будет отчитываться перед старшим констеблем или же перед самим Андерсоном. В итоге участники разговора, возникшего так спонтанно и происходящего в резком тоне, умолкли, переводя дух и оценивая силу взаимных выпадов. Джонс еще раньше увел миссис Смит. В возникшую паузу я осторожно, но твердо вернул собеседников на исходные позиции, напомнив, о чем собственно шла речь, и, дав понять Тадеушу, что уж меня-то ему сбить с интересующей темы не удастся:
- Мистер Шолто, ну, а все-таки, зачем вам понадобилось навестить Мордекая Смита?
Установившаяся после этого тишина, как мне показалось, словно подчеркивала всеобщее недоумение – вроде действительно глупо, бесполезно и неуместно повторять вопрос, вызвавший только что такую распрю, а главное, такое искреннее чуть ли не справедливое возмущение оскорбленного в лучших чувствах родственника погибшего. Но оказалось, что Тадеуш всерьез задумался, как ему быть дальше. Мы установили его связь с человеком, находящимся в сговоре с разыскиваемым убийцей, оказавшим ему непосредственное содействие в бегстве и имеющим собственные серьезные мотивы для убийства. С присоединением Тадеуша к этой компании получалась довольно четкая картина преступного сговора, в котором ему отводилась не последняя роль. Три человека образовали ловушку, сдавившую и задушившую Бартоломью Шолто. И одним из звеньев этой цепи оказался родной брат жертвы. Эмоции сошли на нет, и теперь, если не объяснить свой визит к Смиту, в Норвуд можно и не вернуться. Прошла еще пара минут, и Тадеуш прервал молчание.
- Хорошо, господа. Я действительно утаил от вас кое-какие сведения, но только лишь от того, что сам понимал и ужасался тому, как подозрительно все выглядит со стороны для глаз несведущего человека. А я ведь тоже был несведущим. До самого конца, и даже сегодня, как выяснилось, благодаря вам, я далеко не все знал. Бартоломью вызвал меня в Норвуд вечером седьмого числа не только для того, чтобы осчастливить новостью о сокровищах. Он был слишком прагматичен, мой брат, и если к кому-то обращался, то всегда в первую очередь потому, что ему что-нибудь от этого человека было нужно. Вот и мне он поручил съездить в то самое место, дом на пристани. Я никогда не слышал про этого Смита и сильно удивился, но мог ли я возражать тому, кто только что осчастливил меня новостью, что мы отныне сказочно богаты? И все благодаря ему. Тем более, что он согласился с моим требованием учесть интересы мисс Морстен при дележе. Да после этого я бы сделал для него все, что угодно, даже не задавая вопросов. К тому же это было совсем рядом с тем самым местом, куда я собирался. Но само поручение удивило меня. Бартоломью действительно боялся оставить ларец без присмотра, иначе отправился бы к Смиту сам, и я бы в итоге так ничего и не узнал. А так ему пришлось ввести меня в курс дела. Так я узнал про долги и про это странное соглашение. Брат поручил мне выкупить у Смита его экземпляр договора и уничтожить его прямо там на месте.
- Что же было платой? Деньги?
- Нет. Он выбрал из ларца крупный камень, кажется, изумруд, я плохо в этом понимаю. И сказал, что этого вполне хватит.
Мы с Бартнеллом переглянулись. Очень уж фантастическая картина, и физиономии наши сморщились в скептические мины. Я первый не выдержал и прервал Тадеуша.
- И зачем же так сложно? Невозможно на глаз довольно точно определить стоимость камня. Если ваш брат был уверен, что цена его никак не меньше пяти тысяч фунтов, то наверняка он стоил еще дороже. Так не выгоднее ли было реализовать часть драгоценностей и рассчитаться со Смитом наличными? Опять же, почему именно в этот день, а по сути уже ночью Бартоломью поручил вам это опасное дело? Вас запросто могли ограбить. Тот район возле Темзы далеко не образец порядка.
- Инспектор, на свой первый вопрос вы ответили сами же. Срочность, вот в чем дело. Некогда было заниматься продажей для получения денег.
- С чего бы это вдруг?! Времени до истечения срока договора у вас было предостаточно, почти два месяца.
- Тут и выясняется самое интересное, господа. Да, вы правы, два месяца. Но, представьте себе, я узнал об этом, только когда Смит показал мне договор. Бартоломью этого сделать не удосужился, более того, он сказал, что срок истекает со дня на день, и медлить нельзя. Поэтому я и поехал тут же. В бумагах Смита я прочел, что срок истекает в декабре. Я изумился и почувствовал себя по-дурацки. Зачем брату понадобилось меня обманывать? Но, несмотря на эту странность, сути дела это не меняло. Следовало рассчитаться и закрыть вопрос. Что я и сделал.
- И Смит остался доволен таким вариантом расчета?
- Вполне. Во всяком случае, он не возражал.
- Но камень мог оказаться фальшивым. Откуда у речника уверенность, что перед ним выложили настоящий изумруд?
- У меня сложилось ощущение, что между ними уже все было обговорено, и я исполнил последнюю часть дела. Смит вел себя так, будто все решено и известно.
- Почему же он утверждает, что никогда вас не видел?
- Потому что он принял меня за Бартоломью. Я назвался его именем.
- Зачем?
- Для убедительности. Я подумал, что мне могут быть неизвестны кое-какие детали, и Смит может попытаться воспользоваться этим и надуть меня.
- То есть это была ваша идея, а не Бартоломью?
- Да, мне пришло это в голову в самый последний момент, когда я уже добрался до места.
- И Смит ничего не заметил?
- Думаю, что нет.
- Но почему он отмалчивается о вашей встрече? Ему-то что скрывать? Ведь все законно.
- Я не знаю, каков его расчет. Для меня неприятной новостью явилось то, что, оказывается, он помог бежать убийце моего брата. Это поразило меня. Вероятно, он ведет какую-то свою игру, и признания не входят в его планы. С тех пор я все думаю, все ли тогда сделал правильно, и не помог ли чем, сам того не зная, этому негодяю.
- Как вы уничтожили бумаги, и зачем это было делать? Разве вашему брату не спокойнее было бы убедиться, что вы привезли именно то, что нужно?
- Он все-таки мой брат и не мог совсем уж не доверять мне, раз послал туда. Прочитав их и убедившись, что это и есть то самое, о чем говорил Бартоломью, я сжег их тут же при Смите. А зачем… не, знаю, я исполнил его волю. Везти его ночью назад в Норвуд, согласитесь, это тоже риск.
- Ну, что ж, мистер Шолто. Дело остается за малым. Сейчас мы попросим привести сюда Смита, чтобы он подтвердил эту чудесную историю.
Логика Бартнелла была понятна. Нет смысла тратить время на развенчание этой чепухи. Смиту за всю оставшуюся жизнь не придумать такой версии и не побаловать нас такой же точно сказкой. Как он будет выпутываться из ситуации, которую создал Шолто с отчаяния, честное слово, на это было бы интересно посмотреть. К Тадеушу я начинал проникаться чувством, близким к восхищению, тем более, что, если он и встревожился, то виду не подал. Послали за Смитом. Того привели быстро, потому что продолжали держать поблизости. Но спектакль не удался. Когда Смит увидел, что его вновь сводят с Шолто, то сразу же подобрался. Всего раз он посмотрел в сторону Тадеуша и, кажется, встретился с ним взглядом. После этого либо опускал глаза, либо отводил взгляд в сторону.
- Смит, мистер Шолто занимает нас интересными историями. Не желаете присоединиться?
- Ну что ж, послушаю.
- Не только послушаете. Вам надо бы и поделиться кое-чем.
- Это от чего же? Я уже все рассказал.
- Мистер Шолто тоже думал, что все рассказал нам, пока ваша жена не вспомнила кое-что. Это освежило его воспоминания и наполнило их новыми интересными подробностями. Догадываетесь, о чем речь?
Смит, вероятно, догадывался. Он еще больше помрачнел, и я увидел, как он сжал кулаки.
- Ну, коль вы молчите, помогу вашей памяти. Ваша жена показала, что ближе к полуночи седьмого октября вы встречались с Тадеушем Шолто у себя дома. Мистер Шолто только что это подтвердил. Можете ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?
Я смотрел на Смита и держал в голове фразу Тадеуша о том, что речник при встрече принял его за брата. Почему же теперь, когда мы ему открыли глаза на то, кем был его гость на самом деле, он не выказал и тени удивления? Однако откровенность собственной жены не оставила его равнодушным. Смит в сердцах грязно выругался и посмотрел на нас с нескрываемой ненавистью.
- Нашли с кем связываться! Глупая курица! Язык без костей.
Каков бы ни был его собственный язык, Мордекай Смит предпочел его прикусить, и больше мы от него не добились ни слова. Бартнелл спрашивал про все, что только можно было еще придумать, лишь бы вызвать в молчуне хоть какую-то реакцию. В ход шли вопросы о бумагах, их содержании и местонахождении. Я уже испугался, что он начнет расспрашивать и про изумруд, но, слава Богу, до этого не дошло. Смит остался глух к расспросам. Наш план поймать обоих участников очной ставки на несоответствии их изложений не сработал. Неужели Тадеуш рассчитал все верно и не сомневался, что Смит предпочтет замкнуться, только чтоб не выдать его? Как бы ни было отчаянно положение Смита, признаваться в контактах с братом убитого для него, вероятно, было невозможным. Он еще надеется оказаться на свободе, и там уж они с Шолто договорятся о том, как и что отвечать на неудобные вопросы. Если же он решится отвечать на них сейчас, вся их шаткая конструкция посыпается, и барахтаясь они утопят друг друга. Оба это понимают. Из-за того, что Смит был схвачен, сообщники не успели обсудить неожиданный разворот расследования и решить, как себя вести. Но даже с этим преимуществом мы не могли их одолеть. Смита вновь увели. Уходя он даже позволил себе издевку.
- Господа, может, не стоит водить меня туда-сюда? Вдруг кто-нибудь еще захочет сегодня со мной пообщаться? Я бы лучше подождал здесь.
Нам пришлось с мрачным видом проглотить это. Мы снова совещаемся, оставив Шолто одного, и решаем, как быть с ним. Бартнелл пребывает в сильнейшем раздражении и первым делом наносит сильный злой удар кулаком в стену, от которого рука у него будет болеть долго.
- Хорошенькое дело! Теперь и Шолто все валит на покойника! Барт сказал – езжай сейчас же, немедленно ночью, и все тут! И он, видите ли, поехал. Несомненная халтура, но на первое время ему ее хватит отбиться. Что скажете, инспектор? Рискнули бы вы задержать этого хитреца?
- Придется пока отпустить. Но ни в коем случае не оставлять в покое и обязательно держать под постоянным наблюдением. Он понял, что за него снова взялись, и теперь может заняться устранением улик, если еще что-то осталось. Приставить к нему людей, и пусть фиксируют все, следят за его передвижениями по Лондону, за усадьбой, когда он там. И хорошо бы особенно не прятаться. Пусть почувствует. Надо, чтобы он занервничал.
- Каких таких мер вы ждете от него?
- Не знаю, такой ловкач придумает, что угодно. С изумрудом хитро задумано. Деньги не спрячешь. Счет Смита в банке можно легко проверить и убедиться, что никакие тысячи фунтов на него не поступали. И в доме их не нашли. А вот камень можно спрятать так, что никто его никогда не найдет. И поди тут проверь. Шолто ухитрился дать такие сведения, что при всей их абсурдности, и притом, что мы прекрасно это понимаем, он не дал нам шанса поймать его.
- Значит, сделки, по-вашему, не было, и договор не закрыт? В чем же тогда была суть их встречи?
- Сделка была, но иная. Сделка с совестью. За договор заплачено не деньгами и не драгоценным камнем, а жизнью. Думаю, к Смиту той ночью явился Каин.
- То есть Тадеуш решился на предательство родного брата?
- Да, похоже. Только это объясняет молчание Смита. Не знаю, с чем пришел к нему Тадеуш. Может, Бартоломью и вправду вручил ему деньги для расчета, но сомневаюсь. Скорее всего, он и не догадывался, куда отправился его брат после того, как они расстались. Тадеуш принес Смиту кое-что подороже пяти тысяч. Новость, что клад обнаружен, и, скорее всего, план устранения Бартоломью. За такой подарок Смит щедро заплатил – он вручил Тадеушу свои бумаги, и теперь последний живой Шолто может без лишних тревог жить себе в удовольствие в своем имении. Поэтому Смит не в состоянии ни предъявить нам свой экземпляр, ни поведать, куда он делся. У него не осталось лазеек, и он вынужден молчать.
- Но зачем Тадеушу вступать в сговор против брата, если, по вашей версии, его ставка – это договор? Ведь братья и так с легкостью рассчитались бы с долгами, клад то был у них.
- Не забывайте, во-первых, он получил Пондишери-Лодж. Во-вторых, все подробности о его взаимоотношениях с братом мы знаем только из его уст. Впервые он коснулся их в своем разговоре с мисс Морстен и ее компаньонами восьмого числа вечером, то есть когда Барт уже был мертв и не мог ничего опровергнуть. Тадеуш тогда уже знал о его несчастной судьбе и красноречиво распространялся о жадности брата и собственном благородстве в отношении мисс Морстен. Но кто знает, не было ли все наоборот? Может, идея поделиться с девушкой исходила как раз от Бартоломью, а Тадеуш изо всех сил противился этому? Какие условия дележа заключили между собой заговорщики, сейчас не определишь, но, скорее всего, для Тадеуша они были выгоднее тех, что предъявил ему брат. Помните, сначала Паллистер, а затем и сам Тадеуш упомянули, что он передал Барту право распоряжаться делами их семьи? Как знать, может, на основании этой привилегии Бартоломью обладал правом единолично решить, какую долю определить для брата. Считая его бесполезным транжирой и повесой, Барт мог очень жестко обойтись с ним. Неслучайно ведь Тадеушу было сообщено о кладе только спустя две недели. Там все очень непросто, и если между братьями возникли разногласия…
- Согласен, это возможно, и как версия принимается. Но ведь еще есть Смолл. Не слишком ли много участников? И чья тогда доля обнаружена на «Авроре»? Смита? Тадеуша?
- Ума не приложу. Для Смита это много, а для Шолто – мало.
- Кстати, а зачем Тадеуш для своего алиби упомянул это злачное место? Его близость с домом Смита привела вас к догадке.
- Тадеуш показал это на своем первом допросе у Джонса. Тогда еще никто, и он в том числе, не знал, что собака приведет Холмса к пристани. Ни у кого и мысли не было о каком-то Смите, поэтому Тадеушу тогда это признание ничем не угрожало. Но Тоби их переиграл. Тадеуш рад был бы взять свои слова назад, но, на его беду, их подтвердили свидетели. Если бы не собака…
- И если бы не креозот! По вашему предположению, его пролили специально, чтобы скрыть следы отравления. Как же так вышло, что эта лужа в итоге сыграла против преступников?
- Неосторожность. Задумал это один, а исполнил другой. Потому вышла небрежность.
- Как у вас все складно, инспектор, но что же дальше? Черт побери! Когда вы приволокли эту Смит, и она так победно взирала, я уж было подумал – вот оно! Попался, голубчик. А сейчас мы снова встали. Не хотел вас отвлекать раньше времени, Лестрейд, но пришли нехорошие новости. От Андерсона поступило обещание начать нам уже раздавать пинки. Начальство ждет, когда мы, наконец, объявим о том, что дело раскрыто. Вместо этого новая проблема. Возле Дартфорда обнаружен утопленник. Выбросило на берег. Подробностей до сегодняшнего дня не было. Поначалу этим занялись «мокрые Бобби» [Прозвище сотрудников Темзенского дивизиона или Речной полиции на Темзе, в круг обширных обязанностей и полномочий которых не входит расследование убийств. Кстати, именно этот отдел полиции должен был предоставить паровой катер инспектору Джонсу и Шерлоку Холмсу для их погони за «Авророй» – прим. ред.] Но сегодня уже точно установлено – смерть насильственная. Он задушен, и нам от этого дела никак не отвертеться. Тело сейчас в приходском морге, и я уже отправил Джонса туда. Нам придется разделиться, и теперь людей для Норвуда у вас, инспектор, будет меньше. Оставить вам Симмондса?
- Да, сэр. И двоих для наблюдения за Шолто. Пусть меняются и следят круглосуточно.
Тадеуш был отпущен. Учитывая, как близко от разоблачения он прошел сегодня, можно сказать, что мы освободили его после второго ареста. Я поражался его выдержке. Ведь он не может не понимать, что, несмотря на отсутствие прямых улик, число косвенных неуклонно растет. Его можно сравнить с воином, отразившим смертельные выпады, но истекающим кровью и слабеющим от обилия менее опасных ран. Если полиция не предоставит обвинению иных кандидатов, то даже с тем, что у нас имелось, положение Смита и Шолто на суде было бы довольно шатким. Их спасало только то, что предоставить суду непосредственного убийцу пока не представлялось возможным, как и объяснить, каким образом было совершено преступление.
День близился к концу. Шестнадцатое число, начавшись столь многообещающе и промелькнув перед глазами несколькими яркими вспышками надежды, сошло на нет. Проинструктированные люди сразу же отправились вслед за Тадеушем. Пользуясь отлучкой суперинтенданта, я недвусмысленно дал понять им, что наблюдение за Пондишери-Лодж со стороны не имеет практического значения, а мне оно требуется категорически. У констебля, старшего в группе, округлились глаза, но он не посмел возразить. Да, он все правильно понял - это незаконное проникновение на территорию частной собственности. Как хотите, ребята, но упустить Тадеуша Шолто мы больше не имеем права.
- Констебль, наблюдение необходимо вести с территории парка, чтобы была возможность лучше контролировать дом и, что мне представляется еще важнее, сам парк. Советую вам обратиться к Мак-Мурдо. Это привратник. Объясните ему, что хозяин не сегодня завтра будет арестован, и для этого вам необходимо там немного поработать. Пусть не мешает, а лучше поможет. Лишняя пара глаз за Шолто, если тому вдруг придет в голову прогуляться ночью, совсем не помешает. Хозяин ему, конечно, щедро платит, но через газеты уже объявлено, что за помощь следствию будет выплачено приличное вознаграждение. Есть, конечно, вероятность, что он заупрямится и сообщит об этом Шолто. Если поднимется шум, не беда. Скандал уже ничего не изменит. Главное, чтобы Шолто ни на что более не решился. Поэтому ваше присутствие там должно стать гарантией этого, а не пустой формальностью.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
66. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Миссис Смит, пожалуйста, повторите здесь для всех присутствующих то, что вы рассказали инспектору Лестрейду.
Миссис Смит тоже видит и осознает очевидное. Одно лишь ее появление раздавило Тадеуша Шолто. Он опустил голову и не смотрит на нее. Поэтому она не сомневается, что сейчас самой судьбой на нее возложено сразу две миссии – спасение самых близких ей людей и возмездие на голову истинного преступника. И от того вещает она тоном обретшей торжество справедливости. Во всем остальном ничего примечательного. Она повторила все то же, что я уже от нее узнал.
- Мистер Шолто, вам есть, что сказать об этом?
Шолто, наконец, поднимает голову. Он еще бледен, но в глазах появилось что-то новое – решимость. И это жалкий Тадеуш? Плохо же его знали те, кто так небрежно отзывался о его характере!
- Я не знаю эту женщину. Как и ее мужа.
- То есть ее утверждение о том, что вы встречались с ее мужем в указанное время…
- Ее утверждение – ложь. Она – заинтересованное лицо и пытается выгородить своего мужа.
После этих слов миссис Смит загорелась возмущением, будто ее впервые в жизни обвинили в нечестности.
- Это неправда! То есть правда. То есть я хочу сказать, что говорю чистую правду, а он нет! Могу поклясться хоть на библии.
- Кого сейчас удивишь фамильярным отношением к евангелию!
От такой насмешки у миссис Смит задрожали губы, да и все лицо как-то запрыгало. Казалось, она сейчас расплачется. Видя, как она все сильнее теряется и волнуется, и как на ее фоне наполняется уверенностью поникший было Тадеуш, Бартнелл поспешил вмешаться.
- Успокойтесь, миссис Смит. Вы такой же свидетель, как и всякий другой человек, и имеете полное право выступать в суде, если вашими показаниями пожелает воспользоваться хотя бы одна из сторон. А вы, Шолто, слушайте. Она, действительно, заинтересованное лицо в этом деле, как, кстати, и вы, но ее показания лишь проясняют кое-что новое, касающееся вашей роли. Для ее мужа они ничем не положительны и никак не улучшают его положение. Так что я не вижу здесь предвзятости.
На лице миссис Смит при этих словах Бартнелла отразились растерянность и разочарование – неужели все зря? Тадеуш тем временем уже взял себя в руки и обрел способность соображать. Он попытался сбить накал и заговорил примирительно:
- Хорошо, хорошо, пусть так. Но, господа! Вы забываете, что в то время еще был жив мой брат. Может, она видела Бартоломью? Ручаюсь, она не отличила бы его от меня. Во всяком случае, видя впервые уж точно.
- Мистер Шолто, в то время, которое она указала, ваш брат, если еще и был жив, то находился в своем кабинете. Все слуги совершенно определенно утверждают это. Вы же, покинув Норвуд, по вашему же собственному признанию, которое вы дали на допросе инспектору Джонсу, отправились в заведение...
- Обойдемся без подробностей с вашего согласия. Я помню, о каком заведении идет речь, и не отрицаю этого. Но, коль уж здесь нашлись желающие размахивать писанием, не будем шокировать их слабые чувства рассказами о том, как наполнить живым смыслом и радостью блеклую жизнь пуританина, - Тадеуш бросил ироничный взгляд на миссис Смит и продолжил, - Но никто из вас, господа, не докажет однозначно, что Бартоломью не сумел бы выскользнуть незаметно из усадьбы и затем вернуться. Гипотетически такое вполне возможно.
- А зачем ему это?! Вы сами неоднократно подчеркивали, что ваш брат ни на минуту не оставил бы сокровища без присмотра. И вдруг он невесть от чего по-воровски, прячась от слуг, прокрадывается вон из Норвуда и отправляется в Лондон. Скажите, зачем?
- А зачем это мне?!
- Послушайте, Шолто, если мы опустимся до таких гипотетических, как вы выразились, а на мой взгляд, фантастических предположений, то нам гораздо проще представить себе, как вы отравили брата и уговорили покойника запереть за вами дверь.
Я не верил собственным ушам. Бартнелл запросто может быть жестким, но цинизма я за ним не замечал. Последняя шутка была скорее в моем стиле, да и я не всегда решаюсь произнести вслух такое, особенно перед вышедшим из себя задерганным человеком. По всему выходило, что Тадеуш своей изворотливостью и готовностью городить какие угодно аргументы порядком разозлил нашего шефа. С него давно уже хватило упрямства Смита, истрепавшего наше терпение, словно тряпку. Из-за важности дела сверху вплоть до Брэдфорда постоянно интересовались все настойчивее и требовательнее, когда же появится результат. А оно, напротив, еле двигалось и грозило вновь, как уже было, застрять намертво. Сильнейшее раздражение вызывало еще и осознание нашей беспомощности. Мы не шли по следу, а лихорадочно вслепую шарили вокруг себя. Даже когда к нам попадала информация, проливавшая свет на что-нибудь, это самое «что-нибудь» оказывалось столь причудливого вида, что его непостижимую форму мы готовы были объяснить себе обманчивой игрой света и тени, и уже не верили самому источнику освещения, сомневались в правдивости информации. Как выяснилось позже, зря. Все те сведения, что раздобыл в Норвуде Симмондс, плюс показания Элизабет Уоллес, Эванса, Паллистера и миссис Смит оказались правдой. Просто мы избрали для себя неправильный ракурс. Поэтому ровным счетом ничего не понимали почти до самого завершения расследования. Преступники – кто они? Эти, пойманные? Они вроде как застаны врасплох и схвачены, но почему меня не покидает ощущение, что все только начинается? Мы охотимся среди плотного тумана и больше сталкиваемся друг с другом, нежели преследуем дичь, и напряжение нервов только нарастает. Похоже, у шефа только что лопнул один из них, отозвавшись неприятным для слуха щелчком разрыва - оскорбительной бестактностью, которую позволил себе не сумевший сдержаться суперинтендант. Тадеуш не преминул изобразить всем видом, как он задет за живое.
- И вы еще смеетесь! Как это низко и подло! И как хладнокровно и издевательски выбран момент - сразу после похорон, когда память о безвременной кончине моего брата еще так жива и терзает сердце!
Тадеуш уже вполне владел ситуацией, во всяком случае, даже в отчаянном положении, когда его прижали к стене и лишили выхода, он ухитрился высмотреть в ней мелкую трещинку и уловить то единственное верное направление, которое могло стать спасением и в котором ему следовало сосредоточить все свои усилия, чтобы трещина расширилась, и он смог в нее проскочить. В Ярде еще помнили ту досаду, с которой пришлось принять факт алиби уже арестованного и заявленного преступника и принести ему «глубочайшие и самые искренние извинения». Больше так ошибаться Бартнеллу категорически не хотелось. Но и топтаться на месте он не видел смысла, особенно, когда было чем давить. Это противоречивое положение отразилось и на его поведении, когда к Тадеушу он обращался то почтительно - «мистер Шолто», то просто и бесцеремонно по фамилии. Но отступать пока что он уж точно не собирался.
- Нет, это вы вздумали посмеяться над нами, мистер Шолто. И это очень прискорбно.
Но Тадеуш уже не слышал ничьих голосов, как бы громко они не звучали. Ему нельзя было сбиться с пойманной удачно тональности – грозная обличающая песнь только разворачивалась, грозя сокрушить нас своей кульминацией.
- И это наш славный Скотланд-Ярд, в котором я, подданный Ее Величества, еще совсем недавно видел своего первого защитника! Вместо всего этого я столкнулся со сборищем бездушных бюрократов, которые любую странность, вполне житейскую, и в этом смысле обычную, готовы трактовать как неоспоримое доказательство чудовищного преступления. И этим они занимаются тем охотнее, чем меньше у них шансов поймать настоящего преступника. Где?! Где и у кого после всего этого могут еще оставаться надежды, что убийца Бартоломью будет пойман?! Даже у меня их больше нет! Как жалки и смешны были они! И мне стыдно, господа, не только за вас, но и за себя, вернее, за свою веру в вас!
Жирная точка. Тадеуш мог бы еще потоптаться по самолюбию Бартнелла, обрушив пару молний для поджарки подробностей своего ареста и последующего освобождения. Но и без того это было отменное выступление, в котором искусство оратора сделало все возможное, дабы эмоции хоть на время отшвырнули логику оппонента. И он добился своего. Осторожность Бартнелла взяла вверх. Я вспомнил, как шеф рвался одним разом закончить дело, когда Смита только привезли на набережную Виктории. Когда все выглядит безупречно, наш шеф переполнен решительной инициативой. Но всегда неизбежно наступает момент, когда нет иного выхода, кроме как пойти на риск. И в такой ситуации суперинтендант начинает больше прикидывать и взвешивать, как он будет отчитываться перед старшим констеблем или же перед самим Андерсоном. В итоге участники разговора, возникшего так спонтанно и происходящего в резком тоне, умолкли, переводя дух и оценивая силу взаимных выпадов. Джонс еще раньше увел миссис Смит. В возникшую паузу я осторожно, но твердо вернул собеседников на исходные позиции, напомнив, о чем собственно шла речь, и, дав понять Тадеушу, что уж меня-то ему сбить с интересующей темы не удастся:
- Мистер Шолто, ну, а все-таки, зачем вам понадобилось навестить Мордекая Смита?
Установившаяся после этого тишина, как мне показалось, словно подчеркивала всеобщее недоумение – вроде действительно глупо, бесполезно и неуместно повторять вопрос, вызвавший только что такую распрю, а главное, такое искреннее чуть ли не справедливое возмущение оскорбленного в лучших чувствах родственника погибшего. Но оказалось, что Тадеуш всерьез задумался, как ему быть дальше. Мы установили его связь с человеком, находящимся в сговоре с разыскиваемым убийцей, оказавшим ему непосредственное содействие в бегстве и имеющим собственные серьезные мотивы для убийства. С присоединением Тадеуша к этой компании получалась довольно четкая картина преступного сговора, в котором ему отводилась не последняя роль. Три человека образовали ловушку, сдавившую и задушившую Бартоломью Шолто. И одним из звеньев этой цепи оказался родной брат жертвы. Эмоции сошли на нет, и теперь, если не объяснить свой визит к Смиту, в Норвуд можно и не вернуться. Прошла еще пара минут, и Тадеуш прервал молчание.
- Хорошо, господа. Я действительно утаил от вас кое-какие сведения, но только лишь от того, что сам понимал и ужасался тому, как подозрительно все выглядит со стороны для глаз несведущего человека. А я ведь тоже был несведущим. До самого конца, и даже сегодня, как выяснилось, благодаря вам, я далеко не все знал. Бартоломью вызвал меня в Норвуд вечером седьмого числа не только для того, чтобы осчастливить новостью о сокровищах. Он был слишком прагматичен, мой брат, и если к кому-то обращался, то всегда в первую очередь потому, что ему что-нибудь от этого человека было нужно. Вот и мне он поручил съездить в то самое место, дом на пристани. Я никогда не слышал про этого Смита и сильно удивился, но мог ли я возражать тому, кто только что осчастливил меня новостью, что мы отныне сказочно богаты? И все благодаря ему. Тем более, что он согласился с моим требованием учесть интересы мисс Морстен при дележе. Да после этого я бы сделал для него все, что угодно, даже не задавая вопросов. К тому же это было совсем рядом с тем самым местом, куда я собирался. Но само поручение удивило меня. Бартоломью действительно боялся оставить ларец без присмотра, иначе отправился бы к Смиту сам, и я бы в итоге так ничего и не узнал. А так ему пришлось ввести меня в курс дела. Так я узнал про долги и про это странное соглашение. Брат поручил мне выкупить у Смита его экземпляр договора и уничтожить его прямо там на месте.
- Что же было платой? Деньги?
- Нет. Он выбрал из ларца крупный камень, кажется, изумруд, я плохо в этом понимаю. И сказал, что этого вполне хватит.
Мы с Бартнеллом переглянулись. Очень уж фантастическая картина, и физиономии наши сморщились в скептические мины. Я первый не выдержал и прервал Тадеуша.
- И зачем же так сложно? Невозможно на глаз довольно точно определить стоимость камня. Если ваш брат был уверен, что цена его никак не меньше пяти тысяч фунтов, то наверняка он стоил еще дороже. Так не выгоднее ли было реализовать часть драгоценностей и рассчитаться со Смитом наличными? Опять же, почему именно в этот день, а по сути уже ночью Бартоломью поручил вам это опасное дело? Вас запросто могли ограбить. Тот район возле Темзы далеко не образец порядка.
- Инспектор, на свой первый вопрос вы ответили сами же. Срочность, вот в чем дело. Некогда было заниматься продажей для получения денег.
- С чего бы это вдруг?! Времени до истечения срока договора у вас было предостаточно, почти два месяца.
- Тут и выясняется самое интересное, господа. Да, вы правы, два месяца. Но, представьте себе, я узнал об этом, только когда Смит показал мне договор. Бартоломью этого сделать не удосужился, более того, он сказал, что срок истекает со дня на день, и медлить нельзя. Поэтому я и поехал тут же. В бумагах Смита я прочел, что срок истекает в декабре. Я изумился и почувствовал себя по-дурацки. Зачем брату понадобилось меня обманывать? Но, несмотря на эту странность, сути дела это не меняло. Следовало рассчитаться и закрыть вопрос. Что я и сделал.
- И Смит остался доволен таким вариантом расчета?
- Вполне. Во всяком случае, он не возражал.
- Но камень мог оказаться фальшивым. Откуда у речника уверенность, что перед ним выложили настоящий изумруд?
- У меня сложилось ощущение, что между ними уже все было обговорено, и я исполнил последнюю часть дела. Смит вел себя так, будто все решено и известно.
- Почему же он утверждает, что никогда вас не видел?
- Потому что он принял меня за Бартоломью. Я назвался его именем.
- Зачем?
- Для убедительности. Я подумал, что мне могут быть неизвестны кое-какие детали, и Смит может попытаться воспользоваться этим и надуть меня.
- То есть это была ваша идея, а не Бартоломью?
- Да, мне пришло это в голову в самый последний момент, когда я уже добрался до места.
- И Смит ничего не заметил?
- Думаю, что нет.
- Но почему он отмалчивается о вашей встрече? Ему-то что скрывать? Ведь все законно.
- Я не знаю, каков его расчет. Для меня неприятной новостью явилось то, что, оказывается, он помог бежать убийце моего брата. Это поразило меня. Вероятно, он ведет какую-то свою игру, и признания не входят в его планы. С тех пор я все думаю, все ли тогда сделал правильно, и не помог ли чем, сам того не зная, этому негодяю.
- Как вы уничтожили бумаги, и зачем это было делать? Разве вашему брату не спокойнее было бы убедиться, что вы привезли именно то, что нужно?
- Он все-таки мой брат и не мог совсем уж не доверять мне, раз послал туда. Прочитав их и убедившись, что это и есть то самое, о чем говорил Бартоломью, я сжег их тут же при Смите. А зачем… не, знаю, я исполнил его волю. Везти его ночью назад в Норвуд, согласитесь, это тоже риск.
- Ну, что ж, мистер Шолто. Дело остается за малым. Сейчас мы попросим привести сюда Смита, чтобы он подтвердил эту чудесную историю.
Логика Бартнелла была понятна. Нет смысла тратить время на развенчание этой чепухи. Смиту за всю оставшуюся жизнь не придумать такой версии и не побаловать нас такой же точно сказкой. Как он будет выпутываться из ситуации, которую создал Шолто с отчаяния, честное слово, на это было бы интересно посмотреть. К Тадеушу я начинал проникаться чувством, близким к восхищению, тем более, что, если он и встревожился, то виду не подал. Послали за Смитом. Того привели быстро, потому что продолжали держать поблизости. Но спектакль не удался. Когда Смит увидел, что его вновь сводят с Шолто, то сразу же подобрался. Всего раз он посмотрел в сторону Тадеуша и, кажется, встретился с ним взглядом. После этого либо опускал глаза, либо отводил взгляд в сторону.
- Смит, мистер Шолто занимает нас интересными историями. Не желаете присоединиться?
- Ну что ж, послушаю.
- Не только послушаете. Вам надо бы и поделиться кое-чем.
- Это от чего же? Я уже все рассказал.
- Мистер Шолто тоже думал, что все рассказал нам, пока ваша жена не вспомнила кое-что. Это освежило его воспоминания и наполнило их новыми интересными подробностями. Догадываетесь, о чем речь?
Смит, вероятно, догадывался. Он еще больше помрачнел, и я увидел, как он сжал кулаки.
- Ну, коль вы молчите, помогу вашей памяти. Ваша жена показала, что ближе к полуночи седьмого октября вы встречались с Тадеушем Шолто у себя дома. Мистер Шолто только что это подтвердил. Можете ли вы что-нибудь сказать по этому поводу?
Я смотрел на Смита и держал в голове фразу Тадеуша о том, что речник при встрече принял его за брата. Почему же теперь, когда мы ему открыли глаза на то, кем был его гость на самом деле, он не выказал и тени удивления? Однако откровенность собственной жены не оставила его равнодушным. Смит в сердцах грязно выругался и посмотрел на нас с нескрываемой ненавистью.
- Нашли с кем связываться! Глупая курица! Язык без костей.
Каков бы ни был его собственный язык, Мордекай Смит предпочел его прикусить, и больше мы от него не добились ни слова. Бартнелл спрашивал про все, что только можно было еще придумать, лишь бы вызвать в молчуне хоть какую-то реакцию. В ход шли вопросы о бумагах, их содержании и местонахождении. Я уже испугался, что он начнет расспрашивать и про изумруд, но, слава Богу, до этого не дошло. Смит остался глух к расспросам. Наш план поймать обоих участников очной ставки на несоответствии их изложений не сработал. Неужели Тадеуш рассчитал все верно и не сомневался, что Смит предпочтет замкнуться, только чтоб не выдать его? Как бы ни было отчаянно положение Смита, признаваться в контактах с братом убитого для него, вероятно, было невозможным. Он еще надеется оказаться на свободе, и там уж они с Шолто договорятся о том, как и что отвечать на неудобные вопросы. Если же он решится отвечать на них сейчас, вся их шаткая конструкция посыпается, и барахтаясь они утопят друг друга. Оба это понимают. Из-за того, что Смит был схвачен, сообщники не успели обсудить неожиданный разворот расследования и решить, как себя вести. Но даже с этим преимуществом мы не могли их одолеть. Смита вновь увели. Уходя он даже позволил себе издевку.
- Господа, может, не стоит водить меня туда-сюда? Вдруг кто-нибудь еще захочет сегодня со мной пообщаться? Я бы лучше подождал здесь.
Нам пришлось с мрачным видом проглотить это. Мы снова совещаемся, оставив Шолто одного, и решаем, как быть с ним. Бартнелл пребывает в сильнейшем раздражении и первым делом наносит сильный злой удар кулаком в стену, от которого рука у него будет болеть долго.
- Хорошенькое дело! Теперь и Шолто все валит на покойника! Барт сказал – езжай сейчас же, немедленно ночью, и все тут! И он, видите ли, поехал. Несомненная халтура, но на первое время ему ее хватит отбиться. Что скажете, инспектор? Рискнули бы вы задержать этого хитреца?
- Придется пока отпустить. Но ни в коем случае не оставлять в покое и обязательно держать под постоянным наблюдением. Он понял, что за него снова взялись, и теперь может заняться устранением улик, если еще что-то осталось. Приставить к нему людей, и пусть фиксируют все, следят за его передвижениями по Лондону, за усадьбой, когда он там. И хорошо бы особенно не прятаться. Пусть почувствует. Надо, чтобы он занервничал.
- Каких таких мер вы ждете от него?
- Не знаю, такой ловкач придумает, что угодно. С изумрудом хитро задумано. Деньги не спрячешь. Счет Смита в банке можно легко проверить и убедиться, что никакие тысячи фунтов на него не поступали. И в доме их не нашли. А вот камень можно спрятать так, что никто его никогда не найдет. И поди тут проверь. Шолто ухитрился дать такие сведения, что при всей их абсурдности, и притом, что мы прекрасно это понимаем, он не дал нам шанса поймать его.
- Значит, сделки, по-вашему, не было, и договор не закрыт? В чем же тогда была суть их встречи?
- Сделка была, но иная. Сделка с совестью. За договор заплачено не деньгами и не драгоценным камнем, а жизнью. Думаю, к Смиту той ночью явился Каин.
- То есть Тадеуш решился на предательство родного брата?
- Да, похоже. Только это объясняет молчание Смита. Не знаю, с чем пришел к нему Тадеуш. Может, Бартоломью и вправду вручил ему деньги для расчета, но сомневаюсь. Скорее всего, он и не догадывался, куда отправился его брат после того, как они расстались. Тадеуш принес Смиту кое-что подороже пяти тысяч. Новость, что клад обнаружен, и, скорее всего, план устранения Бартоломью. За такой подарок Смит щедро заплатил – он вручил Тадеушу свои бумаги, и теперь последний живой Шолто может без лишних тревог жить себе в удовольствие в своем имении. Поэтому Смит не в состоянии ни предъявить нам свой экземпляр, ни поведать, куда он делся. У него не осталось лазеек, и он вынужден молчать.
- Но зачем Тадеушу вступать в сговор против брата, если, по вашей версии, его ставка – это договор? Ведь братья и так с легкостью рассчитались бы с долгами, клад то был у них.
- Не забывайте, во-первых, он получил Пондишери-Лодж. Во-вторых, все подробности о его взаимоотношениях с братом мы знаем только из его уст. Впервые он коснулся их в своем разговоре с мисс Морстен и ее компаньонами восьмого числа вечером, то есть когда Барт уже был мертв и не мог ничего опровергнуть. Тадеуш тогда уже знал о его несчастной судьбе и красноречиво распространялся о жадности брата и собственном благородстве в отношении мисс Морстен. Но кто знает, не было ли все наоборот? Может, идея поделиться с девушкой исходила как раз от Бартоломью, а Тадеуш изо всех сил противился этому? Какие условия дележа заключили между собой заговорщики, сейчас не определишь, но, скорее всего, для Тадеуша они были выгоднее тех, что предъявил ему брат. Помните, сначала Паллистер, а затем и сам Тадеуш упомянули, что он передал Барту право распоряжаться делами их семьи? Как знать, может, на основании этой привилегии Бартоломью обладал правом единолично решить, какую долю определить для брата. Считая его бесполезным транжирой и повесой, Барт мог очень жестко обойтись с ним. Неслучайно ведь Тадеушу было сообщено о кладе только спустя две недели. Там все очень непросто, и если между братьями возникли разногласия…
- Согласен, это возможно, и как версия принимается. Но ведь еще есть Смолл. Не слишком ли много участников? И чья тогда доля обнаружена на «Авроре»? Смита? Тадеуша?
- Ума не приложу. Для Смита это много, а для Шолто – мало.
- Кстати, а зачем Тадеуш для своего алиби упомянул это злачное место? Его близость с домом Смита привела вас к догадке.
- Тадеуш показал это на своем первом допросе у Джонса. Тогда еще никто, и он в том числе, не знал, что собака приведет Холмса к пристани. Ни у кого и мысли не было о каком-то Смите, поэтому Тадеушу тогда это признание ничем не угрожало. Но Тоби их переиграл. Тадеуш рад был бы взять свои слова назад, но, на его беду, их подтвердили свидетели. Если бы не собака…
- И если бы не креозот! По вашему предположению, его пролили специально, чтобы скрыть следы отравления. Как же так вышло, что эта лужа в итоге сыграла против преступников?
- Неосторожность. Задумал это один, а исполнил другой. Потому вышла небрежность.
- Как у вас все складно, инспектор, но что же дальше? Черт побери! Когда вы приволокли эту Смит, и она так победно взирала, я уж было подумал – вот оно! Попался, голубчик. А сейчас мы снова встали. Не хотел вас отвлекать раньше времени, Лестрейд, но пришли нехорошие новости. От Андерсона поступило обещание начать нам уже раздавать пинки. Начальство ждет, когда мы, наконец, объявим о том, что дело раскрыто. Вместо этого новая проблема. Возле Дартфорда обнаружен утопленник. Выбросило на берег. Подробностей до сегодняшнего дня не было. Поначалу этим занялись «мокрые Бобби» [Прозвище сотрудников Темзенского дивизиона или Речной полиции на Темзе, в круг обширных обязанностей и полномочий которых не входит расследование убийств. Кстати, именно этот отдел полиции должен был предоставить паровой катер инспектору Джонсу и Шерлоку Холмсу для их погони за «Авророй» – прим. ред.] Но сегодня уже точно установлено – смерть насильственная. Он задушен, и нам от этого дела никак не отвертеться. Тело сейчас в приходском морге, и я уже отправил Джонса туда. Нам придется разделиться, и теперь людей для Норвуда у вас, инспектор, будет меньше. Оставить вам Симмондса?
- Да, сэр. И двоих для наблюдения за Шолто. Пусть меняются и следят круглосуточно.
Тадеуш был отпущен. Учитывая, как близко от разоблачения он прошел сегодня, можно сказать, что мы освободили его после второго ареста. Я поражался его выдержке. Ведь он не может не понимать, что, несмотря на отсутствие прямых улик, число косвенных неуклонно растет. Его можно сравнить с воином, отразившим смертельные выпады, но истекающим кровью и слабеющим от обилия менее опасных ран. Если полиция не предоставит обвинению иных кандидатов, то даже с тем, что у нас имелось, положение Смита и Шолто на суде было бы довольно шатким. Их спасало только то, что предоставить суду непосредственного убийцу пока не представлялось возможным, как и объяснить, каким образом было совершено преступление.
День близился к концу. Шестнадцатое число, начавшись столь многообещающе и промелькнув перед глазами несколькими яркими вспышками надежды, сошло на нет. Проинструктированные люди сразу же отправились вслед за Тадеушем. Пользуясь отлучкой суперинтенданта, я недвусмысленно дал понять им, что наблюдение за Пондишери-Лодж со стороны не имеет практического значения, а мне оно требуется категорически. У констебля, старшего в группе, округлились глаза, но он не посмел возразить. Да, он все правильно понял - это незаконное проникновение на территорию частной собственности. Как хотите, ребята, но упустить Тадеуша Шолто мы больше не имеем права.
- Констебль, наблюдение необходимо вести с территории парка, чтобы была возможность лучше контролировать дом и, что мне представляется еще важнее, сам парк. Советую вам обратиться к Мак-Мурдо. Это привратник. Объясните ему, что хозяин не сегодня завтра будет арестован, и для этого вам необходимо там немного поработать. Пусть не мешает, а лучше поможет. Лишняя пара глаз за Шолто, если тому вдруг придет в голову прогуляться ночью, совсем не помешает. Хозяин ему, конечно, щедро платит, но через газеты уже объявлено, что за помощь следствию будет выплачено приличное вознаграждение. Есть, конечно, вероятность, что он заупрямится и сообщит об этом Шолто. Если поднимется шум, не беда. Скандал уже ничего не изменит. Главное, чтобы Шолто ни на что более не решился. Поэтому ваше присутствие там должно стать гарантией этого, а не пустой формальностью.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
67. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Симмондс!
- Сэр?
- Пройдемте ко мне.
Утро семнадцатого. Откуда это ощущение, что сегодня все закончится? Отгадка, или вернее пока еще предположение, пришла в голову внезапно, но поверить в такое кажется неоправданной смелостью, чем-то невозможным, по крайней мере, до его подтверждения. И, тем не менее, только так можно объяснить всю ту путаницу, которая со временем только увеличивалась и в итоге связала нас по рукам и ногам. Во всяком случае, если мои сегодняшние замыслы не дадут результатов, я ума не приложу, что еще можно сделать.
Не знаю, существуют ли в театре дурные приметы, но почему-то, когда я, сидя в зрительном зале, вижу неполадки с занавесом, меня охватывает уверенность, что спектакль провалится. Смешно, но какой-то кусок материи, упираясь и не желая разойтись в стороны, чтобы открыть взору сцену, заражает меня дурацким ощущением фатальности. Важно, что этим утром мой занавес распахнулся мгновенно, словно шторка фотоаппарата, осуществившего снимок, потому что мой занавес – это мои веки. Я спал всего час, но в нужное время глаза открылись будто по сигналу. Всю ночь я размышлял над нашим делом и, убедившись, что невозможную теорию все же стоит проверить, принялся думать, как это сделать. Только под утро, когда мой план сложился полностью, удалось уснуть. Прожив бессонную ночь, я тем не менее не испытываю упадка сил и сонливости. Нервы взвинчены и словно шпоры грызут уставшее тело, требуя от него резвости для последнего решительного броска. Настроение сменяется неуловимо быстро, словно оттенки лондонского неба. Уверенность в успехе уступает место тревожному нытью чего-то внутри меня, условного органа, ответственного за страхи и сомнения. Я опять затеял игру за гранью дозволенного, и даже в случае безоговорочной победы Бартнелл найдет к чему придраться. О том, что будет со мною в случае провала, даже думать не хочется.
Восемь часов. Я инструктирую Симмондса. Нам обоим предстоит сегодня провести много времени вне стен Ярда. Придется разъезжать не только по Лондону, но и мотаться по пригородам, трястись и подскакивать в кэбе, отзываясь на каждую неровность плохой дороги, которая в это время года принимает свой наихудший вид. Через десять минут мы расходимся. Последний свободный экипаж, закрепленный за нашим департаментом, попадает в распоряжение сержанта. Из-за нехватки людей он сам правит им и обгоняет меня по пути к Уайт-холл-Плэйс, куда я следую, чтобы взять кэб.
Без четверти девять. Первый визит в Сити. Деловой человек с утра на ногах, но нет гарантии, что я застану его в конторе. Однако мне повезло. После короткого разговора моя уверенность выросла. Лицо моего собеседника, маленького человечка, вполне миролюбиво и доброжелательно. Это же приятное впечатление он оставил о себе и в прошлый раз. Невозможно представить себе, чтобы такое лицо могло вызвать у кого-то страх. И, тем не менее, это произошло. Настоящий ужас.
- Говорите, испугался?
- Не то слово, инспектор. Он испугался так, что испугался я. Никогда в жизни на меня не смотрели с таким выражением. В чем же дело?
- Думаю, вы с вашим опытом и сами догадались, только не можете в это поверить. А нам следовало понять это раньше.
И действительно, ведь мы наблюдали признаки этого смятения, задавленного усилием незаурядной воли, но никто тогда не определил причину.
Теперь в Лоуэр-Камберуэлл. Дверь отворила женщина средних лет. Миссис Форрестер? Да, это она. Инспектору Скотланд-Ярда Лестрейду нужно срочно побеседовать с мисс Мэри Морстен. Хозяйка как-то смущенно посторонилась и впустила меня. Причина такого смущения стала понятна, едва меня провели в комнату девушки. Доктор Уотсон собственной персоной. И время для визитов не вполне обычное, еще довольно рано. После приветствий вместо ожидаемой тишины, которая естественным образом наступает, когда от гостя готовы выслушать причину его появления, исключительно усилиями доктора создается поток красноречия, вызванный, вероятно, его возросшей нервозностью. Приходится как-то реагировать на живые призывы поделиться своим мнением о проигранном процессе Уайльда и его заключении в Рединг, о шансах Слокама и варварстве японцев в Сеуле [ Похоже, доктор Уотсон и впрямь больше стремится избежать пауз, чем озабочен самим разговором – большинство тем, предложенных им для обсуждения, не так уж свежи. Арест и заключение Оскара Уайльда в Редингскую тюрьму состоялись 25 мая, одиночное кругосветное плавание Джошуа Слокама, первое удачное в истории, началось еще 24 апреля. Лишь только убийство королевы Мин в Сеуле «наемными мечами» произошло незадолго до этого разговора, 8 октября – прим.ред.]. Мисс Морстен выглядит естественно и, похоже, мое присутствие ее нисколько не тяготит, но доктор явно не в своей тарелке и поэтому изо всех сил пытается превзойти ее в раскованности. И он добивается своего. Теперь смущены все, даже я. Такая атмосфера не может не озадачить, но я вовремя вспоминаю, что в прессе что-то промелькнуло об их помолвке. К счастью, мое дело совсем недолгое.
- Мисс Морстен, сохранились ли у вас бумаги, которые вы показывали мистеру Холмсу? Меня интересует письмо, в котором мистер Шолто назначил вам встречу восьмого октября, и конверты писем, в которых присылались жемчужины.
- Да, конечно.
Мисс Морстен быстро находит нужное и вручает мне. Мыслям доктора теперь задано новое направление, тем более что эта тема имеет к нему самое прямое отношение. Провалив охоту на Смолла, парочка незадачливых сыщиков, растратившая все свои идеи, осталась не у дел и на какое-то время ушла в тень. Искать им больше не кого, и у доктора высвободилась масса времени, которое он теперь использует гораздо полезнее, стараясь бывать почаще в обществе девушки, блестящее приданное которой, благодаря нашим усилиям, постепенно становится реальностью. Поэтому он воспользовался переменой в разговоре и постарался хоть на словах если не делом показать мисс Морстен, как он печется о ее интересах. Он сокрушенно отозвался о тщетности усилий полиции раскрыть норвудское дело. Уж если Смолл ускользнул от Холмса, то какие шансы могли быть у Скотланд-Ярда? Но он надеется, что хотя бы то, что уже найдено, не будет разворовано, а для этого обществу необходимо присматривать за полицией. Он со своей стороны клянется, что не допустит ничего подобного, пусть мисс Морстен не сомневается, и вообще пусть уже позволит ему называть ее просто и по-свойски - Мэри. Только ради Бога, пусть инспектор не принимает это высказывание на свой счет, его репутация всем известна, и доктор совсем не его имел в виду, и вообще совсем не то, о чем можно было бы подумать. В общем, доктор мечется не только в определении линии беседы, но и в ключевых интонациях, коими обозначается собственная позиция. Неизбежная участь тех, у кого этой самой позиции попросту нет. На такие намеки следовало бы реагировать жестко, но почему-то у меня не получается злиться всерьез на доктора. Можно ли быть задетым таким человеком? Единственное, меня озадачило отношение к происходящему мисс Морстен. По ровному выдержанному тону ее речи не ясно, как она воспринимает это ухаживание. Неужели плод моих усилий - счастливое будущее для этого дурака? Ладно, доктор Уотсон. Подождите, придет ваше время. Вы еще у меня попрыгаете. И это вовсе не месть за вашу сегодняшнюю глупость. Просто вы у меня в планах.
Пока же я пробегаю глазами текст, хотя его содержание интересует меня не в первую очередь, тем более, что оно известно каждому лондонцу из газет. Я лишь удостоверяюсь, что это - то самое письмо: «Будьте в шесть вечера у третьей колонны слева у входа в театр…», но, главное, убеждаюсь - то другое, основное, тоже присутствует. Правда отсутствует подпись, но это уже не важно, и теперь ловушка готова, а выход из нее отрезан. Однако это еще не залог успеха. Я только лишь вооружаюсь и расставляю силки. Охота потеряет всякий смысл, если я ошибся в выборе дичи.
Начало одиннадцатого. Теперь в Ярд, где Симмондс уже, наверное, ждет. Так и есть. Метров за двести от входа, как мы и условились, стоит его кэб. Я подхожу и заглядываю в него. Симмондс не один. Уже хорошо, не повезет он сюда зря того, кто сомневается в своей памяти или вообще ничего не заметил. Сержант подтверждает — свидетелю есть, что сказать. Крупный мужчина смотрит на меня выжидающе.
- Реджинальд Тэйлор?
- Он самый.
- Значит, говорите, видели?
- Да, я уже рассказал сержанту.
- Седьмого числа?
- Точно.
- Сможете опознать?
- Думаю, да.
- Тогда поехали.
- Куда едем?
- В Дартфорд.
Крупный мужчина вылезает, и мы пересаживаемся в мой кэб. Симмондс уже отвязал лошадь и влез на козлы. Его кэб срывается раньше нашего и устремляется на восток. Сержант исполнен азартом. На его долю выпало самое интересное и ответственное.
Трогаемся. Попутчик неразговорчив, и поездка проходит в тишине.
Полдень. Приходской морг Дартфорда.
- Да, это он.
- Вы уверены? Не спешите. Тело пробыло в воде несколько дней.
Нет, он не сомневается. И сам убеждает меня. Посмотрите, мол, на эту дубленую рожу. Такое не забудешь. Я вынужден признать. Внешность и впрямь в чем-то выдающаяся. Особенно выдалась челюсть, тяжелая, выступающая вперед.
По дороге назад, когда мы проезжаем по Дьюк-Стрит-Хилл неподалеку от Лондонского моста, я обращаюсь к Тэйлору с извинениями: он позволит высадить его здесь? Дальше я сверну к Суррею, и ему будет не по пути.
Три часа. Проехав через всю Брикстон-Роуд на юг и свернув затем на восток, я вскоре затем достигаю норвудской дороги и останавливаюсь возле ее пересечения с железнодорожным полотном. Теперь только ждать. Начинает смеркаться. Если ожидание затянется, в спустившейся темноте они не заметят меня, а я не успею узнать их. К счастью до Лондона довольно далеко, и дорога на этом участке совершенно пуста. Через полчаса до меня доносятся первые пока еще слабые звуки приближающегося экипажа. На фоне сумеречного неба выделяется более темный силуэт кэбмена. Это один из тех констеблей, что отправились в Норвуд вчерашним вечером. Он замечает мои энергичные взмахи и подпрыгивания, и кэб останавливается. Подойдя ближе, я даже через сумрак замечаю, что у возницы не все в порядке с лицом – правый глаз словно зашит. Он заплыл, и его совершенно не видно. Из кэба выскакивает Симмондс.
- Ну, как?
- Все в порядке, сэр! По всем пунктам.
- Значит, нашли?
- Да, сэр!
- Возмущался?
- Не то слово! До сих пор не угомонится никак.
В подтверждение его слов из окна кэба высовывается перекошенная от ярости физиономия Тадеуша Шолто.
- Послушайте, инспектор!
- Да, мистер Шолто?
- Вы и дальше намерены издеваться надо мною?! Это у вас такой метод? Скажите, до каких пор по вашей милости я буду кататься в сопровождении ваших людей из Норвуда в Лондон и обратно? Это что, мой ежедневный моцион теперь? Или вы думаете, что я у себя в сельской местности смертельно скучаю?
- Обещаю вам, мистер Шолто, что это в последний раз.
- Меня оскорбляют такие небрежные извинения и ваш неуважительный тон, инспектор! Кажется, вы вздумали смеяться? Ну, так вот. Я буду жаловаться на вас вашему начальству.
- В каком виде, мистер Шолто?
- Что?
- Я спросил, в каком виде вы подадите ваш протест?
- Не понимаю вашего вопроса. Опять шутить изволите?
- Да нет же. Просто к рассмотрению принимаются только письменные заявления. Ничего не поделаешь, мистер Шолто, бюрократические издержки. И я обязан вас об этом предупредить.
Тадеуш с изменившимся лицом исчезает в кэбе. Симмондс удивленно смотрит на меня.
- Полезайте ко мне, сержант. Больше он никого не потревожит.
Начало пятого. Оба кэба двигаются в сторону Лондона. Симмондс отчитывается о проделанной работе. Дурацкая мысль совершенно не вовремя вертится в голове и отвлекает. Чтобы избавиться от нее, я перебиваю:
- Так он левша?
- Кто?
- Мак-Мурдо.
- Не знаю, сэр. Кстати, он тоже с нами.
- Это еще зачем? Без него нельзя было?
- Никак, сэр. Сейчас расскажу.
- Зачем же вы на козлы отправили человека с одним глазом? У вас же двое людей.
- Тот второй не лучше.
Симмондс рассказывает, какую ситуацию он застал, прибыв в Норвуд три часа назад. Обстановка потребовала от него находчивости, и сержант вновь не оплошал. Но теперь его импровизацию предстоит как-то преподнести Бартнеллу. Было бы идеально, если б суперинтендант не охарактеризовал ее как возмутительную авантюру, за которую мы когда-нибудь, когда все разрешится, и он не будет так в нас нуждаться, ответим сполна. Об этом я и раздумываю остаток пути.
Половина шестого. Скотланд-Ярд. Второй этаж. Кабинет Бартнелла. Шеф у себя. Я захожу к нему один, остальные остаются за дверью.
- Добрый вечер, сэр. Появились кое-какие новости. Боюсь, нам снова понадобится Смит.
Шеф не в духе и смотрит раздраженно. Он устал быть вежливым со всеми, а особенно со мною, потому что это не в его характере, и потому что он не в силах уже бесконечно наблюдать, как все мои ухищрения, подразнив надеждой, словно шальным солнечным зайчиком его усталые тусклые глаза, в итоге разбиваются без следа и пользы, оставив нас у прежней черты.
- Говорите, боитесь? С каких это пор вы вдруг стали чего-то бояться, инспектор? Вам хоть раз по-настоящему, как полагается, пришлось отвечать за ваши выходки? Вас всегда прикрывало ваше начальство, в том числе и я. И обществу о вас известна хоть и привлекательная, но отнюдь не единственная ваша сторона. Про ваши успехи всегда все и всем досконально известно - это постарался конкретный человек, замечательный и талантливый инспектор Лестрейд. Но о промахах, и ваших в том числе, отчет приходится держать Андерсону или даже берите выше - самому Брэдфорду. И не всегда спрашивающая сторона - лишь глупые газетчики, до которых нам и дела нет. В сложных случаях это беседы с господами парламентариями, сопровождающиеся громкими отставками. Согласитесь, в последнее время они совсем не редки. Но это же не ваши проблемы. Это всего лишь репутация Скотланд-Ярда. Есть ли вам до нее дело, хочется иногда вас спросить.
Нервы. Обычные нервы обычного человека, задерганного неопределенной перспективой повисшего без движения дела. Я спокойно жду. У меня другие нервы. Я, конечно, не был на месте Бартнелла и, наверное, вряд ли уже когда-нибудь окажусь, и мне не доведется держать ежедневный ответ перед начальником департамента за все проблемы в нашей работе. Но я точно знаю, что никогда не позволю себе такую пустую растрату. Мои нервы гудели басом низких и мрачных аккордов, когда мои люди у меня на глазах убивали Адэра. Мне казалось, что они лопнут, но они выдержали. Где бы был я, и где бы был Рональд Адэр, позволь я себе подобную истерику? Он бы поднял меня на смех и прогнал, не поверив ни в жизнь, что такой визгливый крикун явился забрать его жизнь. Поэтому мне смешно видеть такую сцену, но я все же не лишен понимания и снисхождения. Понимание позволяет снисхождению обойтись без презрения к чужой слабости, какой бы безграничной она не казалась. Оно только пытается учесть ее размеры как обязательный фактор наших отношений. Каждому свое. Я просто жду. Бартнелл и не думает успокаиваться, продолжая фонтанировать сарказмом.
- Так что не бойтесь, инспектор, изобретайте себе в удовольствие. Может, и меня в курс дела введете? Говорите, Смит? Больше вам никто не понадобится?
- Нет, сэр. Тадеуш Шолто уже здесь.
Бартнелл недоуменно смотрит на меня, затем быстро подходит к двери и выглядывает в коридор. Я не вижу, но знаю. Как раз напротив двери сидит Тадеуш Шолто. Несколько секунд, в течение которых шеф парализован изумлением, они нос к носу рассматривают друг друга. Да, этого я тоже не вижу, но куда ж им еще деваться? Радует хоть то, что угроз и жалоб, которые наобещал мне Шолто среди одинокой пустоты пригородного вечера, так и не последовало. Бартнелл закрывает дверь и оборачивается ко мне.
- Какого черта, Лестрейд?! Зачем вы приволокли его сюда так скоро? Вы соображаете, какой он поднимет шум?!
- Сэр, я готов сейчас же все объяснить.
- В самом деле, уж потрудитесь, пожалуйста!
Теперь я выглядываю в коридор:
- Симмондс, заносите.
Наступает звездный час детектив-сержанта - нет, к черту формальности! - инспектора Симмондса. И пусть официально его вступление на новую должность случится на следующей неделе. Достаточно только взглянуть на него, чтобы не осталось никаких сомнений - перед вами чрезвычайно высокий чин. Даже шеф на его фоне как-то помельчал и сделался неприметным. Это ощущение возникло от того, с каким достоинством несет Симмондс непростое бремя новых полномочий, обязанностей и ответственности. Ему уже не раз довелось блестяще проявить себя в течение всего расследования, но явить взору – пусть лишь суперинтенданта, а в воображении, быть может, и нашей славной королевы! - сокровища Агры, хоть даже и в грубом мешке (кстати, как я и предсказывал) - это безусловный апогей, кульминация и блистающая на солнце вершина фантастического норвудского дела. Не раз еще в своей жизни он обратится памятью к этому событию и, рассказывая о нем облепившему его выводку маленьких Симмондсов, испытает волнение, словно это случилось только что. Будут еще в его карьере славные моменты, но повезет ли когда-нибудь самолично поставить такую эффектную точку? Мешок, опустившись на стол, звякнул, но Симмондс не сумел ограничиться скромной доставкой по требованию и решился превратить свое действие в торжественное подношение. Красивый по замыслу жест вышел не слишком красивым, даже скорее нелепым, но эффект произвел оглушительный. Сержант засунул руку в мешок, вытащил оттуда какой-то неимоверный невозможный ослепительный крест неописуемых размеров, облепленный со всех сторон громадными алмазами словно ракушками, и зачем-то протянул его Бартнеллу. Увидев, как поражен шеф, и осознав, что ждать с протянутой рукой придется очень долго, Симмондс смутился, очень аккуратно положил крест на стол, ухитрившись обойтись со сверкающей громадиной без единого звука, и так же тихонько вышел из кабинета.
Мы стоим беззвучно еще секунд пять. Наконец, суперинтендант осторожно приближается к мешку и также осторожно заглядывает в него. Я жду. Тон шефа меняется, и теперь трудно распознаваем.
- Позвольте поинтересоваться, дружище Лестрейд, это - то самое, о чем я даже боюсь подумать?
У него тоже проскочило это слово, но не бездумно как расхожее, а вполне осмысленно. Он действительно многого боится, в том числе и счастливых эмоций, полагая, что преждевременной радостью спугнет удачу.
- Да, сэр. Недостающие погремушки из полюбившегося нам ларца.
Кто только в Ярде не приходил на него посмотреть! Запертый в запертом сейфе он стоял, видимый через прутья решетки, заменяющей дверцу. И возле этой решетки постоянно кто-нибудь околачивался, так что старый констебль Триггз, которого уже в силу преклонного возраста не посылают на городское дежурство, а вместо этого отрядили кем-то вроде надзирателя на нашем этаже, обратился с просьбой к старшему констеблю запрятать диковинный предмет куда-нибудь с глаз долой.
- Та-а-а-ак! И где это обнаружено?
- В Пондишери-Лодж.
- Вот как? И что на это нам имеет сказать мистер Шолто?
- То есть вы уже не против того, что мистер Шолто вновь здесь?
- Достаточно иронии, инспектор. Я бы даже сказал, сверхдостаточно, если существует такое слово. Ну, так что насчет Шолто? Вы уже беседовали с ним?
- Да, сэр. Но я предлагаю выслушать для начала Мак-Мурдо.
- Привратника? Он тоже здесь? Вы и его привезли?
- Конечно, сэр. Он основной свидетель.
- Так, значит. Тогда рассказывайте сначала вы.
- Да, сэр. Примерно в час дня Мак-Мурдо увидел, как какой-то человек с мешком за спиной, пересекая парк, окружающий дом, быстрым ходом направляется к стене, чтобы перемахнуть через нее и удрать. Мак-Мурдо выскочил через ворота, чтобы перехватить вора снаружи. Тот, увидев преследователя, бросил свою добычу и ретировался.
- Вы рассказываете это так, будто вас устраивает такая версия.
- Именно так. Версия чрезвычайно удобна и полезна в использовании, так что я осмелюсь настаивать на ее правдивости по-крайней мере для наших целей.
- Полезна в использовании, а потому правдива?! Какая у вас загадочная логика. В чем же, по-вашему, ее удобство?
- Сэр, удобство заключается в том, что привратник попытался догнать вора, но, по счастью, ему это не удалось.
- По счастью?! Как прикажете вас понимать?
- Дело в том, сэр, что если б он его поймал, нас ожидал крупный скандал.
- Черт те что! Это вы так шутите, Лестрейд?
- Я абсолютно серьезен. Вором был один из констеблей, которых я отрядил следить за Тадеушем Шолто.
Бартнелл похолодел. Я, конечно, его не трогал, но столь перепуганный внешний вид принято описывать примерно такими выражениями, и мне при всем старании никак не придумать чего-нибудь такого же впечатляющего. Так что лучше поверить моему недоказанному голословному утверждению о существенном снижении температуры тела моего шефа. Последовали восклицания.
- Какой ужас! Полицейский - вор! Это же позор на наши головы! Но вам-то как стало об этом известно?
- Мне доложил Симмондс.
- Сержант?
- Да, сэр.
- Ну, хорошо, а он сам видел вора или полагается на слова этого привратника? Можно ли верить такой информации, к тому же бросающей тень на одного из наших людей?
- Можно. Сержант не только видел вора, сэр, но и возглавлял похищение.
Лицом Бартнелл исчерпал все возможности экстраординарной мимики, еще реагируя на проделки констебля. Глаза уже и так были выпучены более, чем я мог рассчитывать, а хватать ртом воздух и заливаться краской шеф начал еще после первых моих фраз. Поэтому усиливающийся с каждой моей новой фразой шок потребовал дополнительных средств выражения, и после новости о Симмондсе в ход пошли жесты. Бартнелл шарящей рукой поискал на груди сердце, зашатался и ухватился за край стола, чтобы не упасть.
- Кошмар! Без пяти минут инспектор нашего департамента! Главарь шайки воров! И после этого он до сих пор не в наручниках?! И вы еще доверили ему внести сюда этот бесценный мешок?! И сам вор протягивал мне крест, который чуть было не спер до этого?! Он что, всерьез рассчитывал, что я приму это гнусное предложение в соучастии? И вы спокойно смотрели на такое безобразие?! Или это ваши методы работы с подчиненными? Может, полагаете, что на такое можно смотреть сквозь пальцы?
Я много раз слышал это выражение, и всякий раз пытался себе такое зрелище представить как со стороны, так и с позиции такого наблюдателя. Я даже подносил пальцы к глазам и пробовал смотреть через них на свое отражение в зеркале. И сделал целых два вывода. Оказалось, что занятие это неудобное, но я все же рассмотрел себя и убедился, что выгляжу глупо. Благодаря этому опыту, я смог заключить, что смотреть на что бы то ни было таким образом бессмысленно, а значит, категорически не следует. Но шеф, видимо, опирался на свой опыт, в котором возможно имелись примеры такого подхода к восприятию мира. Более того, его богатый опыт плодотворной многолетней работы во благо общества помог ему быстро взять себя в руки и попытаться найти поблизости кого-нибудь наиболее виноватого во всем только что преподнесенном ему безобразии, тем более что горизонт перед ним не был чист. Там маячил я.
- Он, кстати, ваш подопечный, Лестрейд. Как же так получается, не углядели? Напомню вам ваши слова, которые еще вчера вы произнесли, о его незаурядных способностях. Вы какие способности имели в виду? Быстрые перемещения с мешком благородного металла за спиной? Может, он и через кирпичные стены загородных поместий ловко сигает?
- Сэр, в данном случае я бы не стал отказываться от своих слов.
- Вот как?! Вы что-то подозрительно спокойны. Я так чувствую, у вас еще не все? Ладно, я понял. Вы уже сделали все возможное, чтобы я расплатился сполна за то, что постоянно вас перебивал. Довольны?
Я предпочел помалкивать.
- Вижу. Продолжайте.
Мне пришлось вернуться к месту, с которого начались бесконечные расспросы.
- Итак, сэр, о чем я? Так вот. Погоня Мак-Мурдо за беглецом привлекла внимание другого констебля и подоспевшего Симмондса. Вместе с привратником они осмотрели мешок и обнаружили драгоценности. Мак-Мурдо вызвал хозяина, и Симмондс объяснил Тадеушу, что ему придется снова прокатиться в их компании сюда к нам.
- Но как эти драгоценности, дьявол их дери, оказались на территории усадьбы?! Кто и когда их туда доставил, если за Шолто следили ваши люди? Или это случилось еще раньше?
- Сэр, дело в том, что они и не покидали пределов Пондишери-Лодж. По дороге сюда Шолто успел сделать первое на сегодня заявление. Он утверждает, что ничего о сокровищах не знал, впервые видит их вместе с мешком и предполагает, что Бартоломью зачем-то разделил клад на две части, одну из которых предпочел спрятать где-то на территории усадьбы.
- И вы ему верите?
- Конечно, нет. Но сейчас дело не в этом.
- Подождите! Но как прознал о них этот чертов констебль?! Извините, продолжайте.
- Если помните, Тадеуш заявил нам, что в тот вечер, когда он приехал к брату, ларец был полон доверху. После его ухода Барт Шолто заперся изнутри и никому не открывал. Так свидетельствуют слуги. Кабинет Шолто находится на верхнем этаже. Конечно, экономке, которая из слуг больше всех проводит время в доме, нет нужды постоянно следить за дверью и лестницей, так что Бартоломью вполне спокойно после ухода брата мог выскользнуть незаметно из кабинета и спрятать часть ценностей где-нибудь, допустим, в подвале. Но зачем ему это, если он только что продемонстрировал брату полный до краев ларец и ждет на следующий день гостей? Есть договоренность, и все обещает пройти честно. Кого можно этим обмануть?
- Ну, а вы что сами думаете?
- Нет нужды гадать, сэр. Я вам привез однозначный факт. Он установлен в ходе наблюдения за Пондишери-Лодж людьми, посланными мною вчера следить за Тадеушем Шолто, где бы он ни находился. Сегодня в два часа ночи он появился в парке своего поместья с этим самым мешком и закопал его в одной из многочисленных ям, оставшихся после многолетних поисков клада.
- Тадеуш Шолто закопал сокровища?! Но зачем?!
- Несомненно, он предпочел их перепрятать понадежнее. До этого они находились где-то в доме. В день его ареста Джонс со своими людьми осмотрел только кабинет, чердак и крышу. Вчера, после того, как Шолто едва удалось избежать повторного задержания, он смекнул, что к нему вот-вот нагрянут с обыском.
- Но как он нашел их? Наткнулся случайно, когда въехал в усадьбу на днях? И почему не сообщил нам? Вы думаете, он не желал делиться с мисс Морстен?
- Нас он неоднократно заверял, что именно по его требованию мисс Морстен была поставлена братьями в известность, и им лично ей высылались жемчужины.
- Так может, все было наоборот, и благородство в отношении девушки проявил Бартоломью, а не он? И за это поплатился жизнью? Но, опять же, он сам привез ее с друзьями в Норвуд и, как они засвидетельствовали, сделал это с видимым удовольствием. Я ничего не понимаю, и вы пока что ничего не удосужились объяснить. Почему от ваших новостей у меня стабильно болит голова, Лестрейд?! Вы можете объяснить хотя бы это явление?
- На сей раз новостей слишком много, сэр, и я не успеваю. А теперь о самом главном. Судя по количеству, как вы можете убедиться, тут вся недостающая часть клада. Иными словами, мы разыскали все сокровища Агры. Эта часть дела выполнена.
- А как же рассказ Смита про Смолла, ушедшего со своей долей? И что теперь думать насчет нее? Как там, напомните. Отсыпал половину в мешок и сошел на берег, оставив ларец Смиту. Еще и деревяшку эту. Талисман вроде, да?
- Вот поэтому я и настаиваю, что Смит нам понадобится сейчас же.
Бартнелл уже не капризничает и приказывает побыстрее доставить Смита к нему. Теперь он смотрит на меня пристально и с подозрением, словно на заговорщика. Но я знаю, что это подозрение на надежду. Такое словосочетание звучит дико - всякий нормальный человек надежду предчувствует, бывает, он от нее изнывает, но суперинтендант привык все подозревать, и мне кажется, что и первая добрая вестница счастья и избавления от бед находится под холодным взором его недоверия.
- Так что с этим констеблем? И кто украл сокровища, черт возьми?!
- Констебль здесь, сэр. Вся группа вместе с Симмондсом благополучно вернулась. Продолжать наблюдение больше не имеет смысла. Дело раскрыто.
- Вы полагаете? Ну-ну!
- Сэр, есть одна тонкость. Несмотря на то, что мы знаем, кто минувшей ночью развлекался в парке, предъявить Тадеушу этот факт мы не можем.
- Это еще почему?
- Дело в том, что наблюдение велось с территории парка.
- Вы с ума сошли! Проникнуть без санкции… вы имеете хоть какое-то уважение к частной собственности, инспектор?!
- Безобразие, сэр. Вынужденное безобразие, потому что иначе сей факт прошел бы мимо нашего внимания.
- В вашей оценке не нахожу достаточного осуждения такому тяжкому правонарушению ваших же людей. В том, что слово "ваше" прозвучало в моей фразе дважды, вижу не совпадение, а причинно-следственную связь. Сначала вы снабдили их преступными инструкциями, а теперь пытаетесь прикрыть. И мы еще не разобрались, что там натворили с этим мешком опять же ваш Симмондс с напарником. И хорошо еще, что привратник их не поймал.
- То есть непойманного полицейского можно все-таки отчасти простить?
- Не валяйте дурака, Лестрейд, и не уходите от ответа. Вы почему тянете с этим?
- Сэр, если вы настаиваете, я готов хоть сейчас вручить мистеру Шолто его мешок и с извинениями лично отвезти его домой.
- Ладно, продолжайте, я вас слушаю. Но учтите, я все запоминаю.
- Итак, сэр.
Я достаточно его издергал, и теперь, думаю, можно уже рассказать ему о хулиганстве Симмондса, которое так выручило нас. Бартнелл этого не в состоянии оценить, но хотя бы порядком выдохся для сиюминутных пакостей. Они случатся позже и уже не помешают делу.
Сержант прибыл в Норвуд, когда многие события уже произошли. В два часа ночи хозяин Пондишери-Лодж появился в парке и остановился у одной из ям. Рассказывая я представил себе эти следы неудачных попыток, обезобразившие вид поместья, и свидетельствующие об упорстве, которое до недавних пор не приносило ничего кроме разочарования. На том месте, как и в бесчисленном множестве других, когда-то давно клада не оказалось, но теперь он там был. В пустую прежде яму Тадеуш опустил мешок и присыпал немного мешок землей, чтобы изменившийся вид не бросился никому в глаза. Излишняя предосторожность, что могли понять новые слуги?
По удачному стечению обстоятельств это место оказалось совсем рядом возле дерева, с которого мои люди присматривали за ночным покоем в поместье. Сверху при свете полной луны они прекрасно рассмотрели все, чем занимался Шолто. Неизвестно было только одно. Что в мешке? Когда Тадеуш скрылся в доме, наблюдатели решились выяснить этот вопрос. Они принялись раскапывать яму. Но тут на сцену выступил славный Мак-Мурдо. Приняв наших людей за воров, привратник действовал решительно. Из-за внезапности его нападения необходимые объяснения не были вовремя предоставлены. Только после того, как физические состязания были проиграны полицией вчистую, слугам закона и бывшему боксеру удалось найти общий язык и договориться. Мак-Мурдо согласился устраниться и позволил констеблям продолжить работу в его присутствии. Так что содержимое мешка было установлено еще ночью, и он был снова присыпан землей. Разногласия были улажены как раз вовремя. Едва рассвело, полиции пришлось убраться за стену. Когда прибыл Симмондс, ему было доложено, что местонахождение сокровищ отныне тайны не представляет. Но как же быть с изъятием? Посылать за ордером на обыск? Сержант побоялся терять время, так как всерьез опасался хитрости Тадеуша и его развитого чувства опасности. Не было никакой уверенности, что за это время он не придумает еще чего-нибудь. Поэтому Симмондс пошел на контакт с Мак-Мурдо, и взаимопонимание было вновь достигнуто. Мешок был извлечен, а вслед за этим инсценирована погоня, вследствие чего удалось вынести взаимоотношения с Тадеушем за территорию, на которой он был для нас недосягаем. Конечно, он не поверил ни слову из того, что ему наплели сержант с привратником. Но куда было деваться? Вор исчез, а тайник его вскрыт, и сам он таким образом изобличен. И, хоть с ним по-прежнему обращались почтительно, драгоценности оказались в руках полиции, а его самого вежливо, но твердо пригласили сесть в полицейский кэб. Пока он считался свидетелем и пострадавшей стороной, чуть не ставшей жертвой очередного ограбления, но Тадеуш не мог не понимать, куда клонится дело. Симмондс рассказывал, с какой ненавистью и презрением он смотрел на собственного слугу. Шолто понял, что мы переиграли его, взяв в сообщники того, кому он платил достаточно щедро, чтобы рассчитывать на его преданность. Однако Мак-Мурдо был не глуп, и понял, что воздух вокруг его хозяина стремительно лишается кислорода. Самое время было определяться, и он посчитал, что еще не поздно постараться заработать обещанное вознаграждение.
- Сэр, ему придется держаться этой версии до конца вплоть до его свидетельства в суде. Не стоит слишком докапываться до подробностей сегодняшней истории. Если мы запутаем Мак-Мурдо пристрастным допросом, да еще и при Шолто... Я хочу сказать, никаких очных ставок Тадеуша с привратником, как бы Шолто не настаивал. В конце концов, человек пошел нам на встречу.
- Вам навстречу, инспектор. И себя он, конечно, не забыл. Хорошо, соглашусь с вами. Теперь в наших интересах как можно меньше касаться этого вопроса, раз уж вы с Симмондсом нагородили такое. Но трудности еще впереди. Это здесь мы можем заткнуть рты всем, кому следует. На процессе защита Шолто обязательно попытается переключить внимание присяжных на поведение полиции в ходе следствия. Сначала эта идиотская гонка Джонса, теперь ваша авантюра с посягательством на права и свободы честных граждан. Честных, пока не доказано иное, Лестрейд. Как бы ни закончился процесс, вывод будет однозначен - такие методы неприемлемы. Так что, готовьтесь - общественное порицание неминуемо, а за ним и меры, которые оно просто обязано повлечь за собой. Мне не хочется вас расстраивать, но рискну предположить, что вряд ли вас прикроют на сей раз. Показать обществу, что исключений не существует даже для любимчиков вроде вас - неужели вы думаете, что этот популист Андерсон не воспользуется такой возможностью произвести приятное впечатление на публику? Ладно. Давайте пока повременим с Мак-Мурдо. С ним мы еще успеем договориться. Займемся лучше этими субчиками.
- Значит, Шолто?
- И Смитом. Обоими.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
67. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
- Симмондс!
- Сэр?
- Пройдемте ко мне.
Утро семнадцатого. Откуда это ощущение, что сегодня все закончится? Отгадка, или вернее пока еще предположение, пришла в голову внезапно, но поверить в такое кажется неоправданной смелостью, чем-то невозможным, по крайней мере, до его подтверждения. И, тем не менее, только так можно объяснить всю ту путаницу, которая со временем только увеличивалась и в итоге связала нас по рукам и ногам. Во всяком случае, если мои сегодняшние замыслы не дадут результатов, я ума не приложу, что еще можно сделать.
Не знаю, существуют ли в театре дурные приметы, но почему-то, когда я, сидя в зрительном зале, вижу неполадки с занавесом, меня охватывает уверенность, что спектакль провалится. Смешно, но какой-то кусок материи, упираясь и не желая разойтись в стороны, чтобы открыть взору сцену, заражает меня дурацким ощущением фатальности. Важно, что этим утром мой занавес распахнулся мгновенно, словно шторка фотоаппарата, осуществившего снимок, потому что мой занавес – это мои веки. Я спал всего час, но в нужное время глаза открылись будто по сигналу. Всю ночь я размышлял над нашим делом и, убедившись, что невозможную теорию все же стоит проверить, принялся думать, как это сделать. Только под утро, когда мой план сложился полностью, удалось уснуть. Прожив бессонную ночь, я тем не менее не испытываю упадка сил и сонливости. Нервы взвинчены и словно шпоры грызут уставшее тело, требуя от него резвости для последнего решительного броска. Настроение сменяется неуловимо быстро, словно оттенки лондонского неба. Уверенность в успехе уступает место тревожному нытью чего-то внутри меня, условного органа, ответственного за страхи и сомнения. Я опять затеял игру за гранью дозволенного, и даже в случае безоговорочной победы Бартнелл найдет к чему придраться. О том, что будет со мною в случае провала, даже думать не хочется.
Восемь часов. Я инструктирую Симмондса. Нам обоим предстоит сегодня провести много времени вне стен Ярда. Придется разъезжать не только по Лондону, но и мотаться по пригородам, трястись и подскакивать в кэбе, отзываясь на каждую неровность плохой дороги, которая в это время года принимает свой наихудший вид. Через десять минут мы расходимся. Последний свободный экипаж, закрепленный за нашим департаментом, попадает в распоряжение сержанта. Из-за нехватки людей он сам правит им и обгоняет меня по пути к Уайт-холл-Плэйс, куда я следую, чтобы взять кэб.
Без четверти девять. Первый визит в Сити. Деловой человек с утра на ногах, но нет гарантии, что я застану его в конторе. Однако мне повезло. После короткого разговора моя уверенность выросла. Лицо моего собеседника, маленького человечка, вполне миролюбиво и доброжелательно. Это же приятное впечатление он оставил о себе и в прошлый раз. Невозможно представить себе, чтобы такое лицо могло вызвать у кого-то страх. И, тем не менее, это произошло. Настоящий ужас.
- Говорите, испугался?
- Не то слово, инспектор. Он испугался так, что испугался я. Никогда в жизни на меня не смотрели с таким выражением. В чем же дело?
- Думаю, вы с вашим опытом и сами догадались, только не можете в это поверить. А нам следовало понять это раньше.
И действительно, ведь мы наблюдали признаки этого смятения, задавленного усилием незаурядной воли, но никто тогда не определил причину.
Теперь в Лоуэр-Камберуэлл. Дверь отворила женщина средних лет. Миссис Форрестер? Да, это она. Инспектору Скотланд-Ярда Лестрейду нужно срочно побеседовать с мисс Мэри Морстен. Хозяйка как-то смущенно посторонилась и впустила меня. Причина такого смущения стала понятна, едва меня провели в комнату девушки. Доктор Уотсон собственной персоной. И время для визитов не вполне обычное, еще довольно рано. После приветствий вместо ожидаемой тишины, которая естественным образом наступает, когда от гостя готовы выслушать причину его появления, исключительно усилиями доктора создается поток красноречия, вызванный, вероятно, его возросшей нервозностью. Приходится как-то реагировать на живые призывы поделиться своим мнением о проигранном процессе Уайльда и его заключении в Рединг, о шансах Слокама и варварстве японцев в Сеуле [ Похоже, доктор Уотсон и впрямь больше стремится избежать пауз, чем озабочен самим разговором – большинство тем, предложенных им для обсуждения, не так уж свежи. Арест и заключение Оскара Уайльда в Редингскую тюрьму состоялись 25 мая, одиночное кругосветное плавание Джошуа Слокама, первое удачное в истории, началось еще 24 апреля. Лишь только убийство королевы Мин в Сеуле «наемными мечами» произошло незадолго до этого разговора, 8 октября – прим.ред.]. Мисс Морстен выглядит естественно и, похоже, мое присутствие ее нисколько не тяготит, но доктор явно не в своей тарелке и поэтому изо всех сил пытается превзойти ее в раскованности. И он добивается своего. Теперь смущены все, даже я. Такая атмосфера не может не озадачить, но я вовремя вспоминаю, что в прессе что-то промелькнуло об их помолвке. К счастью, мое дело совсем недолгое.
- Мисс Морстен, сохранились ли у вас бумаги, которые вы показывали мистеру Холмсу? Меня интересует письмо, в котором мистер Шолто назначил вам встречу восьмого октября, и конверты писем, в которых присылались жемчужины.
- Да, конечно.
Мисс Морстен быстро находит нужное и вручает мне. Мыслям доктора теперь задано новое направление, тем более что эта тема имеет к нему самое прямое отношение. Провалив охоту на Смолла, парочка незадачливых сыщиков, растратившая все свои идеи, осталась не у дел и на какое-то время ушла в тень. Искать им больше не кого, и у доктора высвободилась масса времени, которое он теперь использует гораздо полезнее, стараясь бывать почаще в обществе девушки, блестящее приданное которой, благодаря нашим усилиям, постепенно становится реальностью. Поэтому он воспользовался переменой в разговоре и постарался хоть на словах если не делом показать мисс Морстен, как он печется о ее интересах. Он сокрушенно отозвался о тщетности усилий полиции раскрыть норвудское дело. Уж если Смолл ускользнул от Холмса, то какие шансы могли быть у Скотланд-Ярда? Но он надеется, что хотя бы то, что уже найдено, не будет разворовано, а для этого обществу необходимо присматривать за полицией. Он со своей стороны клянется, что не допустит ничего подобного, пусть мисс Морстен не сомневается, и вообще пусть уже позволит ему называть ее просто и по-свойски - Мэри. Только ради Бога, пусть инспектор не принимает это высказывание на свой счет, его репутация всем известна, и доктор совсем не его имел в виду, и вообще совсем не то, о чем можно было бы подумать. В общем, доктор мечется не только в определении линии беседы, но и в ключевых интонациях, коими обозначается собственная позиция. Неизбежная участь тех, у кого этой самой позиции попросту нет. На такие намеки следовало бы реагировать жестко, но почему-то у меня не получается злиться всерьез на доктора. Можно ли быть задетым таким человеком? Единственное, меня озадачило отношение к происходящему мисс Морстен. По ровному выдержанному тону ее речи не ясно, как она воспринимает это ухаживание. Неужели плод моих усилий - счастливое будущее для этого дурака? Ладно, доктор Уотсон. Подождите, придет ваше время. Вы еще у меня попрыгаете. И это вовсе не месть за вашу сегодняшнюю глупость. Просто вы у меня в планах.
Пока же я пробегаю глазами текст, хотя его содержание интересует меня не в первую очередь, тем более, что оно известно каждому лондонцу из газет. Я лишь удостоверяюсь, что это - то самое письмо: «Будьте в шесть вечера у третьей колонны слева у входа в театр…», но, главное, убеждаюсь - то другое, основное, тоже присутствует. Правда отсутствует подпись, но это уже не важно, и теперь ловушка готова, а выход из нее отрезан. Однако это еще не залог успеха. Я только лишь вооружаюсь и расставляю силки. Охота потеряет всякий смысл, если я ошибся в выборе дичи.
Начало одиннадцатого. Теперь в Ярд, где Симмондс уже, наверное, ждет. Так и есть. Метров за двести от входа, как мы и условились, стоит его кэб. Я подхожу и заглядываю в него. Симмондс не один. Уже хорошо, не повезет он сюда зря того, кто сомневается в своей памяти или вообще ничего не заметил. Сержант подтверждает — свидетелю есть, что сказать. Крупный мужчина смотрит на меня выжидающе.
- Реджинальд Тэйлор?
- Он самый.
- Значит, говорите, видели?
- Да, я уже рассказал сержанту.
- Седьмого числа?
- Точно.
- Сможете опознать?
- Думаю, да.
- Тогда поехали.
- Куда едем?
- В Дартфорд.
Крупный мужчина вылезает, и мы пересаживаемся в мой кэб. Симмондс уже отвязал лошадь и влез на козлы. Его кэб срывается раньше нашего и устремляется на восток. Сержант исполнен азартом. На его долю выпало самое интересное и ответственное.
Трогаемся. Попутчик неразговорчив, и поездка проходит в тишине.
Полдень. Приходской морг Дартфорда.
- Да, это он.
- Вы уверены? Не спешите. Тело пробыло в воде несколько дней.
Нет, он не сомневается. И сам убеждает меня. Посмотрите, мол, на эту дубленую рожу. Такое не забудешь. Я вынужден признать. Внешность и впрямь в чем-то выдающаяся. Особенно выдалась челюсть, тяжелая, выступающая вперед.
По дороге назад, когда мы проезжаем по Дьюк-Стрит-Хилл неподалеку от Лондонского моста, я обращаюсь к Тэйлору с извинениями: он позволит высадить его здесь? Дальше я сверну к Суррею, и ему будет не по пути.
Три часа. Проехав через всю Брикстон-Роуд на юг и свернув затем на восток, я вскоре затем достигаю норвудской дороги и останавливаюсь возле ее пересечения с железнодорожным полотном. Теперь только ждать. Начинает смеркаться. Если ожидание затянется, в спустившейся темноте они не заметят меня, а я не успею узнать их. К счастью до Лондона довольно далеко, и дорога на этом участке совершенно пуста. Через полчаса до меня доносятся первые пока еще слабые звуки приближающегося экипажа. На фоне сумеречного неба выделяется более темный силуэт кэбмена. Это один из тех констеблей, что отправились в Норвуд вчерашним вечером. Он замечает мои энергичные взмахи и подпрыгивания, и кэб останавливается. Подойдя ближе, я даже через сумрак замечаю, что у возницы не все в порядке с лицом – правый глаз словно зашит. Он заплыл, и его совершенно не видно. Из кэба выскакивает Симмондс.
- Ну, как?
- Все в порядке, сэр! По всем пунктам.
- Значит, нашли?
- Да, сэр!
- Возмущался?
- Не то слово! До сих пор не угомонится никак.
В подтверждение его слов из окна кэба высовывается перекошенная от ярости физиономия Тадеуша Шолто.
- Послушайте, инспектор!
- Да, мистер Шолто?
- Вы и дальше намерены издеваться надо мною?! Это у вас такой метод? Скажите, до каких пор по вашей милости я буду кататься в сопровождении ваших людей из Норвуда в Лондон и обратно? Это что, мой ежедневный моцион теперь? Или вы думаете, что я у себя в сельской местности смертельно скучаю?
- Обещаю вам, мистер Шолто, что это в последний раз.
- Меня оскорбляют такие небрежные извинения и ваш неуважительный тон, инспектор! Кажется, вы вздумали смеяться? Ну, так вот. Я буду жаловаться на вас вашему начальству.
- В каком виде, мистер Шолто?
- Что?
- Я спросил, в каком виде вы подадите ваш протест?
- Не понимаю вашего вопроса. Опять шутить изволите?
- Да нет же. Просто к рассмотрению принимаются только письменные заявления. Ничего не поделаешь, мистер Шолто, бюрократические издержки. И я обязан вас об этом предупредить.
Тадеуш с изменившимся лицом исчезает в кэбе. Симмондс удивленно смотрит на меня.
- Полезайте ко мне, сержант. Больше он никого не потревожит.
Начало пятого. Оба кэба двигаются в сторону Лондона. Симмондс отчитывается о проделанной работе. Дурацкая мысль совершенно не вовремя вертится в голове и отвлекает. Чтобы избавиться от нее, я перебиваю:
- Так он левша?
- Кто?
- Мак-Мурдо.
- Не знаю, сэр. Кстати, он тоже с нами.
- Это еще зачем? Без него нельзя было?
- Никак, сэр. Сейчас расскажу.
- Зачем же вы на козлы отправили человека с одним глазом? У вас же двое людей.
- Тот второй не лучше.
Симмондс рассказывает, какую ситуацию он застал, прибыв в Норвуд три часа назад. Обстановка потребовала от него находчивости, и сержант вновь не оплошал. Но теперь его импровизацию предстоит как-то преподнести Бартнеллу. Было бы идеально, если б суперинтендант не охарактеризовал ее как возмутительную авантюру, за которую мы когда-нибудь, когда все разрешится, и он не будет так в нас нуждаться, ответим сполна. Об этом я и раздумываю остаток пути.
Половина шестого. Скотланд-Ярд. Второй этаж. Кабинет Бартнелла. Шеф у себя. Я захожу к нему один, остальные остаются за дверью.
- Добрый вечер, сэр. Появились кое-какие новости. Боюсь, нам снова понадобится Смит.
Шеф не в духе и смотрит раздраженно. Он устал быть вежливым со всеми, а особенно со мною, потому что это не в его характере, и потому что он не в силах уже бесконечно наблюдать, как все мои ухищрения, подразнив надеждой, словно шальным солнечным зайчиком его усталые тусклые глаза, в итоге разбиваются без следа и пользы, оставив нас у прежней черты.
- Говорите, боитесь? С каких это пор вы вдруг стали чего-то бояться, инспектор? Вам хоть раз по-настоящему, как полагается, пришлось отвечать за ваши выходки? Вас всегда прикрывало ваше начальство, в том числе и я. И обществу о вас известна хоть и привлекательная, но отнюдь не единственная ваша сторона. Про ваши успехи всегда все и всем досконально известно - это постарался конкретный человек, замечательный и талантливый инспектор Лестрейд. Но о промахах, и ваших в том числе, отчет приходится держать Андерсону или даже берите выше - самому Брэдфорду. И не всегда спрашивающая сторона - лишь глупые газетчики, до которых нам и дела нет. В сложных случаях это беседы с господами парламентариями, сопровождающиеся громкими отставками. Согласитесь, в последнее время они совсем не редки. Но это же не ваши проблемы. Это всего лишь репутация Скотланд-Ярда. Есть ли вам до нее дело, хочется иногда вас спросить.
Нервы. Обычные нервы обычного человека, задерганного неопределенной перспективой повисшего без движения дела. Я спокойно жду. У меня другие нервы. Я, конечно, не был на месте Бартнелла и, наверное, вряд ли уже когда-нибудь окажусь, и мне не доведется держать ежедневный ответ перед начальником департамента за все проблемы в нашей работе. Но я точно знаю, что никогда не позволю себе такую пустую растрату. Мои нервы гудели басом низких и мрачных аккордов, когда мои люди у меня на глазах убивали Адэра. Мне казалось, что они лопнут, но они выдержали. Где бы был я, и где бы был Рональд Адэр, позволь я себе подобную истерику? Он бы поднял меня на смех и прогнал, не поверив ни в жизнь, что такой визгливый крикун явился забрать его жизнь. Поэтому мне смешно видеть такую сцену, но я все же не лишен понимания и снисхождения. Понимание позволяет снисхождению обойтись без презрения к чужой слабости, какой бы безграничной она не казалась. Оно только пытается учесть ее размеры как обязательный фактор наших отношений. Каждому свое. Я просто жду. Бартнелл и не думает успокаиваться, продолжая фонтанировать сарказмом.
- Так что не бойтесь, инспектор, изобретайте себе в удовольствие. Может, и меня в курс дела введете? Говорите, Смит? Больше вам никто не понадобится?
- Нет, сэр. Тадеуш Шолто уже здесь.
Бартнелл недоуменно смотрит на меня, затем быстро подходит к двери и выглядывает в коридор. Я не вижу, но знаю. Как раз напротив двери сидит Тадеуш Шолто. Несколько секунд, в течение которых шеф парализован изумлением, они нос к носу рассматривают друг друга. Да, этого я тоже не вижу, но куда ж им еще деваться? Радует хоть то, что угроз и жалоб, которые наобещал мне Шолто среди одинокой пустоты пригородного вечера, так и не последовало. Бартнелл закрывает дверь и оборачивается ко мне.
- Какого черта, Лестрейд?! Зачем вы приволокли его сюда так скоро? Вы соображаете, какой он поднимет шум?!
- Сэр, я готов сейчас же все объяснить.
- В самом деле, уж потрудитесь, пожалуйста!
Теперь я выглядываю в коридор:
- Симмондс, заносите.
Наступает звездный час детектив-сержанта - нет, к черту формальности! - инспектора Симмондса. И пусть официально его вступление на новую должность случится на следующей неделе. Достаточно только взглянуть на него, чтобы не осталось никаких сомнений - перед вами чрезвычайно высокий чин. Даже шеф на его фоне как-то помельчал и сделался неприметным. Это ощущение возникло от того, с каким достоинством несет Симмондс непростое бремя новых полномочий, обязанностей и ответственности. Ему уже не раз довелось блестяще проявить себя в течение всего расследования, но явить взору – пусть лишь суперинтенданта, а в воображении, быть может, и нашей славной королевы! - сокровища Агры, хоть даже и в грубом мешке (кстати, как я и предсказывал) - это безусловный апогей, кульминация и блистающая на солнце вершина фантастического норвудского дела. Не раз еще в своей жизни он обратится памятью к этому событию и, рассказывая о нем облепившему его выводку маленьких Симмондсов, испытает волнение, словно это случилось только что. Будут еще в его карьере славные моменты, но повезет ли когда-нибудь самолично поставить такую эффектную точку? Мешок, опустившись на стол, звякнул, но Симмондс не сумел ограничиться скромной доставкой по требованию и решился превратить свое действие в торжественное подношение. Красивый по замыслу жест вышел не слишком красивым, даже скорее нелепым, но эффект произвел оглушительный. Сержант засунул руку в мешок, вытащил оттуда какой-то неимоверный невозможный ослепительный крест неописуемых размеров, облепленный со всех сторон громадными алмазами словно ракушками, и зачем-то протянул его Бартнеллу. Увидев, как поражен шеф, и осознав, что ждать с протянутой рукой придется очень долго, Симмондс смутился, очень аккуратно положил крест на стол, ухитрившись обойтись со сверкающей громадиной без единого звука, и так же тихонько вышел из кабинета.
Мы стоим беззвучно еще секунд пять. Наконец, суперинтендант осторожно приближается к мешку и также осторожно заглядывает в него. Я жду. Тон шефа меняется, и теперь трудно распознаваем.
- Позвольте поинтересоваться, дружище Лестрейд, это - то самое, о чем я даже боюсь подумать?
У него тоже проскочило это слово, но не бездумно как расхожее, а вполне осмысленно. Он действительно многого боится, в том числе и счастливых эмоций, полагая, что преждевременной радостью спугнет удачу.
- Да, сэр. Недостающие погремушки из полюбившегося нам ларца.
Кто только в Ярде не приходил на него посмотреть! Запертый в запертом сейфе он стоял, видимый через прутья решетки, заменяющей дверцу. И возле этой решетки постоянно кто-нибудь околачивался, так что старый констебль Триггз, которого уже в силу преклонного возраста не посылают на городское дежурство, а вместо этого отрядили кем-то вроде надзирателя на нашем этаже, обратился с просьбой к старшему констеблю запрятать диковинный предмет куда-нибудь с глаз долой.
- Та-а-а-ак! И где это обнаружено?
- В Пондишери-Лодж.
- Вот как? И что на это нам имеет сказать мистер Шолто?
- То есть вы уже не против того, что мистер Шолто вновь здесь?
- Достаточно иронии, инспектор. Я бы даже сказал, сверхдостаточно, если существует такое слово. Ну, так что насчет Шолто? Вы уже беседовали с ним?
- Да, сэр. Но я предлагаю выслушать для начала Мак-Мурдо.
- Привратника? Он тоже здесь? Вы и его привезли?
- Конечно, сэр. Он основной свидетель.
- Так, значит. Тогда рассказывайте сначала вы.
- Да, сэр. Примерно в час дня Мак-Мурдо увидел, как какой-то человек с мешком за спиной, пересекая парк, окружающий дом, быстрым ходом направляется к стене, чтобы перемахнуть через нее и удрать. Мак-Мурдо выскочил через ворота, чтобы перехватить вора снаружи. Тот, увидев преследователя, бросил свою добычу и ретировался.
- Вы рассказываете это так, будто вас устраивает такая версия.
- Именно так. Версия чрезвычайно удобна и полезна в использовании, так что я осмелюсь настаивать на ее правдивости по-крайней мере для наших целей.
- Полезна в использовании, а потому правдива?! Какая у вас загадочная логика. В чем же, по-вашему, ее удобство?
- Сэр, удобство заключается в том, что привратник попытался догнать вора, но, по счастью, ему это не удалось.
- По счастью?! Как прикажете вас понимать?
- Дело в том, сэр, что если б он его поймал, нас ожидал крупный скандал.
- Черт те что! Это вы так шутите, Лестрейд?
- Я абсолютно серьезен. Вором был один из констеблей, которых я отрядил следить за Тадеушем Шолто.
Бартнелл похолодел. Я, конечно, его не трогал, но столь перепуганный внешний вид принято описывать примерно такими выражениями, и мне при всем старании никак не придумать чего-нибудь такого же впечатляющего. Так что лучше поверить моему недоказанному голословному утверждению о существенном снижении температуры тела моего шефа. Последовали восклицания.
- Какой ужас! Полицейский - вор! Это же позор на наши головы! Но вам-то как стало об этом известно?
- Мне доложил Симмондс.
- Сержант?
- Да, сэр.
- Ну, хорошо, а он сам видел вора или полагается на слова этого привратника? Можно ли верить такой информации, к тому же бросающей тень на одного из наших людей?
- Можно. Сержант не только видел вора, сэр, но и возглавлял похищение.
Лицом Бартнелл исчерпал все возможности экстраординарной мимики, еще реагируя на проделки констебля. Глаза уже и так были выпучены более, чем я мог рассчитывать, а хватать ртом воздух и заливаться краской шеф начал еще после первых моих фраз. Поэтому усиливающийся с каждой моей новой фразой шок потребовал дополнительных средств выражения, и после новости о Симмондсе в ход пошли жесты. Бартнелл шарящей рукой поискал на груди сердце, зашатался и ухватился за край стола, чтобы не упасть.
- Кошмар! Без пяти минут инспектор нашего департамента! Главарь шайки воров! И после этого он до сих пор не в наручниках?! И вы еще доверили ему внести сюда этот бесценный мешок?! И сам вор протягивал мне крест, который чуть было не спер до этого?! Он что, всерьез рассчитывал, что я приму это гнусное предложение в соучастии? И вы спокойно смотрели на такое безобразие?! Или это ваши методы работы с подчиненными? Может, полагаете, что на такое можно смотреть сквозь пальцы?
Я много раз слышал это выражение, и всякий раз пытался себе такое зрелище представить как со стороны, так и с позиции такого наблюдателя. Я даже подносил пальцы к глазам и пробовал смотреть через них на свое отражение в зеркале. И сделал целых два вывода. Оказалось, что занятие это неудобное, но я все же рассмотрел себя и убедился, что выгляжу глупо. Благодаря этому опыту, я смог заключить, что смотреть на что бы то ни было таким образом бессмысленно, а значит, категорически не следует. Но шеф, видимо, опирался на свой опыт, в котором возможно имелись примеры такого подхода к восприятию мира. Более того, его богатый опыт плодотворной многолетней работы во благо общества помог ему быстро взять себя в руки и попытаться найти поблизости кого-нибудь наиболее виноватого во всем только что преподнесенном ему безобразии, тем более что горизонт перед ним не был чист. Там маячил я.
- Он, кстати, ваш подопечный, Лестрейд. Как же так получается, не углядели? Напомню вам ваши слова, которые еще вчера вы произнесли, о его незаурядных способностях. Вы какие способности имели в виду? Быстрые перемещения с мешком благородного металла за спиной? Может, он и через кирпичные стены загородных поместий ловко сигает?
- Сэр, в данном случае я бы не стал отказываться от своих слов.
- Вот как?! Вы что-то подозрительно спокойны. Я так чувствую, у вас еще не все? Ладно, я понял. Вы уже сделали все возможное, чтобы я расплатился сполна за то, что постоянно вас перебивал. Довольны?
Я предпочел помалкивать.
- Вижу. Продолжайте.
Мне пришлось вернуться к месту, с которого начались бесконечные расспросы.
- Итак, сэр, о чем я? Так вот. Погоня Мак-Мурдо за беглецом привлекла внимание другого констебля и подоспевшего Симмондса. Вместе с привратником они осмотрели мешок и обнаружили драгоценности. Мак-Мурдо вызвал хозяина, и Симмондс объяснил Тадеушу, что ему придется снова прокатиться в их компании сюда к нам.
- Но как эти драгоценности, дьявол их дери, оказались на территории усадьбы?! Кто и когда их туда доставил, если за Шолто следили ваши люди? Или это случилось еще раньше?
- Сэр, дело в том, что они и не покидали пределов Пондишери-Лодж. По дороге сюда Шолто успел сделать первое на сегодня заявление. Он утверждает, что ничего о сокровищах не знал, впервые видит их вместе с мешком и предполагает, что Бартоломью зачем-то разделил клад на две части, одну из которых предпочел спрятать где-то на территории усадьбы.
- И вы ему верите?
- Конечно, нет. Но сейчас дело не в этом.
- Подождите! Но как прознал о них этот чертов констебль?! Извините, продолжайте.
- Если помните, Тадеуш заявил нам, что в тот вечер, когда он приехал к брату, ларец был полон доверху. После его ухода Барт Шолто заперся изнутри и никому не открывал. Так свидетельствуют слуги. Кабинет Шолто находится на верхнем этаже. Конечно, экономке, которая из слуг больше всех проводит время в доме, нет нужды постоянно следить за дверью и лестницей, так что Бартоломью вполне спокойно после ухода брата мог выскользнуть незаметно из кабинета и спрятать часть ценностей где-нибудь, допустим, в подвале. Но зачем ему это, если он только что продемонстрировал брату полный до краев ларец и ждет на следующий день гостей? Есть договоренность, и все обещает пройти честно. Кого можно этим обмануть?
- Ну, а вы что сами думаете?
- Нет нужды гадать, сэр. Я вам привез однозначный факт. Он установлен в ходе наблюдения за Пондишери-Лодж людьми, посланными мною вчера следить за Тадеушем Шолто, где бы он ни находился. Сегодня в два часа ночи он появился в парке своего поместья с этим самым мешком и закопал его в одной из многочисленных ям, оставшихся после многолетних поисков клада.
- Тадеуш Шолто закопал сокровища?! Но зачем?!
- Несомненно, он предпочел их перепрятать понадежнее. До этого они находились где-то в доме. В день его ареста Джонс со своими людьми осмотрел только кабинет, чердак и крышу. Вчера, после того, как Шолто едва удалось избежать повторного задержания, он смекнул, что к нему вот-вот нагрянут с обыском.
- Но как он нашел их? Наткнулся случайно, когда въехал в усадьбу на днях? И почему не сообщил нам? Вы думаете, он не желал делиться с мисс Морстен?
- Нас он неоднократно заверял, что именно по его требованию мисс Морстен была поставлена братьями в известность, и им лично ей высылались жемчужины.
- Так может, все было наоборот, и благородство в отношении девушки проявил Бартоломью, а не он? И за это поплатился жизнью? Но, опять же, он сам привез ее с друзьями в Норвуд и, как они засвидетельствовали, сделал это с видимым удовольствием. Я ничего не понимаю, и вы пока что ничего не удосужились объяснить. Почему от ваших новостей у меня стабильно болит голова, Лестрейд?! Вы можете объяснить хотя бы это явление?
- На сей раз новостей слишком много, сэр, и я не успеваю. А теперь о самом главном. Судя по количеству, как вы можете убедиться, тут вся недостающая часть клада. Иными словами, мы разыскали все сокровища Агры. Эта часть дела выполнена.
- А как же рассказ Смита про Смолла, ушедшего со своей долей? И что теперь думать насчет нее? Как там, напомните. Отсыпал половину в мешок и сошел на берег, оставив ларец Смиту. Еще и деревяшку эту. Талисман вроде, да?
- Вот поэтому я и настаиваю, что Смит нам понадобится сейчас же.
Бартнелл уже не капризничает и приказывает побыстрее доставить Смита к нему. Теперь он смотрит на меня пристально и с подозрением, словно на заговорщика. Но я знаю, что это подозрение на надежду. Такое словосочетание звучит дико - всякий нормальный человек надежду предчувствует, бывает, он от нее изнывает, но суперинтендант привык все подозревать, и мне кажется, что и первая добрая вестница счастья и избавления от бед находится под холодным взором его недоверия.
- Так что с этим констеблем? И кто украл сокровища, черт возьми?!
- Констебль здесь, сэр. Вся группа вместе с Симмондсом благополучно вернулась. Продолжать наблюдение больше не имеет смысла. Дело раскрыто.
- Вы полагаете? Ну-ну!
- Сэр, есть одна тонкость. Несмотря на то, что мы знаем, кто минувшей ночью развлекался в парке, предъявить Тадеушу этот факт мы не можем.
- Это еще почему?
- Дело в том, что наблюдение велось с территории парка.
- Вы с ума сошли! Проникнуть без санкции… вы имеете хоть какое-то уважение к частной собственности, инспектор?!
- Безобразие, сэр. Вынужденное безобразие, потому что иначе сей факт прошел бы мимо нашего внимания.
- В вашей оценке не нахожу достаточного осуждения такому тяжкому правонарушению ваших же людей. В том, что слово "ваше" прозвучало в моей фразе дважды, вижу не совпадение, а причинно-следственную связь. Сначала вы снабдили их преступными инструкциями, а теперь пытаетесь прикрыть. И мы еще не разобрались, что там натворили с этим мешком опять же ваш Симмондс с напарником. И хорошо еще, что привратник их не поймал.
- То есть непойманного полицейского можно все-таки отчасти простить?
- Не валяйте дурака, Лестрейд, и не уходите от ответа. Вы почему тянете с этим?
- Сэр, если вы настаиваете, я готов хоть сейчас вручить мистеру Шолто его мешок и с извинениями лично отвезти его домой.
- Ладно, продолжайте, я вас слушаю. Но учтите, я все запоминаю.
- Итак, сэр.
Я достаточно его издергал, и теперь, думаю, можно уже рассказать ему о хулиганстве Симмондса, которое так выручило нас. Бартнелл этого не в состоянии оценить, но хотя бы порядком выдохся для сиюминутных пакостей. Они случатся позже и уже не помешают делу.
Сержант прибыл в Норвуд, когда многие события уже произошли. В два часа ночи хозяин Пондишери-Лодж появился в парке и остановился у одной из ям. Рассказывая я представил себе эти следы неудачных попыток, обезобразившие вид поместья, и свидетельствующие об упорстве, которое до недавних пор не приносило ничего кроме разочарования. На том месте, как и в бесчисленном множестве других, когда-то давно клада не оказалось, но теперь он там был. В пустую прежде яму Тадеуш опустил мешок и присыпал немного мешок землей, чтобы изменившийся вид не бросился никому в глаза. Излишняя предосторожность, что могли понять новые слуги?
По удачному стечению обстоятельств это место оказалось совсем рядом возле дерева, с которого мои люди присматривали за ночным покоем в поместье. Сверху при свете полной луны они прекрасно рассмотрели все, чем занимался Шолто. Неизвестно было только одно. Что в мешке? Когда Тадеуш скрылся в доме, наблюдатели решились выяснить этот вопрос. Они принялись раскапывать яму. Но тут на сцену выступил славный Мак-Мурдо. Приняв наших людей за воров, привратник действовал решительно. Из-за внезапности его нападения необходимые объяснения не были вовремя предоставлены. Только после того, как физические состязания были проиграны полицией вчистую, слугам закона и бывшему боксеру удалось найти общий язык и договориться. Мак-Мурдо согласился устраниться и позволил констеблям продолжить работу в его присутствии. Так что содержимое мешка было установлено еще ночью, и он был снова присыпан землей. Разногласия были улажены как раз вовремя. Едва рассвело, полиции пришлось убраться за стену. Когда прибыл Симмондс, ему было доложено, что местонахождение сокровищ отныне тайны не представляет. Но как же быть с изъятием? Посылать за ордером на обыск? Сержант побоялся терять время, так как всерьез опасался хитрости Тадеуша и его развитого чувства опасности. Не было никакой уверенности, что за это время он не придумает еще чего-нибудь. Поэтому Симмондс пошел на контакт с Мак-Мурдо, и взаимопонимание было вновь достигнуто. Мешок был извлечен, а вслед за этим инсценирована погоня, вследствие чего удалось вынести взаимоотношения с Тадеушем за территорию, на которой он был для нас недосягаем. Конечно, он не поверил ни слову из того, что ему наплели сержант с привратником. Но куда было деваться? Вор исчез, а тайник его вскрыт, и сам он таким образом изобличен. И, хоть с ним по-прежнему обращались почтительно, драгоценности оказались в руках полиции, а его самого вежливо, но твердо пригласили сесть в полицейский кэб. Пока он считался свидетелем и пострадавшей стороной, чуть не ставшей жертвой очередного ограбления, но Тадеуш не мог не понимать, куда клонится дело. Симмондс рассказывал, с какой ненавистью и презрением он смотрел на собственного слугу. Шолто понял, что мы переиграли его, взяв в сообщники того, кому он платил достаточно щедро, чтобы рассчитывать на его преданность. Однако Мак-Мурдо был не глуп, и понял, что воздух вокруг его хозяина стремительно лишается кислорода. Самое время было определяться, и он посчитал, что еще не поздно постараться заработать обещанное вознаграждение.
- Сэр, ему придется держаться этой версии до конца вплоть до его свидетельства в суде. Не стоит слишком докапываться до подробностей сегодняшней истории. Если мы запутаем Мак-Мурдо пристрастным допросом, да еще и при Шолто... Я хочу сказать, никаких очных ставок Тадеуша с привратником, как бы Шолто не настаивал. В конце концов, человек пошел нам на встречу.
- Вам навстречу, инспектор. И себя он, конечно, не забыл. Хорошо, соглашусь с вами. Теперь в наших интересах как можно меньше касаться этого вопроса, раз уж вы с Симмондсом нагородили такое. Но трудности еще впереди. Это здесь мы можем заткнуть рты всем, кому следует. На процессе защита Шолто обязательно попытается переключить внимание присяжных на поведение полиции в ходе следствия. Сначала эта идиотская гонка Джонса, теперь ваша авантюра с посягательством на права и свободы честных граждан. Честных, пока не доказано иное, Лестрейд. Как бы ни закончился процесс, вывод будет однозначен - такие методы неприемлемы. Так что, готовьтесь - общественное порицание неминуемо, а за ним и меры, которые оно просто обязано повлечь за собой. Мне не хочется вас расстраивать, но рискну предположить, что вряд ли вас прикроют на сей раз. Показать обществу, что исключений не существует даже для любимчиков вроде вас - неужели вы думаете, что этот популист Андерсон не воспользуется такой возможностью произвести приятное впечатление на публику? Ладно. Давайте пока повременим с Мак-Мурдо. С ним мы еще успеем договориться. Займемся лучше этими субчиками.
- Значит, Шолто?
- И Смитом. Обоими.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
Re: ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
68. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Начало седьмого.
- Итак, мистер Шолто, вы, кажется, имели намерение выразить свое неудовольствие? Прямо сейчас вы можете это сделать.
Тадеуш стоит, засунув руки в карманы, будто демонстрируя, что в любой момент, когда захочет, может закончить беседу и уйти. Верит ли он сам этому?
- Инспектор, ваша беда в том, что вам снова что-то показалось. Для начала я послушаю вас, а потом уж решу, можно ли помочь чем-нибудь вашей мнительности.
Он садится с видом, будто делает мне одолжение, и разваливается на стуле, закинув ногу на ногу. Пусть так. Безусловно это хамство, хотя принято считать, что в отношениях полицейских с допрашиваемыми именно первые сплошь и рядом позволяют себе недопустимые вещи. Отнюдь, но сегодня особенный день, и я снисходителен к тому, кто вынужден вести себя так только от того, что уже не осталось в запасе сил, нервов и прочих резервов. Шолто не догадывается, что это я делаю ему одолжение. Последнее. Сегодня он уже отсюда не вырвется.
В комнате только я и он. Мы с Бартнеллом решили разделиться. Я настоял на том, что буду допрашивать Шолто. Суперинтендант, понимая, что такая просьба не случайна, не стал возражать и взял на себя речника. Две схватки пройдут одновременно в соседних кабинетах. Подозреваемые лишены возможности слышать, как складывается беседа рядом за стеной. Но нам нужна связь. Мне и шефу надо знать, что там, на соседнем фронте, как движется дело, удалось ли вырвать что-нибудь из одного, что можно использовать в давлении на второго. Поэтому Симмондс оставлен снаружи и караулит, когда откроется одна из дверей и его пригласят. Информацию, если такая появится, решили писать на бумаге. Так мы и будем их дожимать, а почтальон-сержант будет курсировать между кабинетами, передавая записки. Это тоже идея Бартнелла, несколько пошловатая в своей театральности. Такие жесты приобретут особенно глупый вид и выставят нас в смешном положении, если, несмотря на все это ритуальное священнодействие, мы снова где-нибудь проколемся и сконфуженно свернем лавочку. Но сегодня я не опасаюсь чего-то подобного, и идею разместить обоих подозреваемых рядом нахожу удобной. В любой момент, если понадобится, можно устроить очную ставку. Кроме того такая затея сильно их нервирует. Что там с сообщником? Держится или раскололся и уже вовсю дает на тебя требуемые показания? На этом страхе можно играть, и пару раз я не удержался от блефа, отправив сержанта к шефу с пустым клочком бумаги. Симмондс исполняет свою миссию так же торжественно и степенно, как и все, за что берется в последние дни, если тому не препятствуют требования срочности. Говорит, если в первый раз шеф, развернув лист без текста, немного растерялся и бровями вытянулся вверх (хорошо, хоть не стал вертеть листок, рассматривая со всех сторон), то во второй - вовремя включился в игру и сделал торжествующее лицо. Но все это было потом, а пока я оставляю Тадеуша вариться в собственной спеси и отправляюсь к Бартнеллу за тем самым заключением медэксперта, выводы которого решено было до поры не оглашать. Шеф уже принялся за Смита, но беседа не клеится. Бартнелл обожает монологи, но сейчас не тот случай. Вопрошающие тирады, повышая тональность беседы, словно неустойчивые ступени трезвучия в музыкальной фразе, повисают в тишине и, не дождавшись ответа, разрешения в тонику, и до неприличия затянув цезуру, сменяются новыми. Всякому, обладающему малейшими признаками музыкального вкуса, долго выносить такие мелодические построения трудно. Однако шеф вполне прозаичен и, вдобавок ко всему, уперто оптимистичен, поэтому не смущается долбить до бесконечности в одно и то же место, полагая, что так можно довести до предела прочности психику Смита – вызвать усталостную трещину в материале конструкции, несущей длительную нагрузку. Его проблема состоит в том, что и Смит точно таков же. Он слишком прост для того, чтобы алогизм ситуации хоть сколько-нибудь смущал его.
- Ну, вот, Смит. Опять неувязки в ваших показаниях. Половина у вас, другая сегодня обнаружена у Тадеуша Шолто. Так с чем же сошел на берег ваш Смолл? Пустой, что ли? Неужели все вам отдал, даже деревяшку? Удивительная щедрость.
Что тут еще скажешь? Смиту не позавидуешь. На меня он бросил откровенно затравленный взгляд. Пытался ли прочесть что-нибудь на моем лице? Так и не дождавшись его реакции на вопрос Бартнелла, я возвращаюсь к себе, и наша схватка начинается. Пусть шеф раскалывает Смита. Я уже все про него понял, и мне он не интересен. Сегодня мы уничтожим их обоих, но одолеть Шолто – для меня это превратилось уже в личный вопрос, и я его не отдам никому.
- Позвольте, мистер Шолто, для начала поздравить вас с тем, что ваши сокровища, наконец-то, нашлись в полном объеме. Это, несомненно, счастливая новость для вас.
На ехидную шпильку Тадеуш реагирует с таким же выражением лица, с каким я ее произношу - неестественно ровнехоньким без единой нервной помарки. Мы оба как бы не замечаем того, что произошло в действительности. При всем при том, что нервы Шолто в эти дни истрепаны преимущественно мною и Бартнеллом, думаю, его ненависть сосредоточилась на иных объектах - сегодня к славному барбосу Тоби добавился сержант Симмодс, уведший драгоценный мешок из под носу у хозяина Пондишери-Лодж.
- Как вы думаете, мистер Шолто, кто был этим странным вором, которого мы к нашей, поверьте, искренней досаде сегодня упустили?
- Да уж, инспектор, имея достаточное представление о вашей искренности, спешу заверить вас, что охотно верю вашему расстройству по поводу вора. Но, что поделаешь, полиция снова проявила себя крайне неудовлетворительно. Ваши люди бездарно упустили его, хотя зачем-то там присутствовали. Зачем же они тогда там находились, если неспособны даже поймать какого-то ничтожного воришку? Странно, не так ли? Его ведь, я так понял, особенно и не разыскивали. Никто за ним не побежал, зато возле сокровищ ваш сержант вырос прямо таки мгновенно словно по волшебству. Скорее всего, чужое золото его интересовало гораздо больше, чем преступник. Приходится допустить даже, что, не окажись рядом мой привратник, ваши люди могли и присвоить себе кое-что из моего добра.
- Удивительная неблагодарность с вашей стороны, мистер Шолто. Думаю, ее извиняет, да и то лишь отчасти, ваше нынешнее состояние. Вы забываете, что именно активное вмешательство наших людей напугало вора, и он оставил свою добычу. Да, он скрылся, но, только благодаря нам, сокровища не исчезли вместе с ним, а возвращены...
- Пока еще не возвра...
- Будут, поверьте, возвращены вам и мисс Морстен как законным владельцам, если, конечно, не вмешаются какие-то новые обстоятельства. Но вы не ответили на вопрос. Есть ли у вас предположения, что это за удивительно осведомленный вор, который знал о местонахождении этой части ценностей на территории вашего имения, тогда как вы, по собственному признанию...
- Да! По собственному! Сколько уже можно намекать мне о моей причастности ко всему, что бы ни произошло?! У вас на все одно объяснение! Случилось убийство - пожалуйста, мистер Шолто, ваш выход! Исчезли сокровища - мистер Шолто сейчас нам все объяснит! А уж раз они нашлись, то кому как не ему…
- Ну, так сами посудите, кому же еще, если не вам…
- Не слишком ли многого вы от меня ждете? Мне не может быть известно все. Но, если уж вам интересны мои мысли, предположу, что это мог быть Смолл. Вы ведь его все еще разыскиваете? Ну, так с расторопностью, которая сегодня была проявлена, вам еще долго гоняться за ним. А ведь именно сегодня вам представился великолепный шанс раскрыть дело.
- Не расстраивайтесь, шансы закончить дело сегодня все еще достаточно высоки.
- Как интересно!
- Что же насчет Джонатана Смолла...
- Да, так что там с ним?
- Розыски его больше не ведутся. В этом нет необходимости.
- Как вас понимать? Вы не считаете нужным искать убийцу, или вы уже нашли его? Чего молчите?
- Думаю. Сразу и не решишь, какой из этих вариантов огорчил бы вас сильнее.
- Опять эти загадочные намеки. Инспектор, хватит уже набивать себе цену. Этот ваш глубокомысленный вид вам совсем не идет. Давайте лучше начистоту. У вас ко мне постоянно находится масса вопросов, которые вы желаете прояснить в любое вам удобное время. Полиция могла бы получить от меня любые ответы там же в Пондишери-Лодж, но ваши люди наносят визиты в Норвуд только для того, чтобы выдернуть меня сюда, где обстановка, которую вы специально создаете, и сам разговор со свидетелем больше напоминают допрос с применением психологического давления. Ваше поведение откровенно бесцеремонно, но при этом я почему-то не слышу ни малейшего намека на прямое обвинение. Вы находите это нормальным? Позвольте поинтересоваться, в каком качестве вы меня рассматриваете?
- Да как же? Все очень просто. Я считаю вас убийцей вашего брата.
- Ну, наконец-то это прозвучало, инспектор! Правда, как-то приватно, будто между нами. Это у вас вырвалось ваше личное признание?
- Не сомневайтесь, сегодня же вам будет сделано официальное заявление. Я вам озвучил его, так сказать, набросок.
- Очень мило. И что же у вас на сегодняшний день имеется в подтверждение ваших слов?
- Для начала я хочу вас ознакомить с результатами работы нашего судебного медика.
Я показываю ему заключение доктора Сэйбра и объясняю, какие из него следуют выводы. Вижу, что это впечатлило его. Тема маленького злобного дикаря в последние дни как-то подувяла, поэтому нынешнее открытие не слишком-то должно его тревожить. Оно не имеет прямой угрозы для его алиби, но психологически ему очень некомфортно осознавать, что наши находки раз за разом разбивают одну за другой все его хитроумные выдумки, коих он понаставил на нашем пути для того, чтобы сбить нас со следа. Сначала, вопреки его ожиданиям следствие вышло к причалу Смита и в деле появилось его имя, затем рухнула легенда об одноногом каторжнике, теперь уже "орудия убийства" - подброшенные им колючки, окончательно приобрели декоративный статус. Осечка с миссис Смит, опознавшей его, едва не стоила ему свободы, и от вчерашней нервотрепки он еще не оправился. Круг сжимается. Удастся ли Шолто до самого конца сохранить хоть для виду свое презрительное равнодушие?
- Ну, хорошо. Вам известно, что мой брат имел определенные - не скажу точнее, ибо не знаю - познания в химии. Допустим, он мог даже получить самостоятельно указанный в этом отчете стрихнин. Но для чего ему убивать себя?
- Шолто, вы прекрасно понимаете, что я веду речь не о самоубийстве.
- Значит, снова речь обо мне? Инспектор, ваш коллега Джонс уже побывал в досадном положении, посчитав, что моим арестом ему удастся замаскировать проблему его профессиональной несостоятельности. Не повторяйте его ошибок. Как вы себе представляете мою роль? Ключ в замке, свидетельство слуг, видевших, как я уходил вечером седьмого числа - как вы объясните это? Вас не убедило мое объяснение ночного визита к Смиту? Но поверьте, я был чистосердечен, и не моя вина, что порой правда выглядит обманчивее лжи.
- Согласен, такое объяснить крайне сложно. До тех пор, пока воспринимаешь вас тем, кем вы не являетесь, это даже невозможно.
- Вот как?! Снова намерены ошеломить меня своей очередной оригинальной мыслью? Может, поделитесь своими соображениями?
Я раскладываю перед ним на столе три бумажных листка и пару конвертов.
- Смотрите. Эти два документа - заявления вашего брата, поданные им в полицейский участок Норвуда. Первое сделано год назад, второе - через полгода. Остальные - это письмо, в котором вы назначили встречу мисс Морстен восьмого числа, и конверты, в которых присылали жемчуг. Видите?
Шолто молчит. Он все понял. Намек, который я себе позволил еще во время нашей перепалки, пока два кэба стояли рядом на пустынной загородной дороге, уже тогда подействовал на него, но этот человек до конца использует все шансы и верит в удачу. Поразмыслив он, возможно, принял мои слова за эксцентричную блажь и воспрял духом. Но теперь все слишком прозрачно. Я продолжаю.
- Мистер Шолто, я ведь и не спорю - часть этих бумаг ваша, а другая - вашего брата. Почерки заметно различаются. Я потому и не называю имен, потому что хочу установить, кто вы есть такой. И что здесь ваше. И потому же я хочу получить, наконец, от вас заявление, где вы не оставите камня на камне от моей гнусной личности и во всех красках опишете мое возмутительное поведение в отношении вас. Нужно же мне увидеть вашу руку. Однажды вы уже передумали. В Норвуде, помните? - Я взял в руки заявления Бартоломью, - Как раз эти бумаги и вспугнули вас тогда. Их запросил Симмондс. Вы тогда тоже собирались жаловаться. Так будете писать?
Нет, он не будет этого делать. Его все устраивает. Ну, а если я попрошу оставить такой автограф специально для меня в знак дружеского расположения? Шолто оценил шутку даже в таком безнадежном положении и улыбнулся. Пусть инспектор не сомневается - его расположение к нему ничуть не менее дружеское. Оно столь горячее, что он готов задушить инспектора Лестрейда в своих объятиях. Но все равно он не будет писать.
Долго ли можно так продержаться? Конечно, никто не может заставить его это сделать. Не сомневаюсь, что он был настороже все эти дни и нигде не оставил ни одной записи. Исключительное сходство с братом, как же можно было пройти мимо такого заманчивого преимущества? Единственный прокол - эти письма Тадеуша, подтверждающие разность почерков братьев. Теперь невозможно будет держаться версии их идентичности на основе особенно близкого родства близнецов. Отказ от экспертизы не может выглядеть благоприятно в глазах присяжных. Фактически это признание вины.
Дверь отворяется. Теперь уже Бартнелл навещает меня. Я не пытаюсь угадать по нему, как идут его дела со Смитом. Главное сейчас решается здесь. Специально для него, чтобы все стало ясно без долгих объяснений, я задаю последний самый главный вопрос Шолто:
- Прошу вас, мистер Шолто, назвать ваше полное имя.
Глаза шефа сузились. Такое приходится видеть редко - гораздо чаще он их таращит. Видимо, это следствие исключительности ситуации. Полное, значит подлинное, потому что фамилия не составляет тайны. Другое дело имя.
Наконец, послышался голос, который я сразу и не узнал.
- Мое имя… Бартоломью Джозеф Шолто.
- Вы - Барт Шолто?! - восклицает шеф.
- Да.
- А покойник...
- Мой брат Тадеуш. Только я...
Но Бартнелл перебивает:
- Одну минуту! Ну, и как вы, Шолто, объясните такую подмену?
- Сейчас расскажу, господа, дайте только собраться с мыслями.
Шолто обхватывает голову руками и весь сжимается, предельно уйдя в себя, чтобы сосредоточиться. Времени так мало, а придумать надо так много! Переделать всю историю! Я понимаю, что он взялся за это, еще до прихода суперинтенданта, затягивая время отговорками по поводу писем. Наблюдать за его несгибаемой волей настоящее наслаждение, и я чувствую, что улыбаюсь во всю ширь лица, как когда-то радующийся словно ребенок все новым неожиданностям Симмондс. Но если радость сержанта хоть и небезусловна, но, по крайней мере, довольствуется первопричинами, и ей нет дела до глупых страхов, то мои эмоции, слабые и несвободные, как у всякого прагматика, сейчас подкреплены уверенностью: победу уже не упустить, а напоследок пусть Шолто, если уж ему так хочется, еще поразвлекает нас. Не то чтобы я рад наблюдать такое зрелище. Я ведь знаю, чем это в итоге для него закончится. Нет, не сегодня. Сегодняшние кульбиты - паника разума, отчаянно ищущего выход там, где его нет. И разум смирится, потому что иного не дано. Но после вынесения приговора однажды утром во внутреннем дворе Ньюгейта… Давно уже такие мероприятия проходят без толпы зрителей. Будут представители полиции, тюремное начальство и пара-тройка репортеров. Тем из них, кому достанет нервов не отвернуться, не зажмурить глаза, выпадет испытание наблюдать последний прижизненный танец. Агонию тела с его жаждой жизни даже тогда, когда сломлена воля, и погас в бессилии разум… Шолто возвращает меня к действительности.
- Господа, вчера я уже рассказывал вам...
- Вчера мы выслушивали Тадеуша, теперь перед нами Бартоломью.
- И, тем не менее, не будете же вы спорить, что это был я, как меня не называй?! Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что, несмотря на то, что я был вынужден скрывать свою личность,
все в моей вчерашней истории является правдой за исключением лишь одного. Это касается моего поручения брату отправиться к Смиту. Судите сами, мог ли я доверить такое ответственное дело Тадеушу, то есть, в сущности, ребенку? Я слишком хорошо его знал и успел не хуже разобраться в характере Смита. Этот хитрый дьявол в два счета провел бы моего брата. Поэтому я оставил Тадеуша караулить ларец, а сам поехал к Смиту. А восьмого числа вместе с мисс Морстен и Холмсом застал брата в своем кабинете уже мертвым. Я совершенно растерялся и испугался, что наша рокировка будет неправильно понята. Поэтому я промолчал. Так Бартоломью превратился в жертву, а я стал Тадеушем.
Шеф зачем-то с таинственным видом на глазах у Шолто берет лист бумаги и пишет для меня "К Смиту!!!". Я с осязаемой физической болью отвращения смотрю на эти жуткие восклицательные знаки. Что еще за глупость?! И какая к чертям секретность, если и дураку ясно, куда он сейчас меня потащит! Шеф со своей готовностью поверить всему и проверить все не видит, что последний выстрел Шолто даже не холостой, и даже не осечка. Это не стоящее серьезного внимания размахивание детским пистолетом, игрушкой. Развенчать такое можно тут же на месте, но Бартнелл не дает мне этого сделать. Мне стыдно перед Шолто за наш детский театр, но я вынужден повиноваться, хоть мне и понятны мотивы такой активности шефа. Ему нужна маленькая красивая виктория. Причем в собственном исполнении, и в этом-то и заключается подвох, который он не осознает. Он – чиновник, поставленный над нами, а не охотник. Но образ полководца, который не просто привел с собою на поле брани толпу возбужденных мужественных людей, но и собирается разделить с ними подвиг до конца, приняв участие в сражении, своей привлекательностью не может оставить равнодушной эту в чем-то сентиментальную натуру. Это самое «в чем-то» - рыцарская эпоха с низким ревом боевых рогов, турнирами в честь прекрасных дам и битвами, решающими исход войн. Но шеф не Гарольд и не Ричард, а ведь даже их постигла печальная участь [Имеются в виду короли Англии, погибшие в сражениях: Гарольд II - при Гастингсе и Ричард III - на Босуортском поле – прим.ред.]. И если блистательный Ричард, сложив голову, не утратил чести, почти дотянувшись до коварного Тюдора мечом и до последнего отбиваясь в одиночку от окруживших его врагов, то, боюсь, битва, которую мне предстоит наблюдать сейчас, не сулит нашему стратегу ничего того, что можно будет отнести к приятным воспоминаниям. Бартнелл избрал все тот же гибельный путь. Видя, как я загнал Шолто в тупик, он перехватывает инициативу и спешит изобличить его ложь признаниями Смита. Он еще верит в такую возможность, и если Смит – упрямец, загнанный в безвыходное положение, то кто тогда он? Пока эти мысли проносятся в моей голове, шеф с суровым видом возглавляет наше шествие в его кабинет, попросив Симмондса приглядеть за Бартом. Слава Богу, между дверями только пять метров, иначе бы это превратилось в парад по случаю рождения Ее Величества.
- Хотите свежую новость, Смит?
- Даже и не знаю, сэр. Пожалуй, мне уже все равно.
- И все же слушайте. А заодно и ответьте, как так получилось, что в человеке, которого вам показывали вчера, вы не узнали Бартоломью Шолто.
- Я вам ответил уже, что нахожу их очень похожими. Что ж тут удивительного? Если о смерти одного заявлено официально, а их физиономии различаются не более чем шляпные болванки, что мне оставалось думать? Только то, что передо мною тот, кто жив, братец Тадеуш. Или вы оживили покойника? Признаюсь, почти готов поверить в такое. Своим занудством, сэр, уж извините, вы и мертвого поднимете из могилы. О чем тут рассуждать, если вы сами запутались?
- И все же, я так вижу, вы нисколько не удивились тому, что сейчас услышали.
- С вами я уже ничему не удивлюсь.
- Так кто же из братьев был у вас в ночь с седьмого на восьмое?
- А пес их знает. Эти два проходимца запутали меня, - Смит спохватывается, что об этом он еще не проговаривался, и умолкает, ведь за этим неизбежно последует вопрос о причинах ночного визита.
- Ваша жена опознала...
- Не лучше ли вам и обо всем остальном спросить у моей женушки, коль уж вам удалось так славно с ней поладить?! Болтливая сорока, тьфу!
- Ваша жена искренне пытается вам помочь, а вы так...
- Не я, а вы! Это вы тут как тут! Воспользовались ее глупостью. Она-то, может, и пытается, но вы-то меня душите, господа!
Я не пытаюсь скрыть скуку, с которой приходиться наблюдать очередную неуклюжую затею шефа. Чтобы как-то сдвинуть с места неудачно складывающийся разговор, Барнелл решается приоткрыть карты:
- Ну, хорошо, Смит. Маленькая подсказка. Может, она сделает вас сговорчивее. Шолто показал, что передал вам при встрече крупный драгоценный камень. Что скажете?
- Что-то такое припоминаю, господа. Именно сейчас начал вспоминать. Может, еще чего подскажете, чтобы моей памяти не пришлось себя утруждать?
И поделом. Трудно удержаться от смеха, но шеф своими странными маневрами честно заработал на свою голову такое откровенное издевательство. Однако Бартнелл все ж таки еще полон решимости добиться успеха и упорно гнет свое.
- Но вам придется его предъявить. Вы готовы это сделать?
- А вот с этим проблема. Думаю, я его где-нибудь закопал. Спрятал так, что теперь вряд ли найду. Хотя, если мистер Шолто или, в крайнем случае, моя жена укажет такое место, и там, в самом деле, что-нибудь такое отыщется, буду только рад все подтвердить.
Пока суперинтендант мучительно проглатывает, я пользуюсь заминкой и возвращаюсь к себе. Злость на шефа невозможно больше сдерживать, и я приказываю сержанту оставаться при мне. Хватит уже бегать с этими дурацкими записками. Пусть наблюдает и учится добивать раненого зверя.
- Вернемся к последнему шедевру вашей удивительной изобретательности, Шолто.
- Вернемся, только зачем же так саркастично? К сожалению, это правда, хоть порой в ней так непросто признаться.
- Ваша правда – ваша воля. Не могу не восхищаться ею, но последнее ее проявление – не более чем акробатика. Это уже чересчур. Вам придется заверить присяжных в том, что вы сначала зачем-то поменялись с братом одеждой. Зачем нужно было создавать обманчивое впечатление у слуг, что усадьбу покинул ваш брат, а не вы? Во-вторых, вы почему-то вернулись не сразу же, а лишь через сутки с Холмсом и мисс Морстен. В-третьих, вы утверждаете, что, только застав в Пондишери-Лодж мертвого брата, решились скрыть подмену, но ведь за два часа до этого, принимая у себя гостей, вы уже тогда зачем-то выставляли себя Тадеушем и предлагали им поехать к Бартоломью, то есть к вам. Зачем нужно было разыгрывать перед ними эту мистификацию? Неужели после всех этих нестыковок вы еще надеетесь убедить суд в вашей невиновности? Вы и сами должны понимать, что, если исключить версию убийства Тадеуша вами, то у вас не было никаких убедительных мотивов поменяться с братом ролями. Даже если вы попытаетесь свалить все на мифического убийцу, забравшегося в дом через крышу, то опять же, кто еще мог знать кроме вас, что есть такой путь? Кто переделал крышу? Кто проломил потолок в кабинете? Вы. Я соглашусь с вами, что кто-то должен был забраться туда, но это был не убийца, а ваш сообщник. Это вы объяснили ему, как попасть туда и что сделать.
- Что сделать?! Вы издеваетесь?! Там был мой брат! Что бы он позволил…
- Ваш брат на тот момент был уже мертв, потому что вы убили его. Ваш сообщник застал там труп.
- Ну, и что же этот мой сообщник, по-вашему, сделал?
- То единственное, на чем держится ваше алиби. Вставил ключ в замок. Затем спустил на веревке ларец с половиной, которую вы ему оставили за его маленькую услугу. Жалко, наверное, было отдавать столько, но на меньшее он не соглашался, а обойтись без него вы не могли. Свою часть вы вынесли в подвал чуть раньше - в короткий промежуток времени между убийством и моментом, когда вы, переодевшись в одежду Тадеуша, покинули имение и отправились к Мордекаю Смиту.
- Прекрасно, инспектор. Коль уж вы так догадливы, может, назовете еще и имя моего сообщника?
- Джонатан Смолл.
- Еще лучше. Ну, так теперь дело совсем за малым. Поймайте его уж, наконец.
- Да пойман он. Точнее, выловлен.
- Это как?
- Из реки. Тут вы здорово рассчитали. Не зря же ездили к Смиту. Одно только правдиво в вашем рассказе – договор вы действительно уничтожили там же у Смита, от греха подальше. Но не учли одного – что мы найдем Паллистера. Допусти вы такую возможность, и поверенный отправился бы туда же, где сгинули ваш брат и Джонатан Смолл.
- Я искренне сочувствую вам, инспектор. Такая прекрасная работа ума, столько прозорливости, но вот незадача, не хватает самого главного. Смолла-то вы нашли, а вот показаний с него, боюсь, взять не сумели. И что ж теперь с этим всем делать? Вы при всей вашей прыти не найдете свидетелей наших с ним встреч. Уж поверьте. Нет ничего, что указывало бы на мою связь со Смоллом. Так что на сей день он – убийца моего брата. А то, что они со Смитом вцепились в глотки друг другу, и одному из них пришлось убраться со свету…
- Шолто, вы забываете, что если бы вы были невинной жертвой в этой истории, клад исчез бы весь без остатка. Как же у вас оказалась ваша…
- Не моя, инспектор! Это не моя половина, и я уже об этом заявлял. Может, Тадеуш в последний момент захотел меня перехитрить и спрятал ее.
- Не смешите, Шолто. Попробовал бы ваш брат затеять что-нибудь подобное против вас, не прожил бы и часа. Сдается мне, фантазия ваша поиссякла, коль приходится выслушивать от вас такие глупости. И последнее, пока это между нами, но минувшей ночью вас видели с тем самым злополучным мешком. Так что не секрет, кто его, в действительности, спрятал.
- Ах, так! Вот вы и признались, наконец! Браво, инспектор! Говорите, пока что между нами, ну-ну! Неужели Мак-Мурдо?
- Он самый.
- И что, даст показания?
- Уже выразил согласие.
- Я хочу услышать подтверждение этому. Давайте его сюда.
- Не сейчас. Пока же…
- Не вымолвлю ни слова, пока вы не предоставите мне возможность услышать его. Я же больше склоняюсь к тому, что это был не он, а ваши ищейки, которых вы отправили следить за мной. Признайтесь, ведь подглядывали они не снаружи, верно? Не увидели бы они меня, если б не спрятались где-нибудь в парке, верно?
- Верно. Потому я и сказал вам, что это пока что остается между нами. Никаких офици…
- Пока что между нами, вы шутите?! Ваши люди расхаживают без спроса по моему парку словно у себя дома! Я думаю, это и останется между нами, по крайней мере, если вы сумеете меня уговорить не распространяться об этом. Вы – самоубийца, инспектор, если пожелаете выйти с этим фактом на суд.
- Поверьте, Шолто, если это будет моим последним шансом доказать вашу вину, я сделаю это и поставлю на карту собственную карьеру. Согласен, это существенный риск для меня, но собранных сведений, уверен, достаточно, чтобы решить вашу судьбу без этой меры.
- Господи, да на кой черт я вам сдался! В чем причина такого рвения?! Я ничего не понимаю в ваших порядках, но у меня сложилось впечатление, что это дело инспектора Джонса, а уж никак не ваше. А ваше необдуманное вторжение еще выйдет вам боком. Мне нечего терять, и я настрою присяжных должным образом. Вы еще поймете, какую совершили ошибку. Согласитесь, это ключевое место в наших с вами разногласиях.
- В том-то и ваша беда, Шолто, что это никакое не «ключевое место». Это лишь деталь, которая уже ничего не изменит. Главное произошло. Фактов слишком много. Перечислю лишь то, что железно подтверждено, и с чем даже вы спорить не будете. Первое – Смолл был на «Авроре». Второе – Смолл убит, таким образом, протягивается цепочка к Смиту. Третье – ночью седьмого вы встречались со Смитом. Четвертое – и у вас, и у Смита обнаружены ценности, похищенные из вашего кабинета, а в нем вместо них остался труп вашего брата, который уже несколько лет не жил с вами. Вот так и будет все это подано в Олд-Бэйли, не говоря уже о крайне подозрительной инсценировке вашей смерти. Кроме того, еще есть время. Будем давить на Смита, не сомневайтесь. Ему есть, за что бороться. Его судьба безнадежна, а вот его сына… Думаю, ради его молодой и еще незагубленной жизни, он не станет долго упрямиться. Такой человек не пошел бы на столь рискованное предприятие, не узнав от вас всей его сути. Так что насчет Смолла вы должны были его просветить. От него-то мы и получим то, о чем вы говорили – вашу связь со Смоллом. Даже если не удастся доказать, что Тадеуша убили именно вы, вам придется пройти по делу организатором преступления. Это – виселица, Шолто, это – смерть.
Вот и все. Понятнее и убедительнее разъяснить ситуацию я уже не смогу. Шолто просит час на раздумье. Тупое бодание шефа со Смитом я уже видеть не могу, поэтому выдавшуюся паузу использую иначе. Бессонная ночь начинает сказываться, и я спускаюсь позаимствовать свежести у холодного и ветреного октябрьского вечера. Через двадцать минут Симмондс окликает меня из окна. Бартоломью не стал выжидать все предоставленное ему время и сдался. Полностью.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
68. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА
Продолжение записи от 23 октября 1895
Начало седьмого.
- Итак, мистер Шолто, вы, кажется, имели намерение выразить свое неудовольствие? Прямо сейчас вы можете это сделать.
Тадеуш стоит, засунув руки в карманы, будто демонстрируя, что в любой момент, когда захочет, может закончить беседу и уйти. Верит ли он сам этому?
- Инспектор, ваша беда в том, что вам снова что-то показалось. Для начала я послушаю вас, а потом уж решу, можно ли помочь чем-нибудь вашей мнительности.
Он садится с видом, будто делает мне одолжение, и разваливается на стуле, закинув ногу на ногу. Пусть так. Безусловно это хамство, хотя принято считать, что в отношениях полицейских с допрашиваемыми именно первые сплошь и рядом позволяют себе недопустимые вещи. Отнюдь, но сегодня особенный день, и я снисходителен к тому, кто вынужден вести себя так только от того, что уже не осталось в запасе сил, нервов и прочих резервов. Шолто не догадывается, что это я делаю ему одолжение. Последнее. Сегодня он уже отсюда не вырвется.
В комнате только я и он. Мы с Бартнеллом решили разделиться. Я настоял на том, что буду допрашивать Шолто. Суперинтендант, понимая, что такая просьба не случайна, не стал возражать и взял на себя речника. Две схватки пройдут одновременно в соседних кабинетах. Подозреваемые лишены возможности слышать, как складывается беседа рядом за стеной. Но нам нужна связь. Мне и шефу надо знать, что там, на соседнем фронте, как движется дело, удалось ли вырвать что-нибудь из одного, что можно использовать в давлении на второго. Поэтому Симмондс оставлен снаружи и караулит, когда откроется одна из дверей и его пригласят. Информацию, если такая появится, решили писать на бумаге. Так мы и будем их дожимать, а почтальон-сержант будет курсировать между кабинетами, передавая записки. Это тоже идея Бартнелла, несколько пошловатая в своей театральности. Такие жесты приобретут особенно глупый вид и выставят нас в смешном положении, если, несмотря на все это ритуальное священнодействие, мы снова где-нибудь проколемся и сконфуженно свернем лавочку. Но сегодня я не опасаюсь чего-то подобного, и идею разместить обоих подозреваемых рядом нахожу удобной. В любой момент, если понадобится, можно устроить очную ставку. Кроме того такая затея сильно их нервирует. Что там с сообщником? Держится или раскололся и уже вовсю дает на тебя требуемые показания? На этом страхе можно играть, и пару раз я не удержался от блефа, отправив сержанта к шефу с пустым клочком бумаги. Симмондс исполняет свою миссию так же торжественно и степенно, как и все, за что берется в последние дни, если тому не препятствуют требования срочности. Говорит, если в первый раз шеф, развернув лист без текста, немного растерялся и бровями вытянулся вверх (хорошо, хоть не стал вертеть листок, рассматривая со всех сторон), то во второй - вовремя включился в игру и сделал торжествующее лицо. Но все это было потом, а пока я оставляю Тадеуша вариться в собственной спеси и отправляюсь к Бартнеллу за тем самым заключением медэксперта, выводы которого решено было до поры не оглашать. Шеф уже принялся за Смита, но беседа не клеится. Бартнелл обожает монологи, но сейчас не тот случай. Вопрошающие тирады, повышая тональность беседы, словно неустойчивые ступени трезвучия в музыкальной фразе, повисают в тишине и, не дождавшись ответа, разрешения в тонику, и до неприличия затянув цезуру, сменяются новыми. Всякому, обладающему малейшими признаками музыкального вкуса, долго выносить такие мелодические построения трудно. Однако шеф вполне прозаичен и, вдобавок ко всему, уперто оптимистичен, поэтому не смущается долбить до бесконечности в одно и то же место, полагая, что так можно довести до предела прочности психику Смита – вызвать усталостную трещину в материале конструкции, несущей длительную нагрузку. Его проблема состоит в том, что и Смит точно таков же. Он слишком прост для того, чтобы алогизм ситуации хоть сколько-нибудь смущал его.
- Ну, вот, Смит. Опять неувязки в ваших показаниях. Половина у вас, другая сегодня обнаружена у Тадеуша Шолто. Так с чем же сошел на берег ваш Смолл? Пустой, что ли? Неужели все вам отдал, даже деревяшку? Удивительная щедрость.
Что тут еще скажешь? Смиту не позавидуешь. На меня он бросил откровенно затравленный взгляд. Пытался ли прочесть что-нибудь на моем лице? Так и не дождавшись его реакции на вопрос Бартнелла, я возвращаюсь к себе, и наша схватка начинается. Пусть шеф раскалывает Смита. Я уже все про него понял, и мне он не интересен. Сегодня мы уничтожим их обоих, но одолеть Шолто – для меня это превратилось уже в личный вопрос, и я его не отдам никому.
- Позвольте, мистер Шолто, для начала поздравить вас с тем, что ваши сокровища, наконец-то, нашлись в полном объеме. Это, несомненно, счастливая новость для вас.
На ехидную шпильку Тадеуш реагирует с таким же выражением лица, с каким я ее произношу - неестественно ровнехоньким без единой нервной помарки. Мы оба как бы не замечаем того, что произошло в действительности. При всем при том, что нервы Шолто в эти дни истрепаны преимущественно мною и Бартнеллом, думаю, его ненависть сосредоточилась на иных объектах - сегодня к славному барбосу Тоби добавился сержант Симмодс, уведший драгоценный мешок из под носу у хозяина Пондишери-Лодж.
- Как вы думаете, мистер Шолто, кто был этим странным вором, которого мы к нашей, поверьте, искренней досаде сегодня упустили?
- Да уж, инспектор, имея достаточное представление о вашей искренности, спешу заверить вас, что охотно верю вашему расстройству по поводу вора. Но, что поделаешь, полиция снова проявила себя крайне неудовлетворительно. Ваши люди бездарно упустили его, хотя зачем-то там присутствовали. Зачем же они тогда там находились, если неспособны даже поймать какого-то ничтожного воришку? Странно, не так ли? Его ведь, я так понял, особенно и не разыскивали. Никто за ним не побежал, зато возле сокровищ ваш сержант вырос прямо таки мгновенно словно по волшебству. Скорее всего, чужое золото его интересовало гораздо больше, чем преступник. Приходится допустить даже, что, не окажись рядом мой привратник, ваши люди могли и присвоить себе кое-что из моего добра.
- Удивительная неблагодарность с вашей стороны, мистер Шолто. Думаю, ее извиняет, да и то лишь отчасти, ваше нынешнее состояние. Вы забываете, что именно активное вмешательство наших людей напугало вора, и он оставил свою добычу. Да, он скрылся, но, только благодаря нам, сокровища не исчезли вместе с ним, а возвращены...
- Пока еще не возвра...
- Будут, поверьте, возвращены вам и мисс Морстен как законным владельцам, если, конечно, не вмешаются какие-то новые обстоятельства. Но вы не ответили на вопрос. Есть ли у вас предположения, что это за удивительно осведомленный вор, который знал о местонахождении этой части ценностей на территории вашего имения, тогда как вы, по собственному признанию...
- Да! По собственному! Сколько уже можно намекать мне о моей причастности ко всему, что бы ни произошло?! У вас на все одно объяснение! Случилось убийство - пожалуйста, мистер Шолто, ваш выход! Исчезли сокровища - мистер Шолто сейчас нам все объяснит! А уж раз они нашлись, то кому как не ему…
- Ну, так сами посудите, кому же еще, если не вам…
- Не слишком ли многого вы от меня ждете? Мне не может быть известно все. Но, если уж вам интересны мои мысли, предположу, что это мог быть Смолл. Вы ведь его все еще разыскиваете? Ну, так с расторопностью, которая сегодня была проявлена, вам еще долго гоняться за ним. А ведь именно сегодня вам представился великолепный шанс раскрыть дело.
- Не расстраивайтесь, шансы закончить дело сегодня все еще достаточно высоки.
- Как интересно!
- Что же насчет Джонатана Смолла...
- Да, так что там с ним?
- Розыски его больше не ведутся. В этом нет необходимости.
- Как вас понимать? Вы не считаете нужным искать убийцу, или вы уже нашли его? Чего молчите?
- Думаю. Сразу и не решишь, какой из этих вариантов огорчил бы вас сильнее.
- Опять эти загадочные намеки. Инспектор, хватит уже набивать себе цену. Этот ваш глубокомысленный вид вам совсем не идет. Давайте лучше начистоту. У вас ко мне постоянно находится масса вопросов, которые вы желаете прояснить в любое вам удобное время. Полиция могла бы получить от меня любые ответы там же в Пондишери-Лодж, но ваши люди наносят визиты в Норвуд только для того, чтобы выдернуть меня сюда, где обстановка, которую вы специально создаете, и сам разговор со свидетелем больше напоминают допрос с применением психологического давления. Ваше поведение откровенно бесцеремонно, но при этом я почему-то не слышу ни малейшего намека на прямое обвинение. Вы находите это нормальным? Позвольте поинтересоваться, в каком качестве вы меня рассматриваете?
- Да как же? Все очень просто. Я считаю вас убийцей вашего брата.
- Ну, наконец-то это прозвучало, инспектор! Правда, как-то приватно, будто между нами. Это у вас вырвалось ваше личное признание?
- Не сомневайтесь, сегодня же вам будет сделано официальное заявление. Я вам озвучил его, так сказать, набросок.
- Очень мило. И что же у вас на сегодняшний день имеется в подтверждение ваших слов?
- Для начала я хочу вас ознакомить с результатами работы нашего судебного медика.
Я показываю ему заключение доктора Сэйбра и объясняю, какие из него следуют выводы. Вижу, что это впечатлило его. Тема маленького злобного дикаря в последние дни как-то подувяла, поэтому нынешнее открытие не слишком-то должно его тревожить. Оно не имеет прямой угрозы для его алиби, но психологически ему очень некомфортно осознавать, что наши находки раз за разом разбивают одну за другой все его хитроумные выдумки, коих он понаставил на нашем пути для того, чтобы сбить нас со следа. Сначала, вопреки его ожиданиям следствие вышло к причалу Смита и в деле появилось его имя, затем рухнула легенда об одноногом каторжнике, теперь уже "орудия убийства" - подброшенные им колючки, окончательно приобрели декоративный статус. Осечка с миссис Смит, опознавшей его, едва не стоила ему свободы, и от вчерашней нервотрепки он еще не оправился. Круг сжимается. Удастся ли Шолто до самого конца сохранить хоть для виду свое презрительное равнодушие?
- Ну, хорошо. Вам известно, что мой брат имел определенные - не скажу точнее, ибо не знаю - познания в химии. Допустим, он мог даже получить самостоятельно указанный в этом отчете стрихнин. Но для чего ему убивать себя?
- Шолто, вы прекрасно понимаете, что я веду речь не о самоубийстве.
- Значит, снова речь обо мне? Инспектор, ваш коллега Джонс уже побывал в досадном положении, посчитав, что моим арестом ему удастся замаскировать проблему его профессиональной несостоятельности. Не повторяйте его ошибок. Как вы себе представляете мою роль? Ключ в замке, свидетельство слуг, видевших, как я уходил вечером седьмого числа - как вы объясните это? Вас не убедило мое объяснение ночного визита к Смиту? Но поверьте, я был чистосердечен, и не моя вина, что порой правда выглядит обманчивее лжи.
- Согласен, такое объяснить крайне сложно. До тех пор, пока воспринимаешь вас тем, кем вы не являетесь, это даже невозможно.
- Вот как?! Снова намерены ошеломить меня своей очередной оригинальной мыслью? Может, поделитесь своими соображениями?
Я раскладываю перед ним на столе три бумажных листка и пару конвертов.
- Смотрите. Эти два документа - заявления вашего брата, поданные им в полицейский участок Норвуда. Первое сделано год назад, второе - через полгода. Остальные - это письмо, в котором вы назначили встречу мисс Морстен восьмого числа, и конверты, в которых присылали жемчуг. Видите?
Шолто молчит. Он все понял. Намек, который я себе позволил еще во время нашей перепалки, пока два кэба стояли рядом на пустынной загородной дороге, уже тогда подействовал на него, но этот человек до конца использует все шансы и верит в удачу. Поразмыслив он, возможно, принял мои слова за эксцентричную блажь и воспрял духом. Но теперь все слишком прозрачно. Я продолжаю.
- Мистер Шолто, я ведь и не спорю - часть этих бумаг ваша, а другая - вашего брата. Почерки заметно различаются. Я потому и не называю имен, потому что хочу установить, кто вы есть такой. И что здесь ваше. И потому же я хочу получить, наконец, от вас заявление, где вы не оставите камня на камне от моей гнусной личности и во всех красках опишете мое возмутительное поведение в отношении вас. Нужно же мне увидеть вашу руку. Однажды вы уже передумали. В Норвуде, помните? - Я взял в руки заявления Бартоломью, - Как раз эти бумаги и вспугнули вас тогда. Их запросил Симмондс. Вы тогда тоже собирались жаловаться. Так будете писать?
Нет, он не будет этого делать. Его все устраивает. Ну, а если я попрошу оставить такой автограф специально для меня в знак дружеского расположения? Шолто оценил шутку даже в таком безнадежном положении и улыбнулся. Пусть инспектор не сомневается - его расположение к нему ничуть не менее дружеское. Оно столь горячее, что он готов задушить инспектора Лестрейда в своих объятиях. Но все равно он не будет писать.
Долго ли можно так продержаться? Конечно, никто не может заставить его это сделать. Не сомневаюсь, что он был настороже все эти дни и нигде не оставил ни одной записи. Исключительное сходство с братом, как же можно было пройти мимо такого заманчивого преимущества? Единственный прокол - эти письма Тадеуша, подтверждающие разность почерков братьев. Теперь невозможно будет держаться версии их идентичности на основе особенно близкого родства близнецов. Отказ от экспертизы не может выглядеть благоприятно в глазах присяжных. Фактически это признание вины.
Дверь отворяется. Теперь уже Бартнелл навещает меня. Я не пытаюсь угадать по нему, как идут его дела со Смитом. Главное сейчас решается здесь. Специально для него, чтобы все стало ясно без долгих объяснений, я задаю последний самый главный вопрос Шолто:
- Прошу вас, мистер Шолто, назвать ваше полное имя.
Глаза шефа сузились. Такое приходится видеть редко - гораздо чаще он их таращит. Видимо, это следствие исключительности ситуации. Полное, значит подлинное, потому что фамилия не составляет тайны. Другое дело имя.
Наконец, послышался голос, который я сразу и не узнал.
- Мое имя… Бартоломью Джозеф Шолто.
- Вы - Барт Шолто?! - восклицает шеф.
- Да.
- А покойник...
- Мой брат Тадеуш. Только я...
Но Бартнелл перебивает:
- Одну минуту! Ну, и как вы, Шолто, объясните такую подмену?
- Сейчас расскажу, господа, дайте только собраться с мыслями.
Шолто обхватывает голову руками и весь сжимается, предельно уйдя в себя, чтобы сосредоточиться. Времени так мало, а придумать надо так много! Переделать всю историю! Я понимаю, что он взялся за это, еще до прихода суперинтенданта, затягивая время отговорками по поводу писем. Наблюдать за его несгибаемой волей настоящее наслаждение, и я чувствую, что улыбаюсь во всю ширь лица, как когда-то радующийся словно ребенок все новым неожиданностям Симмондс. Но если радость сержанта хоть и небезусловна, но, по крайней мере, довольствуется первопричинами, и ей нет дела до глупых страхов, то мои эмоции, слабые и несвободные, как у всякого прагматика, сейчас подкреплены уверенностью: победу уже не упустить, а напоследок пусть Шолто, если уж ему так хочется, еще поразвлекает нас. Не то чтобы я рад наблюдать такое зрелище. Я ведь знаю, чем это в итоге для него закончится. Нет, не сегодня. Сегодняшние кульбиты - паника разума, отчаянно ищущего выход там, где его нет. И разум смирится, потому что иного не дано. Но после вынесения приговора однажды утром во внутреннем дворе Ньюгейта… Давно уже такие мероприятия проходят без толпы зрителей. Будут представители полиции, тюремное начальство и пара-тройка репортеров. Тем из них, кому достанет нервов не отвернуться, не зажмурить глаза, выпадет испытание наблюдать последний прижизненный танец. Агонию тела с его жаждой жизни даже тогда, когда сломлена воля, и погас в бессилии разум… Шолто возвращает меня к действительности.
- Господа, вчера я уже рассказывал вам...
- Вчера мы выслушивали Тадеуша, теперь перед нами Бартоломью.
- И, тем не менее, не будете же вы спорить, что это был я, как меня не называй?! Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что, несмотря на то, что я был вынужден скрывать свою личность,
все в моей вчерашней истории является правдой за исключением лишь одного. Это касается моего поручения брату отправиться к Смиту. Судите сами, мог ли я доверить такое ответственное дело Тадеушу, то есть, в сущности, ребенку? Я слишком хорошо его знал и успел не хуже разобраться в характере Смита. Этот хитрый дьявол в два счета провел бы моего брата. Поэтому я оставил Тадеуша караулить ларец, а сам поехал к Смиту. А восьмого числа вместе с мисс Морстен и Холмсом застал брата в своем кабинете уже мертвым. Я совершенно растерялся и испугался, что наша рокировка будет неправильно понята. Поэтому я промолчал. Так Бартоломью превратился в жертву, а я стал Тадеушем.
Шеф зачем-то с таинственным видом на глазах у Шолто берет лист бумаги и пишет для меня "К Смиту!!!". Я с осязаемой физической болью отвращения смотрю на эти жуткие восклицательные знаки. Что еще за глупость?! И какая к чертям секретность, если и дураку ясно, куда он сейчас меня потащит! Шеф со своей готовностью поверить всему и проверить все не видит, что последний выстрел Шолто даже не холостой, и даже не осечка. Это не стоящее серьезного внимания размахивание детским пистолетом, игрушкой. Развенчать такое можно тут же на месте, но Бартнелл не дает мне этого сделать. Мне стыдно перед Шолто за наш детский театр, но я вынужден повиноваться, хоть мне и понятны мотивы такой активности шефа. Ему нужна маленькая красивая виктория. Причем в собственном исполнении, и в этом-то и заключается подвох, который он не осознает. Он – чиновник, поставленный над нами, а не охотник. Но образ полководца, который не просто привел с собою на поле брани толпу возбужденных мужественных людей, но и собирается разделить с ними подвиг до конца, приняв участие в сражении, своей привлекательностью не может оставить равнодушной эту в чем-то сентиментальную натуру. Это самое «в чем-то» - рыцарская эпоха с низким ревом боевых рогов, турнирами в честь прекрасных дам и битвами, решающими исход войн. Но шеф не Гарольд и не Ричард, а ведь даже их постигла печальная участь [Имеются в виду короли Англии, погибшие в сражениях: Гарольд II - при Гастингсе и Ричард III - на Босуортском поле – прим.ред.]. И если блистательный Ричард, сложив голову, не утратил чести, почти дотянувшись до коварного Тюдора мечом и до последнего отбиваясь в одиночку от окруживших его врагов, то, боюсь, битва, которую мне предстоит наблюдать сейчас, не сулит нашему стратегу ничего того, что можно будет отнести к приятным воспоминаниям. Бартнелл избрал все тот же гибельный путь. Видя, как я загнал Шолто в тупик, он перехватывает инициативу и спешит изобличить его ложь признаниями Смита. Он еще верит в такую возможность, и если Смит – упрямец, загнанный в безвыходное положение, то кто тогда он? Пока эти мысли проносятся в моей голове, шеф с суровым видом возглавляет наше шествие в его кабинет, попросив Симмондса приглядеть за Бартом. Слава Богу, между дверями только пять метров, иначе бы это превратилось в парад по случаю рождения Ее Величества.
- Хотите свежую новость, Смит?
- Даже и не знаю, сэр. Пожалуй, мне уже все равно.
- И все же слушайте. А заодно и ответьте, как так получилось, что в человеке, которого вам показывали вчера, вы не узнали Бартоломью Шолто.
- Я вам ответил уже, что нахожу их очень похожими. Что ж тут удивительного? Если о смерти одного заявлено официально, а их физиономии различаются не более чем шляпные болванки, что мне оставалось думать? Только то, что передо мною тот, кто жив, братец Тадеуш. Или вы оживили покойника? Признаюсь, почти готов поверить в такое. Своим занудством, сэр, уж извините, вы и мертвого поднимете из могилы. О чем тут рассуждать, если вы сами запутались?
- И все же, я так вижу, вы нисколько не удивились тому, что сейчас услышали.
- С вами я уже ничему не удивлюсь.
- Так кто же из братьев был у вас в ночь с седьмого на восьмое?
- А пес их знает. Эти два проходимца запутали меня, - Смит спохватывается, что об этом он еще не проговаривался, и умолкает, ведь за этим неизбежно последует вопрос о причинах ночного визита.
- Ваша жена опознала...
- Не лучше ли вам и обо всем остальном спросить у моей женушки, коль уж вам удалось так славно с ней поладить?! Болтливая сорока, тьфу!
- Ваша жена искренне пытается вам помочь, а вы так...
- Не я, а вы! Это вы тут как тут! Воспользовались ее глупостью. Она-то, может, и пытается, но вы-то меня душите, господа!
Я не пытаюсь скрыть скуку, с которой приходиться наблюдать очередную неуклюжую затею шефа. Чтобы как-то сдвинуть с места неудачно складывающийся разговор, Барнелл решается приоткрыть карты:
- Ну, хорошо, Смит. Маленькая подсказка. Может, она сделает вас сговорчивее. Шолто показал, что передал вам при встрече крупный драгоценный камень. Что скажете?
- Что-то такое припоминаю, господа. Именно сейчас начал вспоминать. Может, еще чего подскажете, чтобы моей памяти не пришлось себя утруждать?
И поделом. Трудно удержаться от смеха, но шеф своими странными маневрами честно заработал на свою голову такое откровенное издевательство. Однако Бартнелл все ж таки еще полон решимости добиться успеха и упорно гнет свое.
- Но вам придется его предъявить. Вы готовы это сделать?
- А вот с этим проблема. Думаю, я его где-нибудь закопал. Спрятал так, что теперь вряд ли найду. Хотя, если мистер Шолто или, в крайнем случае, моя жена укажет такое место, и там, в самом деле, что-нибудь такое отыщется, буду только рад все подтвердить.
Пока суперинтендант мучительно проглатывает, я пользуюсь заминкой и возвращаюсь к себе. Злость на шефа невозможно больше сдерживать, и я приказываю сержанту оставаться при мне. Хватит уже бегать с этими дурацкими записками. Пусть наблюдает и учится добивать раненого зверя.
- Вернемся к последнему шедевру вашей удивительной изобретательности, Шолто.
- Вернемся, только зачем же так саркастично? К сожалению, это правда, хоть порой в ней так непросто признаться.
- Ваша правда – ваша воля. Не могу не восхищаться ею, но последнее ее проявление – не более чем акробатика. Это уже чересчур. Вам придется заверить присяжных в том, что вы сначала зачем-то поменялись с братом одеждой. Зачем нужно было создавать обманчивое впечатление у слуг, что усадьбу покинул ваш брат, а не вы? Во-вторых, вы почему-то вернулись не сразу же, а лишь через сутки с Холмсом и мисс Морстен. В-третьих, вы утверждаете, что, только застав в Пондишери-Лодж мертвого брата, решились скрыть подмену, но ведь за два часа до этого, принимая у себя гостей, вы уже тогда зачем-то выставляли себя Тадеушем и предлагали им поехать к Бартоломью, то есть к вам. Зачем нужно было разыгрывать перед ними эту мистификацию? Неужели после всех этих нестыковок вы еще надеетесь убедить суд в вашей невиновности? Вы и сами должны понимать, что, если исключить версию убийства Тадеуша вами, то у вас не было никаких убедительных мотивов поменяться с братом ролями. Даже если вы попытаетесь свалить все на мифического убийцу, забравшегося в дом через крышу, то опять же, кто еще мог знать кроме вас, что есть такой путь? Кто переделал крышу? Кто проломил потолок в кабинете? Вы. Я соглашусь с вами, что кто-то должен был забраться туда, но это был не убийца, а ваш сообщник. Это вы объяснили ему, как попасть туда и что сделать.
- Что сделать?! Вы издеваетесь?! Там был мой брат! Что бы он позволил…
- Ваш брат на тот момент был уже мертв, потому что вы убили его. Ваш сообщник застал там труп.
- Ну, и что же этот мой сообщник, по-вашему, сделал?
- То единственное, на чем держится ваше алиби. Вставил ключ в замок. Затем спустил на веревке ларец с половиной, которую вы ему оставили за его маленькую услугу. Жалко, наверное, было отдавать столько, но на меньшее он не соглашался, а обойтись без него вы не могли. Свою часть вы вынесли в подвал чуть раньше - в короткий промежуток времени между убийством и моментом, когда вы, переодевшись в одежду Тадеуша, покинули имение и отправились к Мордекаю Смиту.
- Прекрасно, инспектор. Коль уж вы так догадливы, может, назовете еще и имя моего сообщника?
- Джонатан Смолл.
- Еще лучше. Ну, так теперь дело совсем за малым. Поймайте его уж, наконец.
- Да пойман он. Точнее, выловлен.
- Это как?
- Из реки. Тут вы здорово рассчитали. Не зря же ездили к Смиту. Одно только правдиво в вашем рассказе – договор вы действительно уничтожили там же у Смита, от греха подальше. Но не учли одного – что мы найдем Паллистера. Допусти вы такую возможность, и поверенный отправился бы туда же, где сгинули ваш брат и Джонатан Смолл.
- Я искренне сочувствую вам, инспектор. Такая прекрасная работа ума, столько прозорливости, но вот незадача, не хватает самого главного. Смолла-то вы нашли, а вот показаний с него, боюсь, взять не сумели. И что ж теперь с этим всем делать? Вы при всей вашей прыти не найдете свидетелей наших с ним встреч. Уж поверьте. Нет ничего, что указывало бы на мою связь со Смоллом. Так что на сей день он – убийца моего брата. А то, что они со Смитом вцепились в глотки друг другу, и одному из них пришлось убраться со свету…
- Шолто, вы забываете, что если бы вы были невинной жертвой в этой истории, клад исчез бы весь без остатка. Как же у вас оказалась ваша…
- Не моя, инспектор! Это не моя половина, и я уже об этом заявлял. Может, Тадеуш в последний момент захотел меня перехитрить и спрятал ее.
- Не смешите, Шолто. Попробовал бы ваш брат затеять что-нибудь подобное против вас, не прожил бы и часа. Сдается мне, фантазия ваша поиссякла, коль приходится выслушивать от вас такие глупости. И последнее, пока это между нами, но минувшей ночью вас видели с тем самым злополучным мешком. Так что не секрет, кто его, в действительности, спрятал.
- Ах, так! Вот вы и признались, наконец! Браво, инспектор! Говорите, пока что между нами, ну-ну! Неужели Мак-Мурдо?
- Он самый.
- И что, даст показания?
- Уже выразил согласие.
- Я хочу услышать подтверждение этому. Давайте его сюда.
- Не сейчас. Пока же…
- Не вымолвлю ни слова, пока вы не предоставите мне возможность услышать его. Я же больше склоняюсь к тому, что это был не он, а ваши ищейки, которых вы отправили следить за мной. Признайтесь, ведь подглядывали они не снаружи, верно? Не увидели бы они меня, если б не спрятались где-нибудь в парке, верно?
- Верно. Потому я и сказал вам, что это пока что остается между нами. Никаких офици…
- Пока что между нами, вы шутите?! Ваши люди расхаживают без спроса по моему парку словно у себя дома! Я думаю, это и останется между нами, по крайней мере, если вы сумеете меня уговорить не распространяться об этом. Вы – самоубийца, инспектор, если пожелаете выйти с этим фактом на суд.
- Поверьте, Шолто, если это будет моим последним шансом доказать вашу вину, я сделаю это и поставлю на карту собственную карьеру. Согласен, это существенный риск для меня, но собранных сведений, уверен, достаточно, чтобы решить вашу судьбу без этой меры.
- Господи, да на кой черт я вам сдался! В чем причина такого рвения?! Я ничего не понимаю в ваших порядках, но у меня сложилось впечатление, что это дело инспектора Джонса, а уж никак не ваше. А ваше необдуманное вторжение еще выйдет вам боком. Мне нечего терять, и я настрою присяжных должным образом. Вы еще поймете, какую совершили ошибку. Согласитесь, это ключевое место в наших с вами разногласиях.
- В том-то и ваша беда, Шолто, что это никакое не «ключевое место». Это лишь деталь, которая уже ничего не изменит. Главное произошло. Фактов слишком много. Перечислю лишь то, что железно подтверждено, и с чем даже вы спорить не будете. Первое – Смолл был на «Авроре». Второе – Смолл убит, таким образом, протягивается цепочка к Смиту. Третье – ночью седьмого вы встречались со Смитом. Четвертое – и у вас, и у Смита обнаружены ценности, похищенные из вашего кабинета, а в нем вместо них остался труп вашего брата, который уже несколько лет не жил с вами. Вот так и будет все это подано в Олд-Бэйли, не говоря уже о крайне подозрительной инсценировке вашей смерти. Кроме того, еще есть время. Будем давить на Смита, не сомневайтесь. Ему есть, за что бороться. Его судьба безнадежна, а вот его сына… Думаю, ради его молодой и еще незагубленной жизни, он не станет долго упрямиться. Такой человек не пошел бы на столь рискованное предприятие, не узнав от вас всей его сути. Так что насчет Смолла вы должны были его просветить. От него-то мы и получим то, о чем вы говорили – вашу связь со Смоллом. Даже если не удастся доказать, что Тадеуша убили именно вы, вам придется пройти по делу организатором преступления. Это – виселица, Шолто, это – смерть.
Вот и все. Понятнее и убедительнее разъяснить ситуацию я уже не смогу. Шолто просит час на раздумье. Тупое бодание шефа со Смитом я уже видеть не могу, поэтому выдавшуюся паузу использую иначе. Бессонная ночь начинает сказываться, и я спускаюсь позаимствовать свежести у холодного и ветреного октябрьского вечера. Через двадцать минут Симмондс окликает меня из окна. Бартоломью не стал выжидать все предоставленное ему время и сдался. Полностью.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
ПИШИТЕ ПИСЬМА
Уважаемые читатели! Нет, слишком официально. Лучше так – Друзья!
Выкладываю одним сетом четыре последние серии, завершающие историю, описанную А. К. Дойлом в повести «Знак Четырех», и сообщаю, что вынужден временно попрощаться с вами. Собственные дела заставляют прерваться примерно так на месяц-два-три. Кроме того надо бы отдохнуть хорошенько от всех этих Холмсов, Лестрейдов и прочих, потому что от одной только мысли о них меня уже воротит. Страсть как надоели они мне за эти полгода. От этого увлекательное прежде занятие превратилось в тягостную повинность. Я уже не чувствую, хорошо ли получается или нет, не понимаю, нравится ли мне самому написанное. Один и тот же текст кажется сначала вполне приемлемым, а потом ужасно ужасным, идиотски идиотским. Последнее дело я уже вымучивал, борясь с отвращением. Надо бы вернуть прежнее ощущение азарта, свежести и удовольствия, а для этого необходимо проветрить мозги. В планах остается переделка еще как минимум одного классического сюжета, так что надеюсь – ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!
Всех, отметившихся в теме благодарностями, обещаю уведомить о возобновлении проекта, как только такое станет возможным. Всем счастливо!
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
69. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – Я ОТЧИТЫВАЮСЬ
Продолжение записи от 23 октября 1895
Больше не последовало ни одной увертки. На каждый мой вопрос я получаю исчерпывающий ответ. Симмондс иногда просит чуть придержать темп, чтобы успевать записывать. Когда становится очевидно, что сопротивления больше не будет, я вынужден вмешаться и перевести разговор поближе к насущным делам. Если с моим подопечным все ясно, то Смит все еще держится. И тут без помощи Бартоломью Шолто не обойтись.
- Послушайте, Шолто, теперь уже нет смысла выгораживать Смита. Скажите, Смолл по вашему совету нанял "Аврору"?
- Совету? Правильнее сказать, что это был приказ. Он не мог ослушаться.
- Потому что вы гарантировали его безопасность?
- Да, я объяснил ему, как мы обманем полицию. Тогда бы он благополучно убрался из страны. Не в моих интересах было позволить вам поймать его. Он бы выдал меня без сожаления. Ему понравилась идея с колодкой, и он доверился мне во всем. Если б не эта чертова собака...
- Э, нет! Я не об этом. Речь идет о других гарантиях. Вы отправили Смолла к Смиту, и в итоге до Ричмонда он так и не добрался. Улавливаете? А сами вы навестили Смита буквально за пару часов до прихода Смолла. На вашей совести две жизни. Только брата вы убили сами, а Смолла - руками Смита, пообещав ему, что тот, кого вы ему подсунули, явится не с пустыми руками.
- Зачем бы мне все это было нужно?
- Вы забрали договор, пообещав Смиту, что вознаграждение себе он заработает сам, только если не оплошает со своим пассажиром. Зато размер вашего подарка далеко превосходил щедростью…
- Чего вы от меня хотите, если и так все знаете?
- Вашего признания этого факта. Смит упорствует. Остался ли смысл для вас его прикрывать?
- Хорошо. Я признаю, что Мордекай Смит был моим соучастником. Все было точно так, как вы сказали, хотя ума не приложу, как вы это выяснили. Я ему сказал, чтобы он решал сам. Моим делом было заманить к нему Смолла, и это я ему обещал.
Услышав эти слова, я отправляю Симмондса к Бартнеллу. Теперь спета и песенка Смита. Почти сразу приходят оба и приносят подтверждение – сдалась последняя крепость. Смит, узнав про капитуляцию Шолто, пришел в ярость. Ах, так! Ну, тогда и он отмалчиваться не будет. Все ли этот Шолто рассказал вам про себя? Пусть господа полицейские не сомневаются – ему есть чем интересным поделиться насчет этого прохвоста. Шеф возбужден счастьем и откладывает разбирательство с обвиняемыми на некоторое время, чтобы немного успокоиться. Тогда как мои объяснения требуются ему сейчас же.
- Давайте, Лестрейд, рассказывайте. Как вы догадались?
- Помните наш разговор про неверные предпосылки? Все не клеилось из-за одного единственного утверждения, считавшегося нами непреложным фактом - а именно, что убит Бартоломью Шолто. Подозрительному поведению мнимого Тадеуша мы находили какие угодно объяснения, громоздкие и не вяжущиеся, кроме единственного верного - настоящему Тадеушу совсем не свойственны такие поступки. И когда логика со своими доводами запуталась в фактах, на смену ей, наконец-то, пришло нечто совершенно отличное. Я не знаю, что это, может, и есть та самая интуиция. Я бы охотнее применил иное более понятное мне слово – впечатление. Ощущение чего-то невяжущегося.
- От того, что Шолто – не тот Шолто?
- Да, и спасибо ему за это. Хороший урок на будущее. Мы привыкли слишком уж сосредотачиваться на логических построениях и в соответствии с этой тактикой обращать внимание на детали, но с этим-то у него было более-менее неплохо. Неприятие вызывал какой-то непонятный общий фон, как если бы картину написали со знанием дела, в точности изобразив каждый элемент и выдержав требования пропорции, но не теми красками.
- Ох, уж эти ваши ассоциации, инспектор… выражались бы вы проще, цены бы вам не было.
- Попробую. Скажу так - Шолто попал в довольно ироничную ловушку неудачно выбранного образа. Чем больше ярких качеств его натуры - ловкий ум и сильная воля - проявлялось в нашем затянувшемся противостоянии, тем очевиднее он разоблачал сам себя. Это как в истории с деревянным мечом, только наоборот. Там бездарный фехтовальщик спасался удивительными свойствами своего оружия и, благодаря жульничеству, возвысился над всеми, ну, или почти всеми, противниками. [Если имеется в виду рассказ Честертона "Деревянный меч", то мы никак не можем проигнорировать тот факт, что написан он гораздо позднее и вышел в печать только в 1937 году, то есть уже после смерти писателя, и в 1895 году инспектор не имел возможности на него ссылаться - прим.ред.] Здесь же обманом преследовалась противоположная цель – сделаться незначительнее самого себя. Удальца, явившегося на карнавал в столь невзрачной маске, можно было бы заподозрить в излишней скромности, если бы не одно пугающее обстоятельство - маска оказалась посмертной. Но отчаянная ситуация потребовала от Бартоломью приложить такие усилия для своего спасения, на какие его брат был неспособен. Это усиливающееся впечатление несоответствия стало отправной точкой для моих мыслей, сменивших прежнюю уверенность, с которой выбраться из тупика было невозможно.
- Значит, идея Барта Шолто использовать свое физическое сходство с братом в принципе своем уязвима?
- Конечно. При умении и желании смотреть. Он ухватился за это, но не учел тот факт, что портрет человека, это не одна лишь внешность. Он потому и объемен, что нижние глубинные слои краски проступают через верхние мазки и создают то, что мы называем образом. Это и есть то самое впечатление, которое производит человек. Нередко ведь случается видеть правильное лицо, красивое и совершенное, которое почему-то не нравится. Чем? Выражением сиюминутного настроения или устойчивого сложившегося мировоззрения? Не знаю. Для простоты, к которой вы стремитесь, назову это внутренним миром. Неважно, в данном случае, каков он, важно, что он вполне осязаем, и его не спрячешь от внимательного взгляда. История оказалась очень полезной именно для нас с нашим подходом. Его неизбежно придется менять.
- Хотите поставить психологию на службу криминалистике? Однако, что ни говори, а Шолто чуть не провел всех нас.
- Он оказался достаточно умен, чтобы понять, что только совсем уж малознакомые люди в своей памяти будут опираться на внешность, не имея более выдержанного сформированного ощущения. Вот он и окружил себя такими людьми. Что мы только не думали о слугах! Что в Пондишери-Лодж произошло невесть что, и в этом причина их увольнения. Невесть что, как будто убийства недостаточно. В своих предположениях нельзя допускать чрезмерности. За этим следит та самая интуиция, называйте, как хотите, и она настойчиво твердила мне, что хватит уже нагромождать немыслимые сложности для скромного Норвуда. Пусть хоть что-нибудь из происшедшего там объяснится просто. И объяснилось. В самом деле, это же элементарно - слуги были уволены, потому что они легко различали Тадеуша и Бартоломью друг от друга, и их нельзя было обмануть такой подменой. Стоило только допустить мысль, что перед нами не тот, кем себя выдает, как многое стало видеться совсем иначе. Вспомните, как нам бросилось в глаза волнение Шолто, когда Джонс доставил его сюда, чтобы показать ему сундучок. Мы тогда решили, что его перепугала ожидаемая встреча со Смитом, на которой могла состояться их очная ставка. Но ведь Шолто в то время рассматривался нами как свидетель. И вряд ли Джонс так уж секретничал с ним. После первого ареста у него осталось чувство вины, и он старательно любезничал со своим бывшим клиентом. И я почти не сомневался, что по дороге в Ярд он в общих чертах рассказал Шолто о том, куда и зачем его везут. Тот должен был приготовиться к такой встрече, а при той силе характера, что он выказал перед нами в последние дни, взять себя в руки, чтобы не подать виду, ему было вполне по силам. И, тем не менее, он предстал перед нами какой-то смятенный. Чем больше я об этом думал, тем больше укреплялся в уверенности, что перед самым его появлением что-то произошло. Произошло с ним, но прошло мимо наших глаз. Вероятнее всего он кого-то увидел, но кто мог так его напугать? Миссис Смит появилась в Ярде позже, я хорошо запомнил момент, когда Симмондс сообщил о ее приходе. Тогда кто же? И тут я вспомнил, как, выслушав Паллистера, мы попросили его до поры не покидать пределов Ярда и дождаться опознания Смита. Его тогда сопровождал все тот же Симмондс. Я поинтересовался у него, не получилось ли между ними случайной встречи. И сержант вспомнил – да, они со стряпчим столкнулись на лестнице между этажами с поднимающимися к нам Джонсом и Шолто. Заминки почти не было, приветствиями обменялись лишь полицейские и то мельком, спешно – Джонс торопился доставить Бартнеллу ключевую фигуру интриги. Поэтому ни инспектор, ни сержант не заметили ничего особенного, проскочившего между людьми, которые, как тогда думалось, не были знакомы и не имели между собой ничего общего. Но заметил поверенный. Вероятно, ему было небезынтересно взглянуть на брата Бартоломью, о котором он лишь слышал ранее. Вот он и взглянул… и обомлел. Шолто взирал на него с таким ужасом, что перепугал этим самого Паллистера. Сегодня утром я с мыслью проверить свою версию отправился к нему в Сити, и он не разочаровал меня. После этого я уже не сомневался. Ведь Тадеуш никогда не видел Паллистера и попросту не мог так отреагировать на встречу с ним. Он бы просто ничего не понял.
- Но чем был вызван этот испуг? Ведь Шолто знал, что его надежно оберегает история его родства и это упомянутое исключительное сходство. Любой, кто заподозрил бы неладное, все ж таки не решился бы настаивать, что перед ним именно Бартоломью, а не Тадеуш.
- Согласен. Но, думаю, здесь больше сказалось общее напряжение нервов. Оно у него нарастало с ощущением, что мы, сами даже где-то не понимая, приближаемся к нему, и положение его становится все более шатким. Сначала он чуть по глупости не попался в Норвуде. Он вовремя сообразил, что, окажись тогда в одних руках его жалоба, которую он уже собрался писать, и его же заявления годичной и полугодичной давности, которые были подняты по запросу Симмондса, он был бы схвачен за руку там же.
- Один почерк?
- Конечно. Поэтому-то он и выскочил оттуда в такой панике. Арест Смита тоже не мог не встревожить его. Никто не мог гарантировать ему, что Смит не заговорит. Кроме того, вы не учитываете, что одно только появление персоны стряпчего в деле должно было явиться неприятным откровением для Шолто. С его личностью вскрывался целый ряд интересных обстоятельств, которые Барт надеялся схоронить от нас. История с договором открывала обширное поле для новых возможностей и версий, в которых его фигура рассматривалась бы уже в ином ключе. Поэтому приближающийся навстречу Паллистер в сопровождении сержанта, конечно, мог напугать его одним своим видом. А, главное, это произошло внезапно, Барт был не готов к такому развороту. Даже этому человеку требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. И потом, солиситор с его здоровым скепсисом, выработанным спецификой его деятельности, меньше всего обратил бы внимание на внешность, стараясь больше смотреть вглубь человека, а значит, менее других был подвержен обману сходства. Это особая порода дотошных и недоверчивых людей с цепким взглядом и выраженным нюхом на всякое мошенничество. Обмануть его, вовсе не то же самое, что обвести вокруг пальца неопытных слуг, нанятых несколько дней назад, и Шолто не мог не понимать этого. Он прекрасно осознавал, что его позиция относительно безопасна лишь до тех пор, пока не вызывает никаких подозрений. Стоило Паллистеру обмолвиться о своих сомнениях и заронить в нас подозрения, и мы бы уже иначе посмотрели на дело. И мои действия подтвердили его опасения. Я лишь стряхнул с себя наваждение, неверную установку, и несложная проверка сразу же дала результат.
- Неужели Тадеуш так мешал ему?
- Подозреваю, тому было много причин. Тадеуш действительно был таков, каким нам его описывали все те, кто его знал. Легкомысленный, капризный, слабовольный и... добрый. В общем, ни с какой стороны он не мог быть близок жесткому и крайне прагматичному Бартоломью. Не удивлюсь, если Барт даже презирал его. И его совсем не устраивала идея Тадеуша поделиться сокровищами с дочерью Морстена. Вот он и решил избавиться от обоих.
- А письмо Тадеуша мисс Морстен? Так ли уж оно вам требовалось? Достаточно ведь было поймать Барта на том, что его почерк идентичен тому, которым написаны заявления в Норвуде.
- Без образца почерка Тадеуша я опасался, что Бартоломью выдвинет контраргумент, дескать, у близнецов сходство выражается во всем. На сей счет, кстати, до сих пор нет единого мнения, и защита непременно заявила бы в суде, что эта наша улика не может считаться доказанной. [Инспектор прав. Несмотря на то, что исследования почерка к тому времени давно уже проводились, все же судебное почерковедение стало применяться для сбора доказательств только с появлением графологического метода Эдмона Локара уже в ХХ веке - прим. ред.]. Поэтому, приехав к мисс Морстен и получив от нее недавнее письмо Тадеуша и те, в которых он отсылал жемчуг, я первым делом убедился, что, на наше счастье, почерки братьев совершенно не похожи. Тогда я понял, что Барту уже не отвертеться.
- Как же он не предусмотрел такое?
- Невозможно предвидеть все. Кто мог ожидать, что мисс Морстен сохранит конверты, в которых в течение шести лет присылались жемчужины? И последнее письмо ей Тадеуш написал без ведома брата в самый последний момент перед тем, как отправиться за своей смертью в Норвуд. Да и стали бы мы так глубоко копать? Барт подсунул нам такую интересную историю. Все газеты смаковали детали, а уж сколько для ее популярности сделал наш старый знакомый Холмс!
- Так все-таки, что же насчет доли Смолла?
- Ее нет. И никогда не было. В известном смысле. Смолл, конечно, думал иначе, но все решили без него.
- И все же, как вас понимать, инспектор? Если не было доли Смолла, значит, не было и его самого, разве не так?
- Нет, он был, но сплыл. Вернее, всплыл.
- Где?
- В Дартфорде. Это его тело.
- Дартфорский утопленник?!
- Нам крупно повезло. Миссис Смит снова нам помогла, вспомнив про приятеля ее мужа, некого Тэйлора, который седьмого числа помогал ему с починкой ялика и был свидетелем того, как Смолл появился в первый раз.
- С этой миссис Смит вышло как-то неестественно удачно. На моей памяти это первый свидетель, который без задней мысли вот так наивно раз за разом топил того, кому желал помочь.
- Бойся несведущей жены. А лучше, коль уж женился, сделай ее верной помощницей во всем - и в добрых делах, и, тем более, в дурных.
- Это такая ваша заповедь?
- Если хотите. Так вот, этого Тэйлора мы нашли, и тут нам повезло снова. Он запомнил Смолла и опознал его тело. Так что каторжник был, его не могло не быть в этой истории.
- Но как вы догадались отвезти свидетеля в Дартфорд? Вы уже подозревали, что это Смолл?
- Я же говорю, он просто обязан был присутствовать в нашем деле, чтобы исполнить свою роль. Роль соучастника Бартоломью Шолто. Было ясно, что без сообщника Бартоломью никак не смог бы провернуть свой план. Смит на эту роль не годился. Ему не по силам лазанье по стенам загородных домов. Значит, Смолл? Тем более, что загадочный пассажир в самом деле существовал. Кого-то же Смит повез в Ричмонд. Самому ему не было смысла скрываться – помните, тогда они еще не знали про собаку и резонно полагали, что им ничего не угрожает. Таким напарником мог быть только Смолл, но мог ли он быть убийцей? Мы думали, что переделкой крыши Бартоломью заманивал Смолла в засаду. На самом деле к тому времени они уже были сообщники. Барт обеспечил ему проход в кабинет, потому что Смолл был ему нужен. Когда я пришел к стойкому убеждению, что Шолто не просто причастен к преступлению, но и является его организатором, я уже не сомневался, что оставшаяся половина сокровищ должна находиться под его непосредственным контролем. И скорее всего на территории Пондишери-Лодж. А значит, у Смолла ничего не было. Только у Шолто и Смита. Но мог ли Смолл сойти с «Авроры» ни с чем? Тот, кто столько натерпелся в жизни из-за этих сокровищ! Конечно, нет. Поэтому я уже не сомневался, что его устранили, как только он исполнил свое дело. Узнав про случай в Дартфорде, я первым делом решил проверить, не имеет ли он к нашей истории прямого отношения, и отправился туда с Тэйлором. Его помощь, равно как и помощь миссис Смит, оказалась неоценима.
- Так кто же убил Барто... тьфу ты… Тадеуша Шолто?
- Его брат, который, кстати, сам же признал, правда от чужого имени, что имеет некоторые познания в науке, весьма популярной у отравителей. Сильно мешала и все запутывала дурацкая история с карликом. По всему выходило, что его на месте убийства не было, но как же быть со следом маленькой ступни? Игнорировать эту улику мы не имели права, пока не выяснилась смешная сыгравшая на руку убийце нелепость. После того, как Холмс исчерпал в деле все свои возможности, оконфузившись с Джонсом на Темзе, он признался ему, что след оставлен, по всей вероятности, доктором Уотсоном. Они не спешили признаваться в этом, пока у них были шансы самостоятельно раскрыть дело, хитро рассудив, что лишняя путаница отвлечет полицию и избавит их от конкурентов. Вот так в нашем деле прочно укоренился миф о маленьком жестоком помощнике Смола. Шолто он пришелся очень даже кстати. Чем большими подробностями обрастает версия, тем правдивее она выглядит. Он придумал дополнить образ реального Джонатана Смолла несуществующими деталями, которые должны были нас запутать, сделал из него свирепого калеку на деревяшке, который, вернувшись с Востока, прихватил с собой диковинное оружие тех мест. Но плеваться отравленными колючками больше подходит не британцу, пусть и прожившему там многие годы, а аборигену. Так что, удивительное дело, выводы, которые напрашивались после обнаружения этого специфического отпечатка, хоть и оказались не более чем домыслами, но придали этой версии столь необходимые черты законченности, сделав ее еще более убедительной. Шолто мог только приветствовать такой ход вещей. Процесс формирования его легенды превратился в коллективное творчество, приобретя нового участника – нас, как ни грустно это осознавать. Когда же мы, наконец, в этом разобрались, и вдобавок еще и, благодаря Сэйбру, стало известно, как в действительности был убит Тадеуш, стало ясно, что Смолл не мог сделать этого. Выстрелить отравленной колючкой, еще куда ни шло, еще вероятнее был бы обычный нож. Но уговорить жертву принять яд… сами понимаете, после таких выводов оставался только Бартоломью. Забавно, но Шолто в равной мере и везло и невезло в этой истории. Сюрпризы были разного рода, но даже положительные своим неожиданным появлением должны были вызывать у него неприятное чувство отрезвления. Он должен был понять, что уже не в состоянии контролировать ситуацию. А ведь задуманное казалось таким безупречным и прочно застрахованным от неожиданностей! Но в реальности картина постоянно менялась. Соучастник Смит сначала ловко нашелся в трудной ситуации, когда ему неожиданно сели на хвост, и сумел выставить преследователей дураками. Казалось бы, все неприятности позади, и можно вздохнуть спокойно. Так, наверное, они и подумали, но Смит уж слишком уверовал в свою удачу и не сумел трезво оценить ситуацию. Надо было подождать еще некоторое время, но он не утерпел и отправился забирать свою долю, припрятанную им еще в ту ночь, когда он убил Смолла. Представляю себе, как досадовал Шолто, узнав, чем закончилась для Смита его поспешность. Знай он об этой его затее, наверняка бы уговорил повременить и, вообще, быть осторожнее.
- В чем же заключалась роль Смолла?
- О, его роль совсем маленькая, но такая важная! Этот ловкач сумел взобраться по стене на крышу и проникнуть в кабинет. Риска не было - там его ждал уже покойник, а не тот, кто мог оказать сопротивление. Смолл только лишь вставил ключ в замок. Но какова ж была награда! Ларец ожидал его на столе. А в нем его доля. Свою половину Бартоломью уже перенес в укромное место в доме перед тем, как, облачившись в халат брата, покинул Пондишери-Лодж. Насколько я помню описание дома, самым подходящим и доступным для его плана был подвал. Но это уже детали. А сегодня ночью у Барта не выдержали нервы, и он отправился со своим мешком в парк.
- Подождите! Вы себе противоречите. Доля Смолла. Так была она или нет?
- Смолла, Смита, какая разница? Для Бартоломью - никакой. Он понял, что ему никак не обойтись в одиночку, и нужен сообщник. Так что делиться в любом случае пришлось бы. Но для того, кто все задумал, сообщник всего лишь исполнитель. Таких людей всегда можно заменить, а еще лучше - столкнуть.
- Это он и сделал?
- Именно. Смит не способен на то, что так легко для ловкого Смолла, но он полезен по-своему. Шолто стравил их, просчитав, что при их стычке его устроит любой расклад. Вы думаете, Смолл случайно нанял именно "Аврору"?
- Теперь понимаю, о чем вы… значит, здесь не обошлось без подсказки Шолто?
- Разумеется. А появление Барта у Смита ночью за несколько часов до прибытия Смолла вам ни о чем не говорит? Пока каторжник обеспечивал ему алиби своими акробатическими трюками в Пондишери-Лодж, он уже готовил ему ловушку, предупредив Смита, что жертва уже не передумает и скоро явится с двуустами пятьюдесятью тысячами фунтов. Мы думали, что Тадеуш явился предать брата. На самом деле это Бартоломью вручил Смиту жизнь Смолла.
- Понятно. Долей Смолла стала его смерть.
- Несколько часов он был богатым человеком, как и мечтал. Его сгубил компромисс, опасное оружие в ловких руках хитрецов. Смолл был слишком наивен, а у таких людей при всех издержках прямолинейности просто нет ресурсов вести себя иначе. Маневры губительны для них, поэтому ему следовало отстаивать свою правду до последнего и не соблазняться предложенным сговором. Нельзя ни с кем делиться тем, что считаешь своим. Но Смолл не устоял и позволил себя увлечь. В результате проиграл дважды, обманутый одним и убитый другим. В таких делах особенно жестоки те, у кого меньше всего законных прав. Смолл выстрадал и взрастил свою жажду, загубив полжизни в нечеловеческих условиях далекой каторги. Бартоломью считал, что является законным владельцем сокровищ по праву наследника своего отца. Встретились две правды, своя у каждого, но они все же сумели договориться. У Смита же не было никакой правды кроме жадности, потому что не было даже формальных отдаленных прав, не было никакого отношения к этой истории. Поэтому он и не ведал сомнений и был беспощаден. Он не мог допустить, чтобы такая добыча проскользнула мимо него. Так что участь Смолла была решена еще до того, как он ступил на катер.
- Но половина клада - не слишком ли много для Смита за договор, который можно было просто выкупить? Там же всего-то пять тысяч.
- Шолто вручил ему не деньги, а только возможность. Попытку, сулившую многое, но все же рискованную. Смолл - человек закаленный лишениями и испытанный в переделках, какие Барту и неведомы. Поди еще справься с таким молодцом! Шолто не рискнул и предпочел с ним договориться. Но Смиту выдал шанс. Он все рассчитал верно - без крови тем двоим, оставшимся на палубе "Авроры", было никак не разойтись. А кровь, она связывает навеки. Связывает молчанием, и Шолто мог не опасаться - любой, кто сумеет там выжить, никогда уже его не выдаст. Сколько мы имели подходов к Смиту, и сколько раз казалось, что судьба его решена! Но он так и не отдал нам Шолто даже тогда, когда обилие улик и отсутствие других подозреваемых грозили ему остаться единственным виновным во всех бедах этой жуткой истории.
- Господи! Я вдруг подумал…неужели и сын Смита замешан в этом?
- Вряд ли он помогал убивать. Парень явно находится под влиянием отца, и он, как ни смотри на это, соучастник.
- Бедная миссис Смит!
- Думаю, ему было поручено управлять катером. А убийство... происходило ли оно на его глазах, или со Смоллом разделались в маленькой тесной каюте. Для этой цели той ночью на "Авроре" присутствовал еще один пассажир. И нам придется в самое ближайшее время им заняться. Боюсь только, арест Смита его спугнул, и его розыски могут затянуться.
- Алан Бойд?
- Он самый. Мрачный детина, сподручный Смита в темных делах, вызывающий интуитивную неприязнь славной миссис Смит - дай Бог ей здоровья! Лучше бы она так понимала собственного мужа, гораздо более опасного человека. Но он слишком хитер для нее, и она, чувствуя что-то нехорошее в давней связи ее мужа и Бойда, во всем винит последнего, хотя он всего лишь орудие. Я побеседовал с нею об этом, и мне кое-что стало ясно. Нелюдимый Бойд, тем не менее, наделен своим особым представлением о дружбе, и способен довольно крепко привязаться, стать верным псом того, кто распознает эту его черту. Для хитрого Смита это не составило труда. Вот Алан и помог своему давнему приятелю в расправе. При его дефиците воображения это всего лишь дружеская услуга – помочь обстряпать очередное дельце, и ничего особенного в том, что кто-то при этом лишился жизни. Не удивлюсь, если ушлый Смит заплатил ему за это скромные деньги. Зачем они Бойду, ведь у него есть нечто более ценное – настоящий друг!
- Ну, что ж, инспектор, благодарю вас. Давайте теперь уже послушаем главного героя нашей истории и проверим, многое ли из того, что было на самом деле, вам удалось угадать. В любом случае, вы добились самого важного – признания обоих подозреваемых. Сержант, заводите Шолто. Надеюсь, сегодня это в последний раз.
70. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – ПОКАЗАНИЯ ШОЛТО
Продолжение записи от 23 октября 1895
Большую часть того, о чем я рассказал Бартнеллу, Бартоломью Шолто подтвердил при допросе, возобновившемся спустя полчаса после признания им вины в организации двух убийств. Чтобы избежать ненужных повторений, упомяну здесь лишь некоторые эпизоды нашей беседы, имеющие непосредственное отношение к невыясненным мною моментам этой истории.
Меня не оставлял в покое вопрос, затронутый еще в беседе с доктором Сэйбром. Горький вкус яда. Как Шолто обошел это препятствие? Я спросил его об этом.
- Вам надо было видеть в тот день моего брата. Вы бы все поняли. Едва он увидел ларец, то буквально помешался от счастья. Он громко смеялся, кричал, что мечта наша сбылась тогда, когда он уже потерял последнюю надежду, бросался обнимать меня. Я испугался шума, который мог привлечь внимание слуг. Это совершенно не входило в мои планы. «Тебе надо успокоиться, - сказал я, - выпей это». Я протянул ему заранее заготовленный стакан с водой. Теперь вы знаете, что там была не только вода. Он выпил залпом, как всякий, кто охвачен возбуждением и утоляет жажду машинально. Я видел, как лицо его сморщилось, вероятно, от неприятного вкуса и удивления. Но спросить меня он уже не успел. Он выронил стакан, еще даже не допив его, и ноги его подкосились. Я успел подхватить его и усадил в кресло. Он смотрел на меня как ребенок, жалобно и испуганно.
Последовали самые тяжелые моменты рассказа Бартоломью Шолто. Он подробно описывал, как умирал его брат, и это обстоятельное повествование со старанием не упустить ни одной детали вызывало дурноту. В моей голове лейтмотивом через всю эту жуткую симфонию предсмертных мучений и ужаса жертвы, поплатившейся за свою доверчивость, звучала оброненная Бартом фраза про «неприятный вкус». Хорошенькие же выраженьица подбирал этот человек для своего рассказа! Он настолько аккуратен и прагматичен во всем, что и здесь исходит исключительно из соображений предельной точности. Он желает быть понятым правильно и даже не догадывается, какое чудовищное впечатление оставляет не только эта его манера, вежливая и старательная, но и он сам. Агония Тадеуша затянулась. Его вырвало, и убийца даже испугался, что большая часть яда не успела попасть в кровь, и придется прибегнуть ко второй попытке. Но не пришлось. Однако он опасался, что не сумел подобрать все до единого осколки стакана. Также его тревожило, что следы рвоты, как тщательно он ни постарался их устранить, все же могут быть впоследствии обнаружены. Так что моя догадка с креозотом оказалась верной.
Бартоломью признался, что тем вечером в кабинете совершенно потерял счет времени, его ощущение. Ему казалось, что удерживать умирающего Тадеуша пришлось целую вечность. На самом деле на это ушло около получаса. Несчастный с первых секунд лишился сил и возможности говорить, поэтому, даже если и догадался, что с ним проделал его брат, ничего не мог предпринять – ни поднять тревогу, ни попытаться вырваться. Понял ли Тадеуш, какая ему уготована судьба? Бартоломью упоминал о его безграничном доверии, как о слабости, которой просто глупо было не воспользоваться. Отношение его к этой черте брата было однозначным. Он вообще на все смотрел однозначно. Не было ли это причиной всех причин, в том числе, и финала его жизни? Не от того ли он таков, а значит, закономерен? Он уже и сам не сомневался, что его ждет. Это самое страшное испытание духа, последнее в его жизни. Духа ему не занимать. Но ведь есть что-то еще, что очень трудно вместить в строки. Что еще можно сделать для таких убийц, не кровожадных и маниакально помешанных на насилии и смерти, а совершивших свои деяния из некой оправданной в их понимании необходимости, чтобы им открылось их чудовищное заблуждение? Хотя бы в последний момент жизни? Тобиас Грегсон заметил как-то по этому поводу, что эшафот каждого убийцы уже залит кровью. Кровью его жертв. Поэтому он не видит ничего чрезмерного и дурного в том, чтобы, для усиления впечатления и возможного раскаяния преступника вследствие такого потрясения, перед казнью заливать помост кровью животных с ближайшей скотобойни. Я не выказал восторга от такой идеи. Она показалась мне одновременно вычурной, нелепой и довольно неудобной. Ведь эту жуткую картину должны будут видеть и те, кто по долгу службы обязаны присутствовать на казни. И как посреди этой кровавой лужи прикажете действовать палачу? Скользя и барахтаясь? В общем, я заметил Тоби, что его выдумка не более, чем очередная попытка театрализации некоторых функций уголовной системы. Если однажды меня все-таки разоблачат, и Тоби к тому времени умудрится пробить свою идею, то боюсь, что, несмотря на мрачную торжественность, с коей будет обставлен мой уход, не смогу сдержаться и буду громко смеяться. Смех в последние мгновения жизни. Немногим доступно подобное. Так что, если меня осчастливят столь дурацким представлением, наверное, я буду даже благодарен. Но мысль Грегсона понятна. Достучаться до сердца.
Досадно, но почему-то по ходу откровений Шолто перед моими глазами нет-нет да возникал образ другой жертвы. И в той истории, случись ее тайнам выплыть наружу, я бы выступал в роли такого же отталкивающего рассказчика, которого видел сейчас перед собой. Уместна ли здесь аналогия? Я ведь раз и навсегда себе все объяснил, удовлетворившись весомостью своих доводов и мотивов. Хочется верить, что давать эти объяснения кому бы то ни было еще помимо себя мне не придется. Вряд ли к ним будет выказано столько же снисхождения.
- Уточните, пожалуйста, как и когда было отправлено письмо мисс Морстен?
- Тадеушем. Это единственное, что он успел сделать. Я в своем письме намекнул ему, зачем вызываю его. Иначе он мог и не приехать, а отменять задуманное было поздно - Смолл уже нанял Смита. Тадеуш на радостях тут же из своего дома отписал дочери капитана. Он не раз предупреждал меня, что с мисс Морстен мы обязаны быть честными и поставить ее в известность. Я не возражал, потому что не подумал тогда, какую роль в моем разоблачении сыграют эти чертовы письма. Кто бы мог представить, что девчонка сохранит не только это письмо, но даже конверты, скопившиеся у нее за столько лет!
- В самом деле, тут вам можно только посочувствовать.
- К тому времени я уже выработал свой план в общих чертах, и появление еще одного претендента, в данном случае, девушки, как мне казалось, ничего не меняло. Сокровища все равно должны были исчезнуть.
- Но ведь вы собирались как-то воспользоваться ими впоследствии?
- Именно впоследствии. Терпение, господа, великая вещь, а я доказал всем, что умею терпеть. Шесть лет поисков, это вам не шутка, не так ли? Потом когда-нибудь, когда бы все забылось, я бы продал Пондишери-Лодж и уехал в другой уголок Англии, а может и на континент. Главное, следовало как можно быстрее устранить две срочные проблемы, точнее, двух людей. Поджимал срок обязательств перед Смитом, и держал нож у горла Смолл. Обе проблемы, надеюсь, вы согласитесь, я решил с блеском. Я столкнул их лбами. Половина ларца была призом их поединка. Победи Смолл, она осталась бы при нем, а Мордекай Смит утих бы навсегда вместе со своей претензией, тем более что его договор уже был у меня. Но я не сомневался, что Смит своего не упустит. Я успел разобраться, что это за человек. Дело не в том, что его лоб крепче, просто у него он не сплошной через всю голову. Там есть и мозги. У меня не было зла за то, что он сотворил с моим отцом. Он просто обыграл его, не важно, как. Я не знаю деталей, но в любом случае, для такого невероятного богача, коим стал мой отец, эти пять тысяч были даже не мелочью и не пылью – просто ничем, пустотою. Отец вернулся с Востока сказочным раджей. Однажды, пребывая в настроении, когда тянет пооткровенничать, он рассказал мне историю своего обогащения. Сокровища дались ему слишком легко. Морстен и Смолл доверились ему, а он их обманул. Он всего лишь не сдержал слова. Скажете, это трудно? Господа, это самое простое, что только можно вообразить!
- Но почему ваш отец сразу не рассчитался со Смитом, если этот долг был столь незначителен для его финансов?
- Не знаю. Скажу только, что отец был достаточно небрежен в делах. На Востоке, кстати, из-за этого у него создались серьезные проблемы. Он даже обмолвился про свои карточные долги, так что сокровища пришлись очень даже кстати. Я хочу сказать, что он был достаточно легкомыслен и в то же время жаден, поэтому не спешил расставаться с деньгами. Если Смит не напирал, а скорее всего, так и было...
- Думаете, Смит выжидал?
- Полагаю, да. Думаю, таков был его расчет. Этот человек тоже умел ждать, чем мне и нравился. По тем распискам отца, что впоследствии были нами аннулированы у Паллистера, проценты начислялись, так что с течением времени Смит только выигрывал. Но после смерти отца он как-то прознал про клад, который мы ищем, и понял, что сумма, о которой до этого шла речь, просто несерьезна по сравнению с новыми возможностями. Поэтому свою настоящую игру он повел уже против меня. И вы знаете, я ее принял с радостью! А для чего ж еще жить?! Не будь этих долгов, мы и без сокровищ жили бы неплохо, хотя, дай я волю Тадеушу, он промотал бы любое состояние. Я только хочу сказать, что искать клад, не имея ни малейшего понятия, где он может находиться, и перекопать весь парк – занятие не слишком увлекательное. Я конечно, человек целеустремленный и в любом случае не отступился бы от поисков. Это была трудная работа, и я бы справился. Но это, если хотите, сюжет без музыки, так как поиски обратились бы в тяжелую монотонную рутину, лишенную той драмы, особой эмоции, доводящей меня до экстаза и исступления одновременно. Смит заставил меня поставить на кон абсолютно все – имение, само наше благополучие. Потеряв его, я становился нищим. Чем ближе и вероятнее вырисовывалось это потрясение моей жизни, тем сильнее меня подхлестывал нарастающий страх. Страх, господа, самое сильное чувство и самое сладкое наслаждение! Я забыл его с детства. Едва я вырос, на смену ему пришло спокойное равнодушие. У меня нет больше других эмоций, для них нужны иллюзии, а я слишком много знаю и понимаю. И я устал от этого всеспокойствия. Смит вернул меня в детство, когда ночами я зачитывался старыми шотландскими сказками и изнывал от страха в обступившей тесный кружок света ночной лампы темноте. Побыстрее добежать до постели и накрыться с головою одеялом казалось самой заветной мечтой.
- Проясните подробнее эпизод с выкупом договора.
Об этом Шолто рассказывал особенно охотно. Обсуждался его план, который и сейчас казался ему безупречным. Ведь он не просто перехитрил абсолютно всех – Смолла, Смита, Тадеуша, Холмса и даже нас до сегодняшнего дня. Всех этих людей он заставил вести себя так, как ему требовалось. Мало что так вскружит голову, как удачная манипуляция. Наблюдение за тем, как на каждое твое движение рукой послушно отзываются связанные с нею нитями фигурки, сталкиваясь, расходясь и перемешиваясь между собою, а ведь это живые люди! Бартоломью досадовал лишь на то, что не предусмотрел отдельные детали. Мелочи, которые, по его мнению, не отменяют гениальности его затеи. Поэтому нотки хвастовства в его голосе слышались отчетливо. Нелишне, конечно, было напомнить ему, почему и в каком качестве он сейчас здесь находился. Но он и сам часто спохватывался до того, как самодовольство его тона успевало перерасти в явное пренебрежение к нам. Да, господа полицейские, он нас превосходит во всем, и поймали мы его едва ли не случайно, и все же он считает себя истинным джентльменом с соответствующими манерами.
Сразу после признания преступника наступает особенный довольно краткий период времени, когда к нему испытываешь странное ощущение – можно назвать это благодушием. Радость от того, что он пойман, делает сыщика не то, чтобы снисходительнее. Просто он на некоторое время забывает о тяжких грехах своего подопечного. На это время преступник становится автором увлекательной истории, принесшим с собою отгадки. Это очень напоминает детские игры. Возмущение, вызванное его поступками, конечно же, ненадолго отступает перед интересом к нему. Думаю, многие сыщики, позволь они себе откровенность, признались бы в странной любви к тем, кого им приходилось ловить. Охрана порядка и торжество закона, все это, безусловно, имеет место. Но все же основным мотивом их прихода в эту профессию является древний инстинкт человека-охотника. Убийцы, воры и прочие негодяи дают им возможность испытать всю полноту этой страсти - поиск следов, настойчивое следование им и в финале травля, загон опасного зверя.
Бартоломью поведал нам, как, встретившись со Смитом, без лишних слов объяснил ему, что сокровища найдены, и он готов выполнить свои обязательства хоть сейчас. Смит был потрясен. Ведь до истечения срока оставалось всего ничего! Он считал дни, остававшиеся до того момента, когда он въедет в Пондишери-Лодж. Видя его смятение, Шолто не сомневался, что он примет его предложение. Бартоломью сказал ему, что есть еще один соискатель, не менее жадный, и откровенно отчаянный малый, потому что выбрался издалека из больших передряг и, вдобавок ко всему, считает по справедливости эти сокровища своими. А ты, Смит, сможешь быть таким же отчаянным? При упоминании о чьей-то справедливости Смит криво ухмыльнулся. А насчет отчаяния… пусть Бартоломью не сомневается, у Мордекая Смита в ходу иные качества, более надежные, и он свое обязательно возьмет.
«Вот так, - подумалось мне, - И этот туда же. Свое. Как легко им удается обращаться с этим словом!»
Шолто же не скрывал своей симпатии к Смиту:
- Я же говорил вам, он такой же как я! Мне он ближе других, даже собственного брата, а уж тем более Смолла. Это не мое дело, и я верю не в справедливость, а в условия игры и ее расклад. Но, если вам так будет понятнее, скажу: мне казалось, что правильнее будет, если деньги попадут в руки того, кто хоть чего-нибудь да стоит, и у кого есть хитрые мозги. Деньги любят таких, а не тех вроде лентяя Тадеуша или глупого наивного оборванца, проболтавшегося о своей тайне собственным надзирателям. На что еще Смолл смел после этого рассчитывать?!
- Ваше отношение к Смоллу и его справедливости рассмотрим позднее, но уже сейчас скажу, что об этом не вам судить. А пока поменьше отвлекайтесь. Вам задан вопрос.
Цинизм Шолто переносился трудно даже мною, а Бартнелла откровенно коробил. Поэтому иногда он не удерживался и осаживал допрашиваемого. Шолто реагировал на это спокойно, скорее даже безразлично.
- Я сказал ему, что организую все так, чтобы человек этот сам явился к нему и нанял его вместе с катером для бегства. Дальше уже было дело Смита воспользоваться этой информацией и не упустить свой шанс. В обмен на это я потребовал бумаги. У него был выбор – забрать пять тысяч или рискнуть и ввязаться в опасное дело. Но мог ли устоять тот, кто сам мне когда-то предложил такую же захватывающую игру?! Да еще и проиграл ее только что! Разница заключалась только в том, что тогда его делом было ожидание, сейчас же требовалось действовать. Забрать жизнь такого молодца как Смолл – задача непростая.
- Но как он решился отдать вам свои бумаги? Ведь Смолл с ларцом прибыл к причалу намного позже вас. Смит вручил вам единственное, что у него оставалось, без всяких гарантий?
- Он знал, что я не обману его. Моя затея и так-то была слишком сложна и от многого зависела. В таких условиях требовалось заиметь хоть одну константу, которая не изменит ни знака, ни значения, а значит своего отношения ко мне в любой ситуации.
- Эй, сударь! И вы туда же! – сморщившись перебивает Бартнелл, - Изъясняться столь витиевато будете в компании с инспектором. Это у него в ходу подобные штучки. Собрались тут… химики, математики и философы… поговорить-то есть тут с кем? Нормально и просто, по-человечески?
Шолто слегка озадачен. Для него использование аллегорических примеров и метафор не позерство, а необходимое средство выражения мысли, прием, который, как ему кажется, не столько украшает речь, сколько делает ее понятнее.
- Хорошо, господа, попробую иначе. Понятнее ли станет, если скажу, что мы со Смитом были повязаны кровью своих жертв? Стоя на такой зыбкой почве, надо хоть на что-нибудь опереться, вот мы и доверились друг другу. Именно поэтому Смит спокойно отдал мне свои бумаги, хотя у него еще не было ничего, даже человека, которого он собирался убить.
- Тем более что, признайтесь, это не единственный и не главный ваш мотив столь неожиданного сближения со Смитом.
- Ага, инспектор, вы видите меня лучше других! Да, вы правы. Раз уж вы догадались, нет смысла это скрывать…
- О чем вы, Шолто?
- Я о том, господин суперинтендант, что, как уже понял инспектор, мне было выгоднее из такого опасного соперника как Смит заполучить союзника. В общем-то, я повторил с ним свой трюк со Смоллом. Обоих я купил. Пожар ненависти каторжника я потушил, забросав его золотыми монетами и бриллиантами. И он очень быстро стал сговорчивым и послушным. Все сделал, как я ему велел. Опять эта чертова доверчивость, улавливаете? Вот скажите мне, на кой после этого она?
- Вероятно, для того, чтобы вам, Шолто, жилось легче. Вы сами нам рассказываете о том, как дважды воспользовались этим человеческим свойством.
- Вот-вот, считаете, я должен еще спасибо сказать? А я презираю это свойство! В детстве я наблюдал, как сторож нашего пансиона, где мы воспитывались, пока вдалеке от дома проходила служба нашего отца, очень любивший собак, кошек и прочую живность, подкармливал грязных бездомных собак, коих поблизости было множество. Подозреваю, что, если порою нечего было дать из нашей кухни, он не жалел кусков из собственного довольствия. Но, если кто-нибудь из псов приближался слишком близко, тут же следовал жестокий пинок. В ответ на мое удивление он сказал, что нельзя вызывать доверие в том, кого любишь. Будут постоянно настороже – выживут. Я еще тогда сделал выводы, что в суровой жизни доверие - непростительная роскошь. А Тадеуш – нет. Так и остался ласковым щенком.
- Шолто, это очень интересно, но все же давайте вернемся к теме.
- Вы не хотите понять меня, господа, вам нужны лишь мои признания. Печально, что ни на что другое у вас нет времени и желания.
- Сил, Шолто, сил. Вы измотали нас своей хитростью, и я не удивлюсь, если где-нибудь в ближайшем будущем нас ожидает очередной подвох.
- Нет, господа, больше ничего подобного не будет. Я сам устал. Знаете, что самое интересное? Я сделал удивительное открытие. После смерти брата мне стало трудно жить. Трудно дышать. Требуется усилие, будто на грудь давит что-то. Невероятно, правда? Я никогда не нуждался в нем и совсем не уважал его. Если вы скажете, что это совесть, я рассмеюсь вам в лицо. Но что ж это тогда?
- Нет, Шолто, конечно, это не совесть. Первым делом, думаю, завтра же вы будете обследованы врачом Ньюгейтской тюрьмы. Дождемся его заключения, прежде чем делать необоснованные предположения. Вернемся к Смиту и Смоллу.
- Да, господа. Сначала я договорился со Смоллом, что он заберет свою часть и обеспечит мне алиби, а я спокойно рассчитаюсь со Смитом. Но такой план со временем стал тревожить меня. Я ведь ничего не знал, какие шаги за это время успел предпринять этот хитрец. Это вам не простодушный Смолл, и такого человека следовало опасаться. Я боялся, что за шесть лет эти двое могли снюхаться. Оба следили за мною. Не исключался вариант, что один мог прознать про другого. Они могли обсудить свои планы и выработать что-то общее. Вдруг Смолл передавал ему все о наших с ним разговорах? Даже если сговора между ними не было, одной только информации о том, что есть некий Джонатан Смолл, причастный к сокровищам, Смиту было бы достаточно. После смерти Тадеуша он мог догадаться, что мы провернули это дельце вместе, и что поэтому мое алиби мало чего стоит. Я стал думать, что обозленный Смит найдет возможность отомстить, и если ему только что-нибудь известно о моих контактах с тем, кого по моему плану будут разыскивать как убийцу и вора, мне несдобровать. Клад бы он потерял, но оставалась усадьба. В погоне за нею он пошел бы до конца и навел бы на меня полицию. Так рисковать я не хотел. Беспокойство по этому поводу и было главной причиной, из-за чего я в последние дни решился изменить свой план и приобрести еще одного сообщника. От мысли, что я столкну их словно кегли, мне стало весело. Предложив Смиту участие, я втянул его в такое, после чего оставался один только выход – полное молчание. Да и со Смоллом я, таким образом, поквитался. Не люблю, когда действуют грубо. Ведь он первый, кто принудил меня пойти на уступки.
Я слушал Шолто и в чем-то не мог не согласиться с его мнением. Смолл и Тадеуш вцепились в него, каждый со своей стороны и со своей справедливостью. У Тадеуша в ней особое место занимал он сам, забывший о том, сколько уже отцовских денег успел пустить на ветер, и какая-то неведомая девица с такими же неведомыми правами. Если Тадеуш ныл и взывал к совести, то Смолл прямо угрожал. Бартоломью нашел к нему подход, но угроз не забыл. Так что и тому тоже пришлось заплатить свое.
- Хе-хе! Господа, даже подержаться недолго за сокровища Агры стоит очень дорого! А как он хотел?! Этот бездельник желал дождаться, когда я разыщу для него клад, а затем зарезать меня словно поросенка. Видели бы вы, с какой свирепой физиономией он рассуждал при мне о своей справедливости. Нож в бок, прыжок в темноте, Знак Четырех - я не могу назвать себя поклонником его стиля. Все эти глупые и опасные игрища людей выросших, но так и не созревших, выглядят в моих глазах непривлекательно. Так что мне все время приходилось что-нибудь изобретать, изворачиваться. Все мои стремления выкрутиться и придумать что-нибудь такое, чтобы все связалось – это попытка не сорваться в ловушки компромиссов, а если уж обойти их было невозможно, то хотя бы оставить в них как можно меньше. И, если бы не ваш чертов пес, в настоящий момент я бы являлся владельцем имения в Норвуде с капиталом в двести пятьдесят тысяч фунтов. Смит слишком поспешил вернуться за своей частью. Это страсть как печально, но я его понимаю – сокровища не отпускают! Спрятав ларец где-то у Ричмонда, он места себе не находил. В голову, конечно же, лезли всякие страхи, вдруг кто-то найдет и отнимет. Я это прочувствовал, проведя ужасные невыносимые две недели в Пондишери-Лодж. Нужно было вводить план в действие, решать вопросы со слугами, договариваться со Смитом. Были и другие дела, а я как прикованный просиживал сутками взаперти в кабинете возле этого чертова ларца, притянувшего меня к себе словно магнит. Даже найденный уже клад остается кладом, господа. Ты не последний, кто его нашел, может появиться кто-то еще и еще…
Шолто очень устал. После того, как ему пришлось отдать всего себя, и уже нечего защищать, силы быстро покидают его. Его изможденный вид бросается в глаза. Наконец, это замечает и Бартнелл.
- Хорошо, на сегодня достаточно. Завтра продолжим. Если желаете, можете изложить свои признания в письменной форме. Велеть дать вам бумаги и чернил в камеру?
- Да, спасибо, буду признателен, господа. Так будет проще. Закончить все.
Бартоломью Шолто уводят. Ну, вот и все. Сенсация дожидается завтрашних газет, чтобы ошеломить и привести в восторг сначала газетчиков, а затем уже и публику неожиданной и эффектной развязкой. Будет еще суд. Шолто сдался, но Мордекай Смит наверняка опомнится и окажет отчаянное сопротивление, сражаясь, как и с нами, за каждое слово, оспаривая каждый факт, как бы убедительны ни были доказательства. Процесс захватит на какое-то время всеобщее внимание, но для нас, полицейских, норвудское дело, по сути, только что завершилось. Я вспомнил, как еще два дня назад здесь ночью царило всеобщее радостное волнение, и как обманулись тогда все в своих ожиданиях. А сегодня я был так поглощен последними ходами в этой партии и настолько опасался изобретательности своего противника, что до самого конца все еще сомневался в успехе, и не озаботился приготовить как следует сцену для последнего, как оказалось, акта драмы. Поэтому никого не предупредили. Закончился обычный день, не предвещавший, как ожидалось всеми, ничего, кроме тех же барахтаний в безнадежном деле с бесконечными выходами в коридор «посоветоваться», унизительными для нас с нашей беспомощностью. На этажах и в кабинетах Ярда пусто, все давно разошлись, и на душе какая-то тоска. Я уже перенесся мыслями к собственным серьезным проблемам. Норвудская головоломка заняла меня и отвлекла на короткое время от угроз всемогущего шантажиста. Пора возвращаться к своим безрадостным перспективам. От этих невеселых мыслей меня отрывает Бартнелл.
- Инспектор, поздравляю вас. Это ваше дело по праву. Я обещал вам создать препятствия для вашего продвижения наверх и теперь тем более не отступлюсь от этого. Если бы проблема заключалась только в ваших многочисленных вольностях, вас бы просто уволили. И давно.
Я молчал. Пытаться оправдываться желания не появлялось. Черт возьми, в конце концов, я победитель, пусть и не слышно фанфар, и не спешат обступить толпою почитатели. На душе как-то скверно, нет и тени радости, куда уж там, до триумфа. Только усталость и облегчение, и может, из-за этого равнодушие, которое, боюсь, суперинтендант прочел во всем моем виде. Но он продолжает.
- Больше всего, Лестрейд, я опасаюсь, что с вашим уходом будет попросту некому работать. Вы хвалите Симмондса, но у него еще мало опыта. Ему потребуется время. Джонс и ваш приятель Грегсон обыкновенные беговые лошадки. Они скачут, пока видят дорогу. Про остальных и не говорю. Кто без вас будет разгребать путаницу и продираться через кущи хитросплетений? Рано вам уходить. И еще. Отдельное вам спасибо за Дартфорд. Нам угрожало очередное безнадежное дело, но вы его так быстро распутали, что я и понять-то не успел. Признаться, я поражен, как вам пришло в голову, что это и есть наш Джонатан Смолл, просто нет слов…
Своими словами он напомнил мне о чем-то. Точно. Дартфорд. И Джонс. Бедняга единственный из инспекторов не отправился отдыхать после завершения дня и до сих пор рыщет в поисках улик, которые должны пролить свет на новое запутанное дело. Когда Бартнелл перебросил Джонса с норвудского дела заниматься утопленником, тот ринулся доказывать всем и самому себе, что его недавние оплошности не более чем случайности. Когда мы с Симмондсом установили, чей труп выбросило на берег в Дартфорде, я должен был послать сержанта с сообщением Джонсу, чтобы тот не тратил понапрасну время. Должен был, но здесь нет никакой умышленной пакости из тех, что я иногда себе позволяю. Я просто забыл. И почувствовал себя отвратительно. Почему, когда Бартнелл отчитывал меня, я не видел за собой никакой вины, и наоборот, когда он своеобразно, но искренне выразил мне свою признательность и благодарность, я ощутил себя чуть ли не мерзавцем? И почему у меня всегда и со всеми так?
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Выкладываю одним сетом четыре последние серии, завершающие историю, описанную А. К. Дойлом в повести «Знак Четырех», и сообщаю, что вынужден временно попрощаться с вами. Собственные дела заставляют прерваться примерно так на месяц-два-три. Кроме того надо бы отдохнуть хорошенько от всех этих Холмсов, Лестрейдов и прочих, потому что от одной только мысли о них меня уже воротит. Страсть как надоели они мне за эти полгода. От этого увлекательное прежде занятие превратилось в тягостную повинность. Я уже не чувствую, хорошо ли получается или нет, не понимаю, нравится ли мне самому написанное. Один и тот же текст кажется сначала вполне приемлемым, а потом ужасно ужасным, идиотски идиотским. Последнее дело я уже вымучивал, борясь с отвращением. Надо бы вернуть прежнее ощущение азарта, свежести и удовольствия, а для этого необходимо проветрить мозги. В планах остается переделка еще как минимум одного классического сюжета, так что надеюсь – ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!
Всех, отметившихся в теме благодарностями, обещаю уведомить о возобновлении проекта, как только такое станет возможным. Всем счастливо!
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
69. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – Я ОТЧИТЫВАЮСЬ
Продолжение записи от 23 октября 1895
Больше не последовало ни одной увертки. На каждый мой вопрос я получаю исчерпывающий ответ. Симмондс иногда просит чуть придержать темп, чтобы успевать записывать. Когда становится очевидно, что сопротивления больше не будет, я вынужден вмешаться и перевести разговор поближе к насущным делам. Если с моим подопечным все ясно, то Смит все еще держится. И тут без помощи Бартоломью Шолто не обойтись.
- Послушайте, Шолто, теперь уже нет смысла выгораживать Смита. Скажите, Смолл по вашему совету нанял "Аврору"?
- Совету? Правильнее сказать, что это был приказ. Он не мог ослушаться.
- Потому что вы гарантировали его безопасность?
- Да, я объяснил ему, как мы обманем полицию. Тогда бы он благополучно убрался из страны. Не в моих интересах было позволить вам поймать его. Он бы выдал меня без сожаления. Ему понравилась идея с колодкой, и он доверился мне во всем. Если б не эта чертова собака...
- Э, нет! Я не об этом. Речь идет о других гарантиях. Вы отправили Смолла к Смиту, и в итоге до Ричмонда он так и не добрался. Улавливаете? А сами вы навестили Смита буквально за пару часов до прихода Смолла. На вашей совести две жизни. Только брата вы убили сами, а Смолла - руками Смита, пообещав ему, что тот, кого вы ему подсунули, явится не с пустыми руками.
- Зачем бы мне все это было нужно?
- Вы забрали договор, пообещав Смиту, что вознаграждение себе он заработает сам, только если не оплошает со своим пассажиром. Зато размер вашего подарка далеко превосходил щедростью…
- Чего вы от меня хотите, если и так все знаете?
- Вашего признания этого факта. Смит упорствует. Остался ли смысл для вас его прикрывать?
- Хорошо. Я признаю, что Мордекай Смит был моим соучастником. Все было точно так, как вы сказали, хотя ума не приложу, как вы это выяснили. Я ему сказал, чтобы он решал сам. Моим делом было заманить к нему Смолла, и это я ему обещал.
Услышав эти слова, я отправляю Симмондса к Бартнеллу. Теперь спета и песенка Смита. Почти сразу приходят оба и приносят подтверждение – сдалась последняя крепость. Смит, узнав про капитуляцию Шолто, пришел в ярость. Ах, так! Ну, тогда и он отмалчиваться не будет. Все ли этот Шолто рассказал вам про себя? Пусть господа полицейские не сомневаются – ему есть чем интересным поделиться насчет этого прохвоста. Шеф возбужден счастьем и откладывает разбирательство с обвиняемыми на некоторое время, чтобы немного успокоиться. Тогда как мои объяснения требуются ему сейчас же.
- Давайте, Лестрейд, рассказывайте. Как вы догадались?
- Помните наш разговор про неверные предпосылки? Все не клеилось из-за одного единственного утверждения, считавшегося нами непреложным фактом - а именно, что убит Бартоломью Шолто. Подозрительному поведению мнимого Тадеуша мы находили какие угодно объяснения, громоздкие и не вяжущиеся, кроме единственного верного - настоящему Тадеушу совсем не свойственны такие поступки. И когда логика со своими доводами запуталась в фактах, на смену ей, наконец-то, пришло нечто совершенно отличное. Я не знаю, что это, может, и есть та самая интуиция. Я бы охотнее применил иное более понятное мне слово – впечатление. Ощущение чего-то невяжущегося.
- От того, что Шолто – не тот Шолто?
- Да, и спасибо ему за это. Хороший урок на будущее. Мы привыкли слишком уж сосредотачиваться на логических построениях и в соответствии с этой тактикой обращать внимание на детали, но с этим-то у него было более-менее неплохо. Неприятие вызывал какой-то непонятный общий фон, как если бы картину написали со знанием дела, в точности изобразив каждый элемент и выдержав требования пропорции, но не теми красками.
- Ох, уж эти ваши ассоциации, инспектор… выражались бы вы проще, цены бы вам не было.
- Попробую. Скажу так - Шолто попал в довольно ироничную ловушку неудачно выбранного образа. Чем больше ярких качеств его натуры - ловкий ум и сильная воля - проявлялось в нашем затянувшемся противостоянии, тем очевиднее он разоблачал сам себя. Это как в истории с деревянным мечом, только наоборот. Там бездарный фехтовальщик спасался удивительными свойствами своего оружия и, благодаря жульничеству, возвысился над всеми, ну, или почти всеми, противниками. [Если имеется в виду рассказ Честертона "Деревянный меч", то мы никак не можем проигнорировать тот факт, что написан он гораздо позднее и вышел в печать только в 1937 году, то есть уже после смерти писателя, и в 1895 году инспектор не имел возможности на него ссылаться - прим.ред.] Здесь же обманом преследовалась противоположная цель – сделаться незначительнее самого себя. Удальца, явившегося на карнавал в столь невзрачной маске, можно было бы заподозрить в излишней скромности, если бы не одно пугающее обстоятельство - маска оказалась посмертной. Но отчаянная ситуация потребовала от Бартоломью приложить такие усилия для своего спасения, на какие его брат был неспособен. Это усиливающееся впечатление несоответствия стало отправной точкой для моих мыслей, сменивших прежнюю уверенность, с которой выбраться из тупика было невозможно.
- Значит, идея Барта Шолто использовать свое физическое сходство с братом в принципе своем уязвима?
- Конечно. При умении и желании смотреть. Он ухватился за это, но не учел тот факт, что портрет человека, это не одна лишь внешность. Он потому и объемен, что нижние глубинные слои краски проступают через верхние мазки и создают то, что мы называем образом. Это и есть то самое впечатление, которое производит человек. Нередко ведь случается видеть правильное лицо, красивое и совершенное, которое почему-то не нравится. Чем? Выражением сиюминутного настроения или устойчивого сложившегося мировоззрения? Не знаю. Для простоты, к которой вы стремитесь, назову это внутренним миром. Неважно, в данном случае, каков он, важно, что он вполне осязаем, и его не спрячешь от внимательного взгляда. История оказалась очень полезной именно для нас с нашим подходом. Его неизбежно придется менять.
- Хотите поставить психологию на службу криминалистике? Однако, что ни говори, а Шолто чуть не провел всех нас.
- Он оказался достаточно умен, чтобы понять, что только совсем уж малознакомые люди в своей памяти будут опираться на внешность, не имея более выдержанного сформированного ощущения. Вот он и окружил себя такими людьми. Что мы только не думали о слугах! Что в Пондишери-Лодж произошло невесть что, и в этом причина их увольнения. Невесть что, как будто убийства недостаточно. В своих предположениях нельзя допускать чрезмерности. За этим следит та самая интуиция, называйте, как хотите, и она настойчиво твердила мне, что хватит уже нагромождать немыслимые сложности для скромного Норвуда. Пусть хоть что-нибудь из происшедшего там объяснится просто. И объяснилось. В самом деле, это же элементарно - слуги были уволены, потому что они легко различали Тадеуша и Бартоломью друг от друга, и их нельзя было обмануть такой подменой. Стоило только допустить мысль, что перед нами не тот, кем себя выдает, как многое стало видеться совсем иначе. Вспомните, как нам бросилось в глаза волнение Шолто, когда Джонс доставил его сюда, чтобы показать ему сундучок. Мы тогда решили, что его перепугала ожидаемая встреча со Смитом, на которой могла состояться их очная ставка. Но ведь Шолто в то время рассматривался нами как свидетель. И вряд ли Джонс так уж секретничал с ним. После первого ареста у него осталось чувство вины, и он старательно любезничал со своим бывшим клиентом. И я почти не сомневался, что по дороге в Ярд он в общих чертах рассказал Шолто о том, куда и зачем его везут. Тот должен был приготовиться к такой встрече, а при той силе характера, что он выказал перед нами в последние дни, взять себя в руки, чтобы не подать виду, ему было вполне по силам. И, тем не менее, он предстал перед нами какой-то смятенный. Чем больше я об этом думал, тем больше укреплялся в уверенности, что перед самым его появлением что-то произошло. Произошло с ним, но прошло мимо наших глаз. Вероятнее всего он кого-то увидел, но кто мог так его напугать? Миссис Смит появилась в Ярде позже, я хорошо запомнил момент, когда Симмондс сообщил о ее приходе. Тогда кто же? И тут я вспомнил, как, выслушав Паллистера, мы попросили его до поры не покидать пределов Ярда и дождаться опознания Смита. Его тогда сопровождал все тот же Симмондс. Я поинтересовался у него, не получилось ли между ними случайной встречи. И сержант вспомнил – да, они со стряпчим столкнулись на лестнице между этажами с поднимающимися к нам Джонсом и Шолто. Заминки почти не было, приветствиями обменялись лишь полицейские и то мельком, спешно – Джонс торопился доставить Бартнеллу ключевую фигуру интриги. Поэтому ни инспектор, ни сержант не заметили ничего особенного, проскочившего между людьми, которые, как тогда думалось, не были знакомы и не имели между собой ничего общего. Но заметил поверенный. Вероятно, ему было небезынтересно взглянуть на брата Бартоломью, о котором он лишь слышал ранее. Вот он и взглянул… и обомлел. Шолто взирал на него с таким ужасом, что перепугал этим самого Паллистера. Сегодня утром я с мыслью проверить свою версию отправился к нему в Сити, и он не разочаровал меня. После этого я уже не сомневался. Ведь Тадеуш никогда не видел Паллистера и попросту не мог так отреагировать на встречу с ним. Он бы просто ничего не понял.
- Но чем был вызван этот испуг? Ведь Шолто знал, что его надежно оберегает история его родства и это упомянутое исключительное сходство. Любой, кто заподозрил бы неладное, все ж таки не решился бы настаивать, что перед ним именно Бартоломью, а не Тадеуш.
- Согласен. Но, думаю, здесь больше сказалось общее напряжение нервов. Оно у него нарастало с ощущением, что мы, сами даже где-то не понимая, приближаемся к нему, и положение его становится все более шатким. Сначала он чуть по глупости не попался в Норвуде. Он вовремя сообразил, что, окажись тогда в одних руках его жалоба, которую он уже собрался писать, и его же заявления годичной и полугодичной давности, которые были подняты по запросу Симмондса, он был бы схвачен за руку там же.
- Один почерк?
- Конечно. Поэтому-то он и выскочил оттуда в такой панике. Арест Смита тоже не мог не встревожить его. Никто не мог гарантировать ему, что Смит не заговорит. Кроме того, вы не учитываете, что одно только появление персоны стряпчего в деле должно было явиться неприятным откровением для Шолто. С его личностью вскрывался целый ряд интересных обстоятельств, которые Барт надеялся схоронить от нас. История с договором открывала обширное поле для новых возможностей и версий, в которых его фигура рассматривалась бы уже в ином ключе. Поэтому приближающийся навстречу Паллистер в сопровождении сержанта, конечно, мог напугать его одним своим видом. А, главное, это произошло внезапно, Барт был не готов к такому развороту. Даже этому человеку требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. И потом, солиситор с его здоровым скепсисом, выработанным спецификой его деятельности, меньше всего обратил бы внимание на внешность, стараясь больше смотреть вглубь человека, а значит, менее других был подвержен обману сходства. Это особая порода дотошных и недоверчивых людей с цепким взглядом и выраженным нюхом на всякое мошенничество. Обмануть его, вовсе не то же самое, что обвести вокруг пальца неопытных слуг, нанятых несколько дней назад, и Шолто не мог не понимать этого. Он прекрасно осознавал, что его позиция относительно безопасна лишь до тех пор, пока не вызывает никаких подозрений. Стоило Паллистеру обмолвиться о своих сомнениях и заронить в нас подозрения, и мы бы уже иначе посмотрели на дело. И мои действия подтвердили его опасения. Я лишь стряхнул с себя наваждение, неверную установку, и несложная проверка сразу же дала результат.
- Неужели Тадеуш так мешал ему?
- Подозреваю, тому было много причин. Тадеуш действительно был таков, каким нам его описывали все те, кто его знал. Легкомысленный, капризный, слабовольный и... добрый. В общем, ни с какой стороны он не мог быть близок жесткому и крайне прагматичному Бартоломью. Не удивлюсь, если Барт даже презирал его. И его совсем не устраивала идея Тадеуша поделиться сокровищами с дочерью Морстена. Вот он и решил избавиться от обоих.
- А письмо Тадеуша мисс Морстен? Так ли уж оно вам требовалось? Достаточно ведь было поймать Барта на том, что его почерк идентичен тому, которым написаны заявления в Норвуде.
- Без образца почерка Тадеуша я опасался, что Бартоломью выдвинет контраргумент, дескать, у близнецов сходство выражается во всем. На сей счет, кстати, до сих пор нет единого мнения, и защита непременно заявила бы в суде, что эта наша улика не может считаться доказанной. [Инспектор прав. Несмотря на то, что исследования почерка к тому времени давно уже проводились, все же судебное почерковедение стало применяться для сбора доказательств только с появлением графологического метода Эдмона Локара уже в ХХ веке - прим. ред.]. Поэтому, приехав к мисс Морстен и получив от нее недавнее письмо Тадеуша и те, в которых он отсылал жемчуг, я первым делом убедился, что, на наше счастье, почерки братьев совершенно не похожи. Тогда я понял, что Барту уже не отвертеться.
- Как же он не предусмотрел такое?
- Невозможно предвидеть все. Кто мог ожидать, что мисс Морстен сохранит конверты, в которых в течение шести лет присылались жемчужины? И последнее письмо ей Тадеуш написал без ведома брата в самый последний момент перед тем, как отправиться за своей смертью в Норвуд. Да и стали бы мы так глубоко копать? Барт подсунул нам такую интересную историю. Все газеты смаковали детали, а уж сколько для ее популярности сделал наш старый знакомый Холмс!
- Так все-таки, что же насчет доли Смолла?
- Ее нет. И никогда не было. В известном смысле. Смолл, конечно, думал иначе, но все решили без него.
- И все же, как вас понимать, инспектор? Если не было доли Смолла, значит, не было и его самого, разве не так?
- Нет, он был, но сплыл. Вернее, всплыл.
- Где?
- В Дартфорде. Это его тело.
- Дартфорский утопленник?!
- Нам крупно повезло. Миссис Смит снова нам помогла, вспомнив про приятеля ее мужа, некого Тэйлора, который седьмого числа помогал ему с починкой ялика и был свидетелем того, как Смолл появился в первый раз.
- С этой миссис Смит вышло как-то неестественно удачно. На моей памяти это первый свидетель, который без задней мысли вот так наивно раз за разом топил того, кому желал помочь.
- Бойся несведущей жены. А лучше, коль уж женился, сделай ее верной помощницей во всем - и в добрых делах, и, тем более, в дурных.
- Это такая ваша заповедь?
- Если хотите. Так вот, этого Тэйлора мы нашли, и тут нам повезло снова. Он запомнил Смолла и опознал его тело. Так что каторжник был, его не могло не быть в этой истории.
- Но как вы догадались отвезти свидетеля в Дартфорд? Вы уже подозревали, что это Смолл?
- Я же говорю, он просто обязан был присутствовать в нашем деле, чтобы исполнить свою роль. Роль соучастника Бартоломью Шолто. Было ясно, что без сообщника Бартоломью никак не смог бы провернуть свой план. Смит на эту роль не годился. Ему не по силам лазанье по стенам загородных домов. Значит, Смолл? Тем более, что загадочный пассажир в самом деле существовал. Кого-то же Смит повез в Ричмонд. Самому ему не было смысла скрываться – помните, тогда они еще не знали про собаку и резонно полагали, что им ничего не угрожает. Таким напарником мог быть только Смолл, но мог ли он быть убийцей? Мы думали, что переделкой крыши Бартоломью заманивал Смолла в засаду. На самом деле к тому времени они уже были сообщники. Барт обеспечил ему проход в кабинет, потому что Смолл был ему нужен. Когда я пришел к стойкому убеждению, что Шолто не просто причастен к преступлению, но и является его организатором, я уже не сомневался, что оставшаяся половина сокровищ должна находиться под его непосредственным контролем. И скорее всего на территории Пондишери-Лодж. А значит, у Смолла ничего не было. Только у Шолто и Смита. Но мог ли Смолл сойти с «Авроры» ни с чем? Тот, кто столько натерпелся в жизни из-за этих сокровищ! Конечно, нет. Поэтому я уже не сомневался, что его устранили, как только он исполнил свое дело. Узнав про случай в Дартфорде, я первым делом решил проверить, не имеет ли он к нашей истории прямого отношения, и отправился туда с Тэйлором. Его помощь, равно как и помощь миссис Смит, оказалась неоценима.
- Так кто же убил Барто... тьфу ты… Тадеуша Шолто?
- Его брат, который, кстати, сам же признал, правда от чужого имени, что имеет некоторые познания в науке, весьма популярной у отравителей. Сильно мешала и все запутывала дурацкая история с карликом. По всему выходило, что его на месте убийства не было, но как же быть со следом маленькой ступни? Игнорировать эту улику мы не имели права, пока не выяснилась смешная сыгравшая на руку убийце нелепость. После того, как Холмс исчерпал в деле все свои возможности, оконфузившись с Джонсом на Темзе, он признался ему, что след оставлен, по всей вероятности, доктором Уотсоном. Они не спешили признаваться в этом, пока у них были шансы самостоятельно раскрыть дело, хитро рассудив, что лишняя путаница отвлечет полицию и избавит их от конкурентов. Вот так в нашем деле прочно укоренился миф о маленьком жестоком помощнике Смола. Шолто он пришелся очень даже кстати. Чем большими подробностями обрастает версия, тем правдивее она выглядит. Он придумал дополнить образ реального Джонатана Смолла несуществующими деталями, которые должны были нас запутать, сделал из него свирепого калеку на деревяшке, который, вернувшись с Востока, прихватил с собой диковинное оружие тех мест. Но плеваться отравленными колючками больше подходит не британцу, пусть и прожившему там многие годы, а аборигену. Так что, удивительное дело, выводы, которые напрашивались после обнаружения этого специфического отпечатка, хоть и оказались не более чем домыслами, но придали этой версии столь необходимые черты законченности, сделав ее еще более убедительной. Шолто мог только приветствовать такой ход вещей. Процесс формирования его легенды превратился в коллективное творчество, приобретя нового участника – нас, как ни грустно это осознавать. Когда же мы, наконец, в этом разобрались, и вдобавок еще и, благодаря Сэйбру, стало известно, как в действительности был убит Тадеуш, стало ясно, что Смолл не мог сделать этого. Выстрелить отравленной колючкой, еще куда ни шло, еще вероятнее был бы обычный нож. Но уговорить жертву принять яд… сами понимаете, после таких выводов оставался только Бартоломью. Забавно, но Шолто в равной мере и везло и невезло в этой истории. Сюрпризы были разного рода, но даже положительные своим неожиданным появлением должны были вызывать у него неприятное чувство отрезвления. Он должен был понять, что уже не в состоянии контролировать ситуацию. А ведь задуманное казалось таким безупречным и прочно застрахованным от неожиданностей! Но в реальности картина постоянно менялась. Соучастник Смит сначала ловко нашелся в трудной ситуации, когда ему неожиданно сели на хвост, и сумел выставить преследователей дураками. Казалось бы, все неприятности позади, и можно вздохнуть спокойно. Так, наверное, они и подумали, но Смит уж слишком уверовал в свою удачу и не сумел трезво оценить ситуацию. Надо было подождать еще некоторое время, но он не утерпел и отправился забирать свою долю, припрятанную им еще в ту ночь, когда он убил Смолла. Представляю себе, как досадовал Шолто, узнав, чем закончилась для Смита его поспешность. Знай он об этой его затее, наверняка бы уговорил повременить и, вообще, быть осторожнее.
- В чем же заключалась роль Смолла?
- О, его роль совсем маленькая, но такая важная! Этот ловкач сумел взобраться по стене на крышу и проникнуть в кабинет. Риска не было - там его ждал уже покойник, а не тот, кто мог оказать сопротивление. Смолл только лишь вставил ключ в замок. Но какова ж была награда! Ларец ожидал его на столе. А в нем его доля. Свою половину Бартоломью уже перенес в укромное место в доме перед тем, как, облачившись в халат брата, покинул Пондишери-Лодж. Насколько я помню описание дома, самым подходящим и доступным для его плана был подвал. Но это уже детали. А сегодня ночью у Барта не выдержали нервы, и он отправился со своим мешком в парк.
- Подождите! Вы себе противоречите. Доля Смолла. Так была она или нет?
- Смолла, Смита, какая разница? Для Бартоломью - никакой. Он понял, что ему никак не обойтись в одиночку, и нужен сообщник. Так что делиться в любом случае пришлось бы. Но для того, кто все задумал, сообщник всего лишь исполнитель. Таких людей всегда можно заменить, а еще лучше - столкнуть.
- Это он и сделал?
- Именно. Смит не способен на то, что так легко для ловкого Смолла, но он полезен по-своему. Шолто стравил их, просчитав, что при их стычке его устроит любой расклад. Вы думаете, Смолл случайно нанял именно "Аврору"?
- Теперь понимаю, о чем вы… значит, здесь не обошлось без подсказки Шолто?
- Разумеется. А появление Барта у Смита ночью за несколько часов до прибытия Смолла вам ни о чем не говорит? Пока каторжник обеспечивал ему алиби своими акробатическими трюками в Пондишери-Лодж, он уже готовил ему ловушку, предупредив Смита, что жертва уже не передумает и скоро явится с двуустами пятьюдесятью тысячами фунтов. Мы думали, что Тадеуш явился предать брата. На самом деле это Бартоломью вручил Смиту жизнь Смолла.
- Понятно. Долей Смолла стала его смерть.
- Несколько часов он был богатым человеком, как и мечтал. Его сгубил компромисс, опасное оружие в ловких руках хитрецов. Смолл был слишком наивен, а у таких людей при всех издержках прямолинейности просто нет ресурсов вести себя иначе. Маневры губительны для них, поэтому ему следовало отстаивать свою правду до последнего и не соблазняться предложенным сговором. Нельзя ни с кем делиться тем, что считаешь своим. Но Смолл не устоял и позволил себя увлечь. В результате проиграл дважды, обманутый одним и убитый другим. В таких делах особенно жестоки те, у кого меньше всего законных прав. Смолл выстрадал и взрастил свою жажду, загубив полжизни в нечеловеческих условиях далекой каторги. Бартоломью считал, что является законным владельцем сокровищ по праву наследника своего отца. Встретились две правды, своя у каждого, но они все же сумели договориться. У Смита же не было никакой правды кроме жадности, потому что не было даже формальных отдаленных прав, не было никакого отношения к этой истории. Поэтому он и не ведал сомнений и был беспощаден. Он не мог допустить, чтобы такая добыча проскользнула мимо него. Так что участь Смолла была решена еще до того, как он ступил на катер.
- Но половина клада - не слишком ли много для Смита за договор, который можно было просто выкупить? Там же всего-то пять тысяч.
- Шолто вручил ему не деньги, а только возможность. Попытку, сулившую многое, но все же рискованную. Смолл - человек закаленный лишениями и испытанный в переделках, какие Барту и неведомы. Поди еще справься с таким молодцом! Шолто не рискнул и предпочел с ним договориться. Но Смиту выдал шанс. Он все рассчитал верно - без крови тем двоим, оставшимся на палубе "Авроры", было никак не разойтись. А кровь, она связывает навеки. Связывает молчанием, и Шолто мог не опасаться - любой, кто сумеет там выжить, никогда уже его не выдаст. Сколько мы имели подходов к Смиту, и сколько раз казалось, что судьба его решена! Но он так и не отдал нам Шолто даже тогда, когда обилие улик и отсутствие других подозреваемых грозили ему остаться единственным виновным во всех бедах этой жуткой истории.
- Господи! Я вдруг подумал…неужели и сын Смита замешан в этом?
- Вряд ли он помогал убивать. Парень явно находится под влиянием отца, и он, как ни смотри на это, соучастник.
- Бедная миссис Смит!
- Думаю, ему было поручено управлять катером. А убийство... происходило ли оно на его глазах, или со Смоллом разделались в маленькой тесной каюте. Для этой цели той ночью на "Авроре" присутствовал еще один пассажир. И нам придется в самое ближайшее время им заняться. Боюсь только, арест Смита его спугнул, и его розыски могут затянуться.
- Алан Бойд?
- Он самый. Мрачный детина, сподручный Смита в темных делах, вызывающий интуитивную неприязнь славной миссис Смит - дай Бог ей здоровья! Лучше бы она так понимала собственного мужа, гораздо более опасного человека. Но он слишком хитер для нее, и она, чувствуя что-то нехорошее в давней связи ее мужа и Бойда, во всем винит последнего, хотя он всего лишь орудие. Я побеседовал с нею об этом, и мне кое-что стало ясно. Нелюдимый Бойд, тем не менее, наделен своим особым представлением о дружбе, и способен довольно крепко привязаться, стать верным псом того, кто распознает эту его черту. Для хитрого Смита это не составило труда. Вот Алан и помог своему давнему приятелю в расправе. При его дефиците воображения это всего лишь дружеская услуга – помочь обстряпать очередное дельце, и ничего особенного в том, что кто-то при этом лишился жизни. Не удивлюсь, если ушлый Смит заплатил ему за это скромные деньги. Зачем они Бойду, ведь у него есть нечто более ценное – настоящий друг!
- Ну, что ж, инспектор, благодарю вас. Давайте теперь уже послушаем главного героя нашей истории и проверим, многое ли из того, что было на самом деле, вам удалось угадать. В любом случае, вы добились самого важного – признания обоих подозреваемых. Сержант, заводите Шолто. Надеюсь, сегодня это в последний раз.
70. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – ПОКАЗАНИЯ ШОЛТО
Продолжение записи от 23 октября 1895
Большую часть того, о чем я рассказал Бартнеллу, Бартоломью Шолто подтвердил при допросе, возобновившемся спустя полчаса после признания им вины в организации двух убийств. Чтобы избежать ненужных повторений, упомяну здесь лишь некоторые эпизоды нашей беседы, имеющие непосредственное отношение к невыясненным мною моментам этой истории.
Меня не оставлял в покое вопрос, затронутый еще в беседе с доктором Сэйбром. Горький вкус яда. Как Шолто обошел это препятствие? Я спросил его об этом.
- Вам надо было видеть в тот день моего брата. Вы бы все поняли. Едва он увидел ларец, то буквально помешался от счастья. Он громко смеялся, кричал, что мечта наша сбылась тогда, когда он уже потерял последнюю надежду, бросался обнимать меня. Я испугался шума, который мог привлечь внимание слуг. Это совершенно не входило в мои планы. «Тебе надо успокоиться, - сказал я, - выпей это». Я протянул ему заранее заготовленный стакан с водой. Теперь вы знаете, что там была не только вода. Он выпил залпом, как всякий, кто охвачен возбуждением и утоляет жажду машинально. Я видел, как лицо его сморщилось, вероятно, от неприятного вкуса и удивления. Но спросить меня он уже не успел. Он выронил стакан, еще даже не допив его, и ноги его подкосились. Я успел подхватить его и усадил в кресло. Он смотрел на меня как ребенок, жалобно и испуганно.
Последовали самые тяжелые моменты рассказа Бартоломью Шолто. Он подробно описывал, как умирал его брат, и это обстоятельное повествование со старанием не упустить ни одной детали вызывало дурноту. В моей голове лейтмотивом через всю эту жуткую симфонию предсмертных мучений и ужаса жертвы, поплатившейся за свою доверчивость, звучала оброненная Бартом фраза про «неприятный вкус». Хорошенькие же выраженьица подбирал этот человек для своего рассказа! Он настолько аккуратен и прагматичен во всем, что и здесь исходит исключительно из соображений предельной точности. Он желает быть понятым правильно и даже не догадывается, какое чудовищное впечатление оставляет не только эта его манера, вежливая и старательная, но и он сам. Агония Тадеуша затянулась. Его вырвало, и убийца даже испугался, что большая часть яда не успела попасть в кровь, и придется прибегнуть ко второй попытке. Но не пришлось. Однако он опасался, что не сумел подобрать все до единого осколки стакана. Также его тревожило, что следы рвоты, как тщательно он ни постарался их устранить, все же могут быть впоследствии обнаружены. Так что моя догадка с креозотом оказалась верной.
Бартоломью признался, что тем вечером в кабинете совершенно потерял счет времени, его ощущение. Ему казалось, что удерживать умирающего Тадеуша пришлось целую вечность. На самом деле на это ушло около получаса. Несчастный с первых секунд лишился сил и возможности говорить, поэтому, даже если и догадался, что с ним проделал его брат, ничего не мог предпринять – ни поднять тревогу, ни попытаться вырваться. Понял ли Тадеуш, какая ему уготована судьба? Бартоломью упоминал о его безграничном доверии, как о слабости, которой просто глупо было не воспользоваться. Отношение его к этой черте брата было однозначным. Он вообще на все смотрел однозначно. Не было ли это причиной всех причин, в том числе, и финала его жизни? Не от того ли он таков, а значит, закономерен? Он уже и сам не сомневался, что его ждет. Это самое страшное испытание духа, последнее в его жизни. Духа ему не занимать. Но ведь есть что-то еще, что очень трудно вместить в строки. Что еще можно сделать для таких убийц, не кровожадных и маниакально помешанных на насилии и смерти, а совершивших свои деяния из некой оправданной в их понимании необходимости, чтобы им открылось их чудовищное заблуждение? Хотя бы в последний момент жизни? Тобиас Грегсон заметил как-то по этому поводу, что эшафот каждого убийцы уже залит кровью. Кровью его жертв. Поэтому он не видит ничего чрезмерного и дурного в том, чтобы, для усиления впечатления и возможного раскаяния преступника вследствие такого потрясения, перед казнью заливать помост кровью животных с ближайшей скотобойни. Я не выказал восторга от такой идеи. Она показалась мне одновременно вычурной, нелепой и довольно неудобной. Ведь эту жуткую картину должны будут видеть и те, кто по долгу службы обязаны присутствовать на казни. И как посреди этой кровавой лужи прикажете действовать палачу? Скользя и барахтаясь? В общем, я заметил Тоби, что его выдумка не более, чем очередная попытка театрализации некоторых функций уголовной системы. Если однажды меня все-таки разоблачат, и Тоби к тому времени умудрится пробить свою идею, то боюсь, что, несмотря на мрачную торжественность, с коей будет обставлен мой уход, не смогу сдержаться и буду громко смеяться. Смех в последние мгновения жизни. Немногим доступно подобное. Так что, если меня осчастливят столь дурацким представлением, наверное, я буду даже благодарен. Но мысль Грегсона понятна. Достучаться до сердца.
Досадно, но почему-то по ходу откровений Шолто перед моими глазами нет-нет да возникал образ другой жертвы. И в той истории, случись ее тайнам выплыть наружу, я бы выступал в роли такого же отталкивающего рассказчика, которого видел сейчас перед собой. Уместна ли здесь аналогия? Я ведь раз и навсегда себе все объяснил, удовлетворившись весомостью своих доводов и мотивов. Хочется верить, что давать эти объяснения кому бы то ни было еще помимо себя мне не придется. Вряд ли к ним будет выказано столько же снисхождения.
- Уточните, пожалуйста, как и когда было отправлено письмо мисс Морстен?
- Тадеушем. Это единственное, что он успел сделать. Я в своем письме намекнул ему, зачем вызываю его. Иначе он мог и не приехать, а отменять задуманное было поздно - Смолл уже нанял Смита. Тадеуш на радостях тут же из своего дома отписал дочери капитана. Он не раз предупреждал меня, что с мисс Морстен мы обязаны быть честными и поставить ее в известность. Я не возражал, потому что не подумал тогда, какую роль в моем разоблачении сыграют эти чертовы письма. Кто бы мог представить, что девчонка сохранит не только это письмо, но даже конверты, скопившиеся у нее за столько лет!
- В самом деле, тут вам можно только посочувствовать.
- К тому времени я уже выработал свой план в общих чертах, и появление еще одного претендента, в данном случае, девушки, как мне казалось, ничего не меняло. Сокровища все равно должны были исчезнуть.
- Но ведь вы собирались как-то воспользоваться ими впоследствии?
- Именно впоследствии. Терпение, господа, великая вещь, а я доказал всем, что умею терпеть. Шесть лет поисков, это вам не шутка, не так ли? Потом когда-нибудь, когда бы все забылось, я бы продал Пондишери-Лодж и уехал в другой уголок Англии, а может и на континент. Главное, следовало как можно быстрее устранить две срочные проблемы, точнее, двух людей. Поджимал срок обязательств перед Смитом, и держал нож у горла Смолл. Обе проблемы, надеюсь, вы согласитесь, я решил с блеском. Я столкнул их лбами. Половина ларца была призом их поединка. Победи Смолл, она осталась бы при нем, а Мордекай Смит утих бы навсегда вместе со своей претензией, тем более что его договор уже был у меня. Но я не сомневался, что Смит своего не упустит. Я успел разобраться, что это за человек. Дело не в том, что его лоб крепче, просто у него он не сплошной через всю голову. Там есть и мозги. У меня не было зла за то, что он сотворил с моим отцом. Он просто обыграл его, не важно, как. Я не знаю деталей, но в любом случае, для такого невероятного богача, коим стал мой отец, эти пять тысяч были даже не мелочью и не пылью – просто ничем, пустотою. Отец вернулся с Востока сказочным раджей. Однажды, пребывая в настроении, когда тянет пооткровенничать, он рассказал мне историю своего обогащения. Сокровища дались ему слишком легко. Морстен и Смолл доверились ему, а он их обманул. Он всего лишь не сдержал слова. Скажете, это трудно? Господа, это самое простое, что только можно вообразить!
- Но почему ваш отец сразу не рассчитался со Смитом, если этот долг был столь незначителен для его финансов?
- Не знаю. Скажу только, что отец был достаточно небрежен в делах. На Востоке, кстати, из-за этого у него создались серьезные проблемы. Он даже обмолвился про свои карточные долги, так что сокровища пришлись очень даже кстати. Я хочу сказать, что он был достаточно легкомыслен и в то же время жаден, поэтому не спешил расставаться с деньгами. Если Смит не напирал, а скорее всего, так и было...
- Думаете, Смит выжидал?
- Полагаю, да. Думаю, таков был его расчет. Этот человек тоже умел ждать, чем мне и нравился. По тем распискам отца, что впоследствии были нами аннулированы у Паллистера, проценты начислялись, так что с течением времени Смит только выигрывал. Но после смерти отца он как-то прознал про клад, который мы ищем, и понял, что сумма, о которой до этого шла речь, просто несерьезна по сравнению с новыми возможностями. Поэтому свою настоящую игру он повел уже против меня. И вы знаете, я ее принял с радостью! А для чего ж еще жить?! Не будь этих долгов, мы и без сокровищ жили бы неплохо, хотя, дай я волю Тадеушу, он промотал бы любое состояние. Я только хочу сказать, что искать клад, не имея ни малейшего понятия, где он может находиться, и перекопать весь парк – занятие не слишком увлекательное. Я конечно, человек целеустремленный и в любом случае не отступился бы от поисков. Это была трудная работа, и я бы справился. Но это, если хотите, сюжет без музыки, так как поиски обратились бы в тяжелую монотонную рутину, лишенную той драмы, особой эмоции, доводящей меня до экстаза и исступления одновременно. Смит заставил меня поставить на кон абсолютно все – имение, само наше благополучие. Потеряв его, я становился нищим. Чем ближе и вероятнее вырисовывалось это потрясение моей жизни, тем сильнее меня подхлестывал нарастающий страх. Страх, господа, самое сильное чувство и самое сладкое наслаждение! Я забыл его с детства. Едва я вырос, на смену ему пришло спокойное равнодушие. У меня нет больше других эмоций, для них нужны иллюзии, а я слишком много знаю и понимаю. И я устал от этого всеспокойствия. Смит вернул меня в детство, когда ночами я зачитывался старыми шотландскими сказками и изнывал от страха в обступившей тесный кружок света ночной лампы темноте. Побыстрее добежать до постели и накрыться с головою одеялом казалось самой заветной мечтой.
- Проясните подробнее эпизод с выкупом договора.
Об этом Шолто рассказывал особенно охотно. Обсуждался его план, который и сейчас казался ему безупречным. Ведь он не просто перехитрил абсолютно всех – Смолла, Смита, Тадеуша, Холмса и даже нас до сегодняшнего дня. Всех этих людей он заставил вести себя так, как ему требовалось. Мало что так вскружит голову, как удачная манипуляция. Наблюдение за тем, как на каждое твое движение рукой послушно отзываются связанные с нею нитями фигурки, сталкиваясь, расходясь и перемешиваясь между собою, а ведь это живые люди! Бартоломью досадовал лишь на то, что не предусмотрел отдельные детали. Мелочи, которые, по его мнению, не отменяют гениальности его затеи. Поэтому нотки хвастовства в его голосе слышались отчетливо. Нелишне, конечно, было напомнить ему, почему и в каком качестве он сейчас здесь находился. Но он и сам часто спохватывался до того, как самодовольство его тона успевало перерасти в явное пренебрежение к нам. Да, господа полицейские, он нас превосходит во всем, и поймали мы его едва ли не случайно, и все же он считает себя истинным джентльменом с соответствующими манерами.
Сразу после признания преступника наступает особенный довольно краткий период времени, когда к нему испытываешь странное ощущение – можно назвать это благодушием. Радость от того, что он пойман, делает сыщика не то, чтобы снисходительнее. Просто он на некоторое время забывает о тяжких грехах своего подопечного. На это время преступник становится автором увлекательной истории, принесшим с собою отгадки. Это очень напоминает детские игры. Возмущение, вызванное его поступками, конечно же, ненадолго отступает перед интересом к нему. Думаю, многие сыщики, позволь они себе откровенность, признались бы в странной любви к тем, кого им приходилось ловить. Охрана порядка и торжество закона, все это, безусловно, имеет место. Но все же основным мотивом их прихода в эту профессию является древний инстинкт человека-охотника. Убийцы, воры и прочие негодяи дают им возможность испытать всю полноту этой страсти - поиск следов, настойчивое следование им и в финале травля, загон опасного зверя.
Бартоломью поведал нам, как, встретившись со Смитом, без лишних слов объяснил ему, что сокровища найдены, и он готов выполнить свои обязательства хоть сейчас. Смит был потрясен. Ведь до истечения срока оставалось всего ничего! Он считал дни, остававшиеся до того момента, когда он въедет в Пондишери-Лодж. Видя его смятение, Шолто не сомневался, что он примет его предложение. Бартоломью сказал ему, что есть еще один соискатель, не менее жадный, и откровенно отчаянный малый, потому что выбрался издалека из больших передряг и, вдобавок ко всему, считает по справедливости эти сокровища своими. А ты, Смит, сможешь быть таким же отчаянным? При упоминании о чьей-то справедливости Смит криво ухмыльнулся. А насчет отчаяния… пусть Бартоломью не сомневается, у Мордекая Смита в ходу иные качества, более надежные, и он свое обязательно возьмет.
«Вот так, - подумалось мне, - И этот туда же. Свое. Как легко им удается обращаться с этим словом!»
Шолто же не скрывал своей симпатии к Смиту:
- Я же говорил вам, он такой же как я! Мне он ближе других, даже собственного брата, а уж тем более Смолла. Это не мое дело, и я верю не в справедливость, а в условия игры и ее расклад. Но, если вам так будет понятнее, скажу: мне казалось, что правильнее будет, если деньги попадут в руки того, кто хоть чего-нибудь да стоит, и у кого есть хитрые мозги. Деньги любят таких, а не тех вроде лентяя Тадеуша или глупого наивного оборванца, проболтавшегося о своей тайне собственным надзирателям. На что еще Смолл смел после этого рассчитывать?!
- Ваше отношение к Смоллу и его справедливости рассмотрим позднее, но уже сейчас скажу, что об этом не вам судить. А пока поменьше отвлекайтесь. Вам задан вопрос.
Цинизм Шолто переносился трудно даже мною, а Бартнелла откровенно коробил. Поэтому иногда он не удерживался и осаживал допрашиваемого. Шолто реагировал на это спокойно, скорее даже безразлично.
- Я сказал ему, что организую все так, чтобы человек этот сам явился к нему и нанял его вместе с катером для бегства. Дальше уже было дело Смита воспользоваться этой информацией и не упустить свой шанс. В обмен на это я потребовал бумаги. У него был выбор – забрать пять тысяч или рискнуть и ввязаться в опасное дело. Но мог ли устоять тот, кто сам мне когда-то предложил такую же захватывающую игру?! Да еще и проиграл ее только что! Разница заключалась только в том, что тогда его делом было ожидание, сейчас же требовалось действовать. Забрать жизнь такого молодца как Смолл – задача непростая.
- Но как он решился отдать вам свои бумаги? Ведь Смолл с ларцом прибыл к причалу намного позже вас. Смит вручил вам единственное, что у него оставалось, без всяких гарантий?
- Он знал, что я не обману его. Моя затея и так-то была слишком сложна и от многого зависела. В таких условиях требовалось заиметь хоть одну константу, которая не изменит ни знака, ни значения, а значит своего отношения ко мне в любой ситуации.
- Эй, сударь! И вы туда же! – сморщившись перебивает Бартнелл, - Изъясняться столь витиевато будете в компании с инспектором. Это у него в ходу подобные штучки. Собрались тут… химики, математики и философы… поговорить-то есть тут с кем? Нормально и просто, по-человечески?
Шолто слегка озадачен. Для него использование аллегорических примеров и метафор не позерство, а необходимое средство выражения мысли, прием, который, как ему кажется, не столько украшает речь, сколько делает ее понятнее.
- Хорошо, господа, попробую иначе. Понятнее ли станет, если скажу, что мы со Смитом были повязаны кровью своих жертв? Стоя на такой зыбкой почве, надо хоть на что-нибудь опереться, вот мы и доверились друг другу. Именно поэтому Смит спокойно отдал мне свои бумаги, хотя у него еще не было ничего, даже человека, которого он собирался убить.
- Тем более что, признайтесь, это не единственный и не главный ваш мотив столь неожиданного сближения со Смитом.
- Ага, инспектор, вы видите меня лучше других! Да, вы правы. Раз уж вы догадались, нет смысла это скрывать…
- О чем вы, Шолто?
- Я о том, господин суперинтендант, что, как уже понял инспектор, мне было выгоднее из такого опасного соперника как Смит заполучить союзника. В общем-то, я повторил с ним свой трюк со Смоллом. Обоих я купил. Пожар ненависти каторжника я потушил, забросав его золотыми монетами и бриллиантами. И он очень быстро стал сговорчивым и послушным. Все сделал, как я ему велел. Опять эта чертова доверчивость, улавливаете? Вот скажите мне, на кой после этого она?
- Вероятно, для того, чтобы вам, Шолто, жилось легче. Вы сами нам рассказываете о том, как дважды воспользовались этим человеческим свойством.
- Вот-вот, считаете, я должен еще спасибо сказать? А я презираю это свойство! В детстве я наблюдал, как сторож нашего пансиона, где мы воспитывались, пока вдалеке от дома проходила служба нашего отца, очень любивший собак, кошек и прочую живность, подкармливал грязных бездомных собак, коих поблизости было множество. Подозреваю, что, если порою нечего было дать из нашей кухни, он не жалел кусков из собственного довольствия. Но, если кто-нибудь из псов приближался слишком близко, тут же следовал жестокий пинок. В ответ на мое удивление он сказал, что нельзя вызывать доверие в том, кого любишь. Будут постоянно настороже – выживут. Я еще тогда сделал выводы, что в суровой жизни доверие - непростительная роскошь. А Тадеуш – нет. Так и остался ласковым щенком.
- Шолто, это очень интересно, но все же давайте вернемся к теме.
- Вы не хотите понять меня, господа, вам нужны лишь мои признания. Печально, что ни на что другое у вас нет времени и желания.
- Сил, Шолто, сил. Вы измотали нас своей хитростью, и я не удивлюсь, если где-нибудь в ближайшем будущем нас ожидает очередной подвох.
- Нет, господа, больше ничего подобного не будет. Я сам устал. Знаете, что самое интересное? Я сделал удивительное открытие. После смерти брата мне стало трудно жить. Трудно дышать. Требуется усилие, будто на грудь давит что-то. Невероятно, правда? Я никогда не нуждался в нем и совсем не уважал его. Если вы скажете, что это совесть, я рассмеюсь вам в лицо. Но что ж это тогда?
- Нет, Шолто, конечно, это не совесть. Первым делом, думаю, завтра же вы будете обследованы врачом Ньюгейтской тюрьмы. Дождемся его заключения, прежде чем делать необоснованные предположения. Вернемся к Смиту и Смоллу.
- Да, господа. Сначала я договорился со Смоллом, что он заберет свою часть и обеспечит мне алиби, а я спокойно рассчитаюсь со Смитом. Но такой план со временем стал тревожить меня. Я ведь ничего не знал, какие шаги за это время успел предпринять этот хитрец. Это вам не простодушный Смолл, и такого человека следовало опасаться. Я боялся, что за шесть лет эти двое могли снюхаться. Оба следили за мною. Не исключался вариант, что один мог прознать про другого. Они могли обсудить свои планы и выработать что-то общее. Вдруг Смолл передавал ему все о наших с ним разговорах? Даже если сговора между ними не было, одной только информации о том, что есть некий Джонатан Смолл, причастный к сокровищам, Смиту было бы достаточно. После смерти Тадеуша он мог догадаться, что мы провернули это дельце вместе, и что поэтому мое алиби мало чего стоит. Я стал думать, что обозленный Смит найдет возможность отомстить, и если ему только что-нибудь известно о моих контактах с тем, кого по моему плану будут разыскивать как убийцу и вора, мне несдобровать. Клад бы он потерял, но оставалась усадьба. В погоне за нею он пошел бы до конца и навел бы на меня полицию. Так рисковать я не хотел. Беспокойство по этому поводу и было главной причиной, из-за чего я в последние дни решился изменить свой план и приобрести еще одного сообщника. От мысли, что я столкну их словно кегли, мне стало весело. Предложив Смиту участие, я втянул его в такое, после чего оставался один только выход – полное молчание. Да и со Смоллом я, таким образом, поквитался. Не люблю, когда действуют грубо. Ведь он первый, кто принудил меня пойти на уступки.
Я слушал Шолто и в чем-то не мог не согласиться с его мнением. Смолл и Тадеуш вцепились в него, каждый со своей стороны и со своей справедливостью. У Тадеуша в ней особое место занимал он сам, забывший о том, сколько уже отцовских денег успел пустить на ветер, и какая-то неведомая девица с такими же неведомыми правами. Если Тадеуш ныл и взывал к совести, то Смолл прямо угрожал. Бартоломью нашел к нему подход, но угроз не забыл. Так что и тому тоже пришлось заплатить свое.
- Хе-хе! Господа, даже подержаться недолго за сокровища Агры стоит очень дорого! А как он хотел?! Этот бездельник желал дождаться, когда я разыщу для него клад, а затем зарезать меня словно поросенка. Видели бы вы, с какой свирепой физиономией он рассуждал при мне о своей справедливости. Нож в бок, прыжок в темноте, Знак Четырех - я не могу назвать себя поклонником его стиля. Все эти глупые и опасные игрища людей выросших, но так и не созревших, выглядят в моих глазах непривлекательно. Так что мне все время приходилось что-нибудь изобретать, изворачиваться. Все мои стремления выкрутиться и придумать что-нибудь такое, чтобы все связалось – это попытка не сорваться в ловушки компромиссов, а если уж обойти их было невозможно, то хотя бы оставить в них как можно меньше. И, если бы не ваш чертов пес, в настоящий момент я бы являлся владельцем имения в Норвуде с капиталом в двести пятьдесят тысяч фунтов. Смит слишком поспешил вернуться за своей частью. Это страсть как печально, но я его понимаю – сокровища не отпускают! Спрятав ларец где-то у Ричмонда, он места себе не находил. В голову, конечно же, лезли всякие страхи, вдруг кто-то найдет и отнимет. Я это прочувствовал, проведя ужасные невыносимые две недели в Пондишери-Лодж. Нужно было вводить план в действие, решать вопросы со слугами, договариваться со Смитом. Были и другие дела, а я как прикованный просиживал сутками взаперти в кабинете возле этого чертова ларца, притянувшего меня к себе словно магнит. Даже найденный уже клад остается кладом, господа. Ты не последний, кто его нашел, может появиться кто-то еще и еще…
Шолто очень устал. После того, как ему пришлось отдать всего себя, и уже нечего защищать, силы быстро покидают его. Его изможденный вид бросается в глаза. Наконец, это замечает и Бартнелл.
- Хорошо, на сегодня достаточно. Завтра продолжим. Если желаете, можете изложить свои признания в письменной форме. Велеть дать вам бумаги и чернил в камеру?
- Да, спасибо, буду признателен, господа. Так будет проще. Закончить все.
Бартоломью Шолто уводят. Ну, вот и все. Сенсация дожидается завтрашних газет, чтобы ошеломить и привести в восторг сначала газетчиков, а затем уже и публику неожиданной и эффектной развязкой. Будет еще суд. Шолто сдался, но Мордекай Смит наверняка опомнится и окажет отчаянное сопротивление, сражаясь, как и с нами, за каждое слово, оспаривая каждый факт, как бы убедительны ни были доказательства. Процесс захватит на какое-то время всеобщее внимание, но для нас, полицейских, норвудское дело, по сути, только что завершилось. Я вспомнил, как еще два дня назад здесь ночью царило всеобщее радостное волнение, и как обманулись тогда все в своих ожиданиях. А сегодня я был так поглощен последними ходами в этой партии и настолько опасался изобретательности своего противника, что до самого конца все еще сомневался в успехе, и не озаботился приготовить как следует сцену для последнего, как оказалось, акта драмы. Поэтому никого не предупредили. Закончился обычный день, не предвещавший, как ожидалось всеми, ничего, кроме тех же барахтаний в безнадежном деле с бесконечными выходами в коридор «посоветоваться», унизительными для нас с нашей беспомощностью. На этажах и в кабинетах Ярда пусто, все давно разошлись, и на душе какая-то тоска. Я уже перенесся мыслями к собственным серьезным проблемам. Норвудская головоломка заняла меня и отвлекла на короткое время от угроз всемогущего шантажиста. Пора возвращаться к своим безрадостным перспективам. От этих невеселых мыслей меня отрывает Бартнелл.
- Инспектор, поздравляю вас. Это ваше дело по праву. Я обещал вам создать препятствия для вашего продвижения наверх и теперь тем более не отступлюсь от этого. Если бы проблема заключалась только в ваших многочисленных вольностях, вас бы просто уволили. И давно.
Я молчал. Пытаться оправдываться желания не появлялось. Черт возьми, в конце концов, я победитель, пусть и не слышно фанфар, и не спешат обступить толпою почитатели. На душе как-то скверно, нет и тени радости, куда уж там, до триумфа. Только усталость и облегчение, и может, из-за этого равнодушие, которое, боюсь, суперинтендант прочел во всем моем виде. Но он продолжает.
- Больше всего, Лестрейд, я опасаюсь, что с вашим уходом будет попросту некому работать. Вы хвалите Симмондса, но у него еще мало опыта. Ему потребуется время. Джонс и ваш приятель Грегсон обыкновенные беговые лошадки. Они скачут, пока видят дорогу. Про остальных и не говорю. Кто без вас будет разгребать путаницу и продираться через кущи хитросплетений? Рано вам уходить. И еще. Отдельное вам спасибо за Дартфорд. Нам угрожало очередное безнадежное дело, но вы его так быстро распутали, что я и понять-то не успел. Признаться, я поражен, как вам пришло в голову, что это и есть наш Джонатан Смолл, просто нет слов…
Своими словами он напомнил мне о чем-то. Точно. Дартфорд. И Джонс. Бедняга единственный из инспекторов не отправился отдыхать после завершения дня и до сих пор рыщет в поисках улик, которые должны пролить свет на новое запутанное дело. Когда Бартнелл перебросил Джонса с норвудского дела заниматься утопленником, тот ринулся доказывать всем и самому себе, что его недавние оплошности не более чем случайности. Когда мы с Симмондсом установили, чей труп выбросило на берег в Дартфорде, я должен был послать сержанта с сообщением Джонсу, чтобы тот не тратил понапрасну время. Должен был, но здесь нет никакой умышленной пакости из тех, что я иногда себе позволяю. Я просто забыл. И почувствовал себя отвратительно. Почему, когда Бартнелл отчитывал меня, я не видел за собой никакой вины, и наоборот, когда он своеобразно, но искренне выразил мне свою признательность и благодарность, я ощутил себя чуть ли не мерзавцем? И почему у меня всегда и со всеми так?
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
71. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – ПОСТСКРИПТУМ УБИЙЦЫ
Продолжение записи от 23 октября 1895
Утром следующего дня мы узнали, что Бартоломью Шолто минувшей ночью свел счеты с жизнью. Так что на предстоящем процессе он уже не выступит. Но, слава Богу, он сдержал обещание и перед тем, как совершить последний в своей жизни решительный шаг, записал то, о чем его просили. Там много любопытных подробностей, проливающих свет не только на хитроумие его замысла, но и на сами свойства этого незаурядного человека. Свой уход из жизни он никак не прокомментировал, оставив лишь смутный намек в конце своих записей. Но я все же склонен думать, что это решение вряд ли можно назвать его личной трагедией. Шолто в очередной раз досконально изучил свои шансы, придирчиво взвесил все за и против и решил, что нечего попусту тратить время. Умереть сразу или дожидаться процесса в темной сырой камере, пройти унижение неудачливого вора и убийцы на суде и все равно в итоге отправиться на тот свет. Логика снова не отказала этому холодному и в высшей степени разумному человеку. Трагедия для него случилась гораздо раньше тех ошибок, на которые он сетовал, и которые привели к его разоблачению. Хотя вряд ли он согласился бы с этим утверждением. Мне же остается только посочувствовать от души человеку, который при всех своих чудовищных поступках вызывал у меня невольную симпатию. Мне известен лишь один подобный несчастный, который притом, что тоже успел уже натворить бед, вместе с тем, симпатичен мне. Это я сам. Сходство наших характеров не раз по ходу следствия, и особенно при его завершении, заставляло меня находить помимо желания аналогии между нашими судьбами. Неужели и я закончу жизнь подобным образом?
После вести о смерти пришли подробности. Суперинтендант Бартнелл, не раз тыкавший меня носом в мои огрехи в работе, допустил странную для себя слабость и поддался просьбе заключенного сохранить за ним некоторые предметы его одежды, которые полагается в таких случаях изымать. На одном из них, а именно на ремне, и висел заключенный, когда утром надзиратель открыл дверь его камеры. Выданная ему бумага была полностью исписана мелким убористым почерком. Несмотря на сильную усталость, бросившуюся нам в глаза, он нашел в себе силы, видимо, настроился действительно все закончить одним разом той ночью, о чем и проговорился своей последней фразой. Не потому ли я особенно не удивился, узнав о таком исходе? И не сознательно ли шеф поддался его просьбе? Похоже, такой финал устроил всех. Мне остается лишь привести здесь некоторые отрывки из его откровений, которые лучше меня дополнят портрет этого человека, опишут все не освещенные ранее детали его плана и явятся подходящим завершением этой истории. Что я и делаю.
«Я не скажу сейчас точно, когда в голове моей окончательно сложился план, с помощью которого я собирался сократить число участников дележа сокровищ до самого возможного минимума. Я размышлял об этом годы, начав прикидывать так и эдак почти сразу, как умер отец, и мы с Тадеушем бросились как взбесившиеся кроты уничтожать своими раскопками прекрасный вид парка Пондишери-Лодж.
Я понимал, что сильно рискую, поскольку в любом случае буду рассматриваться полицией как первый подозреваемый. Для того, чтобы они от меня поскорее отстали, требовалось не только предоставить твердое алиби, но и направить их по ложному следу, предъявить им подходящий вариант злодея. Я хорошо помнил, что, когда исчез капитан Морстен, и его встревоженная дочь приехала в Пондишери-Лодж повидаться с нашим отцом, она показывала ему странную бумагу, найденную в записной книжке Морстена. На ней был тот самый Знак Четырех, о котором в последнее время было столько шуму. Позже, когда отец получил письмо, потрясшее его до полусмерти, оно было подписано тем же образом. Тадеуш не случайно считал меня любимчиком отца. Отец действительно больше и охотнее общался со мною, так как видел во мне многое от себя, а брата воспринимал не в серьез. От него я узнал это имя – Джонатан Смолл. Его носил человек, которого отец боялся больше смерти. За нею и спрятался мой несчастный родитель, страшась встречи с тем, кто нес ему кару, и захирев за пару недель после того, как пришла устрашающая бумага. Но я в отличие от отца не собирался сдаваться. Даже после того, как он умер, не сообщив нам, где спрятаны сокровища.
С его слов я имел представление о характере нашего преследователя, поэтому не было никаких сомнений, что Смолл – это неизбежная гибель. Бессмысленно было решить одну проблему без другой. Найти сокровища, не устранив угрозы с его стороны, означало однажды распроститься с жизнью. Я еще жив только потому, что он выжидает, когда я найду для него клад, и никакая осторожность не убережет меня от его ножа, едва он проведает, что мои поиски увенчались успехом. Такая новость, учитывая болтливость моего брата, разнесется по округе быстро. К любой охране можно подобрать ключик, и я почти не сомневался, что среди моих слуг был тот, с кем беглый каторжник давно установил контакт. Необходимо было найти способ избавиться от Смолла, если я хотел жить спокойно.
Найти клад легко и быстро не удалось, и отчаяние сразу же охватило Тадеуша. Я же продолжал искать и постоянно получал знаки, подтверждающие близкое присутствие Смолла. На следующий же день после смерти отца его кабинет был перерыт сверху донизу, и на столе лежал клочок бумаги с тем же неумолимым знаком. Не знаю зачем, но я сохранил его. Впоследствии он пригодился мне. Бумагу, обнаруженную на столе неподалеку от тела Тадеуша, первым делом сличили с документом, предъявленным мисс Морстен, и сделали единственный логичный вывод: Смолл и никто иной виновник трагедии. Удивительно, но инспектор Джонс оказался настолько глуп и недальновиден, что умудрился-таки даже при наличии такой улики арестовать меня. Но скандал и поспешное освобождение были только на пользу мне. Впрочем, я отвлекся.
Смолл постоянно кружил вокруг нас, и меры безопасности, и без того весьма серьезные, были мною утроены. Под влиянием своих страхов перед угрозой, а также из-за наших бесконечных конфликтов мой впечатлительный брат предпочел убраться подальше от Норвуда и поселился на южных окраинах Лондона, купив там дом. Дело в том, что и без сокровищ наследство, доставшееся нам от отца, было весьма внушительным. Моя энергия не терпит просиживания и пустой траты времени, отпущенного на жизнь. Наоборот, деньги должны зарабатывать еще большие деньги, и только в этом я вижу их смысл. Но для этого предстояло разыскать ларец, который послужил бы стартовым капиталом для грандиозных планов. И я не сомневался, что едва мне это удастся, мой скромник-брат, позабыв про свои искренние симпатии к Диогену, явится ко мне за своей долей сокровищ и спросит строго до шиллинга. Уже тогда в голове моей мелькнула мысль, что наше нынешнее благополучие при желании могло бы послужить неплохим прикрытием. Ясное дело, чье желание ставилось в расчет. Только мое. Найди я клад и отнесись к его использованию осмотрительно и осторожно, не возникло бы той резкой бросающейся в глаза разницы моего нынешнего и последующего материального положения, которая могла бы вызвать чье-то подозрение. А пока что мой брат сразу же затребовал себе денег из наследства отца и с самозабвением принялся их проматывать, погрузившись в свой уютный восточный мирок и обретя счастье, непонятное мне. Он считал себя скромным и самодостаточным, путая по наивности эти неведомые ему качества с хорошо развитой в нем ленью, и противопоставлял эти свои замечательные свойства моей жадности, утверждая, что в отличие от меня он готов довольствоваться малым. Куда там! Я дал ему гораздо больше того, на что он мог рассчитывать, надеясь отвадить его от Норвуда раз и навсегда. По правде говоря, я отдал ему практически все в обмен на Пондишери-Лодж, но он ухитрился спустить немыслимую сумму в кратчайший срок, и когда пришли тревожные новости, и потребовалась его помощь, выяснилось, что оказать ее он уже не в состоянии.
Неприятности принес визит Мордекая Смита. Весть о долгах отца явилась сюрпризом, но все же долги по сравнению с нашими былыми возможностями были довольно скромными. Так я считал, пока не узнал, что, благодаря Тадеушу, теперь в нашем распоряжении очень скромная сумма ежегодного дохода, достаточная лишь для содержания дома в Норвуде. «Ну, что ж, - решил я, - значит, теперь я тем более обязан разыскать клад». С этой мыслью я и подписал в конторе у Паллистера договор, предложенный Смитом.
Я никогда не сомневался, что однажды разыщу сокровища, методично обшаривая Пондишери-Лодж метр за метром. Поэтому я уже тогда думал о том, каковой должна быть судьба этого несметного богатства. Тадеуш убеждал меня, что такой кучи хватит на всех, и постоянно канючил о несчастной судьбе капитанской дочки, напоминая для весу, что заботу о ней завещал нам отец, и что хоть ради его памяти мы должны исполнить его волю. Мы сильно повздорили с ним по поводу этого дурацкого жемчуга. Он упросил меня высылать дочери Морстена в год по жемчужине. Мне это казалось непростительно щедрым авансом. Мы еще ничего не обрели, но почему-то уже должны были заниматься странной благотворительностью в адрес совершенно незнакомого нам человека. Более того, он считал, что делить ценности следует не на три равные части, а пополам, отдав половину этой девчонке, так как, видите ли, изначально клад состоял из двух долей – отца и его друга Морстена. Так что нам с Тадеушем, по его мнению, причиталась половина, то есть уже не по трети на каждого, а по четверти. Так рассуждал мой брат, не ударивший и пальцем о палец для того, чтоб эти мечты когда-нибудь стали реальностью. Я подумал про себя, что тому не бывать, и решил, что больше с моей стороны никаких уступок нелепым играм в благородство не будет. Отец неслучайно считал меня своим продолжением. Я действительно был его копией. И как он переложил свою ответственность за дочь Морстена на нас, завещав сделать то, что должен был сделать он, так и я не горел желанием исполнить его наказ. Пусть платит кто угодно, только не я. Денег никогда не бывает достаточно. Тем более, на всех. Мой глупец-брат этого никогда не поймет, но денег не хватит даже для него. Еще не разыскав сокровища, я уже размышлял о том, как убью его и завладею всем.
Я осознавал, что Смолл, будучи моей единственной реальной угрозой, по иронии судьбы единственный мог стать моим спасением. Только его я мог предъявить полиции в качестве убийцы моего брата. Но Смолл не мог уничтожить Тадеуша, живущего далеко от Пондишери-Лодж. В этом не было никакого смысла. Смолл был там, где был клад, то есть возле меня, а значит, сгинуть со свету должен был Бартоломью Шолто. Мне предстояло стать Тадеушем. При всем артистизме, за который взбалмошный Тадеуш принимал свои неврозные капризы, ему бы никогда не удалось сыграть роль своего брата. Он слишком неглубок для этого, не способен сосредоточиться и обладает чересчур подвижным лицом, которое никогда не бывает спокойным. По той же причине это крайне непростая задача и для меня.
Для людей, никогда не сталкивающихся с близнецами в жизни, они представляются как абсолютно точные копии друг друга, вроде стальных отливок, отличить которые друг от друга невозможно, даже при пристальном разглядывании. На самом деле это совсем не так. Нередко близнецы даже обликом заметно отличаются друг от друга. Правда, у нас с Тадеушем было поразительное внешнее сходство, которое без труда могло ввести в заблуждение того, кто плохо нас знал, но люди, проживающие бок о бок с нами продолжительное время, воспринимали нас уже не зрительно, а скорее каким-то комплексным ощущением, отчета которому может уже и не отдавали. Они просто воспринимали разницу, заключающуюся во всем – выражении лица, манере держаться, походке, тембре голоса, особых индивидуальных движениях – знаках тела и психики, таких разных у нас. И я не питал иллюзий, что мне удастся обмануть этих людей. Наши слуги долгое время наблюдали нас обоих, пока, наконец, Тадеуш не убрался из Норвуда в Лондон. Так что первый вывод, к которому я пришел задолго до того, как весь мой план приобрел осязаемые черты, означал, что от старых слуг на определенном этапе осуществления замысла необходимо будет избавиться.
Я придумывал один вариант за другим, пока не убедился, что все они не в состоянии решить два вопроса. Первый заключался в том, что устранить брата без чьей-то помощи я не мог. Бартоломью должен был найти клад и стать жертвой ограбления, погибнув в нашей усадьбе и не сумев сберечь сокровища. Я же, теперь Тадеуш, должен был в это время находиться как можно дальше от Норвуда на глазах надежных свидетелей. Вторая неразрешимая трудность для меня состояла в том, что я так и не смог придумать, как заманить Смолла в Пондишери-Лодж в нужный момент и подставить его полиции. Когда все мои идеи выдохлись, я понял, что остался только один выход. Обнаружив его, я понял, что превзошел своего отца в хитрости. Способность договариваться с врагом тогда, когда невозможно его уничтожить – вот непревзойденная ловкость, с помощью которой я добьюсь своих целей. Джонатан Смолл станет моим сообщником. Правда, это означало, что теперь половину сокровищ придется отдать. Но это все же в два раза больше моей доли в случае учета интересов моего брата и дочери Морстена. И, самое главное, договорившись со Смоллом, я мог быть уверен, что теперь моей жизни ничто не угрожает.
Но как его разыскать? Он тайком пробирался в поместье. Один раз мои слуги видели его, спрыгивающим со стены обратно за территорию усадьбы, и преследовать не стали. Я даже не знал толком, как он выглядит. Теперь моя голова была занята не только размышлениями, где бы еще отец мог задумать закопать ларец, но и поиском встречи со своим злейшим врагом. Мысль нанять детектива, который поискал бы каких-нибудь сведений в Норвуде, я отбросил сразу же. Мои планы были весьма далеки от закона. Дальнейшая шумиха привлекла бы к делу всеобщее внимание.
Осматривая стену, окружавшую парк, я обнаружил место, где взобраться на нее было значительно проще - несколько кирпичей выкрошились или были выдолблены, и образовавшиеся углубления служили ступеньками. Так же выглядел этот участок стены и снаружи. Не было сомнений - именно здесь Смолл забирался в усадьбу. Там я и оставил ему записку с предложением встречи, надеясь, что однажды, пусть и не сразу, он наткнется на нее.
Целый месяц в положенное время я появлялся в норвудской харчевне, где назначил Смоллу свидание. Но он все не появлялся. Я недоумевал. Неужели он так осторожничает? За пределами Пондишери-Лодж он мог не опасаться преследования. Крепкий, закаленный всеми мыслимыми невзгодами он легко постоит за себя. Натравить на него полицию тоже не представлялось возможным. Здесь ничего не знали о его приговоре, вынесенном за тысячи миль от Англии. Да и имя он мог назвать какое угодно. Поди разберись, из каких он мест, когда родился, а потом еще найди тех, кто смог бы это подтвердить. Именно надежное его положение и заставило меня сменить тактику и искать союза с ним. [ Это, действительно, так. Установление личности в Англии той поры было практически безнадежным делом. В сентябре 1902 года в Олд-Бэйли центральный уголовный суд рассмотрел первое дело, где себя с блеском зарекомендовала молодая наука – дактилоскопия. Но в 1895 году детище Эдварда Генри применялось лишь в Британской Индии, где он служил генеральным инспектором полиции Бенгалии. В Англии параллельно ему исследованиями отпечатков пальцев занимался Френсис Гальтон. Он убедился в уникальности отпечатков каждого человека, выработал методику их снятия, но ему никак не удавалось их классифицировать для быстрого обнаружения в картотеке. В Лондонской полиции знали о его исследованиях и прождали результатов несколько лет. Наконец, после выезда комиссии Троупа во Францию по обмену опытом в 1893 году, было принято решение позаимствовать у французских коллег бертильонаж – систему идентификации личности по совокупности внешних признаков, придуманную Альфонсом Бертильоном. Однако британцы сильно урезали эту и без того далекую от совершенства систему, лишив ее всякой пригодности. Очень скоро дактилоскопия доказала неоспоримое преимущество над неоднозначной и достаточно громоздкой французской системой. Но в 1895 году в Лондоне по факту не было никакой реально работающей, отлаженной системы идентификации – прим.ред.]
Наконец, однажды он появился. Незнакомец, которого я ждал. Это лицо я никогда не встречал в Норвуде. Да и такой особенный загар. Тот же, что и у моего отца. В общем, я сразу понял, что человек, сидящий в дальнем углу и смотрящий настороженно исподлобья, дожидается именно меня.
Обошлись без приветствий. В отличие от меня он знал в лицо того, с кем собирался встретиться. Подтверждение требовалось лишь мне. Мистер Смолл? Молчаливый кивок. Сразу перешли к делу. Главным для меня было ухватить верный тон. Мне нужно было вызвать доверие в том, кто видел во мне сына своего врага. Непростая задача. Смолл изволил явиться, чтобы меня выслушать, но вид его вовсе не свидетельствовал, что он настроен на задушевные разговоры. В его взгляде читалась смесь неприязни, подозрительности и любопытства. Третье было моим шансом. Зацепить его для начала, разговорить, чтобы лучше понимать, с кем же мне предстоит иметь дело. Я решил, что проще и лучше быть откровенным с ним. Это должно расположить его ко мне. Тогда у меня и мысли не было подставить его под удар Смита. На том этапе я искренне думал, что наш союз – честное взаимодействие без интриг за спиною, и он окажется в равной степени выгодным для нас. Мой план полностью соответствовал этому убеждению. Поэтому откровенность далась мне легко. Может, поэтому Смолл, человек хоть простой, но далеко не глупый, позже попался в мою ловушку. Сначала на него подействовало мое дружелюбное расположение. Искреннее, поэтому неудивительно, что он купился, так как почувствовал то же, что чувствовал и я. Когда я осознал, что без его помощи мне не обойтись, то принял его присутствие как добрый знак судьбы. Он был для меня не то что бы другом, нет, скорее, верным средством. Я смотрел на него как на ладный добротный инструмент, который не подведет. Из этого и исходила моя симпатия. Кому-то покажется странным такое отношение. В конце концов, этот человек довел до смерти моего отца, и мог мною по праву восприниматься врагом нашей семьи. Но таков уж я. Я не умею дружить, и поэтому у меня нет врагов. Люди – предметы. Мое умение правильно их использовать и вовремя отставлять в сторону сказалось и в нашем случае. Беда Смолла состояла в том, что он не просек момент, когда изменилась ситуация и вслед за ней мое к нему отношение. Его подвела инерция восприятия. Решение довериться потребовало от него таких усилий, что разом исчерпало ресурсы его неразвитой мобильности. Вновь перемениться ему уже было не суждено.
Понемногу мы разговорились, и он согласился даже вкратце описать свою историю. Кое-что из нее я уже знал от отца. Настало время выяснить его позицию.
- Итак, мистер Смолл, перейдем к главному. Какую долю вы посчитали бы для себя приемлемой? Ваши друзья сикхи…
- Они умерли на каторге. Лишь мне удалось вырваться. И теперь мое – все. Я хочу все. Уйди в сторону, Шолто, и останешься жить.
- В сторону?! Для вас это будет означать, что клад так и останется ненайденным. Как вы представляете себе его будущее? Вы не можете вести поиски на чужой территории. Все, что вы можете себе позволить, это иногда ночью по-воровски перелезать через стену и заглядывать из темноты парка в светящиеся окна. Даже перерезав глотки нам с братом, вы ничего не добьетесь. Усадьба поменяет хозяина, который даже не заподозрит о том, что в ней спрятано. Клад пролежит в земле вечность, а вы останетесь все тем же жалким нищим. Только я могу разыскать сокровища. Но я и пальцем о палец не ударю без ваших гарантий.
- Что ты называешь гарантиями?
- Ваше слово. Вы должны согласиться и с моим правом…
- Какие у тебя могут быть права?! Твой отец – вор! Ему с Морстеном была обещана пятая часть. Но после того, что он сделал, он заслуживал только смерти. И ему еще повезло избежать встречи со мною! Ты такой желаешь доли?! Я – единственный, кому сокровища Агры принадлежат по праву.
- Пусть так. Но вы упустили свое время, и сейчас иные условия. И в этих новых условиях мое предложение честно.
- Сколько же ты хочешь?
- Половину.
- Ты спятил! Молчи про честность. Тебе это неведомо, и я уже ответил, какой расклад был бы справедлив.
- Вы сами виноваты, Смолл, сделав ужасную глупость. Как вы могли доверить свою тайну там, будучи заключенным?! Неужели вы всерьез верили, что кто-то возьмется устраивать вашу никчемную судьбу?! Да не могло быть там иного исхода. Пока вы были в кандалах, никто не воспринимал вас не то что за полноправного хозяина сокровищ, вы человеком-то там ни для кого не были. Любой на месте моего отца поступил бы с вами точно также. Вы должны были, стиснув зубы, терпеть, молчать и ждать шанса. Однажды он вам представился и должен был избавить вас от заточения на чужбине, но какого ж черта вы вперед него распустили язык?!
- Вот поэтому я и прошу тебя молчать о том, чего ты никогда не поймешь.
Переговоры зашли в тупик. Но это всего лишь эмоции. Когда он все обдумает, то поймет, что деваться некуда. Главное сделано, он узнал мои условия, и ждать большего от первой встречи неразумно. Я встал.
- Думайте, Смолл. Я сделал вам предложение и буду ждать ваш ответ через три дня здесь же в это же время. Это еще не все, что нам надо обсудить. Как только дадите согласие, перейдем к самому интересному.
В указанное время он уже ждал меня. Да, он согласен. Пополам. Я и не сомневался в его решении. И, конечно же, его разбирает любопытство, вызванное моими заключительными словами. На это я и рассчитывал. Инструмент требует должного обращения. Брать в руки основательно, без спешки – одно из условий, которые я учитываю наряду со свойствами инструмента. Осмелится ли кто-то после этого утверждать, что мое отношение к людям исключает уважение?
В ту встречу Смолл узнал о том, что моя половина – лишь моя и ничья больше. Дочь Морстена остается не у дел, а родному брату суждено умереть. Каторжник, помогавший сикхам убивать Ахмета, повидавший реки крови в неспокойные времена мятежей, сотрясающих Бенгалию, смотрел на меня с неподдельным ужасом. Наивный, что мне твои реки! Знай же, история богатства – это море, океан крови, где не составит труда утопить все сокровища мира. Я, джентльмен, со своим вежливым упредительным обращением и безупречной манерой речи был чудовищем в его глазах, превзойдя все его представления о том, как страшно может пасть человек. И ему предлагалось стать сообщником такого человека! Когда он вынашивал план мести, его решимость питали гнев и обида. Теперь он столкнулся с логикой холодного разума, согласно которой самый близкий по крови человек не провинился, но мешал, и этот довод для разума убедителен как железное доказательство. Первая реакция была предсказуемой. Не буду описывать здесь ту брань, что полилась на меня. Смолл в гневе замахнулся здоровенным кулаком, но спохватился и выскочил из таверны. Упускать его было нельзя. Я нагнал его на глухой улочке, коих много на окраине предместья. Вокруг, по счастью, не было ни души.
- Зачем же вы так кипятитесь, дружище?! Еще недавно вы преспокойно намеревались пустить мне кишки наружу, а до этого – прикончить моего отца.
- Твой отец заслужил это. И ты, я вижу, не лучше. Твоего брата я не знаю, и убивать его…
- Помилуйте, кто говорит мне такое! В конце концов, когда вам предлагали вступить в сговор и убить Ахмета, вы не были столь щепетильны.
- Я тысячу раз пожалел об этом. Или ты думаешь, что там, на островах меня снедала лишь злоба и отчаяние за собственную погубленную жизнь? Я помнил и о чужой. Случается, грешники раскаиваются.
- Но сокровища убиенного вам по-прежнему не дают покоя. Бросьте лукавить, Смолл. Мы с вами оба не агнцы божие, а я вам предлагаю дело. И убивать вам, поверьте, не придется.
Воспользовавшись тем, что он запыхавшийся был вынужден остановиться, я обрисовал ему основные черты своего плана. Все то, что ему так претит, я беру на себя. Но ему придется тоже хорошенько поработать. Приманка для полиции, это вам не шутка! Но, пусть скажет спасибо, мною кое-что придумано, чтобы пустить ищеек по ложному следу.
- Поймите, Смолл. Судьба моего брата не в ваших руках, а в моих. Если вы думаете, что, отказывая мне сейчас, спасаете ему жизнь, то вы заблуждаетесь. Я все равно сделаю это, пусть и без вашей помощи. Но тогда я не вижу причин делиться. Я деловой человек и делаю вам предложение. Я потратил уйму сил и потрачу еще невесть сколько, чтобы разыскать этот проклятый сундук. Но и вы должны же отработать свое, как без этого? На вашу душу, если вы о ней печетесь, грех не ляжет. Вы лишь обеспечите мое алиби, без которого начинать всю эту опасную затею мне просто нет смысла.
- Но разыскивать-то за убийство будут меня!
- Естественно. Вы собирались, получив сокровища, отправиться в Америку, так? Ну, вот и езжайте. Есть еще достаточно времени обдумать детали, в том числе и то, как обеспечить вам безопасное бегство. Не переживайте, я вас не брошу, ведь мы связаны накрепко. Попадись вы, и сдадите меня сразу же, так как терять вам будет нечего. Сейчас мне от вас нужно только одно – ваше согласие участвовать в деле. Мы должны стать союзниками, Смолл, а не врагами.
- Ты дьявол, хитрый дьявол! В точности как твой отец. Но он обманул меня, и это стоило мне стольких лишних лет в неволе. Почему же я должен верить тебе?
- Потому что я все обдумал. И у меня нет другого выхода, как и у вас. Мы нужны друг другу. Конечно, я мог бы, завладев сокровищами, попытаться скрыться от вас. Но надеяться уйти от того, кто сумел сбежать с каторги, преодолел полсвета и перепугал до смерти одним видом моего отца, значит проявить безнадежную глупость. Я не хочу повторить судьбу отца и жить в ожидании, что однажды придет бумага с вашими дурацкими значками. Они хоть и смешны, но за ними все серьезно. Да и не желаю я бегать как заяц. Деньги мне нужны здесь, я хочу жить и процветать на этой земле, и поэтому предлагаю честную сделку.
Настал решающий момент, Смолл колебался. Он уже не пытался отправить меня в преисподнюю, и даже не требовал, чтобы я замолчал, не противясь уже искушению. Я видел, что зерно сомнения посеяно. Нет нужды пребывать в иллюзии по поводу талантов земледельца, когда имеешь столь благодатную почву. К следующей нашей встрече его жадность все сделала за меня. Вся его честность, куда она была вынуждена убраться? Не послал ли ее хозяин туда, где следовало по его прошлым уверениям находиться мне, если земля подо мною, вопреки его угрозам, по-прежнему не разверзлась? Еще немного уговоров, и, в конце концов, он согласится на все. Неожиданно его упрямство проявилось там, где я не ожидал заминки. Сколько я не упрашивал его перерезать горло уже покойному Тадеушу, убеждая его, что тому уже будет все равно, он категорически отказывался, глядя на меня с возрастающим ужасом и отвращением.
- Но послушайте же, Смолл, - втолковывал я ему, - ваша задача не только обеспечить мне алиби, но и отвлечь на себя полицию. Не буду притворяться и убеждать вас, что вы ничем не рискуете. Ваша часть дела очень опасна, как, впрочем, и моя. Только вы устремитесь как заяц на юг и вскочите на отплывающий корабль, а мне сидеть здесь. Собственно опасности закончатся для вас, едва вы выберетесь из Норвуда. Но мы не можем представить сыщикам моего брата просто умершим. Это слишком неубедительно. По какой такой причине? Тем более что мы инсценируем ограбление. Способ устранения, который я избрал, слишком специфичен, и если он будет установлен, мне конец. Значит, следует замаскировать его другим. Я не из кровожадности требую от вас кромсать неживое уже тело. Нужно во что бы то ни стало отвлечь внимание полиции от подлинной причины смерти.
Он задумался и долго не отвечал, как мне казалось, все так же отыскивая отговорки. Но когда он заговорил, я понял, что голова его работает, что надо. Он предложил неожиданное решение.
- Мне вспомнилось кое-что. Когда я гнил на этих проклятых островах, то вокруг полно было разговоров о смертоносном оружии, которое использовало местное племя. Эти мелкие злобные уродцы плевались отравленными шипами какого-то растения.
- А что за яд они использовали?
- Доктор, лечивший меня от лихорадки, упоминал рвотный орех. Я запомнил название из-за его необычности.
Так-так! Идея была превосходна, и, кажется, могла сгодиться для моего плана. Естественно, туземцы и не догадывались, какая сила помогает им убивать их врагов. Злой дух - то объяснение, что их устраивало, если они вообще задавались подобными вопросами. Но в Европе уже было известно, что в семенах чилибухи или рвотного ореха – растения, в изобилии произрастающего в местах, из которых вернулся мой новообращенный сообщник - содержится стрихнин. Токсикология, хоть и молодая относительно наука, тем не менее, имела в своем арсенале уже целый ряд значительных достижений. Все началось в 1840 году, когда в ходе процесса по делу о смерти Шарля Лафаржа, проходящем в Ле Гландье, профессор Орфила с помощью аппарата Марша смог обнаружить в теле покойного лошадиную дозу мышьяка и убедительно обосновать свое заключение суду. Мари Лафарж, первая отравительница, не схваченная за руку в момент деяния, а разоблаченная научным методом, отправилась отбывать пожизненное заключение в тюрьму в Монпелье, а европейские химики и фармацевты в течение ближайшего десятилетия открыли способы обнаружения в трупах большинства известных металломинеральных ядов. С тех пор, как мышьяк, ртуть и фосфор перестали представлять собой секрет для судебной медицины, велся поиск того, что еще продолжает убивать, не выдавая, позволяет свершить темное дело и не выводит полицию на отравителя. И наконец, целая группа таких ядов была найдена. Вернее известно о них было давно.
Но кто первый догадался использовать их скрытное качество, и сколько душ было загублено, пока, наконец, и в этой области не были получены методики их обнаружения, неизвестно.
Это были растительные яды или алкалоиды. Они обладали очень полезным свойством – растворялись в воде и спирте, и существующие к середине века способы не могли выявить их присутствие в организме жертвы. Все изменилось в 1851 году. Заключение профессора Жана Сервэ Стаса о наличии в теле Гюстава Фуньи никотина так сокрушительно подействовало на обвиняемых, что на процессе они занимались исключительно сваливанием вины друг на друга, а не попытками все отрицать. Графу Бокармэ при всем его хитроумии чертовски не повезло. Прошедшие во второй половине ХIХ века громкие процессы по делам отравителей, использовавших такие яды, показали, что алкалоиды уже не являют собой загадки для настойчивых исследователей, работающих в области криминальной медицины [ Помимо процесса Бокармэ, уже упомянутого в записях инспектора Лестрейда, Шолто имеет в виду последовавший затем процесс доктора Поммерэ, отравившего в 1863 году свою пациентку, мадам де Пов, дигиталином, полученным из экстракта красной наперстянки - прим.ред.] . Но, если первоначально мною задумывалось спрятать отравление под видом другого способа убийства, грубого и примитивного кровопускания, теперь, благодаря подсказке Джонатана Смолла, можно было использовать более эффективную принципиально иную подмену. Одно отравление прикроется другим. Теперь не ставилась цель скрыть яд. С этой стороны не было угрозы. Напротив, пусть он будет обнаружен. Следовало только выбрать тот, что своим происхождением прямиком укажет направление для розысков полиции. Индия? Пожалуйста, стрихнин к вашим услугам! Но способ его введения – отравленный выстрел - напрочь отведет от меня подозрения. Остальное довершит история о Джонатане Смолле, которая превратит братоубийство в финал охоты беглого каторжника, освоившего приемы туземцев с Андаманских островов, на беззащитного британца в самом сердце Объединенного Королевства.
Эта подсказка многое значила для меня. Я убедился, что Смолл окончательно примкнул ко мне. Заполучив помощника в опасном деле, я уже не терял времени даром. Первым делом я отправился в полицейское отделение Норвуда и оставил там то самое заявление об одноногом на деревяшке, чье преследование угрожало моей жизни. Здесь присутствовал некоторый риск. Это мое фиктивное описание мог развенчать Тадеуш, но в последние годы, видя, что он все реже появляется в Норвуде, я, не опасался, что до него дойдут слухи. Расчет оказался верен. Лентяи из норвудского участка не стали никого разыскивать, так что шума не случилось. Зато бумага осталась в участке, и через год вместе с аналогичной, поданной спустя шесть месяцев после первой, явилась свидетельством рассказа Тадеуша – то есть опять же меня! – о страшном калеке, проклятии рода Шолто. Этот ход впоследствии создал немало проблем полиции. Даже, когда была обнаружена колодка, все равно Лестрейду и компании пришлось поломать голову. Ведь сам Бартоломью Шолто, покойник, оставил всем свидетельство об особой примете преступника! Могли ли они себе позволить игнорировать этот факт?! Даже сейчас, когда пишу эти строки в камере, я не могу удержаться от злорадства.
Во-вторых, теперь я уже по-настоящему взялся за розыски сокровищ. Время поджимало. Оставался год с лишним до истечения срока договора.
Наконец, я обнаружил клад точно так, как рассказал об этом Холмсу и его друзьям, когда мы направлялись все вместе из жилища Тадеуша в Норвуд. Действительно, общая высота дома не совпадала с суммой высот комнат и толщин перекрытий. Получив разницу в несколько футов, я нашел их, пробив потолок в бывшем кабинете отца, который стал моей комнатой после его смерти. Крошечный чердак хранил чудный ларец, и почему-то мне, едва я, осыпанный пылью, протиснулся в образовавшееся отверстие, подумалось, что клад ждал именно меня, чтобы с радостью поступить мне в услужение.
Когда я оглядывал чердак, мою голову озарила мысль, как обеспечить Смоллу безопасное проникновение в комнату. Тогда-то я и додумался серьезно поменять план не в его пользу. На следующий день я занялся переделкой крыши, снабдив чердак примитивным вариантом слухового окна.
Через пару дней после того, как мною была закончена работа на крыше, я уволил всех слуг, заплатив каждому весьма приличное выходное пособие. Люди, прослужившие у меня многие годы, в том числе и те, кого нанял еще мой отец, оказались в глубоком шоке, но были вынуждены подчиниться. В следующие дни я, заявив высокие ставки жалованья в агентстве, так же быстро нанял новых людей и затем согласовал последние детали моего плана со Смитом и Смоллом. Первому я сделал предложение, от которого он не смог отказаться, и назначил свидание, на котором мы должны были уладить все юридические и финансовые формальности, связывающие нас. Второму показал укромное место возле стены, где его в назначенный час будет дожидаться ключ, и описал катер, который ему следовало нанять. Конечно же, Мордекай Смит к тому времени уже был оповещен мною, кто и зачем явится к нему в полдень седьмого числа. Только после всех этих приготовлений я сообщил брату о найденном кладе. Счастливый Тадеуш примчался, когда уже западня была готова встретить свою жертву. Он сообщил мне, что отправил письмо мисс Морстен, в котором назначил ей встречу на завтрашний вечер возле театра «Лицеум». Я позволил ему напоследок полюбоваться сокровищами некоторое время.
Еще в пору его жизни со мною в Норвуде я не раз готовил ему успокаивающие препараты для его вечно неспокойных нервов. Он привык полагаться на меня, и принял стакан с доверием, словно дитя из рук матери, по-прежнему не отрывая взгляда от ларца.
Я долго настраивал себя на то, что мне придется пробыть с ним и увидеть его кончину от начала и до конца. Бросить его я не мог. Необходимо было убедиться, что это свершилось и прошло без свидетелей. Но все оказалось гораздо страшнее и мучительнее для меня. Несколько раз я почти терял самообладание и готов был убежать оттуда, только чтоб не видеть его несчастного лица и умоляющих глаз. Тадеуш был ребенком и умирал им. Не было у него ни ненависти, ни обиды. Только испуг младенца, с которым он хлопал глазами и тянул ко мне руки. Мне едва хватило духа быть с ним, шепотом уговаривая посидеть немного спокойно, и обещая, что сейчас ему станет лучше. В какой-то момент я был готов даже отказаться от задуманного, если б можно было что-то поправить.
Но через несколько минут все было кончено. Я сидел рядом совершенно без сил, потрясенный произошедшим, осознавая, что сделанного не воротишь. Теперь предстояло побыстрее удалить из комнаты все улики, переодеть его в мою одежду, и самому облачиться в его расписные индийские тряпки. Для всего этого требовалась спокойная ясная голова, а меня захлестнули сумбур и паника. Кроме того нужно было пройти мимо слуг, не вызвав подозрений, а из зеркала на меня взирала белая как простыня маска с черными дырами вместо глаз. Взвинченность от ужаса содеянного сменилась апатией. Мне ничего уже не хотелось. К чему стремиться? Никогда я не был так близок к раскаянию. Не сомневаюсь, что еще немного, и я отправился бы в полицию с признанием. Но ларец спас меня. Я бросил в его сторону случайный взгляд и вдруг ощутил, что не могу его отвести. Обратив все внимание к сокровищам и, вбирая в себя их ослепительный блеск, словно целебный дух, я почувствовал, что оживаю. Удивительная пугающая энергия, придавшая мне сил сначала убить, а затем возродиться. Через час я покинул кабинет, оставив у окна лампу - условный знак для Смолла. Наступало его время. После того, что мне пришлось сотворить и пережить, его участие в моем плане казалось мне несоизмеримо малым, просто ничтожным и недостойным того вознаграждения, которое ему само приплывет в руки. Пусть и ненадолго.
Собственно, это все. О своем сговоре со Смитом я рассказал довольно подробно на последнем допросе. Таким образом, мы поделили с ним поровну абсолютно все - и клад, и лишние жизни. Богатство и грехи. И, если б не его спешка, сейчас мы были бы счастливыми обладателями двухсот пятидесяти тысяч фунтов на каждого. Когда я узнал, что ночью на шестнадцатое его схватили, и у него обнаружен ларец, мне стало ясно, что добром это для нас не закончится. В свое оправдание скажу лишь, что тяжесть содеянного с каждым днем давит на меня все сильнее. Поначалу, изображая Тадеуша перед Холмсом, доктором и мисс Морстен, я сконцентрировался на роли, стремясь к правдоподобию игры вовсе не из удовольствия и склонности к лицедейству. Я не актер, и для меня это была просто работа, которую в моих же интересах необходимо было выполнить качественно. В тех местах, где знали моего брата, и где я появился под новым именем для того, чтобы обеспечить себе алиби, все сошло гладко. Значит, какие-то ключи к его образу я все же сумел подобрать. Пусть и без артистизма, но со способностью вглядываться не только в то, что приятно глазу, но, главным образом, в то, что полезно делу.
Но затем, когда все от меня зависящее было сделано, и осталось лишь ввериться судьбе и надеяться, что полиции не удастся распутать мои узлы, со мной стало происходить то, к чему я оказался не готов. Я словно превратился в камень, сделать глубокий вдох стало трудно. Что это? Неужели так сказалось на здоровье нервное расстройство, случившееся со мною в ночь убийства? Или же, готовя свой план, я чего-то не учел? Что-то, не имеющее отношение к тому, чем я всегда жил – целями и поисками путей для их достижения, и чего я не понимаю? Закрутившаяся вокруг меня круговерть явилась спасением, отвлекла от дурных мыслей и заставила приложить все силы для борьбы. Первый арест, освобождение и почти тут же снова давление, усилившееся с появлением в деле Лестрейда. Как некстати ухватил он Смита! Я опять арестован, но теперь уже все проиграно, и эта чертова тяжесть вновь не дает дышать. Выход есть, и я вынужден просить вас, господа, простить меня за то, что мне придется им воспользоваться».
На этом месте записи покойного, теперь уже взаправду, Бартоломью Шолто заканчиваются. В заключение скажу, что удивительное норвудское дело завершилось самым невероятным образом, принеся очередную загадку тогда, когда уже, казалось, ничего подобного случиться не могло. Как только стало известно о смерти Шолто, Холмс организовал через газеты кампанию, суть которой заключалась в следующем. Мисс Морстен оказалась единственной проживающей на этом свете владелицей сокровищ, и Холмс поднял шум, призывая в поддержку общественное мнение, что, мол, хватит уже держать такие ценности в темных и сомнительных недрах Скотланд-Ярда, и пора бы уже передать их честной скромной девушке. Публика подхватилась, и в Ярде дрогнули, несмотря на то, что сам ларец и часть сокровищ должны были пройти в качестве вещественных доказательств на процессе Мордекая Смита. Высокое начальство переложило ответственность за принятие решения на Бартнелла, а шеф побоялся ссориться с прессой и вообще быть вовлеченным в скандал. Поэтому было решено уступить. Холмс посетил Ярд и уговорил Бартнелла доверить доставку ларца мисс Морстен доктору Уотсону, намекнув, что полиция тем самым благородно позволит новоиспеченному жениху произвести должное впечатление на невесту красивым жестом. И снова в Ярде пошли навстречу, хотя неумеренная навязчивость наших вечных визави уже проглядывала достаточно явственно и должна была насторожить суперинтенданта. Единственное, на чем он твердо настоял, состояло в том, что доктору был выделен сопровождающий, тот самый констебль Триггз, вечный дежурный на этаже, занимаемом криминальным департаментом, старый уже человек. Серьезная ошибка была допущена и при передаче ларца доктору. Он не был вскрыт и продемонстрирован ему изнутри. Таким образом, приходится констатировать, что нет никаких доказательств, а без них, и уверенности, что ларец в момент передачи доктору был полон или хотя бы не абсолютно пуст. И, тем не менее, именно таковым он оказался, когда его открыли в доме миссис Форрестер, у которой проживает мисс Морстен. Впечатление от его зияющей пустотою полости, произведенное на девушку, оказалось столь прискорбно гнетущим, что даже не хочется здесь о нем подробно упоминать. Печально, что наше блестящее расследование, приведшее к разоблачению и поимке двух убийц (Алан Бойд пока не схвачен), закончилось столь постыдно. И я как-то вовсе не удивлен, что в этом дурацком ляпе замешан доктор Уотсон. Конечно, я далек от мысли, что он является участником дерзкого ограбления. Для этого нужно хоть что-нибудь из себя представлять. Доктор – счастливый обладатель такой же всеобъемлющей пустоты внутри себя, какую наблюдал с разинутым ртом в сундучке, который он распахнул перед невестой, встав, как свидетельствует констебль, перед нею на колено. Счастливый, потому что эта самая пустота позволяет ему, вопреки бесконечной череде катастрофических промашек, составляющих саму суть его удивительно несуразной жизни, неизменно пребывать в самом замечательном расположении духа. С чем я его и поздравляю. Поэтому я больше склоняюсь к мысли, что произошла какая-то дикая чушь, весьма уместная и даже в чем-то гармонирующая с образом доброго доктора, в которой он не только запутался сам, но и запутал беднягу Триггза. Другое предположение, гораздо более серьезное, а именно, что ограбление произошло в наших стенах, тревожит меня еще больше. Верить в такое, к сожалению, основания есть. Тщательное разбирательство пока ни к чему не привело. Констебль показал, что всю дорогу не спускал глаз с доктора, и не сомневается в его непричастности к пропаже. Однако удивление вызвал тот факт, что доктор зачем-то избрал странный вариант доставки. У ворот Ярда его ожидал предоставленный нами кэб, и, тем не менее, он предпочел и уговорил Триггза отправиться в Лоуэр-Камберуэлл по Темзе, для чего они взяли катер. Личность владельца катера, управлявшего им в интересующее нас время, проверена и подозрений не вызвала. Более сообщить по делу мне пока что нечего. Возможно, на меня взвалят и эту внезапно свалившуюся проблему, и тогда с формированием под моим началом специального отдела по борьбе с мориартизмом (таким термином теперь принято называть крупные банды, сети и прочие внушительные преступные сообщества) придется повременить.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
71. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА – ПОСТСКРИПТУМ УБИЙЦЫ
Продолжение записи от 23 октября 1895
Утром следующего дня мы узнали, что Бартоломью Шолто минувшей ночью свел счеты с жизнью. Так что на предстоящем процессе он уже не выступит. Но, слава Богу, он сдержал обещание и перед тем, как совершить последний в своей жизни решительный шаг, записал то, о чем его просили. Там много любопытных подробностей, проливающих свет не только на хитроумие его замысла, но и на сами свойства этого незаурядного человека. Свой уход из жизни он никак не прокомментировал, оставив лишь смутный намек в конце своих записей. Но я все же склонен думать, что это решение вряд ли можно назвать его личной трагедией. Шолто в очередной раз досконально изучил свои шансы, придирчиво взвесил все за и против и решил, что нечего попусту тратить время. Умереть сразу или дожидаться процесса в темной сырой камере, пройти унижение неудачливого вора и убийцы на суде и все равно в итоге отправиться на тот свет. Логика снова не отказала этому холодному и в высшей степени разумному человеку. Трагедия для него случилась гораздо раньше тех ошибок, на которые он сетовал, и которые привели к его разоблачению. Хотя вряд ли он согласился бы с этим утверждением. Мне же остается только посочувствовать от души человеку, который при всех своих чудовищных поступках вызывал у меня невольную симпатию. Мне известен лишь один подобный несчастный, который притом, что тоже успел уже натворить бед, вместе с тем, симпатичен мне. Это я сам. Сходство наших характеров не раз по ходу следствия, и особенно при его завершении, заставляло меня находить помимо желания аналогии между нашими судьбами. Неужели и я закончу жизнь подобным образом?
После вести о смерти пришли подробности. Суперинтендант Бартнелл, не раз тыкавший меня носом в мои огрехи в работе, допустил странную для себя слабость и поддался просьбе заключенного сохранить за ним некоторые предметы его одежды, которые полагается в таких случаях изымать. На одном из них, а именно на ремне, и висел заключенный, когда утром надзиратель открыл дверь его камеры. Выданная ему бумага была полностью исписана мелким убористым почерком. Несмотря на сильную усталость, бросившуюся нам в глаза, он нашел в себе силы, видимо, настроился действительно все закончить одним разом той ночью, о чем и проговорился своей последней фразой. Не потому ли я особенно не удивился, узнав о таком исходе? И не сознательно ли шеф поддался его просьбе? Похоже, такой финал устроил всех. Мне остается лишь привести здесь некоторые отрывки из его откровений, которые лучше меня дополнят портрет этого человека, опишут все не освещенные ранее детали его плана и явятся подходящим завершением этой истории. Что я и делаю.
«Я не скажу сейчас точно, когда в голове моей окончательно сложился план, с помощью которого я собирался сократить число участников дележа сокровищ до самого возможного минимума. Я размышлял об этом годы, начав прикидывать так и эдак почти сразу, как умер отец, и мы с Тадеушем бросились как взбесившиеся кроты уничтожать своими раскопками прекрасный вид парка Пондишери-Лодж.
Я понимал, что сильно рискую, поскольку в любом случае буду рассматриваться полицией как первый подозреваемый. Для того, чтобы они от меня поскорее отстали, требовалось не только предоставить твердое алиби, но и направить их по ложному следу, предъявить им подходящий вариант злодея. Я хорошо помнил, что, когда исчез капитан Морстен, и его встревоженная дочь приехала в Пондишери-Лодж повидаться с нашим отцом, она показывала ему странную бумагу, найденную в записной книжке Морстена. На ней был тот самый Знак Четырех, о котором в последнее время было столько шуму. Позже, когда отец получил письмо, потрясшее его до полусмерти, оно было подписано тем же образом. Тадеуш не случайно считал меня любимчиком отца. Отец действительно больше и охотнее общался со мною, так как видел во мне многое от себя, а брата воспринимал не в серьез. От него я узнал это имя – Джонатан Смолл. Его носил человек, которого отец боялся больше смерти. За нею и спрятался мой несчастный родитель, страшась встречи с тем, кто нес ему кару, и захирев за пару недель после того, как пришла устрашающая бумага. Но я в отличие от отца не собирался сдаваться. Даже после того, как он умер, не сообщив нам, где спрятаны сокровища.
С его слов я имел представление о характере нашего преследователя, поэтому не было никаких сомнений, что Смолл – это неизбежная гибель. Бессмысленно было решить одну проблему без другой. Найти сокровища, не устранив угрозы с его стороны, означало однажды распроститься с жизнью. Я еще жив только потому, что он выжидает, когда я найду для него клад, и никакая осторожность не убережет меня от его ножа, едва он проведает, что мои поиски увенчались успехом. Такая новость, учитывая болтливость моего брата, разнесется по округе быстро. К любой охране можно подобрать ключик, и я почти не сомневался, что среди моих слуг был тот, с кем беглый каторжник давно установил контакт. Необходимо было найти способ избавиться от Смолла, если я хотел жить спокойно.
Найти клад легко и быстро не удалось, и отчаяние сразу же охватило Тадеуша. Я же продолжал искать и постоянно получал знаки, подтверждающие близкое присутствие Смолла. На следующий же день после смерти отца его кабинет был перерыт сверху донизу, и на столе лежал клочок бумаги с тем же неумолимым знаком. Не знаю зачем, но я сохранил его. Впоследствии он пригодился мне. Бумагу, обнаруженную на столе неподалеку от тела Тадеуша, первым делом сличили с документом, предъявленным мисс Морстен, и сделали единственный логичный вывод: Смолл и никто иной виновник трагедии. Удивительно, но инспектор Джонс оказался настолько глуп и недальновиден, что умудрился-таки даже при наличии такой улики арестовать меня. Но скандал и поспешное освобождение были только на пользу мне. Впрочем, я отвлекся.
Смолл постоянно кружил вокруг нас, и меры безопасности, и без того весьма серьезные, были мною утроены. Под влиянием своих страхов перед угрозой, а также из-за наших бесконечных конфликтов мой впечатлительный брат предпочел убраться подальше от Норвуда и поселился на южных окраинах Лондона, купив там дом. Дело в том, что и без сокровищ наследство, доставшееся нам от отца, было весьма внушительным. Моя энергия не терпит просиживания и пустой траты времени, отпущенного на жизнь. Наоборот, деньги должны зарабатывать еще большие деньги, и только в этом я вижу их смысл. Но для этого предстояло разыскать ларец, который послужил бы стартовым капиталом для грандиозных планов. И я не сомневался, что едва мне это удастся, мой скромник-брат, позабыв про свои искренние симпатии к Диогену, явится ко мне за своей долей сокровищ и спросит строго до шиллинга. Уже тогда в голове моей мелькнула мысль, что наше нынешнее благополучие при желании могло бы послужить неплохим прикрытием. Ясное дело, чье желание ставилось в расчет. Только мое. Найди я клад и отнесись к его использованию осмотрительно и осторожно, не возникло бы той резкой бросающейся в глаза разницы моего нынешнего и последующего материального положения, которая могла бы вызвать чье-то подозрение. А пока что мой брат сразу же затребовал себе денег из наследства отца и с самозабвением принялся их проматывать, погрузившись в свой уютный восточный мирок и обретя счастье, непонятное мне. Он считал себя скромным и самодостаточным, путая по наивности эти неведомые ему качества с хорошо развитой в нем ленью, и противопоставлял эти свои замечательные свойства моей жадности, утверждая, что в отличие от меня он готов довольствоваться малым. Куда там! Я дал ему гораздо больше того, на что он мог рассчитывать, надеясь отвадить его от Норвуда раз и навсегда. По правде говоря, я отдал ему практически все в обмен на Пондишери-Лодж, но он ухитрился спустить немыслимую сумму в кратчайший срок, и когда пришли тревожные новости, и потребовалась его помощь, выяснилось, что оказать ее он уже не в состоянии.
Неприятности принес визит Мордекая Смита. Весть о долгах отца явилась сюрпризом, но все же долги по сравнению с нашими былыми возможностями были довольно скромными. Так я считал, пока не узнал, что, благодаря Тадеушу, теперь в нашем распоряжении очень скромная сумма ежегодного дохода, достаточная лишь для содержания дома в Норвуде. «Ну, что ж, - решил я, - значит, теперь я тем более обязан разыскать клад». С этой мыслью я и подписал в конторе у Паллистера договор, предложенный Смитом.
Я никогда не сомневался, что однажды разыщу сокровища, методично обшаривая Пондишери-Лодж метр за метром. Поэтому я уже тогда думал о том, каковой должна быть судьба этого несметного богатства. Тадеуш убеждал меня, что такой кучи хватит на всех, и постоянно канючил о несчастной судьбе капитанской дочки, напоминая для весу, что заботу о ней завещал нам отец, и что хоть ради его памяти мы должны исполнить его волю. Мы сильно повздорили с ним по поводу этого дурацкого жемчуга. Он упросил меня высылать дочери Морстена в год по жемчужине. Мне это казалось непростительно щедрым авансом. Мы еще ничего не обрели, но почему-то уже должны были заниматься странной благотворительностью в адрес совершенно незнакомого нам человека. Более того, он считал, что делить ценности следует не на три равные части, а пополам, отдав половину этой девчонке, так как, видите ли, изначально клад состоял из двух долей – отца и его друга Морстена. Так что нам с Тадеушем, по его мнению, причиталась половина, то есть уже не по трети на каждого, а по четверти. Так рассуждал мой брат, не ударивший и пальцем о палец для того, чтоб эти мечты когда-нибудь стали реальностью. Я подумал про себя, что тому не бывать, и решил, что больше с моей стороны никаких уступок нелепым играм в благородство не будет. Отец неслучайно считал меня своим продолжением. Я действительно был его копией. И как он переложил свою ответственность за дочь Морстена на нас, завещав сделать то, что должен был сделать он, так и я не горел желанием исполнить его наказ. Пусть платит кто угодно, только не я. Денег никогда не бывает достаточно. Тем более, на всех. Мой глупец-брат этого никогда не поймет, но денег не хватит даже для него. Еще не разыскав сокровища, я уже размышлял о том, как убью его и завладею всем.
Я осознавал, что Смолл, будучи моей единственной реальной угрозой, по иронии судьбы единственный мог стать моим спасением. Только его я мог предъявить полиции в качестве убийцы моего брата. Но Смолл не мог уничтожить Тадеуша, живущего далеко от Пондишери-Лодж. В этом не было никакого смысла. Смолл был там, где был клад, то есть возле меня, а значит, сгинуть со свету должен был Бартоломью Шолто. Мне предстояло стать Тадеушем. При всем артистизме, за который взбалмошный Тадеуш принимал свои неврозные капризы, ему бы никогда не удалось сыграть роль своего брата. Он слишком неглубок для этого, не способен сосредоточиться и обладает чересчур подвижным лицом, которое никогда не бывает спокойным. По той же причине это крайне непростая задача и для меня.
Для людей, никогда не сталкивающихся с близнецами в жизни, они представляются как абсолютно точные копии друг друга, вроде стальных отливок, отличить которые друг от друга невозможно, даже при пристальном разглядывании. На самом деле это совсем не так. Нередко близнецы даже обликом заметно отличаются друг от друга. Правда, у нас с Тадеушем было поразительное внешнее сходство, которое без труда могло ввести в заблуждение того, кто плохо нас знал, но люди, проживающие бок о бок с нами продолжительное время, воспринимали нас уже не зрительно, а скорее каким-то комплексным ощущением, отчета которому может уже и не отдавали. Они просто воспринимали разницу, заключающуюся во всем – выражении лица, манере держаться, походке, тембре голоса, особых индивидуальных движениях – знаках тела и психики, таких разных у нас. И я не питал иллюзий, что мне удастся обмануть этих людей. Наши слуги долгое время наблюдали нас обоих, пока, наконец, Тадеуш не убрался из Норвуда в Лондон. Так что первый вывод, к которому я пришел задолго до того, как весь мой план приобрел осязаемые черты, означал, что от старых слуг на определенном этапе осуществления замысла необходимо будет избавиться.
Я придумывал один вариант за другим, пока не убедился, что все они не в состоянии решить два вопроса. Первый заключался в том, что устранить брата без чьей-то помощи я не мог. Бартоломью должен был найти клад и стать жертвой ограбления, погибнув в нашей усадьбе и не сумев сберечь сокровища. Я же, теперь Тадеуш, должен был в это время находиться как можно дальше от Норвуда на глазах надежных свидетелей. Вторая неразрешимая трудность для меня состояла в том, что я так и не смог придумать, как заманить Смолла в Пондишери-Лодж в нужный момент и подставить его полиции. Когда все мои идеи выдохлись, я понял, что остался только один выход. Обнаружив его, я понял, что превзошел своего отца в хитрости. Способность договариваться с врагом тогда, когда невозможно его уничтожить – вот непревзойденная ловкость, с помощью которой я добьюсь своих целей. Джонатан Смолл станет моим сообщником. Правда, это означало, что теперь половину сокровищ придется отдать. Но это все же в два раза больше моей доли в случае учета интересов моего брата и дочери Морстена. И, самое главное, договорившись со Смоллом, я мог быть уверен, что теперь моей жизни ничто не угрожает.
Но как его разыскать? Он тайком пробирался в поместье. Один раз мои слуги видели его, спрыгивающим со стены обратно за территорию усадьбы, и преследовать не стали. Я даже не знал толком, как он выглядит. Теперь моя голова была занята не только размышлениями, где бы еще отец мог задумать закопать ларец, но и поиском встречи со своим злейшим врагом. Мысль нанять детектива, который поискал бы каких-нибудь сведений в Норвуде, я отбросил сразу же. Мои планы были весьма далеки от закона. Дальнейшая шумиха привлекла бы к делу всеобщее внимание.
Осматривая стену, окружавшую парк, я обнаружил место, где взобраться на нее было значительно проще - несколько кирпичей выкрошились или были выдолблены, и образовавшиеся углубления служили ступеньками. Так же выглядел этот участок стены и снаружи. Не было сомнений - именно здесь Смолл забирался в усадьбу. Там я и оставил ему записку с предложением встречи, надеясь, что однажды, пусть и не сразу, он наткнется на нее.
Целый месяц в положенное время я появлялся в норвудской харчевне, где назначил Смоллу свидание. Но он все не появлялся. Я недоумевал. Неужели он так осторожничает? За пределами Пондишери-Лодж он мог не опасаться преследования. Крепкий, закаленный всеми мыслимыми невзгодами он легко постоит за себя. Натравить на него полицию тоже не представлялось возможным. Здесь ничего не знали о его приговоре, вынесенном за тысячи миль от Англии. Да и имя он мог назвать какое угодно. Поди разберись, из каких он мест, когда родился, а потом еще найди тех, кто смог бы это подтвердить. Именно надежное его положение и заставило меня сменить тактику и искать союза с ним. [ Это, действительно, так. Установление личности в Англии той поры было практически безнадежным делом. В сентябре 1902 года в Олд-Бэйли центральный уголовный суд рассмотрел первое дело, где себя с блеском зарекомендовала молодая наука – дактилоскопия. Но в 1895 году детище Эдварда Генри применялось лишь в Британской Индии, где он служил генеральным инспектором полиции Бенгалии. В Англии параллельно ему исследованиями отпечатков пальцев занимался Френсис Гальтон. Он убедился в уникальности отпечатков каждого человека, выработал методику их снятия, но ему никак не удавалось их классифицировать для быстрого обнаружения в картотеке. В Лондонской полиции знали о его исследованиях и прождали результатов несколько лет. Наконец, после выезда комиссии Троупа во Францию по обмену опытом в 1893 году, было принято решение позаимствовать у французских коллег бертильонаж – систему идентификации личности по совокупности внешних признаков, придуманную Альфонсом Бертильоном. Однако британцы сильно урезали эту и без того далекую от совершенства систему, лишив ее всякой пригодности. Очень скоро дактилоскопия доказала неоспоримое преимущество над неоднозначной и достаточно громоздкой французской системой. Но в 1895 году в Лондоне по факту не было никакой реально работающей, отлаженной системы идентификации – прим.ред.]
Наконец, однажды он появился. Незнакомец, которого я ждал. Это лицо я никогда не встречал в Норвуде. Да и такой особенный загар. Тот же, что и у моего отца. В общем, я сразу понял, что человек, сидящий в дальнем углу и смотрящий настороженно исподлобья, дожидается именно меня.
Обошлись без приветствий. В отличие от меня он знал в лицо того, с кем собирался встретиться. Подтверждение требовалось лишь мне. Мистер Смолл? Молчаливый кивок. Сразу перешли к делу. Главным для меня было ухватить верный тон. Мне нужно было вызвать доверие в том, кто видел во мне сына своего врага. Непростая задача. Смолл изволил явиться, чтобы меня выслушать, но вид его вовсе не свидетельствовал, что он настроен на задушевные разговоры. В его взгляде читалась смесь неприязни, подозрительности и любопытства. Третье было моим шансом. Зацепить его для начала, разговорить, чтобы лучше понимать, с кем же мне предстоит иметь дело. Я решил, что проще и лучше быть откровенным с ним. Это должно расположить его ко мне. Тогда у меня и мысли не было подставить его под удар Смита. На том этапе я искренне думал, что наш союз – честное взаимодействие без интриг за спиною, и он окажется в равной степени выгодным для нас. Мой план полностью соответствовал этому убеждению. Поэтому откровенность далась мне легко. Может, поэтому Смолл, человек хоть простой, но далеко не глупый, позже попался в мою ловушку. Сначала на него подействовало мое дружелюбное расположение. Искреннее, поэтому неудивительно, что он купился, так как почувствовал то же, что чувствовал и я. Когда я осознал, что без его помощи мне не обойтись, то принял его присутствие как добрый знак судьбы. Он был для меня не то что бы другом, нет, скорее, верным средством. Я смотрел на него как на ладный добротный инструмент, который не подведет. Из этого и исходила моя симпатия. Кому-то покажется странным такое отношение. В конце концов, этот человек довел до смерти моего отца, и мог мною по праву восприниматься врагом нашей семьи. Но таков уж я. Я не умею дружить, и поэтому у меня нет врагов. Люди – предметы. Мое умение правильно их использовать и вовремя отставлять в сторону сказалось и в нашем случае. Беда Смолла состояла в том, что он не просек момент, когда изменилась ситуация и вслед за ней мое к нему отношение. Его подвела инерция восприятия. Решение довериться потребовало от него таких усилий, что разом исчерпало ресурсы его неразвитой мобильности. Вновь перемениться ему уже было не суждено.
Понемногу мы разговорились, и он согласился даже вкратце описать свою историю. Кое-что из нее я уже знал от отца. Настало время выяснить его позицию.
- Итак, мистер Смолл, перейдем к главному. Какую долю вы посчитали бы для себя приемлемой? Ваши друзья сикхи…
- Они умерли на каторге. Лишь мне удалось вырваться. И теперь мое – все. Я хочу все. Уйди в сторону, Шолто, и останешься жить.
- В сторону?! Для вас это будет означать, что клад так и останется ненайденным. Как вы представляете себе его будущее? Вы не можете вести поиски на чужой территории. Все, что вы можете себе позволить, это иногда ночью по-воровски перелезать через стену и заглядывать из темноты парка в светящиеся окна. Даже перерезав глотки нам с братом, вы ничего не добьетесь. Усадьба поменяет хозяина, который даже не заподозрит о том, что в ней спрятано. Клад пролежит в земле вечность, а вы останетесь все тем же жалким нищим. Только я могу разыскать сокровища. Но я и пальцем о палец не ударю без ваших гарантий.
- Что ты называешь гарантиями?
- Ваше слово. Вы должны согласиться и с моим правом…
- Какие у тебя могут быть права?! Твой отец – вор! Ему с Морстеном была обещана пятая часть. Но после того, что он сделал, он заслуживал только смерти. И ему еще повезло избежать встречи со мною! Ты такой желаешь доли?! Я – единственный, кому сокровища Агры принадлежат по праву.
- Пусть так. Но вы упустили свое время, и сейчас иные условия. И в этих новых условиях мое предложение честно.
- Сколько же ты хочешь?
- Половину.
- Ты спятил! Молчи про честность. Тебе это неведомо, и я уже ответил, какой расклад был бы справедлив.
- Вы сами виноваты, Смолл, сделав ужасную глупость. Как вы могли доверить свою тайну там, будучи заключенным?! Неужели вы всерьез верили, что кто-то возьмется устраивать вашу никчемную судьбу?! Да не могло быть там иного исхода. Пока вы были в кандалах, никто не воспринимал вас не то что за полноправного хозяина сокровищ, вы человеком-то там ни для кого не были. Любой на месте моего отца поступил бы с вами точно также. Вы должны были, стиснув зубы, терпеть, молчать и ждать шанса. Однажды он вам представился и должен был избавить вас от заточения на чужбине, но какого ж черта вы вперед него распустили язык?!
- Вот поэтому я и прошу тебя молчать о том, чего ты никогда не поймешь.
Переговоры зашли в тупик. Но это всего лишь эмоции. Когда он все обдумает, то поймет, что деваться некуда. Главное сделано, он узнал мои условия, и ждать большего от первой встречи неразумно. Я встал.
- Думайте, Смолл. Я сделал вам предложение и буду ждать ваш ответ через три дня здесь же в это же время. Это еще не все, что нам надо обсудить. Как только дадите согласие, перейдем к самому интересному.
В указанное время он уже ждал меня. Да, он согласен. Пополам. Я и не сомневался в его решении. И, конечно же, его разбирает любопытство, вызванное моими заключительными словами. На это я и рассчитывал. Инструмент требует должного обращения. Брать в руки основательно, без спешки – одно из условий, которые я учитываю наряду со свойствами инструмента. Осмелится ли кто-то после этого утверждать, что мое отношение к людям исключает уважение?
В ту встречу Смолл узнал о том, что моя половина – лишь моя и ничья больше. Дочь Морстена остается не у дел, а родному брату суждено умереть. Каторжник, помогавший сикхам убивать Ахмета, повидавший реки крови в неспокойные времена мятежей, сотрясающих Бенгалию, смотрел на меня с неподдельным ужасом. Наивный, что мне твои реки! Знай же, история богатства – это море, океан крови, где не составит труда утопить все сокровища мира. Я, джентльмен, со своим вежливым упредительным обращением и безупречной манерой речи был чудовищем в его глазах, превзойдя все его представления о том, как страшно может пасть человек. И ему предлагалось стать сообщником такого человека! Когда он вынашивал план мести, его решимость питали гнев и обида. Теперь он столкнулся с логикой холодного разума, согласно которой самый близкий по крови человек не провинился, но мешал, и этот довод для разума убедителен как железное доказательство. Первая реакция была предсказуемой. Не буду описывать здесь ту брань, что полилась на меня. Смолл в гневе замахнулся здоровенным кулаком, но спохватился и выскочил из таверны. Упускать его было нельзя. Я нагнал его на глухой улочке, коих много на окраине предместья. Вокруг, по счастью, не было ни души.
- Зачем же вы так кипятитесь, дружище?! Еще недавно вы преспокойно намеревались пустить мне кишки наружу, а до этого – прикончить моего отца.
- Твой отец заслужил это. И ты, я вижу, не лучше. Твоего брата я не знаю, и убивать его…
- Помилуйте, кто говорит мне такое! В конце концов, когда вам предлагали вступить в сговор и убить Ахмета, вы не были столь щепетильны.
- Я тысячу раз пожалел об этом. Или ты думаешь, что там, на островах меня снедала лишь злоба и отчаяние за собственную погубленную жизнь? Я помнил и о чужой. Случается, грешники раскаиваются.
- Но сокровища убиенного вам по-прежнему не дают покоя. Бросьте лукавить, Смолл. Мы с вами оба не агнцы божие, а я вам предлагаю дело. И убивать вам, поверьте, не придется.
Воспользовавшись тем, что он запыхавшийся был вынужден остановиться, я обрисовал ему основные черты своего плана. Все то, что ему так претит, я беру на себя. Но ему придется тоже хорошенько поработать. Приманка для полиции, это вам не шутка! Но, пусть скажет спасибо, мною кое-что придумано, чтобы пустить ищеек по ложному следу.
- Поймите, Смолл. Судьба моего брата не в ваших руках, а в моих. Если вы думаете, что, отказывая мне сейчас, спасаете ему жизнь, то вы заблуждаетесь. Я все равно сделаю это, пусть и без вашей помощи. Но тогда я не вижу причин делиться. Я деловой человек и делаю вам предложение. Я потратил уйму сил и потрачу еще невесть сколько, чтобы разыскать этот проклятый сундук. Но и вы должны же отработать свое, как без этого? На вашу душу, если вы о ней печетесь, грех не ляжет. Вы лишь обеспечите мое алиби, без которого начинать всю эту опасную затею мне просто нет смысла.
- Но разыскивать-то за убийство будут меня!
- Естественно. Вы собирались, получив сокровища, отправиться в Америку, так? Ну, вот и езжайте. Есть еще достаточно времени обдумать детали, в том числе и то, как обеспечить вам безопасное бегство. Не переживайте, я вас не брошу, ведь мы связаны накрепко. Попадись вы, и сдадите меня сразу же, так как терять вам будет нечего. Сейчас мне от вас нужно только одно – ваше согласие участвовать в деле. Мы должны стать союзниками, Смолл, а не врагами.
- Ты дьявол, хитрый дьявол! В точности как твой отец. Но он обманул меня, и это стоило мне стольких лишних лет в неволе. Почему же я должен верить тебе?
- Потому что я все обдумал. И у меня нет другого выхода, как и у вас. Мы нужны друг другу. Конечно, я мог бы, завладев сокровищами, попытаться скрыться от вас. Но надеяться уйти от того, кто сумел сбежать с каторги, преодолел полсвета и перепугал до смерти одним видом моего отца, значит проявить безнадежную глупость. Я не хочу повторить судьбу отца и жить в ожидании, что однажды придет бумага с вашими дурацкими значками. Они хоть и смешны, но за ними все серьезно. Да и не желаю я бегать как заяц. Деньги мне нужны здесь, я хочу жить и процветать на этой земле, и поэтому предлагаю честную сделку.
Настал решающий момент, Смолл колебался. Он уже не пытался отправить меня в преисподнюю, и даже не требовал, чтобы я замолчал, не противясь уже искушению. Я видел, что зерно сомнения посеяно. Нет нужды пребывать в иллюзии по поводу талантов земледельца, когда имеешь столь благодатную почву. К следующей нашей встрече его жадность все сделала за меня. Вся его честность, куда она была вынуждена убраться? Не послал ли ее хозяин туда, где следовало по его прошлым уверениям находиться мне, если земля подо мною, вопреки его угрозам, по-прежнему не разверзлась? Еще немного уговоров, и, в конце концов, он согласится на все. Неожиданно его упрямство проявилось там, где я не ожидал заминки. Сколько я не упрашивал его перерезать горло уже покойному Тадеушу, убеждая его, что тому уже будет все равно, он категорически отказывался, глядя на меня с возрастающим ужасом и отвращением.
- Но послушайте же, Смолл, - втолковывал я ему, - ваша задача не только обеспечить мне алиби, но и отвлечь на себя полицию. Не буду притворяться и убеждать вас, что вы ничем не рискуете. Ваша часть дела очень опасна, как, впрочем, и моя. Только вы устремитесь как заяц на юг и вскочите на отплывающий корабль, а мне сидеть здесь. Собственно опасности закончатся для вас, едва вы выберетесь из Норвуда. Но мы не можем представить сыщикам моего брата просто умершим. Это слишком неубедительно. По какой такой причине? Тем более что мы инсценируем ограбление. Способ устранения, который я избрал, слишком специфичен, и если он будет установлен, мне конец. Значит, следует замаскировать его другим. Я не из кровожадности требую от вас кромсать неживое уже тело. Нужно во что бы то ни стало отвлечь внимание полиции от подлинной причины смерти.
Он задумался и долго не отвечал, как мне казалось, все так же отыскивая отговорки. Но когда он заговорил, я понял, что голова его работает, что надо. Он предложил неожиданное решение.
- Мне вспомнилось кое-что. Когда я гнил на этих проклятых островах, то вокруг полно было разговоров о смертоносном оружии, которое использовало местное племя. Эти мелкие злобные уродцы плевались отравленными шипами какого-то растения.
- А что за яд они использовали?
- Доктор, лечивший меня от лихорадки, упоминал рвотный орех. Я запомнил название из-за его необычности.
Так-так! Идея была превосходна, и, кажется, могла сгодиться для моего плана. Естественно, туземцы и не догадывались, какая сила помогает им убивать их врагов. Злой дух - то объяснение, что их устраивало, если они вообще задавались подобными вопросами. Но в Европе уже было известно, что в семенах чилибухи или рвотного ореха – растения, в изобилии произрастающего в местах, из которых вернулся мой новообращенный сообщник - содержится стрихнин. Токсикология, хоть и молодая относительно наука, тем не менее, имела в своем арсенале уже целый ряд значительных достижений. Все началось в 1840 году, когда в ходе процесса по делу о смерти Шарля Лафаржа, проходящем в Ле Гландье, профессор Орфила с помощью аппарата Марша смог обнаружить в теле покойного лошадиную дозу мышьяка и убедительно обосновать свое заключение суду. Мари Лафарж, первая отравительница, не схваченная за руку в момент деяния, а разоблаченная научным методом, отправилась отбывать пожизненное заключение в тюрьму в Монпелье, а европейские химики и фармацевты в течение ближайшего десятилетия открыли способы обнаружения в трупах большинства известных металломинеральных ядов. С тех пор, как мышьяк, ртуть и фосфор перестали представлять собой секрет для судебной медицины, велся поиск того, что еще продолжает убивать, не выдавая, позволяет свершить темное дело и не выводит полицию на отравителя. И наконец, целая группа таких ядов была найдена. Вернее известно о них было давно.
Но кто первый догадался использовать их скрытное качество, и сколько душ было загублено, пока, наконец, и в этой области не были получены методики их обнаружения, неизвестно.
Это были растительные яды или алкалоиды. Они обладали очень полезным свойством – растворялись в воде и спирте, и существующие к середине века способы не могли выявить их присутствие в организме жертвы. Все изменилось в 1851 году. Заключение профессора Жана Сервэ Стаса о наличии в теле Гюстава Фуньи никотина так сокрушительно подействовало на обвиняемых, что на процессе они занимались исключительно сваливанием вины друг на друга, а не попытками все отрицать. Графу Бокармэ при всем его хитроумии чертовски не повезло. Прошедшие во второй половине ХIХ века громкие процессы по делам отравителей, использовавших такие яды, показали, что алкалоиды уже не являют собой загадки для настойчивых исследователей, работающих в области криминальной медицины [ Помимо процесса Бокармэ, уже упомянутого в записях инспектора Лестрейда, Шолто имеет в виду последовавший затем процесс доктора Поммерэ, отравившего в 1863 году свою пациентку, мадам де Пов, дигиталином, полученным из экстракта красной наперстянки - прим.ред.] . Но, если первоначально мною задумывалось спрятать отравление под видом другого способа убийства, грубого и примитивного кровопускания, теперь, благодаря подсказке Джонатана Смолла, можно было использовать более эффективную принципиально иную подмену. Одно отравление прикроется другим. Теперь не ставилась цель скрыть яд. С этой стороны не было угрозы. Напротив, пусть он будет обнаружен. Следовало только выбрать тот, что своим происхождением прямиком укажет направление для розысков полиции. Индия? Пожалуйста, стрихнин к вашим услугам! Но способ его введения – отравленный выстрел - напрочь отведет от меня подозрения. Остальное довершит история о Джонатане Смолле, которая превратит братоубийство в финал охоты беглого каторжника, освоившего приемы туземцев с Андаманских островов, на беззащитного британца в самом сердце Объединенного Королевства.
Эта подсказка многое значила для меня. Я убедился, что Смолл окончательно примкнул ко мне. Заполучив помощника в опасном деле, я уже не терял времени даром. Первым делом я отправился в полицейское отделение Норвуда и оставил там то самое заявление об одноногом на деревяшке, чье преследование угрожало моей жизни. Здесь присутствовал некоторый риск. Это мое фиктивное описание мог развенчать Тадеуш, но в последние годы, видя, что он все реже появляется в Норвуде, я, не опасался, что до него дойдут слухи. Расчет оказался верен. Лентяи из норвудского участка не стали никого разыскивать, так что шума не случилось. Зато бумага осталась в участке, и через год вместе с аналогичной, поданной спустя шесть месяцев после первой, явилась свидетельством рассказа Тадеуша – то есть опять же меня! – о страшном калеке, проклятии рода Шолто. Этот ход впоследствии создал немало проблем полиции. Даже, когда была обнаружена колодка, все равно Лестрейду и компании пришлось поломать голову. Ведь сам Бартоломью Шолто, покойник, оставил всем свидетельство об особой примете преступника! Могли ли они себе позволить игнорировать этот факт?! Даже сейчас, когда пишу эти строки в камере, я не могу удержаться от злорадства.
Во-вторых, теперь я уже по-настоящему взялся за розыски сокровищ. Время поджимало. Оставался год с лишним до истечения срока договора.
Наконец, я обнаружил клад точно так, как рассказал об этом Холмсу и его друзьям, когда мы направлялись все вместе из жилища Тадеуша в Норвуд. Действительно, общая высота дома не совпадала с суммой высот комнат и толщин перекрытий. Получив разницу в несколько футов, я нашел их, пробив потолок в бывшем кабинете отца, который стал моей комнатой после его смерти. Крошечный чердак хранил чудный ларец, и почему-то мне, едва я, осыпанный пылью, протиснулся в образовавшееся отверстие, подумалось, что клад ждал именно меня, чтобы с радостью поступить мне в услужение.
Когда я оглядывал чердак, мою голову озарила мысль, как обеспечить Смоллу безопасное проникновение в комнату. Тогда-то я и додумался серьезно поменять план не в его пользу. На следующий день я занялся переделкой крыши, снабдив чердак примитивным вариантом слухового окна.
Через пару дней после того, как мною была закончена работа на крыше, я уволил всех слуг, заплатив каждому весьма приличное выходное пособие. Люди, прослужившие у меня многие годы, в том числе и те, кого нанял еще мой отец, оказались в глубоком шоке, но были вынуждены подчиниться. В следующие дни я, заявив высокие ставки жалованья в агентстве, так же быстро нанял новых людей и затем согласовал последние детали моего плана со Смитом и Смоллом. Первому я сделал предложение, от которого он не смог отказаться, и назначил свидание, на котором мы должны были уладить все юридические и финансовые формальности, связывающие нас. Второму показал укромное место возле стены, где его в назначенный час будет дожидаться ключ, и описал катер, который ему следовало нанять. Конечно же, Мордекай Смит к тому времени уже был оповещен мною, кто и зачем явится к нему в полдень седьмого числа. Только после всех этих приготовлений я сообщил брату о найденном кладе. Счастливый Тадеуш примчался, когда уже западня была готова встретить свою жертву. Он сообщил мне, что отправил письмо мисс Морстен, в котором назначил ей встречу на завтрашний вечер возле театра «Лицеум». Я позволил ему напоследок полюбоваться сокровищами некоторое время.
Еще в пору его жизни со мною в Норвуде я не раз готовил ему успокаивающие препараты для его вечно неспокойных нервов. Он привык полагаться на меня, и принял стакан с доверием, словно дитя из рук матери, по-прежнему не отрывая взгляда от ларца.
Я долго настраивал себя на то, что мне придется пробыть с ним и увидеть его кончину от начала и до конца. Бросить его я не мог. Необходимо было убедиться, что это свершилось и прошло без свидетелей. Но все оказалось гораздо страшнее и мучительнее для меня. Несколько раз я почти терял самообладание и готов был убежать оттуда, только чтоб не видеть его несчастного лица и умоляющих глаз. Тадеуш был ребенком и умирал им. Не было у него ни ненависти, ни обиды. Только испуг младенца, с которым он хлопал глазами и тянул ко мне руки. Мне едва хватило духа быть с ним, шепотом уговаривая посидеть немного спокойно, и обещая, что сейчас ему станет лучше. В какой-то момент я был готов даже отказаться от задуманного, если б можно было что-то поправить.
Но через несколько минут все было кончено. Я сидел рядом совершенно без сил, потрясенный произошедшим, осознавая, что сделанного не воротишь. Теперь предстояло побыстрее удалить из комнаты все улики, переодеть его в мою одежду, и самому облачиться в его расписные индийские тряпки. Для всего этого требовалась спокойная ясная голова, а меня захлестнули сумбур и паника. Кроме того нужно было пройти мимо слуг, не вызвав подозрений, а из зеркала на меня взирала белая как простыня маска с черными дырами вместо глаз. Взвинченность от ужаса содеянного сменилась апатией. Мне ничего уже не хотелось. К чему стремиться? Никогда я не был так близок к раскаянию. Не сомневаюсь, что еще немного, и я отправился бы в полицию с признанием. Но ларец спас меня. Я бросил в его сторону случайный взгляд и вдруг ощутил, что не могу его отвести. Обратив все внимание к сокровищам и, вбирая в себя их ослепительный блеск, словно целебный дух, я почувствовал, что оживаю. Удивительная пугающая энергия, придавшая мне сил сначала убить, а затем возродиться. Через час я покинул кабинет, оставив у окна лампу - условный знак для Смолла. Наступало его время. После того, что мне пришлось сотворить и пережить, его участие в моем плане казалось мне несоизмеримо малым, просто ничтожным и недостойным того вознаграждения, которое ему само приплывет в руки. Пусть и ненадолго.
Собственно, это все. О своем сговоре со Смитом я рассказал довольно подробно на последнем допросе. Таким образом, мы поделили с ним поровну абсолютно все - и клад, и лишние жизни. Богатство и грехи. И, если б не его спешка, сейчас мы были бы счастливыми обладателями двухсот пятидесяти тысяч фунтов на каждого. Когда я узнал, что ночью на шестнадцатое его схватили, и у него обнаружен ларец, мне стало ясно, что добром это для нас не закончится. В свое оправдание скажу лишь, что тяжесть содеянного с каждым днем давит на меня все сильнее. Поначалу, изображая Тадеуша перед Холмсом, доктором и мисс Морстен, я сконцентрировался на роли, стремясь к правдоподобию игры вовсе не из удовольствия и склонности к лицедейству. Я не актер, и для меня это была просто работа, которую в моих же интересах необходимо было выполнить качественно. В тех местах, где знали моего брата, и где я появился под новым именем для того, чтобы обеспечить себе алиби, все сошло гладко. Значит, какие-то ключи к его образу я все же сумел подобрать. Пусть и без артистизма, но со способностью вглядываться не только в то, что приятно глазу, но, главным образом, в то, что полезно делу.
Но затем, когда все от меня зависящее было сделано, и осталось лишь ввериться судьбе и надеяться, что полиции не удастся распутать мои узлы, со мной стало происходить то, к чему я оказался не готов. Я словно превратился в камень, сделать глубокий вдох стало трудно. Что это? Неужели так сказалось на здоровье нервное расстройство, случившееся со мною в ночь убийства? Или же, готовя свой план, я чего-то не учел? Что-то, не имеющее отношение к тому, чем я всегда жил – целями и поисками путей для их достижения, и чего я не понимаю? Закрутившаяся вокруг меня круговерть явилась спасением, отвлекла от дурных мыслей и заставила приложить все силы для борьбы. Первый арест, освобождение и почти тут же снова давление, усилившееся с появлением в деле Лестрейда. Как некстати ухватил он Смита! Я опять арестован, но теперь уже все проиграно, и эта чертова тяжесть вновь не дает дышать. Выход есть, и я вынужден просить вас, господа, простить меня за то, что мне придется им воспользоваться».
На этом месте записи покойного, теперь уже взаправду, Бартоломью Шолто заканчиваются. В заключение скажу, что удивительное норвудское дело завершилось самым невероятным образом, принеся очередную загадку тогда, когда уже, казалось, ничего подобного случиться не могло. Как только стало известно о смерти Шолто, Холмс организовал через газеты кампанию, суть которой заключалась в следующем. Мисс Морстен оказалась единственной проживающей на этом свете владелицей сокровищ, и Холмс поднял шум, призывая в поддержку общественное мнение, что, мол, хватит уже держать такие ценности в темных и сомнительных недрах Скотланд-Ярда, и пора бы уже передать их честной скромной девушке. Публика подхватилась, и в Ярде дрогнули, несмотря на то, что сам ларец и часть сокровищ должны были пройти в качестве вещественных доказательств на процессе Мордекая Смита. Высокое начальство переложило ответственность за принятие решения на Бартнелла, а шеф побоялся ссориться с прессой и вообще быть вовлеченным в скандал. Поэтому было решено уступить. Холмс посетил Ярд и уговорил Бартнелла доверить доставку ларца мисс Морстен доктору Уотсону, намекнув, что полиция тем самым благородно позволит новоиспеченному жениху произвести должное впечатление на невесту красивым жестом. И снова в Ярде пошли навстречу, хотя неумеренная навязчивость наших вечных визави уже проглядывала достаточно явственно и должна была насторожить суперинтенданта. Единственное, на чем он твердо настоял, состояло в том, что доктору был выделен сопровождающий, тот самый констебль Триггз, вечный дежурный на этаже, занимаемом криминальным департаментом, старый уже человек. Серьезная ошибка была допущена и при передаче ларца доктору. Он не был вскрыт и продемонстрирован ему изнутри. Таким образом, приходится констатировать, что нет никаких доказательств, а без них, и уверенности, что ларец в момент передачи доктору был полон или хотя бы не абсолютно пуст. И, тем не менее, именно таковым он оказался, когда его открыли в доме миссис Форрестер, у которой проживает мисс Морстен. Впечатление от его зияющей пустотою полости, произведенное на девушку, оказалось столь прискорбно гнетущим, что даже не хочется здесь о нем подробно упоминать. Печально, что наше блестящее расследование, приведшее к разоблачению и поимке двух убийц (Алан Бойд пока не схвачен), закончилось столь постыдно. И я как-то вовсе не удивлен, что в этом дурацком ляпе замешан доктор Уотсон. Конечно, я далек от мысли, что он является участником дерзкого ограбления. Для этого нужно хоть что-нибудь из себя представлять. Доктор – счастливый обладатель такой же всеобъемлющей пустоты внутри себя, какую наблюдал с разинутым ртом в сундучке, который он распахнул перед невестой, встав, как свидетельствует констебль, перед нею на колено. Счастливый, потому что эта самая пустота позволяет ему, вопреки бесконечной череде катастрофических промашек, составляющих саму суть его удивительно несуразной жизни, неизменно пребывать в самом замечательном расположении духа. С чем я его и поздравляю. Поэтому я больше склоняюсь к мысли, что произошла какая-то дикая чушь, весьма уместная и даже в чем-то гармонирующая с образом доброго доктора, в которой он не только запутался сам, но и запутал беднягу Триггза. Другое предположение, гораздо более серьезное, а именно, что ограбление произошло в наших стенах, тревожит меня еще больше. Верить в такое, к сожалению, основания есть. Тщательное разбирательство пока ни к чему не привело. Констебль показал, что всю дорогу не спускал глаз с доктора, и не сомневается в его непричастности к пропаже. Однако удивление вызвал тот факт, что доктор зачем-то избрал странный вариант доставки. У ворот Ярда его ожидал предоставленный нами кэб, и, тем не менее, он предпочел и уговорил Триггза отправиться в Лоуэр-Камберуэлл по Темзе, для чего они взяли катер. Личность владельца катера, управлявшего им в интересующее нас время, проверена и подозрений не вызвала. Более сообщить по делу мне пока что нечего. Возможно, на меня взвалят и эту внезапно свалившуюся проблему, и тогда с формированием под моим началом специального отдела по борьбе с мориартизмом (таким термином теперь принято называть крупные банды, сети и прочие внушительные преступные сообщества) придется повременить.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
ПИШИТЕ ПИСЬМА
Суоми, привет!
Отправлено спустя 10 минут 16 секунд:
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
72. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА
21 октября 1895
[Предыстория разговора доктора с Холмсом, который приведен ниже, к сожалению, в дневнике отсутствует. Страницы не пронумерованы, возможно, некоторые из них удалены – прим.ред. ]
- Ватсон, что еще за история, черт возьми?!
- Холмс, хочу вас сразу предупредить, что все произошло несколько иначе…
- Иначе?! Покатилось к чертям собачьим, вы хотели сказать?! Рассказывайте от начала и до конца, как вы поняли мои указания, и как вы их в действительности выполнили. Я должен разобраться, с какого момента и почему случился этот кавардак.
Я впервые наблюдал своего друга в таком прескверном настроении. История, конечно, вышла неприятная, но все же зачем так раздражаться? Все-таки у Холмса весьма сложный характер. В который уже раз убеждаюсь, что кроме меня вряд ли еще кто-нибудь сумел бы ужиться с ним. Я принялся рассказывать.
- После того, как сундучок был мне передан представителями Скотланд-Ярда, мне следовало уговорить сопровождающего меня констебля…
- А вам его выделили?
- Да, как вы и предвидели.
- Прекрасно, вот вам пример прекрасной работы моего дедуктивного метода. Продолжайте.
- Я должен был склонить его к водному маршруту доставки груза в Лоуэр-Камберуэлл, где проживает наша избранница…
- Мисс Морстен, в общем.
- Совершенно верно. Таким образом, вместо кэба мы должны были сесть на заранее нанятый и поджидавший нас на набережной Виктории катер до Воксхоллского моста.
- С этим сложностей не возникло?
- В целом, нет. Констебль немного удивился, но ваш совет предложить ему осмотреть с реки восхитительные виды…
- Пришелся по вкусу?
- Не то что бы. Скорее, он растерялся еще больше и не нашелся, что ответить. Вид тех мест с их грязными доками и вправду производит довольно отталкивающее впечатление…
- Ладно, не важно. Хотя, я думаю, что вы неправильно оценили его реакцию. Наверняка моя идея ему приглянулась. Итак, вы сели в катер. Надеюсь, в тот самый, что я вам подсказал?
- Конечно, Холмс. Я прекрасно понял вашу идею. Катерок должен был быть совсем маленький. С тесной палубой и без каюты, чтобы сидеть пришлось возле самого борта, то есть поблизости от воды.
- Пока все верно.
- А вот дальше, Холмс, начались трудности. Посудите сами. Вы настаивали на том, чтобы сундучок либо находился в руках констебля, либо стоял на палубе, так?
- Да. Чтобы снять с вас все возможные подозрения.
- Вот-вот. Проплывая под мостом, мне следовало воспользоваться создавшейся темнотой и либо, прыгая от борта к борту, создать сильную качку, чтобы ларец с палубы свалился за борт, либо аккуратно, но настойчиво толкнуть… нет, вежливо подтолкнуть констебля так, чтобы он или выронил ларец в воду, или упал за борт вместе с ним. Все так?
- Так.
- Далее, привлекая к себе максимум внимания со стороны хозяина катера громкими возгласами, я должен был быстро раздеться и обнаружить на себе случайно оказавшийся купальный костюм…
- Похвально ваше отношение к деталям, Ватсон. Только слово «случайно» вам надо было подчеркнуть при ваших объяснениях с полицией, которые вам пришлось бы давать после счастливого завершения нашей задумки. Мне же можете не рассказывать, как случилась эта случайность. В поисках этого костюма мне пришлось оббегать едва ли не весь Лондон.
- Я ценю это, Холмс. Так вот. Раздевшись…
- И потрогав ногой воду…
- Бросьте ж уже насмехаться! Я сам расстроен случившимся не меньше вашего.
- Хорошо, мой друг. Извините и, пожалуйста, продолжайте.
- …я должен был прыгнуть в воду и незаметно отплыть под арку моста, туда, где она примыкает к берегу. Спасением констебля и выловом ларца со дна Темзы должен был заниматься нанятый вами ныряльщик, поджидавший наш катер в том самом месте под мостом, и находящийся уже заранее в воде в точно таком же костюме и с накладными рыжими усами для придачи сходства с моим обликом.
- Да, и он так ничего и не понял, когда вы всей компанией на лодке совершенно спокойно без брызг и шума проплыли под мостом мимо него и отправились дальше. Какого же черта ему пришлось сидеть в ледяной воде? Только затем, чтобы наблюдать вашу безмятежную прогулку? Я специально нанял опытного в таких делах человека, чтобы не подвергать риску вашу жизнь, мой друг, в самой трудной и опасной части нашей авантюры. Развлекать же констебля пикником на воде вы могли и без его помощи. Не для того я уговорил беднягу залезть в ледяную октябрьскую воду. Или вы так увлеклись показом провожатому тех самых видов…
- Да нет же, Холмс! Выслушайте ж меня, в конце концов! На катере все пошло совсем не по плану. Констебль категорически отказался даже притронуться к ларцу, заявив, что вся ответственность лежит на мне, раз уж мы вызвались на это дело. А он, мол, приставлен приглядывать, чтобы я доставил груз строго в соответствии с указанным адресом.
- Какое бессовестное пренебрежение собственными обязанностями!
- Вот именно, я тоже пытался его устыдить, но он уперся, и в итоге настоял, чтобы ларец находился у меня в руках. Как же я мог собственноручно бросить его в реку?! Какой же это к дьяволу подвиг?!
- Не ругайтесь, Ватсон. У вас для этого слишком добропорядочный вид. Так что же в итоге произошло? Почему ларец оказался пуст?
- Я прекрасно понимал и соглашался с вами в том, что, если сундучок без всяких приключений доберется до мисс Морстен, наши планы на мою удачную женитьбу потеряют некоторую часть шансов. Ставки, так сказать, снизятся.
- Придут в полную негодность, будем откровенны.
- Ну, я бы не был столь категоричен… в конце концов, в последнее время я не терял времени даром, постоянно нанося мисс Морстен визиты. И, как мне показалось, впечатление от них становилось все более благоприятное.
- У кого? Если вы имеете в виду себя, то это сейчас не настолько значимо…
- Нет, я о тех, кто меня имел честь принимать. Во всяком случае, у миссис Форрестер отношение ко мне уж точно поменялось в лучшую сторону. С каждым разом она все приветливее впускала меня в дом. Но послушайте лучше, что я придумал.
- Ох, что-то мне нехорошо от этих слов, Ватсон.
- Напрасно вы так приуныли, Холмс! И совершенно напрасно напустились на меня с порога. Сейчас вы оцените мою смекалку и вернетесь в замечательное настроение. Ну, в общем, я понимал, что сокровища любой ценой должны оказаться в реке, как вы и настаивали, и я нашел приемлемое решение. Я воспользовался тем самым дефицитом освещения, что в действительности имеет место быть под нашими мостами…
- По крайней мере, в этом вы убедились. Хоть с какой-то стороны эта прогулка обогатила вас опытом.
- Я осторожно приоткрыл крышку ларца, просунул в него руку и аккуратно, маленькими горстями, чтобы констебль не заметил, принялся выбрасывать драгоценности в воду.
Никогда я не видел у Холмса такого… да всего такого, что есть у Холмса, я никогда не видел! Все, что составляло его внешность, изменилось до неузнаваемости. Я даже испугался.
- Вы с ума сошли, Ватсон?! Вы хоть понимаете, что сделали?! На каком пространстве вы рассыпали содержимое сундучка?
- Я старательно соблюдал все требования осторожности, Холмс, поэтому это заняло достаточное время. Думаю, опорожнение растянулось мили на полторы-две.
Холмс взвыл и, выскочив из кресла, заметался по комнате.
- Кошмар, вы безумец! Одно дело – обнаружить на глубине сундук. Размеры его все-таки достаточно приличны, и наш ныряльщик должен был заметить место падения ларца в реку, но совсем другое – выискивать среди неровностей дна мелкие предметы, разбросанные на такой площади. Как, по-вашему, он справится с такой задачей?! Она невыполнима!
- Секундочку! Холмс, вы уверяли меня, что в нашем распоряжении настоящий профессионал…
- Да какая теперь уже разница! Вы хоть представляете себе возможности человека под водой? Даже если гипотетически представить себе, что ему удастся поднять хоть бы десятую, нет, сотую часть, вы понимаете, сколько это потребует погружений?! И в какие это выльется затраты? Да еще в это время года! Операция затянется на месяцы. Придется пережидать зиму, и с учетом течения реки все эти камешки и золотишко разнесет куда угодно. Плюс низкая видимость в мутной воде. Вы, вероятно, совсем не знаете ни Темзы, ни специфики подводных работ, ни жизни вообще, если еще на что-то надеетесь. Неужели вы не понимаете?!
После этих слов мне стало ясно, что суть произошедшего я действительно несколько упустил. Но мой неистребимый оптимизм, который выработался у меня за долгие годы наблюдений за Холмсом, когда я неоднократно убеждался, что выход он находит из любых безнадежных положений, подсказывал мне, что не все еще потеряно. Пусть я и допустил ошибку, главное, что я совершил ее достаточно ловко и умело, чтобы не попасться. Но Холмс продолжал сокрушаться.
- Честное слово, Ватсон, вы когда-нибудь доведете меня до припадка своей изобретательностью! Что в Ярде?
- Страшный переполох. Лестрейд рвет и мечет. Кричит, что не зря был категорически против этой затеи. Мистер Бартнелл молчит, но видно, в каком он пребывает шоке. На мое счастье констебль клянется, что не спускал глаз с ларца, и что я не могу быть причастным к исчезновению драгоценностей. Так что они там все ничего не могут понять. Неслучайно вы, Холмс, всегда считали нашу полицию сборищем тупоголовых посредственностей. Вы были правы как всегда.
- В данном случае это не причем. Необъяснимая нелепость вашего поступка счастливым образом бережет вас, как иных хранит их добрый ангел. Никому просто в голову не может прийти, что вы сотворили такое. Полное отсутствие не только мотива, но и хоть крупицы разума. Как же после этого вы заявились к мисс Морстен? Ведь у нее вам следовало появиться обязательно после поднятия ларца со дна Темзы. В этом и состоял ваш подвиг, если вы не поняли.
- Я все понял, Холмс. Но мне пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Когда я опустошил ларец, мне оставалось только тихонечко его защелкнуть. Констебль так ничего и не заметил. Как же я мог отменить визит к мисс Морстен?
- Надеюсь, вы хоть не сделали ей предложение руки и сердца?
- Признаюсь, мне в последнее время встречи с нею приносят какое-то новое чувство.
- Теперь она нищая, так на кой черт вам сдалось это ваше чувство?! Забудьте о нем, пока оно новое и непривычное.
- Но ведь я не мог ослушаться вас, Холмс! К тому же вы сами объявили о нашей помолвке в своих интервью.
- Господи, Ватсон! Вы нас погубите! Я заявлял об этом ранее и поручил вам сделать то же самое сегодня, полагая, что вы осчастливите девушку ларцом, полным блестящих безделушек, а не пустым! Вы соображаете, что вы натворили?! Вы же знали, что предъявите ей пустой сундук, так что ж вы за оставшуюся часть пути не придумали, как получше выкрутиться?! Открыв перед нею ларец, вы должны были сначала страшно удивиться…
- Поверьте, Холмс, я очень страшно удивлялся, но все остальные удивились еще страшнее, поэтому моего удивления, кажется, никто и не заметил. Все так громко закричали…
- Хорошо, но главное не в этом. Вы должны были сделать скорбное лицо и сдавленным голосом с мрачной торжественностью…
- Вы как будто были там, Холмс! Какая проницательность! Ведь именно так я и…
- Подождите, дайте договорить. Вы должны были заявить мисс Морстен, что теперь, когда ларец пуст, и она осталась без наследства, вы не достойны ее сердца и не имеете никакого права претендовать на ее руку.
- Слишком прозрачная логика, Холмс. Лучше бы как-то по-другому.
- Конечно, дословно это звучало бы иначе. Мол, пока я вновь не разыщу для вас, моя прекрасная Мэри, эти чертовы драгоценности, я не посмею показаться вам на глаза. А потому прошу вас, не будем тратить время на глупые объяснения. Я вынужден вновь устремиться на поиски… ну, и все такое. После такого обещания можно было бы смело надеяться, что нарушить его не придется. Сокровищ теперь уже точно не найти, а значит, и про мисс Морстен лучше забыть побыстрее. Но вы вместо этого зачем-то полезли с предложением руки и сердца. Ладно бы вы не могли усмирить свое сердце, мой сентиментальный друг, но вас и руки не слушаются. Сегодня вы нашалили ими предостаточно. Признайтесь, вы успели привязаться к мисс Морстен?
- Похоже, что так, Холмс. При ее виде меня всякий раз охватывают какие-то непривычные ощущения.
- Вам хочется петь, танцевать и выкрикивать слова признательности всему миру, включая даже миссис Хадсон?
- В том-то и дело, что нет. Это больше физические ощущения. Слабость в ногах, онемение всего тела, в особенности, языка и спазмы в животе.
- Ну, и что вам как врачу рассказывают ваши симптомы? Почему именно эти неприятные ощущения заставляют вас просить виновницу их появления стать вашей вечной спутницей? Вам хочется ощущать их постоянно, круглые сутки?
- Успокойтесь, Холмс. Я не успел сделать этого предложения, хотя настаиваю на том, что из соображений приличия обязан был это сделать, особенно после всего того, что случилось.
- Какие приличия, и что произошло?! Неприлично усевать золотыми россыпями реку, словно семенами пашню, или вы ждали всходов? Так они еще впереди, не сомневайтесь. Нас ждут серьезные неприятности. Неприлично пытаться после такого еще и что-то поправить. Если вы только не надумали ее добить окончательно. Выражаясь образно, вы только что, неся даму на руках в подвенечном уборе, уронили ее в лужу. Плашмя и в самую грязь, будто намеренно. Но вы готовы поступить еще ужаснее, потому что в вас проснулось благородство вместо стыда. Вам бы с глаз ее исчезнуть побыстрее, а вы вместо этого готовы улечься в лужу с нею рядом только чтобы доказать ей, что там, в грязи, не так уж все плохо. Кому этот ваш жест сейчас может быть нужен, и кого это может хоть в чем-то убедить? Кого осчастливит эта помолвка в нынешних условиях? Вас? Ее? Поймите же, наконец, что это и есть верх нелепости, а значит, и неприличия.
- Холмс, ради всего святого, не пугайте меня так! Неужели то, что произошло сегодня, и в самом деле так печально?
- Нет уж, вам придется выслушать меня до конца, чтобы испугаться как следует, мой друг. Я вам скажу, что произошло. Вы выбросили на ветер полумиллионное состояние и на радостях от такого счастливого события решили еще и осчастливить девушку своим предложением выйти ей замуж за такого находчивого кавалера. На нее свалилась беда – она вновь бедна как церковная крыса, хотя мыслями после сообщений об обнаружении сокровищ перенеслась уже в самый фешенебельный район Лондона. Второй беды – вашего присутствия рядом – она уже точно не перенесет. Да как она только не расцарапала вам лицо после такой новости?! Я успел заметить, что особа эта вполне себе с живым темпераментом.
- Все вышло еще хуже, Холмс. Едва мисс Морстен увидела, что сундучок пуст, с ней сделался глубокий обморок. Она лишилась чувств. Я пообещал миссис Форрестер, что сбегаю за нюхательной солью и вернусь, но она предложила свою, и поэтому мне не удалось сбежать.
- Как же вы вышли из такой щекотливой ситуации?
- Я поручил хозяйке позаботиться о девушке и сказал, что побегу заявлять в полицию.
- То есть и как доктор вы оказались бесполезны. Блестящий день. Констебль был с вами до конца?
- Да.
- Слава Богу. Это-то вас и спасает, что вы все время находились на его глазах. Но как он прошляпил вас на катере?! Если бы он застал вас за вашим занятием, вас бы точно упекли в психиатрическую лечебницу.
- Холмс, теперь я осознал, как я виноват. Нужно что-то придумать, чтобы помочь девушке.
- Что теперь придумаешь? Вы уже помогли, как смогли. Не лезть же вам в реку. Мисс Морстен оценила бы реальный поступок, а не попытку благородно простудиться. Оценила бы в пятьсот тысяч фунтов, если вы забыли. Сейчас же хоть утопитесь с горя, к чему теперь самопожертвование без пользы? Хотя, если вашей невесте доведется еще узнать, какой фокус вы сегодня устроили, она, пожалуй, с удовольствием примет такую жертву. Поразмышляйте лучше на досуге о наших заботах, коих, благодаря вам, теперь предостаточно. Мы остались без финансов. Я всерьез полагался на свой расчет заполучить денежки из Норвуда и уже рисовал себе картины, как бы мы с ними развернулись. В планах было создание частного агентства с целым штатом сотрудников. Ваша супруга Мэри Уотсон стала бы у нас секретарем. Что-нибудь нашлось бы и для миссис Хадсон с ее племянником. Я настолько уверился в успехе, что почти не следил за нашими недавними расходами и особо не скупился. Так что с этой стороны все очень печально, и без расширения кредита у миссис Хадсон нам не обойтись. Но это еще не все. Не надейтесь, что вашим сегодняшним визитом в Скотланд-Ярд дело ограничится. Лестрейд наверняка чует подвох и так просто не отстанет. Готовьтесь на ближайшее время сделаться там частым гостем.
- Холмс! – совсем уже горестно воскликнул я, - Ваши слова ввергают меня в депрессию!
- Выбросите это немедленно из головы, Ватсон. Только этого нам еще не хватало! Можно позволить себе что угодно, только не эту напасть. Лучше уж отчаяться. Во всяком случае, для вас.
- А вы видите разницу?
- Конечно. Не спорю, отчаяние – это кромешная тьма, поглощающая душу, едва отгорит закат надежды. Но все же даже в нем присутствует некая энергия. Она не осознаваема, как в надежде, потому что ей вроде бы не из чего вытекать. Шансов не видать, и нет оснований держаться иллюзий. Потому энергия эта неподвластна и неуправляема, действует как бы со стороны и не из человека, но на человека, и зачастую приводит к беде. Отчаявшиеся нередко убивают себя. Но так же часто эта неуправляемая энергия каким-то непредсказуемым образом выносит страдальца из зоны бедствия. Депрессия же лишена всякой энергии. Нет того конька, оседлав которого, можно было бы выскочить из этой трясины. Поэтому в ней и остаются. Она не угрожает жизни, вернее, физическому существованию, потому что жизнью это сложно назвать. Возможно, вы даже ухитритесь найти некую особенную прелесть пребывания в этом состоянии, но для дела станете совершенно бесполезны. Мне милее ваша самая дурацкая инициатива, хоть я порой и кричу на вас. Даже ваша сегодняшняя апокалиптическая находчивость, похоронившая наше блестящее будущее, все же ближе и понятнее мне, потому что за нею видно человека с его чертами. Можно злиться на вас или посмеяться, в зависимости от того, на какую высоту способно в данный момент забраться мое сознание. Чем она выше, тем больше открыто его взору, и тем снисходительнее я к вашим слабостям.
- И все же я никак не могу понять вашу мысль. Вы критикуете мои действия почти всегда. И сегодняшний день не стал исключением. Но при этом бездействие не приемлете.
- Депрессия не бездействие, а обезличивание. С утратой самого важного из того, чем наделен человек – вкуса к жизни, он теряет индивидуальность. Это чума, и симптомы ее у всех одинаковы. Жертвы ее – безнадежные копии друг друга, словно плоды с одного древа. Древа уныния. Это-то стирание черт и отталкивает настолько, что не оставляет места сочувствию. Бездействие же лишь одно из следствий этого паралича. Нельзя путать депрессию с меланхолией, естественной потребностью иногда задержаться в задумчивости, поразмыслить и помечтать или отдаться поэтическому настроению, которое гению подарит мелодию, строфу, образ или что-то подобное совершенное, а простому смертному – лишь ощущение – нечто гораздо менее ясное и сформированное. Признаюсь вам, Ватсон, с моей точки зрения, депрессия - это самая явная и отталкивающая форма человеческого падения, хуже преступлений, карающихся законом. Потому что всякое преступление исходит из страсти, и мы готовы хоть отчасти его простить. Ведь страсть – непременное свойство живого человека, требование, выдвигаемое его жаждой жизни. Беда и вина человека, решившегося на преступление, лишь в том, что он ослеплен заблуждением, из-за чего не осознает, что предмет его страсти, будь то деньги, слава, даже чья-то личность, в любом случае нечто мелкое, незначительное и несоразмерное последствиям деяний, вызванных этой страстью. Как бы ни был бездарен и мелок супруг-консорт, однако же достаточно было допустить себе мысль, что Босуэлл стОит Керк-о’Филда, и она обернулась возмездием Фотерингея. В таких случаях мы имеем примеры насилия, которое дерзнули применить как средство для жизни. Смерть в угоду цветению. Прерван поток чужой энергии, который забросали камнями только для того, чтобы собственный родник бил сильнее. Весь ужас в том, что кто-то увидел в этом смысл. Однако все же это жизнь, пусть и с конфликтом внутри нее, но ради нее же. И, если это принято называть преступлением, тогда тот, кто поддался депрессии, отвергает саму жизнь, а это уже святотатство.
- Звучит ужасающе, но неужели выхода из депрессии не существует?
- Почти так. Если хотите, это апатичное отчаяние, лишенное движущей силы эмоции. Требуется вмешательство извне, чтобы создать энергию для этой спасительной силы.
- Но вы отметили сами, что отчаяние - другая беда - все же очень опасно. Почему же тогда, по-вашему, оно мне лучше подойдет?
- А вы именно такой страдалец, подходящий. Себя вы любите и, смею думать, никогда не сведете счеты с жизнью. Так что, кто-кто, а вы здесь ничем не рискуете. Кроме того, подозреваю, вас любит кое-кто еще.
- Неужели вы о мисс Морстен, Холмс?!
- Да нет же! Придет же вам в голову… мисс Морстен вполне здравомыслящая девушка, а мы так и не предоставили ей ничего основательного и достойного ее расположения. Боюсь, пока что ей вас не за что любить.
- А разве нельзя любить ни за что?! На чем тогда основываются всем известные случаи любви с первого взгляда?
- Не берусь судить об этом, Ватсон. Действительно не знаю, можно ли любить ни за что, в том числе конкретно вас. Даже я у своих симпатий к вам вижу вполне определенные причины. Но я ведь о другом. Мне, закоренелому материалисту нелегко дается такое признание, но порою меня посещает мысль, что некто, убедившись в вашей всеобъемлющей наивности и осознав в этом свой недогляд на стадии производства, вынужден взять заботу о вас в собственные руки и опекает ваш жизненный путь, пусть и не направляя вас к успеху, но хотя бы вовремя отводя от беды. И это позволяет вам пребывать в уверенности, что фортуна все же иногда милостива к вам, и не падать духом. Держитесь крепко этой уверенности, Ватсон, это в ваших же интересах; а лучше всего, вместе с нею отправляйтесь-ка спать.
В испорченном окончательно настроении я подумал, что, в самом деле, лучше всего сейчас именно это и сделать. Мои сны всегда очень жизнеутверждающие. В них все очень складно получается, там нет этих дурацких нестыковок и невезения, и поэтому всякий новый день я встречаю с замечательным настроем.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Отправлено спустя 10 минут 16 секунд:
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
72. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА
21 октября 1895
[Предыстория разговора доктора с Холмсом, который приведен ниже, к сожалению, в дневнике отсутствует. Страницы не пронумерованы, возможно, некоторые из них удалены – прим.ред. ]
- Ватсон, что еще за история, черт возьми?!
- Холмс, хочу вас сразу предупредить, что все произошло несколько иначе…
- Иначе?! Покатилось к чертям собачьим, вы хотели сказать?! Рассказывайте от начала и до конца, как вы поняли мои указания, и как вы их в действительности выполнили. Я должен разобраться, с какого момента и почему случился этот кавардак.
Я впервые наблюдал своего друга в таком прескверном настроении. История, конечно, вышла неприятная, но все же зачем так раздражаться? Все-таки у Холмса весьма сложный характер. В который уже раз убеждаюсь, что кроме меня вряд ли еще кто-нибудь сумел бы ужиться с ним. Я принялся рассказывать.
- После того, как сундучок был мне передан представителями Скотланд-Ярда, мне следовало уговорить сопровождающего меня констебля…
- А вам его выделили?
- Да, как вы и предвидели.
- Прекрасно, вот вам пример прекрасной работы моего дедуктивного метода. Продолжайте.
- Я должен был склонить его к водному маршруту доставки груза в Лоуэр-Камберуэлл, где проживает наша избранница…
- Мисс Морстен, в общем.
- Совершенно верно. Таким образом, вместо кэба мы должны были сесть на заранее нанятый и поджидавший нас на набережной Виктории катер до Воксхоллского моста.
- С этим сложностей не возникло?
- В целом, нет. Констебль немного удивился, но ваш совет предложить ему осмотреть с реки восхитительные виды…
- Пришелся по вкусу?
- Не то что бы. Скорее, он растерялся еще больше и не нашелся, что ответить. Вид тех мест с их грязными доками и вправду производит довольно отталкивающее впечатление…
- Ладно, не важно. Хотя, я думаю, что вы неправильно оценили его реакцию. Наверняка моя идея ему приглянулась. Итак, вы сели в катер. Надеюсь, в тот самый, что я вам подсказал?
- Конечно, Холмс. Я прекрасно понял вашу идею. Катерок должен был быть совсем маленький. С тесной палубой и без каюты, чтобы сидеть пришлось возле самого борта, то есть поблизости от воды.
- Пока все верно.
- А вот дальше, Холмс, начались трудности. Посудите сами. Вы настаивали на том, чтобы сундучок либо находился в руках констебля, либо стоял на палубе, так?
- Да. Чтобы снять с вас все возможные подозрения.
- Вот-вот. Проплывая под мостом, мне следовало воспользоваться создавшейся темнотой и либо, прыгая от борта к борту, создать сильную качку, чтобы ларец с палубы свалился за борт, либо аккуратно, но настойчиво толкнуть… нет, вежливо подтолкнуть констебля так, чтобы он или выронил ларец в воду, или упал за борт вместе с ним. Все так?
- Так.
- Далее, привлекая к себе максимум внимания со стороны хозяина катера громкими возгласами, я должен был быстро раздеться и обнаружить на себе случайно оказавшийся купальный костюм…
- Похвально ваше отношение к деталям, Ватсон. Только слово «случайно» вам надо было подчеркнуть при ваших объяснениях с полицией, которые вам пришлось бы давать после счастливого завершения нашей задумки. Мне же можете не рассказывать, как случилась эта случайность. В поисках этого костюма мне пришлось оббегать едва ли не весь Лондон.
- Я ценю это, Холмс. Так вот. Раздевшись…
- И потрогав ногой воду…
- Бросьте ж уже насмехаться! Я сам расстроен случившимся не меньше вашего.
- Хорошо, мой друг. Извините и, пожалуйста, продолжайте.
- …я должен был прыгнуть в воду и незаметно отплыть под арку моста, туда, где она примыкает к берегу. Спасением констебля и выловом ларца со дна Темзы должен был заниматься нанятый вами ныряльщик, поджидавший наш катер в том самом месте под мостом, и находящийся уже заранее в воде в точно таком же костюме и с накладными рыжими усами для придачи сходства с моим обликом.
- Да, и он так ничего и не понял, когда вы всей компанией на лодке совершенно спокойно без брызг и шума проплыли под мостом мимо него и отправились дальше. Какого же черта ему пришлось сидеть в ледяной воде? Только затем, чтобы наблюдать вашу безмятежную прогулку? Я специально нанял опытного в таких делах человека, чтобы не подвергать риску вашу жизнь, мой друг, в самой трудной и опасной части нашей авантюры. Развлекать же констебля пикником на воде вы могли и без его помощи. Не для того я уговорил беднягу залезть в ледяную октябрьскую воду. Или вы так увлеклись показом провожатому тех самых видов…
- Да нет же, Холмс! Выслушайте ж меня, в конце концов! На катере все пошло совсем не по плану. Констебль категорически отказался даже притронуться к ларцу, заявив, что вся ответственность лежит на мне, раз уж мы вызвались на это дело. А он, мол, приставлен приглядывать, чтобы я доставил груз строго в соответствии с указанным адресом.
- Какое бессовестное пренебрежение собственными обязанностями!
- Вот именно, я тоже пытался его устыдить, но он уперся, и в итоге настоял, чтобы ларец находился у меня в руках. Как же я мог собственноручно бросить его в реку?! Какой же это к дьяволу подвиг?!
- Не ругайтесь, Ватсон. У вас для этого слишком добропорядочный вид. Так что же в итоге произошло? Почему ларец оказался пуст?
- Я прекрасно понимал и соглашался с вами в том, что, если сундучок без всяких приключений доберется до мисс Морстен, наши планы на мою удачную женитьбу потеряют некоторую часть шансов. Ставки, так сказать, снизятся.
- Придут в полную негодность, будем откровенны.
- Ну, я бы не был столь категоричен… в конце концов, в последнее время я не терял времени даром, постоянно нанося мисс Морстен визиты. И, как мне показалось, впечатление от них становилось все более благоприятное.
- У кого? Если вы имеете в виду себя, то это сейчас не настолько значимо…
- Нет, я о тех, кто меня имел честь принимать. Во всяком случае, у миссис Форрестер отношение ко мне уж точно поменялось в лучшую сторону. С каждым разом она все приветливее впускала меня в дом. Но послушайте лучше, что я придумал.
- Ох, что-то мне нехорошо от этих слов, Ватсон.
- Напрасно вы так приуныли, Холмс! И совершенно напрасно напустились на меня с порога. Сейчас вы оцените мою смекалку и вернетесь в замечательное настроение. Ну, в общем, я понимал, что сокровища любой ценой должны оказаться в реке, как вы и настаивали, и я нашел приемлемое решение. Я воспользовался тем самым дефицитом освещения, что в действительности имеет место быть под нашими мостами…
- По крайней мере, в этом вы убедились. Хоть с какой-то стороны эта прогулка обогатила вас опытом.
- Я осторожно приоткрыл крышку ларца, просунул в него руку и аккуратно, маленькими горстями, чтобы констебль не заметил, принялся выбрасывать драгоценности в воду.
Никогда я не видел у Холмса такого… да всего такого, что есть у Холмса, я никогда не видел! Все, что составляло его внешность, изменилось до неузнаваемости. Я даже испугался.
- Вы с ума сошли, Ватсон?! Вы хоть понимаете, что сделали?! На каком пространстве вы рассыпали содержимое сундучка?
- Я старательно соблюдал все требования осторожности, Холмс, поэтому это заняло достаточное время. Думаю, опорожнение растянулось мили на полторы-две.
Холмс взвыл и, выскочив из кресла, заметался по комнате.
- Кошмар, вы безумец! Одно дело – обнаружить на глубине сундук. Размеры его все-таки достаточно приличны, и наш ныряльщик должен был заметить место падения ларца в реку, но совсем другое – выискивать среди неровностей дна мелкие предметы, разбросанные на такой площади. Как, по-вашему, он справится с такой задачей?! Она невыполнима!
- Секундочку! Холмс, вы уверяли меня, что в нашем распоряжении настоящий профессионал…
- Да какая теперь уже разница! Вы хоть представляете себе возможности человека под водой? Даже если гипотетически представить себе, что ему удастся поднять хоть бы десятую, нет, сотую часть, вы понимаете, сколько это потребует погружений?! И в какие это выльется затраты? Да еще в это время года! Операция затянется на месяцы. Придется пережидать зиму, и с учетом течения реки все эти камешки и золотишко разнесет куда угодно. Плюс низкая видимость в мутной воде. Вы, вероятно, совсем не знаете ни Темзы, ни специфики подводных работ, ни жизни вообще, если еще на что-то надеетесь. Неужели вы не понимаете?!
После этих слов мне стало ясно, что суть произошедшего я действительно несколько упустил. Но мой неистребимый оптимизм, который выработался у меня за долгие годы наблюдений за Холмсом, когда я неоднократно убеждался, что выход он находит из любых безнадежных положений, подсказывал мне, что не все еще потеряно. Пусть я и допустил ошибку, главное, что я совершил ее достаточно ловко и умело, чтобы не попасться. Но Холмс продолжал сокрушаться.
- Честное слово, Ватсон, вы когда-нибудь доведете меня до припадка своей изобретательностью! Что в Ярде?
- Страшный переполох. Лестрейд рвет и мечет. Кричит, что не зря был категорически против этой затеи. Мистер Бартнелл молчит, но видно, в каком он пребывает шоке. На мое счастье констебль клянется, что не спускал глаз с ларца, и что я не могу быть причастным к исчезновению драгоценностей. Так что они там все ничего не могут понять. Неслучайно вы, Холмс, всегда считали нашу полицию сборищем тупоголовых посредственностей. Вы были правы как всегда.
- В данном случае это не причем. Необъяснимая нелепость вашего поступка счастливым образом бережет вас, как иных хранит их добрый ангел. Никому просто в голову не может прийти, что вы сотворили такое. Полное отсутствие не только мотива, но и хоть крупицы разума. Как же после этого вы заявились к мисс Морстен? Ведь у нее вам следовало появиться обязательно после поднятия ларца со дна Темзы. В этом и состоял ваш подвиг, если вы не поняли.
- Я все понял, Холмс. Но мне пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Когда я опустошил ларец, мне оставалось только тихонечко его защелкнуть. Констебль так ничего и не заметил. Как же я мог отменить визит к мисс Морстен?
- Надеюсь, вы хоть не сделали ей предложение руки и сердца?
- Признаюсь, мне в последнее время встречи с нею приносят какое-то новое чувство.
- Теперь она нищая, так на кой черт вам сдалось это ваше чувство?! Забудьте о нем, пока оно новое и непривычное.
- Но ведь я не мог ослушаться вас, Холмс! К тому же вы сами объявили о нашей помолвке в своих интервью.
- Господи, Ватсон! Вы нас погубите! Я заявлял об этом ранее и поручил вам сделать то же самое сегодня, полагая, что вы осчастливите девушку ларцом, полным блестящих безделушек, а не пустым! Вы соображаете, что вы натворили?! Вы же знали, что предъявите ей пустой сундук, так что ж вы за оставшуюся часть пути не придумали, как получше выкрутиться?! Открыв перед нею ларец, вы должны были сначала страшно удивиться…
- Поверьте, Холмс, я очень страшно удивлялся, но все остальные удивились еще страшнее, поэтому моего удивления, кажется, никто и не заметил. Все так громко закричали…
- Хорошо, но главное не в этом. Вы должны были сделать скорбное лицо и сдавленным голосом с мрачной торжественностью…
- Вы как будто были там, Холмс! Какая проницательность! Ведь именно так я и…
- Подождите, дайте договорить. Вы должны были заявить мисс Морстен, что теперь, когда ларец пуст, и она осталась без наследства, вы не достойны ее сердца и не имеете никакого права претендовать на ее руку.
- Слишком прозрачная логика, Холмс. Лучше бы как-то по-другому.
- Конечно, дословно это звучало бы иначе. Мол, пока я вновь не разыщу для вас, моя прекрасная Мэри, эти чертовы драгоценности, я не посмею показаться вам на глаза. А потому прошу вас, не будем тратить время на глупые объяснения. Я вынужден вновь устремиться на поиски… ну, и все такое. После такого обещания можно было бы смело надеяться, что нарушить его не придется. Сокровищ теперь уже точно не найти, а значит, и про мисс Морстен лучше забыть побыстрее. Но вы вместо этого зачем-то полезли с предложением руки и сердца. Ладно бы вы не могли усмирить свое сердце, мой сентиментальный друг, но вас и руки не слушаются. Сегодня вы нашалили ими предостаточно. Признайтесь, вы успели привязаться к мисс Морстен?
- Похоже, что так, Холмс. При ее виде меня всякий раз охватывают какие-то непривычные ощущения.
- Вам хочется петь, танцевать и выкрикивать слова признательности всему миру, включая даже миссис Хадсон?
- В том-то и дело, что нет. Это больше физические ощущения. Слабость в ногах, онемение всего тела, в особенности, языка и спазмы в животе.
- Ну, и что вам как врачу рассказывают ваши симптомы? Почему именно эти неприятные ощущения заставляют вас просить виновницу их появления стать вашей вечной спутницей? Вам хочется ощущать их постоянно, круглые сутки?
- Успокойтесь, Холмс. Я не успел сделать этого предложения, хотя настаиваю на том, что из соображений приличия обязан был это сделать, особенно после всего того, что случилось.
- Какие приличия, и что произошло?! Неприлично усевать золотыми россыпями реку, словно семенами пашню, или вы ждали всходов? Так они еще впереди, не сомневайтесь. Нас ждут серьезные неприятности. Неприлично пытаться после такого еще и что-то поправить. Если вы только не надумали ее добить окончательно. Выражаясь образно, вы только что, неся даму на руках в подвенечном уборе, уронили ее в лужу. Плашмя и в самую грязь, будто намеренно. Но вы готовы поступить еще ужаснее, потому что в вас проснулось благородство вместо стыда. Вам бы с глаз ее исчезнуть побыстрее, а вы вместо этого готовы улечься в лужу с нею рядом только чтобы доказать ей, что там, в грязи, не так уж все плохо. Кому этот ваш жест сейчас может быть нужен, и кого это может хоть в чем-то убедить? Кого осчастливит эта помолвка в нынешних условиях? Вас? Ее? Поймите же, наконец, что это и есть верх нелепости, а значит, и неприличия.
- Холмс, ради всего святого, не пугайте меня так! Неужели то, что произошло сегодня, и в самом деле так печально?
- Нет уж, вам придется выслушать меня до конца, чтобы испугаться как следует, мой друг. Я вам скажу, что произошло. Вы выбросили на ветер полумиллионное состояние и на радостях от такого счастливого события решили еще и осчастливить девушку своим предложением выйти ей замуж за такого находчивого кавалера. На нее свалилась беда – она вновь бедна как церковная крыса, хотя мыслями после сообщений об обнаружении сокровищ перенеслась уже в самый фешенебельный район Лондона. Второй беды – вашего присутствия рядом – она уже точно не перенесет. Да как она только не расцарапала вам лицо после такой новости?! Я успел заметить, что особа эта вполне себе с живым темпераментом.
- Все вышло еще хуже, Холмс. Едва мисс Морстен увидела, что сундучок пуст, с ней сделался глубокий обморок. Она лишилась чувств. Я пообещал миссис Форрестер, что сбегаю за нюхательной солью и вернусь, но она предложила свою, и поэтому мне не удалось сбежать.
- Как же вы вышли из такой щекотливой ситуации?
- Я поручил хозяйке позаботиться о девушке и сказал, что побегу заявлять в полицию.
- То есть и как доктор вы оказались бесполезны. Блестящий день. Констебль был с вами до конца?
- Да.
- Слава Богу. Это-то вас и спасает, что вы все время находились на его глазах. Но как он прошляпил вас на катере?! Если бы он застал вас за вашим занятием, вас бы точно упекли в психиатрическую лечебницу.
- Холмс, теперь я осознал, как я виноват. Нужно что-то придумать, чтобы помочь девушке.
- Что теперь придумаешь? Вы уже помогли, как смогли. Не лезть же вам в реку. Мисс Морстен оценила бы реальный поступок, а не попытку благородно простудиться. Оценила бы в пятьсот тысяч фунтов, если вы забыли. Сейчас же хоть утопитесь с горя, к чему теперь самопожертвование без пользы? Хотя, если вашей невесте доведется еще узнать, какой фокус вы сегодня устроили, она, пожалуй, с удовольствием примет такую жертву. Поразмышляйте лучше на досуге о наших заботах, коих, благодаря вам, теперь предостаточно. Мы остались без финансов. Я всерьез полагался на свой расчет заполучить денежки из Норвуда и уже рисовал себе картины, как бы мы с ними развернулись. В планах было создание частного агентства с целым штатом сотрудников. Ваша супруга Мэри Уотсон стала бы у нас секретарем. Что-нибудь нашлось бы и для миссис Хадсон с ее племянником. Я настолько уверился в успехе, что почти не следил за нашими недавними расходами и особо не скупился. Так что с этой стороны все очень печально, и без расширения кредита у миссис Хадсон нам не обойтись. Но это еще не все. Не надейтесь, что вашим сегодняшним визитом в Скотланд-Ярд дело ограничится. Лестрейд наверняка чует подвох и так просто не отстанет. Готовьтесь на ближайшее время сделаться там частым гостем.
- Холмс! – совсем уже горестно воскликнул я, - Ваши слова ввергают меня в депрессию!
- Выбросите это немедленно из головы, Ватсон. Только этого нам еще не хватало! Можно позволить себе что угодно, только не эту напасть. Лучше уж отчаяться. Во всяком случае, для вас.
- А вы видите разницу?
- Конечно. Не спорю, отчаяние – это кромешная тьма, поглощающая душу, едва отгорит закат надежды. Но все же даже в нем присутствует некая энергия. Она не осознаваема, как в надежде, потому что ей вроде бы не из чего вытекать. Шансов не видать, и нет оснований держаться иллюзий. Потому энергия эта неподвластна и неуправляема, действует как бы со стороны и не из человека, но на человека, и зачастую приводит к беде. Отчаявшиеся нередко убивают себя. Но так же часто эта неуправляемая энергия каким-то непредсказуемым образом выносит страдальца из зоны бедствия. Депрессия же лишена всякой энергии. Нет того конька, оседлав которого, можно было бы выскочить из этой трясины. Поэтому в ней и остаются. Она не угрожает жизни, вернее, физическому существованию, потому что жизнью это сложно назвать. Возможно, вы даже ухитритесь найти некую особенную прелесть пребывания в этом состоянии, но для дела станете совершенно бесполезны. Мне милее ваша самая дурацкая инициатива, хоть я порой и кричу на вас. Даже ваша сегодняшняя апокалиптическая находчивость, похоронившая наше блестящее будущее, все же ближе и понятнее мне, потому что за нею видно человека с его чертами. Можно злиться на вас или посмеяться, в зависимости от того, на какую высоту способно в данный момент забраться мое сознание. Чем она выше, тем больше открыто его взору, и тем снисходительнее я к вашим слабостям.
- И все же я никак не могу понять вашу мысль. Вы критикуете мои действия почти всегда. И сегодняшний день не стал исключением. Но при этом бездействие не приемлете.
- Депрессия не бездействие, а обезличивание. С утратой самого важного из того, чем наделен человек – вкуса к жизни, он теряет индивидуальность. Это чума, и симптомы ее у всех одинаковы. Жертвы ее – безнадежные копии друг друга, словно плоды с одного древа. Древа уныния. Это-то стирание черт и отталкивает настолько, что не оставляет места сочувствию. Бездействие же лишь одно из следствий этого паралича. Нельзя путать депрессию с меланхолией, естественной потребностью иногда задержаться в задумчивости, поразмыслить и помечтать или отдаться поэтическому настроению, которое гению подарит мелодию, строфу, образ или что-то подобное совершенное, а простому смертному – лишь ощущение – нечто гораздо менее ясное и сформированное. Признаюсь вам, Ватсон, с моей точки зрения, депрессия - это самая явная и отталкивающая форма человеческого падения, хуже преступлений, карающихся законом. Потому что всякое преступление исходит из страсти, и мы готовы хоть отчасти его простить. Ведь страсть – непременное свойство живого человека, требование, выдвигаемое его жаждой жизни. Беда и вина человека, решившегося на преступление, лишь в том, что он ослеплен заблуждением, из-за чего не осознает, что предмет его страсти, будь то деньги, слава, даже чья-то личность, в любом случае нечто мелкое, незначительное и несоразмерное последствиям деяний, вызванных этой страстью. Как бы ни был бездарен и мелок супруг-консорт, однако же достаточно было допустить себе мысль, что Босуэлл стОит Керк-о’Филда, и она обернулась возмездием Фотерингея. В таких случаях мы имеем примеры насилия, которое дерзнули применить как средство для жизни. Смерть в угоду цветению. Прерван поток чужой энергии, который забросали камнями только для того, чтобы собственный родник бил сильнее. Весь ужас в том, что кто-то увидел в этом смысл. Однако все же это жизнь, пусть и с конфликтом внутри нее, но ради нее же. И, если это принято называть преступлением, тогда тот, кто поддался депрессии, отвергает саму жизнь, а это уже святотатство.
- Звучит ужасающе, но неужели выхода из депрессии не существует?
- Почти так. Если хотите, это апатичное отчаяние, лишенное движущей силы эмоции. Требуется вмешательство извне, чтобы создать энергию для этой спасительной силы.
- Но вы отметили сами, что отчаяние - другая беда - все же очень опасно. Почему же тогда, по-вашему, оно мне лучше подойдет?
- А вы именно такой страдалец, подходящий. Себя вы любите и, смею думать, никогда не сведете счеты с жизнью. Так что, кто-кто, а вы здесь ничем не рискуете. Кроме того, подозреваю, вас любит кое-кто еще.
- Неужели вы о мисс Морстен, Холмс?!
- Да нет же! Придет же вам в голову… мисс Морстен вполне здравомыслящая девушка, а мы так и не предоставили ей ничего основательного и достойного ее расположения. Боюсь, пока что ей вас не за что любить.
- А разве нельзя любить ни за что?! На чем тогда основываются всем известные случаи любви с первого взгляда?
- Не берусь судить об этом, Ватсон. Действительно не знаю, можно ли любить ни за что, в том числе конкретно вас. Даже я у своих симпатий к вам вижу вполне определенные причины. Но я ведь о другом. Мне, закоренелому материалисту нелегко дается такое признание, но порою меня посещает мысль, что некто, убедившись в вашей всеобъемлющей наивности и осознав в этом свой недогляд на стадии производства, вынужден взять заботу о вас в собственные руки и опекает ваш жизненный путь, пусть и не направляя вас к успеху, но хотя бы вовремя отводя от беды. И это позволяет вам пребывать в уверенности, что фортуна все же иногда милостива к вам, и не падать духом. Держитесь крепко этой уверенности, Ватсон, это в ваших же интересах; а лучше всего, вместе с нею отправляйтесь-ка спать.
В испорченном окончательно настроении я подумал, что, в самом деле, лучше всего сейчас именно это и сделать. Мои сны всегда очень жизнеутверждающие. В них все очень складно получается, там нет этих дурацких нестыковок и невезения, и поэтому всякий новый день я встречаю с замечательным настроем.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
Беня260412
- Пользователь
- Сообщений в теме: 153
- Сообщения: 236
- На форуме с 31 янв 2014, 23:54
- Благодарил (а): 39 раз
- Поблагодарили: 228 раз
ПИШИТЕ ПИСЬМА
ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ - ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ ЧАРЛЬЗА ОГАСТЕСА МИЛВЕРТОНА
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Для удобства главам этой части присвоена собственная нумерация, но связь с общей сюжетной линией остается в силе. В этой же части Автор надеется дать исчерпывающие ответы на все неразрешенные ранее вопросы, сделав ее, таким образом, финальной.
2. Один из ключевых персонажей второй части (дело Мориарти) Найджел Хенсли сменил имя, и теперь это Себастьян Моран. Такое решение принято Автором по причине серьезной психической нестабильности, в коей он пребывает с того момента, как присвоил собственное (в смысле, придуманное им, а не взятое у А.К.Дойла) имя столь значительной фигуре. По мнению Автора, это противоречило общей концепции его произведения, которое задумано как альтернативный взгляд (подход, вариант) на события, изложенные замечательным классиком. Главной задачей собственной затеи Автор изначально полагал для себя поиск новых решений любимых всеми нами головоломок при тех же исходных данных, заданных еще незабвенным сэром Артуром. Конечно, можно было пренебречь этим условием и написать полностью самостоятельную вещь, в которой лишь присутствие знакомых имен намекало бы на некую, чисто формальную связь с великим трудом, но Автор посчитал, что нет ничего проще и безответственнее, чем отпустить собственное воображение в свободный ничем не контролируемый полет, и проникся тщеславием доказать, что он выше этого, и что ему вполне по силам не просто воспарить ввысь на крылах фантазии, но еще и вписываться с нею в воздушные коридоры и выдерживать курс знаменитого предшественника, огибая вехи, расставленные им более века назад, то есть, иными словами, что он искусный пилот управляемого летательного аппарата, а не легкомысленно болтающийся на улетающем куда-то воздушном шарике Винни Пух. Фигура Найджела Хенсли представляла собой самый возмутительный пример такого вульгарного и самонадеянного отклонения, поэтому с ним решительно покончено. Конечно, при подробной разработке маленького рассказа о Милвертоне невозможно полностью избежать появления новых лиц, но Автор искренне надеется, что основной принцип его работы останется соблюден, и главные герои историй о Шерлоке Холмсе сохранят свои классические имена. В тексте предыдущих глав сделаны соответствующие исправления, и все же, если где-то случился недогляд, и этот субъект, то есть теперь уже Моран все еще пытается коварно запутать читателя своим прежним именем, за такое его поведение Автор заранее приносит свои извинения... ну, в общем, это тот случай, когда книга не вполне слушается своего создателя.
1. ПРЕССА О ПРОИСШЕСТВИИ
Минувшей ночью, когда уже наступило 30 октября, нами была получена информация о том, что в один из домов в Хэмпстеде, а именно в Эплдор-Тауэрс, прибыли представители Департамента уголовных расследований Скотланд-Ярда. Факт столь быстрой передачи дела детективами из районного дивизиона в ведение центрального управления столичной полиции говорит о многом, особенно, с учетом адреса происшествия. Он вызывает смешанные чувства у всякого, кто знаком не понаслышке со светской жизнью Лондона, имеющей, как и все на свете, свою изнанку. Это дом некого Чарльза Огастеса Милвертона, личности темной и, как принято выражаться, известной в определенных кругах. Поговаривают, в этот круг посвященных входит и Скотланд-Ярд, и отнюдь не случайно. Молва неоднократно связывала имя хозяина дома со скандалами определенного рода, случавшимися в высшем обществе Лондона в последние годы. Слухи об этом просачивались и в прессу. Речь идет о вымогательстве, основанном на угрозе компрометации, попросту, шантаже - занятии сколь неприглядном, столь и трудно доказуемом. Нет смысла объяснять, почему при таких щекотливых обстоятельствах жертвы Милвертона предпочитали выпутываться из сетей, сплетенных этим пауком, самостоятельно, не прибегая к услугам полиции. Несчастные, когда либо имевшие неосторожность вести себя неосмотрительно, создавали вокруг себя нездоровую атмосферу постороннего любопытства. Возникал еще лишь незначительный слушок, слабый намек на сплетню, а этот – не побоимся резкого слова! - падальщик, привлеченный дурным запахом интрижки, уже владел исчерпывающей информацией и знал, как ей распорядиться. От злословящих впустую сплетников Милвертона отличает решающая черта. Он сумел обернуть наглое бесцеремонное вмешательство в частную жизнь в хорошо поставленное доходное дело, умудряясь добывать красноречивые письма и записки, переданные через слуг, утерянные перчатки, платки и прочие улики, конвертируя слухи в убийственные доказательства. Говорят, что для этого он содержит целый штат агентов. Источник, сообщивший нам эту информацию, склонен считать, что сноровка, с которой они добывают нужные вещи, а также их глубокая конспирация подталкивают к крайне неприятному, но весьма вероятному выводу: эти люди могут иметь отношение к полиции – работали когда-то или даже пребывают в ее рядах и по сей день. Такое толкование выглядит в наших глазах чересчур сенсационно, и мы, имея достаточно представления о достоинствах нашей полиции, с гневом отвергаем саму возможность столь вопиющего нравственного падения кого-либо из ее блестящих рядов.
В свете нынешней политической ситуации некоторым вероятнее представляется присутствие в деле иностранных агентов. Речь идет о шпионах, засланных к нам с территории одной чрезвычайно недружественной в последнее время страны, неуклюже и агрессивно навязывающей миру свои имперские амбиции. Имея внушительное превосходство в силе духа и достижениях нашей оборонной отрасли, нам британцам забавно наблюдать, как наивно и тщетно там стремятся отыскать во всей своей истории хоть мимолетные периоды чего-то, пусть отдаленно походящего на подлинное величие Соединенного Королевства, и не находят ничего кроме сомнительных достижений своего предка, затеявшего свару по собственному же признанию «с тремя нижними юбками». Не потому ли у себя на родине он назван великим, что воевать с женщинами там не только не считают постыдным, но и полагают за прямой путь к славе для того, кто принял на себя бремя государственного мужа и полководца? Что ж, нам нет дела до их нравов до тех пор, пока не затрагиваются интересы Британии. Но если здесь действительно не обошлось без участия шпионов, и Милвертон на самом деле привлек на свою сторону всех этих Шварцкоппенов, то тогда необходимо решительно поставить вопрос о государственной измене. И все же эта версия нам кажется не только не менее вызывающей чем первая, но и популистски крикливой и провокационной. Поэтому не будем заходить слишком далеко и остановимся на предположении, вполне достаточном пока, что в распоряжении хозяина Эплдор-Тауэрс есть некие агенты, а кто они такие, и почему так ловки и успешны в своем ремесле, неизвестно.
Помимо них сведения шантажисту поставляют и другие лица. Чаще всего это слуги с их мелкой местью, заимевшие зуб на своих господ, или просто желающие заработать. По сведениям того же источника, материалов, которыми располагает полиция в связи с деятельностью Милвертона на сегодняшний день, явно недостаточно для привлечения его к ответу. Это лишь косвенные улики, но, благодаря им, несложно выстроить вполне четкую логическую цепочку, связывающую циркулирующие в светских кругах слухи с последующими финансовыми операциями. И если передачу наличных или подписанный чек на предъявителя отследить почти невозможно, то некоторые подозрительно скоро состоявшиеся сделки с недвижимостью говорят о многом. Милвертон не щадит тех, кто попал в его лапы, с циничной рассудительностью полагая, что честь - самая дорогая человеческая ценность, и потому продает ее назад оплошавшим хозяевам втридорога. Самый громкий пример таких подозрительных сделок - недавняя вызвавшая массу пересудов история с жеребцом Мэмфисом , в результате которой выигравший прошлогодний Золотой кубок в Аскоте семилеток неожиданно сменил конюшню.
Таково вкратце описание занятий хозяина дома, в котором нынешней ночью работала полиция. Теперь о самом происшествии. Как вы заметили, мы тщательно избегаем определений вроде «жертва преступления», «покойный хозяин» и «убийство в Эплдор-Тауэрс», потому что неизвестно, имело ли место преступление, есть ли жертвы; если да, то кто и так далее. К сожалению, фактов, установленных точно, крайне мало. С самых первых шагов следствие всеми возможными способами отгородилось от прессы, и расследование проводится в условиях беспрецедентной секретности, от которой, признаться, все мы в Лондоне поотвыкли, благодаря демократичному стилю Шерлока Холмса. Но в данном деле пока обходится без его участия. Наш сотрудник Кеннет Куиклегз, прекрасно известный всем, кто умеет читать и понимать английский, прибыв на место, застал следующую картину. Дом и окружающий его сад отгорожены от мира высокой глухой стеной. На всем протяжении стены имеется единственный вход– ворота со стороны Сквайрз-Маунт, постоянно запертые.
Примерно около полуночи к дому прибыли первые силы полиции из ближайшего участка. Кем был вызван дежурный констебль, неизвестно. В дальнейшем на месте происшествия работала упомянутая группа из центрального управления во главе с инспектором Грегсоном. После их отбытия у ворот был выставлен пост с целью, видимо, пресечь попытки журналистов проникнуть на территорию и установить контакты с теми, кто пребывает в доме.
В условиях непривычно сухого даже почти враждебного отношения к журналистам со стороны полицейских чинов нашему сотруднику пришлось довольствоваться опросом зевак, собравшихся у ворот. К сожалению, их оказалось совсем немного из-за позднего времени и, в особенности, из-за сильного холода, опустившегося на Лондон этой ночью. Да и эта жалкая горстка продрогших случайных прохожих вряд ли может по праву называться свидетельской базой следствия, достойной доверия. Насколько смог судить наш корреспондент из их сбивчивых высказываний, все они возбуждены не потому, что что-то видели или слышали, а, наоборот, от того, что ровным счетом ничего не знают и не понимают. Все они задержались там, привлеченные появлением у ворот полицейских лиц, то есть оказались у места событий еще позже представителей Скотланд-Ярда, некоторые из которых успели уже приучить нас к своей нерасторопности.
И все же наш сотрудник, будучи не в силах обмануть запросы преданного читателя, продолжал делать невозможное, чтобы предстать перед его взором не с пустыми руками. Как известно, инспектор Грегсон не замечен в стремлении раздавать интервью в целях всестороннего освещения своей многогранной личности, в отличие от одного из своих коллег, успешно ускоряющего свою карьеру в последнее время. Скорее, ему приходится это делать, уступая настойчивости журналистов в силу человеческих черт своего характера, а также понимания, что и нам – пишущей братии – необходимо качественно делать свое дело. Поэтому его комментарии хоть и не многословны, но всегда точны и ограничены сутью происшествия без малейших намеков на автобиографические отступления. Помня об этом, наш славный мистер Куиклегз, прождав на невероятном холоде до утра, подловил инспектора у ворот злополучного дома, когда тот, закончив свою работу, готовился направиться на набережную Виктории. Напористость и высочайший профессионализм первого сложились с пониманием и…опять же, высочайшим профессионализмом второго, что должно было обеспечить замечательный результат, если б не одно досадное обстоятельство, выразившееся в третьем слагаемом с обратным знаком, которое пришлось учесть, то есть вычесть. Речь идет о дерзости посягательств шантажиста. Говорят, выражение «И на солнце есть пятна» на самом деле принадлежит именно Огастесу Милвертону. Тот факт, что он не боялся замахиваться даже на светила, неизбежно и логически переводит дело в разряд едва ли не политических, что и объясняет уже упомянутую выше секретность, так повлиявшую на словоохотливость инспектора Грегсона. Что из этого получилось, судите сами.
Мистер Куиклегз: Инспектор, сэр, всего на несколько минут!
Мистер Грегсон: Извините, времени совсем нет. Позвольте пройти.
Мистер Куиклегз: Сэр, всего несколько фраз. Можно уложиться и за минуту.
Мистер Грегсон: Имейте сострадание. Я работал всю ночь и ужасно устал. Мне еще готовить отчет начальству.
Мистер Куиклегз: Я тоже, инспектор, ужасно устал и валюсь с ног. Я простоял тут всю ночь.
Мистер Грегсон: Вы простояли, а я напряженно работал. Всех опросить, все осмотреть, ничего не упустить, улавливаете?
Мистер Куиклегз: Я тоже не могу вас упустить, сэр. Меня не поймут. Вы провели ночь в теплом доме, а я – на пронизывающем ветру здесь у ворот.
Мистер Грегсон: Почему же, я еще в саду работал. Вот там действительно ветер! Здесь у вас скорее освежает, потому что подветренная сторона, а там…
Мистер Куиклегз: Так значит, это случилось не в доме, а в саду?
Мистер Грегсон: Что случилось?
Мистер Куиклегз: Сэр, сотрудники криминального отдела Скотланд-Ярда не оказываются ночью на частной территории без веских причин.
Мистер Грегсон: Естественно. Мы здесь, потому что обязаны были отреагировать.
Мистер Куиклегз: На что отреагировать?
Мистер Грегсон: Скотланд-Ярд всегда стоит на страже закона и оберегает порядок и покой подданных Ее Величества. Соответственно, реагировать приходится на вызовы, брошенные закону, порядку и покою…
Мистер Куиклегз: К вам поступил вызов? В связи с чем?
Мистер Грегсон: Вызовы если не всегда, то в большинстве случаев поступают в связи с тем, что плавный и четко выстроенных ход жизнеустройства нарушен неким…
Мистер Куиклегз: Как я понимаю, произошло нечто чрезвычайное?
Мистер Грегсон: Насколько я сумел разобраться, произошло происшествие.
Мистер Куиклегз: Сэр, мы достаточно осведомлены о причинах вашей уклончивости, но невозможно же совсем не осветить это событие. Ведь поползут слухи, которые невероятностью превзойдут даже самое невероятное.
Мистер Грегсон: Хорошая фраза. Я всегда на стороне тавтологии. Искренне убежден, что этот прием усиливает доходчивость информации.
Мистер Куиклегз: И все же, сэр, прошу вас, ответьте. Произошло убийство?
Мистер Грегсон: Не спешите так с выводами. Даже я, имея в своем распоряжении фактов более, чем вы…
Мистер Куиклегз: Хорошо, инспектор. Давайте тогда постепенно. Кто-то умер?
Мистер Грегсон: Насколько я могу судить, наступила смерть. Налицо все признаки прекращения жизни в человеческом организме. И вот перед нами грустное зрелище – жилище духа покинуто им, камин потух, пламя очага более не согревает дом и не дает света. Тот остыл и погрузился во мрак. Вместо оживленных голосов и детского смеха сумрачная тишина и забвение.
Мистер Куиклегз: Вы про Эплдор-Тауэрс, сэр? Разве там были дети?
Мистер Грегсон: Что вы! Я про труп. Иносказательно, понимаете?
Мистер Куиклегз: А-а! Понятно. Тогда чей же это камин потух, так и не дождавшись дров? Чьи дети перестали смеяться и теперь насупленные помалкивают? Чьи окна, перемазанные злосчастной копотью словно черной краской, перестали пропускать свет? Где воцарилась эта ужасная вспепоглощающая мгла, перед которой меркнет, вернее, светлеет до тонов воскресного утречка даже тьма египетская?
Мистер Грегсон: Вы забросали меня целым градом вопросов. На какой же ответить сперва?
Мистер Куиклегз: Иначе говоря, кто же предстал перед вами в виде трупа? Кто встретил ваше позднее появление так безмолвно, и так мрачно красноречиво - возопив всем своим растянувшимся, бездыханным, скрюченным, остывшим и одеревеневшим телом о постигшей его кончине?
Мистер Грегсон: Завязывайте уже с Шекспиром в такое время. У меня мурашки по спине...
Мистер Куиклегз: Или, еще проще, кто умер? Или, чтоб уже совсем…
Мистер Грегсон: Спасибо, я понял. Вы и сами должны прекрасно понимать, что в данном случае смерть могла унести с собою в сумрачный мир невозвратности только некое лицо, либо принадлежащее к числу обитателей этого дома, либо нет. Мы располагаем достоверными сведениями, что именно так и случилось.
Мистер Куиклегз: В таком случае позвольте спросить, установлено ли наличие тех обстоятельств, которые обычно способствуют преждевременному перемещению в этот самый сумрачный мир, или в данном случае это случилось с упомянутым вами лицом в силу объективных для его здоровья причин?
Мистер Грегсон: Всякая причина, приводящая к смерти, объективна в отношении здоровья в силу несовместимости с жизнью, а значит, и с ним.
Мистер Куиклегз: Инспектор, под объективной причиной я подразумеваю не смертельное ранение или тяжкое телесное повреждение, а жизненные обстоятельства, приведшие к этому. Причина причин, если хотите. То есть, проще говоря, человек умер, потому что собирался умереть, или же это явилось для него неожиданностью?
Мистер Грегсон (озадаченно): Любопытный поворот. (Почесав затылок) Признаться, нам ничего неизвестно о планах покойного. По крайней мере, на ближайшее время… Собирался ли он умереть, я имею ввиду.
Мистер Куиклегз: Хорошо, тогда предельно конкретно – тяжкая болезнь или самоубийство исключены?
Мистер Грегсон: Это довольно сложно установить, особенно, если придерживаться того взгляда, что мы сами прежде всего ответственны за свою жизнь. Допустим, человек много курит табаку или злоупотребляет алкоголем, приближая собственный конец вопреки предостережениям собственного врача. Можно ли назвать его самоубийцей?
Мистер Куиклегз: В известном смысле, да. Но вы же поняли, о чем я. У нас криминальный репортаж.
Мистер Грегсон: Вы не дослушали. Вот вам криминальный пример. Допустим, этот человек обладает способностью злить всех вокруг себя настолько, что окружающие преображаются, забывая о своих лучших качествах. Собственная собака – миляга сеттер - рычит на него, когда он протягивает ей лакомство. Жена молча отворачивается от протянутого букета или и вовсе кричит ему убираться к черту. Духовник при встрече отказывается исповедать в выражениях, удивительных даже для представителя пресвитерианской церкви. Даже если этот бедняга обнаружен с топором в спине, и посредством длительных тщательнейших экспертиз установлено доподлинно, что он не мог так извернуться и достать себя этим орудием в то место так, чтобы оно достаточно глубоко вошло и застряло там…так вот, такое поведение тоже в определенном смысле самоубийственно.
Мистер Куиклегз: Я понял, спасибо. Кое-что уже имеем. Итак, жертвой преступления пал человек, женившийся неудачно, имеющий сеттера и проблемы во взаимоотношениях с ним, судя по исповеданию, вероятнее всего, шотландец. Он был убит ударом топора в спину.
Мистер Грегсон: Подождите, подождите…
Мистер Куиклегз: Насколько нам известно, хозяин дома – убежденный холостяк, значит, зарублен кто-то из гостей. Застрявшее в теле орудие свидетельствует о значительной физической силе убийцы, так что и в этом качестве мы не можем рассматривать владельца Эплдор-Тауэрс. Известно, что это тщедушный старик. Значит, он должен был пройти свидетелем. Вы уже допрашивали его? Что он говорит? Связано ли происшедшее с его репутацией?
Мистер Грегсон: Даже не знаю, что сказать…
Мистер Куиклегз: Ну что ж, для начала и так совсем неплохо. От лица своего издания желаю вам, уважаемый инспектор, успехов в работе над этой темной историей. Понимая, как бесценно для вас время, я не смею более вас задерживать. Спасибо!
Как видим, хитроумие ловкого журналиста, преодолев настороженную сдержанность полицейского, принесло первые плоды. Поспешность и растерянность, с которыми инспектор Грегсон принялся увещевать собеседника, свидетельствуют, при всем нашем уважении, что он начисто проиграл это интеллектуальное состязание нашему коллеге. Начало положено, и наш добрый читатель может не сомневаться - мы сделаем все от нас зависящее и кое-что еще добавим сверху, чтобы это таинственное дело не только было раскрыто как можно быстрее, но и получило самое всестороннее освещение.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ - ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ ЧАРЛЬЗА ОГАСТЕСА МИЛВЕРТОНА
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Для удобства главам этой части присвоена собственная нумерация, но связь с общей сюжетной линией остается в силе. В этой же части Автор надеется дать исчерпывающие ответы на все неразрешенные ранее вопросы, сделав ее, таким образом, финальной.
2. Один из ключевых персонажей второй части (дело Мориарти) Найджел Хенсли сменил имя, и теперь это Себастьян Моран. Такое решение принято Автором по причине серьезной психической нестабильности, в коей он пребывает с того момента, как присвоил собственное (в смысле, придуманное им, а не взятое у А.К.Дойла) имя столь значительной фигуре. По мнению Автора, это противоречило общей концепции его произведения, которое задумано как альтернативный взгляд (подход, вариант) на события, изложенные замечательным классиком. Главной задачей собственной затеи Автор изначально полагал для себя поиск новых решений любимых всеми нами головоломок при тех же исходных данных, заданных еще незабвенным сэром Артуром. Конечно, можно было пренебречь этим условием и написать полностью самостоятельную вещь, в которой лишь присутствие знакомых имен намекало бы на некую, чисто формальную связь с великим трудом, но Автор посчитал, что нет ничего проще и безответственнее, чем отпустить собственное воображение в свободный ничем не контролируемый полет, и проникся тщеславием доказать, что он выше этого, и что ему вполне по силам не просто воспарить ввысь на крылах фантазии, но еще и вписываться с нею в воздушные коридоры и выдерживать курс знаменитого предшественника, огибая вехи, расставленные им более века назад, то есть, иными словами, что он искусный пилот управляемого летательного аппарата, а не легкомысленно болтающийся на улетающем куда-то воздушном шарике Винни Пух. Фигура Найджела Хенсли представляла собой самый возмутительный пример такого вульгарного и самонадеянного отклонения, поэтому с ним решительно покончено. Конечно, при подробной разработке маленького рассказа о Милвертоне невозможно полностью избежать появления новых лиц, но Автор искренне надеется, что основной принцип его работы останется соблюден, и главные герои историй о Шерлоке Холмсе сохранят свои классические имена. В тексте предыдущих глав сделаны соответствующие исправления, и все же, если где-то случился недогляд, и этот субъект, то есть теперь уже Моран все еще пытается коварно запутать читателя своим прежним именем, за такое его поведение Автор заранее приносит свои извинения... ну, в общем, это тот случай, когда книга не вполне слушается своего создателя.
1. ПРЕССА О ПРОИСШЕСТВИИ
Минувшей ночью, когда уже наступило 30 октября, нами была получена информация о том, что в один из домов в Хэмпстеде, а именно в Эплдор-Тауэрс, прибыли представители Департамента уголовных расследований Скотланд-Ярда. Факт столь быстрой передачи дела детективами из районного дивизиона в ведение центрального управления столичной полиции говорит о многом, особенно, с учетом адреса происшествия. Он вызывает смешанные чувства у всякого, кто знаком не понаслышке со светской жизнью Лондона, имеющей, как и все на свете, свою изнанку. Это дом некого Чарльза Огастеса Милвертона, личности темной и, как принято выражаться, известной в определенных кругах. Поговаривают, в этот круг посвященных входит и Скотланд-Ярд, и отнюдь не случайно. Молва неоднократно связывала имя хозяина дома со скандалами определенного рода, случавшимися в высшем обществе Лондона в последние годы. Слухи об этом просачивались и в прессу. Речь идет о вымогательстве, основанном на угрозе компрометации, попросту, шантаже - занятии сколь неприглядном, столь и трудно доказуемом. Нет смысла объяснять, почему при таких щекотливых обстоятельствах жертвы Милвертона предпочитали выпутываться из сетей, сплетенных этим пауком, самостоятельно, не прибегая к услугам полиции. Несчастные, когда либо имевшие неосторожность вести себя неосмотрительно, создавали вокруг себя нездоровую атмосферу постороннего любопытства. Возникал еще лишь незначительный слушок, слабый намек на сплетню, а этот – не побоимся резкого слова! - падальщик, привлеченный дурным запахом интрижки, уже владел исчерпывающей информацией и знал, как ей распорядиться. От злословящих впустую сплетников Милвертона отличает решающая черта. Он сумел обернуть наглое бесцеремонное вмешательство в частную жизнь в хорошо поставленное доходное дело, умудряясь добывать красноречивые письма и записки, переданные через слуг, утерянные перчатки, платки и прочие улики, конвертируя слухи в убийственные доказательства. Говорят, что для этого он содержит целый штат агентов. Источник, сообщивший нам эту информацию, склонен считать, что сноровка, с которой они добывают нужные вещи, а также их глубокая конспирация подталкивают к крайне неприятному, но весьма вероятному выводу: эти люди могут иметь отношение к полиции – работали когда-то или даже пребывают в ее рядах и по сей день. Такое толкование выглядит в наших глазах чересчур сенсационно, и мы, имея достаточно представления о достоинствах нашей полиции, с гневом отвергаем саму возможность столь вопиющего нравственного падения кого-либо из ее блестящих рядов.
В свете нынешней политической ситуации некоторым вероятнее представляется присутствие в деле иностранных агентов. Речь идет о шпионах, засланных к нам с территории одной чрезвычайно недружественной в последнее время страны, неуклюже и агрессивно навязывающей миру свои имперские амбиции. Имея внушительное превосходство в силе духа и достижениях нашей оборонной отрасли, нам британцам забавно наблюдать, как наивно и тщетно там стремятся отыскать во всей своей истории хоть мимолетные периоды чего-то, пусть отдаленно походящего на подлинное величие Соединенного Королевства, и не находят ничего кроме сомнительных достижений своего предка, затеявшего свару по собственному же признанию «с тремя нижними юбками». Не потому ли у себя на родине он назван великим, что воевать с женщинами там не только не считают постыдным, но и полагают за прямой путь к славе для того, кто принял на себя бремя государственного мужа и полководца? Что ж, нам нет дела до их нравов до тех пор, пока не затрагиваются интересы Британии. Но если здесь действительно не обошлось без участия шпионов, и Милвертон на самом деле привлек на свою сторону всех этих Шварцкоппенов, то тогда необходимо решительно поставить вопрос о государственной измене. И все же эта версия нам кажется не только не менее вызывающей чем первая, но и популистски крикливой и провокационной. Поэтому не будем заходить слишком далеко и остановимся на предположении, вполне достаточном пока, что в распоряжении хозяина Эплдор-Тауэрс есть некие агенты, а кто они такие, и почему так ловки и успешны в своем ремесле, неизвестно.
Помимо них сведения шантажисту поставляют и другие лица. Чаще всего это слуги с их мелкой местью, заимевшие зуб на своих господ, или просто желающие заработать. По сведениям того же источника, материалов, которыми располагает полиция в связи с деятельностью Милвертона на сегодняшний день, явно недостаточно для привлечения его к ответу. Это лишь косвенные улики, но, благодаря им, несложно выстроить вполне четкую логическую цепочку, связывающую циркулирующие в светских кругах слухи с последующими финансовыми операциями. И если передачу наличных или подписанный чек на предъявителя отследить почти невозможно, то некоторые подозрительно скоро состоявшиеся сделки с недвижимостью говорят о многом. Милвертон не щадит тех, кто попал в его лапы, с циничной рассудительностью полагая, что честь - самая дорогая человеческая ценность, и потому продает ее назад оплошавшим хозяевам втридорога. Самый громкий пример таких подозрительных сделок - недавняя вызвавшая массу пересудов история с жеребцом Мэмфисом , в результате которой выигравший прошлогодний Золотой кубок в Аскоте семилеток неожиданно сменил конюшню.
Таково вкратце описание занятий хозяина дома, в котором нынешней ночью работала полиция. Теперь о самом происшествии. Как вы заметили, мы тщательно избегаем определений вроде «жертва преступления», «покойный хозяин» и «убийство в Эплдор-Тауэрс», потому что неизвестно, имело ли место преступление, есть ли жертвы; если да, то кто и так далее. К сожалению, фактов, установленных точно, крайне мало. С самых первых шагов следствие всеми возможными способами отгородилось от прессы, и расследование проводится в условиях беспрецедентной секретности, от которой, признаться, все мы в Лондоне поотвыкли, благодаря демократичному стилю Шерлока Холмса. Но в данном деле пока обходится без его участия. Наш сотрудник Кеннет Куиклегз, прекрасно известный всем, кто умеет читать и понимать английский, прибыв на место, застал следующую картину. Дом и окружающий его сад отгорожены от мира высокой глухой стеной. На всем протяжении стены имеется единственный вход– ворота со стороны Сквайрз-Маунт, постоянно запертые.
Примерно около полуночи к дому прибыли первые силы полиции из ближайшего участка. Кем был вызван дежурный констебль, неизвестно. В дальнейшем на месте происшествия работала упомянутая группа из центрального управления во главе с инспектором Грегсоном. После их отбытия у ворот был выставлен пост с целью, видимо, пресечь попытки журналистов проникнуть на территорию и установить контакты с теми, кто пребывает в доме.
В условиях непривычно сухого даже почти враждебного отношения к журналистам со стороны полицейских чинов нашему сотруднику пришлось довольствоваться опросом зевак, собравшихся у ворот. К сожалению, их оказалось совсем немного из-за позднего времени и, в особенности, из-за сильного холода, опустившегося на Лондон этой ночью. Да и эта жалкая горстка продрогших случайных прохожих вряд ли может по праву называться свидетельской базой следствия, достойной доверия. Насколько смог судить наш корреспондент из их сбивчивых высказываний, все они возбуждены не потому, что что-то видели или слышали, а, наоборот, от того, что ровным счетом ничего не знают и не понимают. Все они задержались там, привлеченные появлением у ворот полицейских лиц, то есть оказались у места событий еще позже представителей Скотланд-Ярда, некоторые из которых успели уже приучить нас к своей нерасторопности.
И все же наш сотрудник, будучи не в силах обмануть запросы преданного читателя, продолжал делать невозможное, чтобы предстать перед его взором не с пустыми руками. Как известно, инспектор Грегсон не замечен в стремлении раздавать интервью в целях всестороннего освещения своей многогранной личности, в отличие от одного из своих коллег, успешно ускоряющего свою карьеру в последнее время. Скорее, ему приходится это делать, уступая настойчивости журналистов в силу человеческих черт своего характера, а также понимания, что и нам – пишущей братии – необходимо качественно делать свое дело. Поэтому его комментарии хоть и не многословны, но всегда точны и ограничены сутью происшествия без малейших намеков на автобиографические отступления. Помня об этом, наш славный мистер Куиклегз, прождав на невероятном холоде до утра, подловил инспектора у ворот злополучного дома, когда тот, закончив свою работу, готовился направиться на набережную Виктории. Напористость и высочайший профессионализм первого сложились с пониманием и…опять же, высочайшим профессионализмом второго, что должно было обеспечить замечательный результат, если б не одно досадное обстоятельство, выразившееся в третьем слагаемом с обратным знаком, которое пришлось учесть, то есть вычесть. Речь идет о дерзости посягательств шантажиста. Говорят, выражение «И на солнце есть пятна» на самом деле принадлежит именно Огастесу Милвертону. Тот факт, что он не боялся замахиваться даже на светила, неизбежно и логически переводит дело в разряд едва ли не политических, что и объясняет уже упомянутую выше секретность, так повлиявшую на словоохотливость инспектора Грегсона. Что из этого получилось, судите сами.
Мистер Куиклегз: Инспектор, сэр, всего на несколько минут!
Мистер Грегсон: Извините, времени совсем нет. Позвольте пройти.
Мистер Куиклегз: Сэр, всего несколько фраз. Можно уложиться и за минуту.
Мистер Грегсон: Имейте сострадание. Я работал всю ночь и ужасно устал. Мне еще готовить отчет начальству.
Мистер Куиклегз: Я тоже, инспектор, ужасно устал и валюсь с ног. Я простоял тут всю ночь.
Мистер Грегсон: Вы простояли, а я напряженно работал. Всех опросить, все осмотреть, ничего не упустить, улавливаете?
Мистер Куиклегз: Я тоже не могу вас упустить, сэр. Меня не поймут. Вы провели ночь в теплом доме, а я – на пронизывающем ветру здесь у ворот.
Мистер Грегсон: Почему же, я еще в саду работал. Вот там действительно ветер! Здесь у вас скорее освежает, потому что подветренная сторона, а там…
Мистер Куиклегз: Так значит, это случилось не в доме, а в саду?
Мистер Грегсон: Что случилось?
Мистер Куиклегз: Сэр, сотрудники криминального отдела Скотланд-Ярда не оказываются ночью на частной территории без веских причин.
Мистер Грегсон: Естественно. Мы здесь, потому что обязаны были отреагировать.
Мистер Куиклегз: На что отреагировать?
Мистер Грегсон: Скотланд-Ярд всегда стоит на страже закона и оберегает порядок и покой подданных Ее Величества. Соответственно, реагировать приходится на вызовы, брошенные закону, порядку и покою…
Мистер Куиклегз: К вам поступил вызов? В связи с чем?
Мистер Грегсон: Вызовы если не всегда, то в большинстве случаев поступают в связи с тем, что плавный и четко выстроенных ход жизнеустройства нарушен неким…
Мистер Куиклегз: Как я понимаю, произошло нечто чрезвычайное?
Мистер Грегсон: Насколько я сумел разобраться, произошло происшествие.
Мистер Куиклегз: Сэр, мы достаточно осведомлены о причинах вашей уклончивости, но невозможно же совсем не осветить это событие. Ведь поползут слухи, которые невероятностью превзойдут даже самое невероятное.
Мистер Грегсон: Хорошая фраза. Я всегда на стороне тавтологии. Искренне убежден, что этот прием усиливает доходчивость информации.
Мистер Куиклегз: И все же, сэр, прошу вас, ответьте. Произошло убийство?
Мистер Грегсон: Не спешите так с выводами. Даже я, имея в своем распоряжении фактов более, чем вы…
Мистер Куиклегз: Хорошо, инспектор. Давайте тогда постепенно. Кто-то умер?
Мистер Грегсон: Насколько я могу судить, наступила смерть. Налицо все признаки прекращения жизни в человеческом организме. И вот перед нами грустное зрелище – жилище духа покинуто им, камин потух, пламя очага более не согревает дом и не дает света. Тот остыл и погрузился во мрак. Вместо оживленных голосов и детского смеха сумрачная тишина и забвение.
Мистер Куиклегз: Вы про Эплдор-Тауэрс, сэр? Разве там были дети?
Мистер Грегсон: Что вы! Я про труп. Иносказательно, понимаете?
Мистер Куиклегз: А-а! Понятно. Тогда чей же это камин потух, так и не дождавшись дров? Чьи дети перестали смеяться и теперь насупленные помалкивают? Чьи окна, перемазанные злосчастной копотью словно черной краской, перестали пропускать свет? Где воцарилась эта ужасная вспепоглощающая мгла, перед которой меркнет, вернее, светлеет до тонов воскресного утречка даже тьма египетская?
Мистер Грегсон: Вы забросали меня целым градом вопросов. На какой же ответить сперва?
Мистер Куиклегз: Иначе говоря, кто же предстал перед вами в виде трупа? Кто встретил ваше позднее появление так безмолвно, и так мрачно красноречиво - возопив всем своим растянувшимся, бездыханным, скрюченным, остывшим и одеревеневшим телом о постигшей его кончине?
Мистер Грегсон: Завязывайте уже с Шекспиром в такое время. У меня мурашки по спине...
Мистер Куиклегз: Или, еще проще, кто умер? Или, чтоб уже совсем…
Мистер Грегсон: Спасибо, я понял. Вы и сами должны прекрасно понимать, что в данном случае смерть могла унести с собою в сумрачный мир невозвратности только некое лицо, либо принадлежащее к числу обитателей этого дома, либо нет. Мы располагаем достоверными сведениями, что именно так и случилось.
Мистер Куиклегз: В таком случае позвольте спросить, установлено ли наличие тех обстоятельств, которые обычно способствуют преждевременному перемещению в этот самый сумрачный мир, или в данном случае это случилось с упомянутым вами лицом в силу объективных для его здоровья причин?
Мистер Грегсон: Всякая причина, приводящая к смерти, объективна в отношении здоровья в силу несовместимости с жизнью, а значит, и с ним.
Мистер Куиклегз: Инспектор, под объективной причиной я подразумеваю не смертельное ранение или тяжкое телесное повреждение, а жизненные обстоятельства, приведшие к этому. Причина причин, если хотите. То есть, проще говоря, человек умер, потому что собирался умереть, или же это явилось для него неожиданностью?
Мистер Грегсон (озадаченно): Любопытный поворот. (Почесав затылок) Признаться, нам ничего неизвестно о планах покойного. По крайней мере, на ближайшее время… Собирался ли он умереть, я имею ввиду.
Мистер Куиклегз: Хорошо, тогда предельно конкретно – тяжкая болезнь или самоубийство исключены?
Мистер Грегсон: Это довольно сложно установить, особенно, если придерживаться того взгляда, что мы сами прежде всего ответственны за свою жизнь. Допустим, человек много курит табаку или злоупотребляет алкоголем, приближая собственный конец вопреки предостережениям собственного врача. Можно ли назвать его самоубийцей?
Мистер Куиклегз: В известном смысле, да. Но вы же поняли, о чем я. У нас криминальный репортаж.
Мистер Грегсон: Вы не дослушали. Вот вам криминальный пример. Допустим, этот человек обладает способностью злить всех вокруг себя настолько, что окружающие преображаются, забывая о своих лучших качествах. Собственная собака – миляга сеттер - рычит на него, когда он протягивает ей лакомство. Жена молча отворачивается от протянутого букета или и вовсе кричит ему убираться к черту. Духовник при встрече отказывается исповедать в выражениях, удивительных даже для представителя пресвитерианской церкви. Даже если этот бедняга обнаружен с топором в спине, и посредством длительных тщательнейших экспертиз установлено доподлинно, что он не мог так извернуться и достать себя этим орудием в то место так, чтобы оно достаточно глубоко вошло и застряло там…так вот, такое поведение тоже в определенном смысле самоубийственно.
Мистер Куиклегз: Я понял, спасибо. Кое-что уже имеем. Итак, жертвой преступления пал человек, женившийся неудачно, имеющий сеттера и проблемы во взаимоотношениях с ним, судя по исповеданию, вероятнее всего, шотландец. Он был убит ударом топора в спину.
Мистер Грегсон: Подождите, подождите…
Мистер Куиклегз: Насколько нам известно, хозяин дома – убежденный холостяк, значит, зарублен кто-то из гостей. Застрявшее в теле орудие свидетельствует о значительной физической силе убийцы, так что и в этом качестве мы не можем рассматривать владельца Эплдор-Тауэрс. Известно, что это тщедушный старик. Значит, он должен был пройти свидетелем. Вы уже допрашивали его? Что он говорит? Связано ли происшедшее с его репутацией?
Мистер Грегсон: Даже не знаю, что сказать…
Мистер Куиклегз: Ну что ж, для начала и так совсем неплохо. От лица своего издания желаю вам, уважаемый инспектор, успехов в работе над этой темной историей. Понимая, как бесценно для вас время, я не смею более вас задерживать. Спасибо!
Как видим, хитроумие ловкого журналиста, преодолев настороженную сдержанность полицейского, принесло первые плоды. Поспешность и растерянность, с которыми инспектор Грегсон принялся увещевать собеседника, свидетельствуют, при всем нашем уважении, что он начисто проиграл это интеллектуальное состязание нашему коллеге. Начало положено, и наш добрый читатель может не сомневаться - мы сделаем все от нас зависящее и кое-что еще добавим сверху, чтобы это таинственное дело не только было раскрыто как можно быстрее, но и получило самое всестороннее освещение.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
-
- Реклама