ПИШИТЕ ПИСЬМА

Игры-онлайн, юмор, чатовки и прочее веселье.
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 27 сен 2018, 21:02

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

59. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

13-14 ноября 1895

Вначале было Слово? Нет уж, уважаемый мистер Джон! (т.е. Иоанн - прим.ред.) Готов поспорить, я совсем иному свидетель, потому что для меня отсчет не просто возобновился, он вернулся к началу всех начал. С возвращением сознания именно там я и оказался. Отсчет не времени - до него мне не было никакого дела, а бытия. Первым было ощущение. Я был глух, слеп и лишен мыслей, и потому полностью предоставлен ему. Ощущение наполненностью пустотой. Вначале была она - беззвучная, бесцветная, безвсякая. Я не имел ничего, что сошло бы за отношение - ни "за", ни "против", только внимал ей, и это был День Первый. На Второй День сотворения моего мира заново Бог дал мне уши. Или вернул их, не важно, и пустоту сменил шум. Начавшись с тишайшего писка - тоненькой ниточки, невесомо застывшей в безграничной вселенной пустоты, он принялся ее вытеснять, нарастал, расширялся в диапазоне и укоренялся мощью, пока не превратился в нестерпимый грохот, разрывающий оживший слух, и я испугался, что голова моя не выдержит и расколется, но случилось неожиданное. Сгущающаяся словно материя бессвязность гвалта взорвалась, породив первое членораздельное - да, да, мистер Джон! - то самое Слово, да не просто, а целую фразу.
- Вижу, Ватсон, вы потихоньку приходите в себя.
- Ох! - попробовал я в качестве осторожной разминки первый самый естественный для себя звук и с радостью убедился, что это в некотором роде проявление речи прошло если не на ура, то хотя бы сносно. Я был услышан.
- Прекрасно, мой друг. Вы оживаете прямо на глазах.
- Ах!
- Попробуйте уже какое-нибудь слово подлиннее.
- Уф...
- Расскажите, например, про вашу корзинку.
Услышанное потрясло меня настолько, что некоторые силы для выражения изумления я сумел-таки наскрести.
- Ненероняфа!
- Что?
- Не...ве...ро...
- Что вам невероятно?
- Как...вы...
- Как я догадался?
- Да! Хоть... убей...
- Не надо, это и так почти случилось.
- Я ведь никогда...и никому...об этом..., - я все еще пребывал в священном трепете, насколько Холмс отчетливо видит меня насквозь.
- До сегодняшнего дня. А сейчас я невольно подслушал, как вы нежно к ней обращались. Это чье-то прозвище? Я ее знаю?
- Нет. Это и в самом деле корзинка.
- Как? Обыкновенная?
- Да.
- Для сбора ягоды?
- Что попадется.
- А вам что попадалось? Окорока? Вы перечисляли куда более основательные продукты, чем то, что можно собрать с кустов.
- Что со мной произошло?
- Вы получили сильный удар дверью.
- Дверью? - не поверил я такому объяснению. - Вы ошибаетесь, Холмс. На меня упала крыша или хотя бы стена.
- Нет, Ватсон. Я говорю так, потому что видел это собственными глазами.
- Видели? - удивился я. - Но как? Вы же были...
- Не волнуйтесь так, прошу вас. У вас все еще очень неважный вид. Скажите, лучше, вы до какого момента помните случившееся?
- Ой! - поморщился я, отыскивая такой момент, ибо избитыми вместе с их оболочкой оказались и мои извилины, и их напряжение мгновенно отозвалось треском в ушах. - Я помню, как вылез из-под кровати, и мы с вами скатились по лестнице. Наверное, тогда я и потерял сознание.
- Что вы! - усмехнулся Холмс. - То, что вы упомянули, случилось целую вечность назад. Это было еще в гостях у Агаты Твумндидл.
- Двенадцать! - простонал я, сразу вспомнив о ступеньках - первой ассоциации, связанной у меня с этим именем.
- Что?
- Их было двенадцать.
- Нет, - не понял Холмс. - Он был один, Ватсон. Но мы его все-таки упустили.
Я снова простонал. Теперь уже от бессилия и глубочайшего разочарования, так как память возвращалась ко мне, и я начал осознавать, кого мы упустили вместо того, чтобы поймать и заслужить благодарность скупых на любые проявления признательности и симпатии чинов Скотланд-Ярда. Рот постоянно наполнялся чем-то теплым, густым и соленым. Осознав, что это кровь, я принялся на ощупь изучать повреждение. Язык отыскал недостаток в верхнем ряду зубов - дырка была неровная, с острыми краями.
- Проклятие! Этот гад выбил мне зуб.
- Радуйтесь, что он не выбил из вас дух.
- Попробую, раз вы советуете, - съязвил я в ответ на банальность, раздражающую своей сколь очевидной, столь и бессмысленной истиной. - Так как же мы его упустили? Он же был у нас в руках, Холмс!
- Я велел вам возвращаться к двери комнаты, где он находился, а сам остался отгонять его от окна. Дверь, ведущая в дом, оставалась открытой, поэтому я слышал, как вы кричите в коридоре. Кстати, а что вы кричали?
- А вы не слышали? - я был разочарован. Моя превосходная идея - я уже вспомнил, как она должна была понравиться Холмсу. Если же рассказать о ней сейчас, ему, чтобы скрыть свою зависть, придется сначала попытаться эту зависть испытать, потому что любая самая блестящая задумка, не принесшая успеха, разом превращается в ничто.
- Нет, - отвечал он, не догадываясь о моих душевных терзаниях. - Я только слышал ваш громкий голос, как будто вы командовали. На какую-то секунду мне даже померещилось, что вы его арестовали без моей помощи.
Я нехотя рассказал ему о своем боевом отряде. Я, конечно, ожидал, что не встречу с его стороны восторга - где уж мне! - но то, что он станет смеяться уже в самом начале моего рассказа, и ближе к концу перейдет на хохот, явилось для меня неприятным сюрпризом.
- Ну вы и фантазер, Ватсон! - смог он кое-как выговорить, продолжая сотрясаться беззвучным смехом после того, как основной приступ веселья сошел на нет. - Где б еще найти такого простака, который поверит, что вы привели сюда два десятка людей. Хорошо, хоть не развернули артиллерийскую батарею.
- Между прочим, Равашоля именно так и поймали, - возразил я, чувствуя как к солоноватому привкусу крови во рту примешивается горечь обиды. – Целым подразделением!
- Во-первых, Равашоль затерроризировал Францию настолько, что превратился в легенду. Во-вторых, у нас здесь иные вкусы, и опасность оказаться в смешном положении иногда оказывается основным препятствием к достижению цели. Французы с их серьезностью легко его обходят, потому что не в состоянии увидеть себя со стороны. Комизм фарса им не понятен от природы. Мы же, британцы, со своей самоиронией ни за что не позволим себе вдесятером наброситься на одного.
- Как же? – удивился я. – А наши лондонские облавы, проводимые Скотланд-Ярдом? Вспомните хотя бы ту, когда Лестрейд устроил охоту на стрелка в вашу статую на Бейкер-стрит. Сколько народу он задействовал тогда!
- Задействовать он может хоть сотню. Все равно реально ловить преступника будет какой-нибудь единственный бедолага, а остальные тем временем – хлопать глазами и разводить руками, так что джентльменский кодекс будет безупречно соблюден.
- Как хотите, Холмс, и все же я считаю, что моя уловка сработала.
- Безусловно, Ватсон. Вам по голове уж точно. Надеюсь, это не помешает вам послушать, как было дело. Своими усилиями, право, вы заслужили знать, к чему еще помимо трещины в черепе привела всякий раз непостижимая и непредсказуемая для меня ваша изобретательность. Услышав ваш крик, я потратил некоторое время, пытаясь уловить какую-нибудь информацию. Я уже говорил вам, что меня озадачила особенная ваша интонация. Слишком...
- Жизнеутверждающая? - подсказал я, увидев его заминку.
- Да. Напропалую. Если помните, мы договорились, что вы позовете меня на подмогу, но вместо этого я услышал что-то вроде командования парадом. Этот негодяй исчез из моего обзора, но приближаться к окну я все же не решался, опасаясь, что он заманивает меня, чтобы напасть и освободить себе проход. Что было делать? Я все-таки бросился к вам. Как только я достиг коридора и свернул вправо, то увидел вас, сначала склонившимся к дверному замку, а затем отлетающим далеко от распахнувшейся двери. Будь я менее заинтересованным лицом в этой истории - заинтересованным в том числе и в том, чтобы вы, мой друг, сохранили здоровье, и траектория вашего полета, и преодоленная в его процессе дистанция вызвали бы у меня уважение, граничащее с восхищением, но, повторяю, мне было не до ваших спортивных рекордов, а главное, тот звук, с которым дверь передала вам свой импульс...ох, Ватсон, это был такой грохот! Даже зная об особой акустической отзывчивости вашей головы, я не сомневался, что на сей раз с ней обошлись чересчур несправедливо.
- Неужели я так далеко улетел? - я приподнял голову и поискал глазами злополучную дверь, а найдя ее лишь после долгого вглядывания вдаль, не смог сдержать недоверие. - Признайтесь, Холмс, вы оттащили меня подальше, чтобы меня не продуло сквозняком.
- Признаюсь, не сообразил, - ответил Холмс. - В тот момент я меньше всего думал, что сквозняк еще может вам чем-то навредить, сосредоточившись на поисках того, что сможет вам хоть чем-нибудь помочь. Нет-нет, поверьте, вы лежите там, куда добрались самостоятельно, так что, если рассматривать результат любого прыгуна в соотношении с размерами тела, то скачущие корнуэльские жабы, безусловно, вас превосходят, но, если сравнить ваши показатели в абсолютном выражении, могу поручиться, Ватсон, что вы сегодня их превзошли.
- И что было дальше? - новость о том, что я оставил позади себя каких-то лягушек, не имела возможности наполнить меня гордостью, особенно после схватки с настоящим убийцей, так что мне не хотелось особенно на этом задерживаться.
- А дальше случилась любопытная штука, - увлеченно продолжил Холмс. - Вы еще находились в воздухе и только намеревались приземлиться, а из комнаты уже выскочил этот негодяй и дважды убийца...
- Дважды?
- Да, я не говорил вам, но, пока вы разговаривали по душам со своей сплетенной из прутиков возлюбленной, я проверил комнату старухи Вулидж...бедной несчастной старушки...
- Она там?
- Да. Как мы и предполагали, он разделался с нею. Это страшный зверь, Ватсон. Мы еще неплохо отделались. Ловить таких чудовищ следует подразделениям, не уступающих числом вашему призрачному отряду. Он еще натворит бед.
- Какой ужас, - вздохнул я. - Я не пойду на это смотреть. И не просите, с меня хватит на сегодня.
- Конечно-конечно, - успокоил меня Холмс. - В этом нет никакого смысла. Смысл лишь в том, чтобы убраться отсюда побыстрее.
- Выходит, мы остались ни с чем? Куда же делся ваш дважды убийца?
- Думаю, случилось следующее. Наш молодец разогнался, чтобы вынести дверь ударом и на всем ходу проскочить мимо вас, но ему несравненно повезло, что вы решили на него полюбоваться, что называется, одним глазком в приватной манере, потому что тем самым вы погасили удар и вышли из игры. Он собирался уже броситься по коридору. Попав в любую из комнат на противоположной стороне, например, в ту, где осталось тело Рэндалла, он так же через окно выбрался бы наружу и ускользнул бы по краю канала. Но он увидел, что я приближаюсь к нему, и знаете, что он сделал?
- Что?
- Мигом развернулся и кинулся назад в комнату, захлопнул перед моим носом дверь, а там уже, пока я, тоже вынужденный развернуться и помчаться по коридору к выходу, выпрыгнул в окно. Я еще был на крыльце, а он уже бежал по переулку. Его гандикап составил ярдов десять, не больше, но этого ему хватило, чтобы исчезнуть. Бегает он неплохо, и места эти знает получше меня, так что мне пришлось вернуться и заняться вами.
- Что же во всем этом любопытного?
- А вы еще не поняли?
- Не знаю, - уклонился я от прямого ответа. - Может, и понял, но пока еще не понял, что понял. Я сейчас достаточно неплохо понимаю почти все кроме самого себя. Мыслей у меня хватает, Холмс, я это чувствую, но, видимо, я оглох от удара, потому что плохо их слышу.
- Что ж, такое возможно. Тогда я подскажу вам, что вы поняли. Меня удивляет вот что. Вы, конечно, кричали очевидные небылицы, и ваши команды, повторюсь, никого бы не ввели в заблуждение. С нами не могло быть так много людей, но все же как он догадался, что нас было всего двое, а не трое или четверо?
- А почему вы думаете, что он догадался? - спросил я.
- Рассудите сами. Перед дверью вы подняли самый неимоверный шум, какой только смогли. Но он, тем не менее, пошел на вас. Напролом, уверенно. Значит, знал, что вы там один. При этом держал в уме, что у окна его стерегут. Но когда он выскочил в коридор и увидел вбегающего меня, то сразу развернул назад, сообразив, что путь через окно теперь свободен. То есть он изначально знал, что с обоих концов его поджидают по одному человеку. Как?
- А вы знаете?
- Мне приходит на ум лишь одно. В пылу борьбы мы с вами перекрикивались, обращаясь друг к другу по имени. Немногим, правда, известно, что я вас зову "Ватсоном", совсем не многим, я бы сказал. У Дойла этого нет.
- Зато я вас назвал Холмсом пару раз, - заметил я. - У Дойла это есть. Мы слишком знамениты, Холмс. Даже преступники знают, что мы работаем вдвоем.
- Преступники знают нас по книжкам. А в них мы нередко воссоединялись с силами Скотланд-Ярда для поимки особо опасных личностей. С тем же Лестрейдом. Наш сегодняшний визави - любопытный малый. Он твердо знал, что все это выдумки, что у нас отвратительные отношения с криминальной полицией Лондона. Вот я и думаю, кто же это такой.
Его слова вызвали во мне какой-то едва заметный толчок, почти шорох, и я, еще сам не понимая, почему, выпалил:
- Холмс! Я сейчас не могу вспомнить, но однажды сегодня я четко ощутил, что мы его знаем.
- Вы тоже так думаете? - оживился он. - Интересно, что вы почти слово в слово повторили то, что я собирался сказать.
- Значит, не повторил, а сказал, раз вы не сказали, а только собирались.
- Но себе-то я это сказал, просто вам не успел, так что для меня вы это повторили, так как себе я это мысленно сказал раньше, чем вы это произнесли вслух.
- До чего же вы, Холмс!... - я чуть не задохнулся от злости на его непробиваемое упрямство.
- Что такое?
- Вот никогда вы не признаете, что я где-нибудь хоть в чем-нибудь, даже в самой ничтожной малости, вас опередил!
- ПризнаЮ, Ватсон, что вы опередили мои ожидания по поводу сроков вашего физического восстановления. У вас уже появилось желание перечить мне. Это хорошо. Напомню вам, что в этом печальном месте за исключением нас и покойников никого не осталось. Предъявить нам полиции кроме их и себя некого, так что взаимосвязь прослеживается более чем очевидная. Скоро подтянутся после ночных трудов квартиранты миссис Вулидж. Да и улица уже не пуста. Надо убираться отсюда побыстрее. Вам хоть немного получше?
- Да, - пальцы потянулись в рот, чтобы довершить исследование, и результаты оказались еще более неутешительными. Соседние с утраченным зубы шатались.
- Вы сможете идти сами? - спросил Холмс.
- Попробую.
- Мне не составит особого труда вас тащить, но поймите, нам сейчас категорически нельзя обращать на себя внимание. Ваш разбитый лоб вкупе со сломанным носом, подбитым глазом и распухшими губами и так очень уж привлекательны для любознательного взора. Свидетелей будут искать, и они найдутся. Так что желательно передвигаться как можно более легко и жизнерадостно, будто мы и не собирались вовсе никого убивать, а вышли из этого дома полные надежд встретить и провести замечательный день.
Я поднялся, немножко походил, репетируя жизнерадостную походку жителя трущоб, отправляющегося ранним холодным утром на шестнадцатичасовой рабочий день куда-нибудь вДоклендс. Холмс наблюдал за этим, не скрывая своего скепсиса.
- Ватсон, вы переигрываете. Зачем эти судорожные подпрыгивания? Вы никого не убедите в своей радости, да это и не нужно. Не хватало только, что б вы еще и подбрасывали вверх свою шляпу. Вы так пытаетесь показать, что с вами ничего не произошло, что в итоге убеждаете окружающих, что сегодня, безусловно, один из лучших дней в вашей жизни. Но, взглянув на ваше кровавое месиво вместо лица, любой прохожий заподозрит вас, как минимум, в том, что вы отказываетесь взглянуть правде в глаза. Хотя бы даже из элементарного неравнодушия вас захотят спустить на землю. Завяжется ненужная дискуссия. Такое запоминается, нам это ни к чему.
Так что я плюнул на свои актерские потуги, и мы двинулись по грязным закоулкам Кэмдена, вдруг наполнившимся угрюмо бредущим в самые разные стороны людом. На их безрадостном фоне мы, даже не стараясь убедить всех в своем оптимизме, все же выделялись, особенно, приличными предметами одежды, и лишь тупое равнодушие этой унылой и усталой уже с утра массы сохраняло нам шансы не оставить ни в чьей памяти заметного следа.
- Осталось недолго, потерпите, - подбодрил меня Холмс, заметив, что я начал прихрамывать и отставать. - Скоро уже можно будет поймать кэб.
Так мы и сделали. Кабина кэба показалась мне одним из не упомянутых в писании райских мест. Полумрак щадил мой воспаленный кровоточащий глаз, раскалывающейся голове он тоже пошел на пользу. Герметичность создавала ощущение защищенности от ненужного внимания. Юркий кэб бодро лавировал среди создавшейся толчеи на улицах, почти не сбавляя скорости на самых крутых поворотах, и казалось, он увезет нас от всех возможных неприятностей в какое-нибудь доброе светлое место без дождя и холода, без неотвязного преследования Лестрейда и усилившейся подозрительности его приятеля Грегсона. А главное, пошли уже вторые сутки без сна и малейшего намека на отдых. Все это время я провел на ногах, участвуя в самых разнообразных испытаниях, некоторые из которых по своим затратам приближались к гимнастическим упражнениям и акробатическим этюдам, и даже в минуты, проведенные под кроватью кого-то из Твумндидлов, мне было не до отдыха, потому что это было очень энергичное исполненное колоссального напряжения возлежание. Так что к нынешнему утру я достиг той стадии изнеможения, когда просто лежать на жесткой лавке, прислонившись к плечу Холмса, казалось истинным наслаждением. Но сам кэб своим видом не мог не вызвать у меня и печальных воспоминаний.
- Пропал наш залог, - вздохнул я, поддерживая нижнюю челюсть из опасений, что самое скромное движение ею может негативно отразиться на моих шатающихся зубах. - Его никак нельзя забрать?
- Что сказал вам кэбмен?
- Что передаст наши деньги смотрителю по фамилии...то ли Шнепс, то ли Крэкс, вроде того.
- Как же вам трудно даются имена собственные, Ватсон!
- Ну, уж скажете, имена! У меня лишь одно собственное имя - Джон, и, слава богу, по рассказам матушки, я запомнил его уже в первые годы своей жизни.
- Вы не поняли. Так зовутся все имена, фамилии, названия и так далее, а не только ваше, Ватсон. У вас страсть как плохо с запоминанием фамилий, и это большой минус. Нам бы этот Шнепс, или как его там, мог пригодиться.
- Но я-то слышал ее впервые. Не так уж просто запомнить любую фамилию с первого раза.
- Удивительно, что мое имя не вызвало у вас таких проблем с первых дней нашего знакомства.
- Напрасно так думаете, - ностальгически задушевно протянул я. - Первое время я ходил с бумажкой, где оно было записано. Потом я ее потерял, но спросить у вас ваше имя после того, как я уже несколько раз вас правильно назвал, было бы странным...
- Да уж, - фыркнул Холмс. - И подозрительным, добавлю. И как вы вышли из этого затруднения?
- Я подслушивал миссис...как ее? Из головы вылетело.
- Я понял. Вы имеете ввиду нашу хозяйку.
- Вот, вот! Ее самую. Когда она разговаривала с вами, то называла только фамилию, так что с именем пришлось повозиться. Так я и привык потихоньку называть вас просто Холмсом.
- От вашего «потихоньку» я иногда вздрагиваю, должен заметить. Ладно, мой друг, не обижайтесь, но некоторое время мне придется обойтись без вас.
- Это почему же?
- Сегодняшним героизмом вы заслужили отдых и заработали серьезные проблемы со здоровьем, требующие длительного лечения.
- Совсем ненадолго, Холмс! Обещаю поправиться как можно быстрее.
- Речь идет не о наборе веса, а о том, что у вас существенные повреждения головы и ее внутренностей. Это не шутки. После такого вам надо бы провести в постели, как минимум, с недельку.
- Как вы можете так говорить, Холмс! - запротестовал я. - А как же наше расследование?! Ведь мы уже почти...
- Успокойтесь. Я вверяю вас в руки опытной сиделки. Вам понравится ее забота и грамотный уход, и вы быстро вылечитесь.
- Что еще за сиделка? - насторожился я.
- Та самая особа, вылетевшая из вашей головы. Наша славная… э-э-э…Удивляюсь вам, как можно было забыть ее имя! Это же основополагающие вещи! Видите, какие у вас проблемы со здоровьем!
- Так что за имя у этой сиделки? - продолжал я наседать, заподозрив, что дело нечисто.
- Далось оно вам!
- Нет, назовите!
- Ладно, извольте.
- Ну? – переспросил я, отсчитав десять секунд, в течение которых ничего не произошло.
- Хм-м...
- Что такое?
- Вы будете удивлены, Ватсон, но у меня оно тоже вылетело из головы, вернее, я помню, просто запамятовал на секунду, так бывает, а вот ваши повреждения вызывают у меня...
- Ага! Почему это я должен быть удивлен? Вы же не удивляетесь насчет моей головы!
- Не удивляюсь, потому что эта ваша часть организма получила страшный удар.
- Вы тоже получили удар, Холмс! - парировал я. - И по той же части организма!
- Когда это? - откликнулся он недоверчиво.
- Так-то! Даже не помните! - давно я не ощущал такого злорадства, и, самое ужасное, именно в тот момент, когда речь зашла о неполадках величайшего в мире ума. - У вас тоже непорядок с головой!
- Что еще за глупости!
- Когда лезли в окно, неужели забыли?
- Почему же, я помню, как лез в окно.
- А дальше?
- Что дальше?
- Что было дальше?
- Дальше…постойте-ка… Дальше, пока я лез в окно…
- Так.
- …вы, Ватсон, в это время вылезли из-под кровати…
- Чего?!
- …и мы с вами скатились с лестницы.
- Вот видите! Между прочим, Холмс, именно на этом основании, когда я сказал тоже самое, вы обвинили меня в приобретении забывчивости...
- В потере памяти.
- Неважно. Так что насчет окна? Еще скажите, что вы в него залезли!
- Нет, безусловно, этого я не скажу...м-м-м...я, кажется, передумал в него лезть.
- Передумали?! Ха-ха! - мне было стыдно оттого, сколько злости выплеснулось из моего смеха, но я не мог удержаться.
- Какая-то важная идея отвлекла меня, и я отказался от этой затеи.
- Ну-ну, - усмехнулся я уже спокойнее, но все же чрезвычайно ехидно. - Эта идея не имела отношения к здоровенному цветочному горшку или к кастрюле?
- Я вспомнил! - оживился Холмс, отнесшись без внимания к моим словам. - Ватсон, вы не поверите!
- Что?
- Я свободен, вот что!
- Но вы и были...вы о чем, Холмс?
- О свадьбе. Твумндидл потерял договор, и ему нечем привлечь меня! Я свободен, как птица!
- Как вы узнали? - удивился я, вмиг заразившись его волнением. - И когда? Он что, был там?
- Не знаю. Возможно, интуиция. Гениальное озарение. Вы же знаете, мне это присуще. Нужная информация сама вошла в меня из пространства из-за моей способности улавливать соответствующие волны.
- М-да, - протянул я задумчиво. Нет, я был ужасно рад за Холмса, но у меня его фраза о Твумндидле тоже вызвала какую-то смутную реакцию, будто он не сообщил, а только напомнил мне об этом. Возможно, мне тоже присуща интуиция, и я тоже могу ловить волны или что-нибудь еще, но поди признайся ему в этом! Он же начнет издеваться надо мной! Чтобы какой-то Ватсон мог наравне с ним так ловко лавировать среди волн и даже хвататься за некоторые из них... Холмс, тем временем, придя в прекрасное расположение духа от своей интуиции и того, что она ему сообщила, заговорил примирительно:
- Безусловно, Ватсон, вы во многом, как всегда, правы. Некоторые провалы в памяти, следует признать, у меня действительно в настоящее время присутствуют. Сказались последние напряженные дни и ночи, в которые я так и не сомкнул глаз. Вы-то хоть вздремнули в кэбе...о, черт!
- Что случилось? - испугался я, подумав, что интуиция может сообщать не только приятные новости.
- Я вспомнил еще раз об угнанном у нас кэбе. У вас есть мысли, где бы он мог быть?
- Нет, - ответил я, поискав у себя такие мысли, но нашлись другие, на мой взгляд, не хуже. - Но мы могли бы тоже угнать какой-нибудь кэб и сдать его в Чарринг-кросс, чтобы вернуть...
- Не вздумайте даже думать...то есть это абсолютно исключено, Ватсон!
- Почему же? Почему кто-то может себе это позволить, а мы - нет?
- Хватит на нашу голову...простите, неудачно выразился. Хватит уже нам этих экспериментов. Кстати, хочу вас порадовать, мы приехали.
Сейчас, доверяя эти строки дневнику спустя столько дней после описываемых событий, я рад сообщить своему читателю, что это ужасное недоразумение с нашей памятью оказалось временным, и постепенно мы вспомнили всех, кого хоть как-то зовут, и кто не только на это откликается, но и может нам пригодиться, но тогда нам было не до шуток. Пропущенные удары вкупе с переутомлением не прошли даром. Не то, чтобы мы напрочь позабыли всяческие имена и фамилии, а также прозвища и клички - нет, мы вроде помнили все это, но в самый нужный момент, когда что-нибудь из этого требовалось выудить из головы и произнести, оно почему-то куда-то исчезало. На время, которого хватало, что испортить все и внести ужасную путаницу. Началось все с миссис Хадсон. Это теперь мне легко писать о ней, зная точно, что она миссис Хадсон, а тогда…мы понимали, что в некотором роде обязаны человеку, у которого живем, и что, как к нему ни относись, мы, тем не менее, обязаны знать его имя, просто хотя бы даже для того, чтобы отличать его корреспонденцию от нашей. Естественно, она встретила наше появление вполне радушно, но после того, как Холмс несколько раз назвал ее хозяйкой, славной тетушкой и просто доброй женщиной вместо того, чтобы обратиться к ней по имени, как это было всегда, стало ясно, что трудностей с взаимопониманием избежать не удастся. Она оказалась не готова к тому, что мы будем так упрямо игнорировать вполне достойную фамилию, доставшуюся ей от мужа, и не догадалась просто представиться нам, как если бы мы решили вдруг познакомиться. Не знаю, какое всему этому она подобрала объяснение, но положение частично спас мой плачевный вид. Он во многом отвлек ее внимание от нашего неоднозначного поведения.
Во всех историях, даже самых горьких, есть свои плюсы. Впервые за все годы проживания в ее квартире я заметил неподдельное сочувствие в ее глазах. Ужаснувшись моему лицу, она нешуточно напустилась на Холмса, что он не уследил за мной, и ему пришлось оправдываться в сильном смущении, только возраставшем оттого, что продолжающийся провал в голове не оставлял ему никакой иной возможности кроме все тех же вариантов обращения к ней, которые я уже упомянул. Она даже тихонько, но в сердцах посетовала, что вот мол несчастья какие посыпались, например, муж ее младшей сестры вчера был вынужден усыпить их старого любимого пса, так как он ужасно мучился, а она его еще щенком помнит и всю ночь не спала, так переживала, а теперь еще и такая беда с бедным-бедным доктором Уотсоном... И хотя в ее искренне переживающем голосе невозможно было заподозрить ни малейшего намека на хоть какую-то связь между этими событиями, предполагающую аналогичное решение, я, услышав про усыпление, не мог не насторожиться, и испытал облегчение, когда мой друг успокоил ее, что все не так ужасно, и я обязательно выздоровею. Миссис Хадсон приободрилась настолько, что сама вызвалась устроить за мной неусыпный уход. Это слово окончательно убедило меня, что усыпление отменяется.
Подкрепившись прождавшим нас с прошлого вечера ужином, мы рухнули в свои постели и проспали до самого вечера. Едва я коснулся своей израненной головой подушки, как провалился в забытье. Господи, опять! Сколько можно! Да, это мой любимый сон, но столь частое повторение даже самые приятные грезы грозит превратить в отталкивающее зрелище! На этот раз я даже не стал развязывать салфетку, чтобы посмотреть, какие яства под ней спрятаны. Хоть бы раз мне приснилась настоящая погоня за преступниками, то есть та, где мы кого-нибудь поймали, так нет же! Но больше всего я опасался, что полученное сотрясение головы, возможно, вытряхнуло из нее другие припасенные в памяти приятные сны, а также всевозможные предпосылки для новых, и теперь мне придется каждый раз, отправившись на покой, заниматься одним и тем же, а именно ночным чревоугодием. Пусть даже и во сне, но невинная слабость обратится в порок, который не замедлит сказаться на толщине моего тела.
Холмс разбудил меня с подоспевшими газетами. Как обычно, это была обширная подборка вечерней прессы.
- Ватсон, прежде, чем вы ознакомитесь с этим, хочу попросить вас, - заговорил он, понизив голос и поглядывая на дверь. - Вы, кажется, ведете дневник?
- Да. А в чем дело?
- Трудности продолжаются. Я насчет имени этой пожилой дамы. Кстати, ей не понравился звук, с каким вы сопели во сне, и, хоть я и уверял ее, что вы всегда так подсвистываете, она уверена, что у вас сломан нос. Так что не удивляйтесь, что у вас там гипс. Это ее работа, и мне не удалось ее переубедить, что там ему не место.
- Но мы живем у нее целую вечность! - воскликнул я, действительно нащупав на лице в указанном месте что-то вроде твердого колпачка приличного размера. - Неужели вы так и не вспомнили, как ее зовут?!
- Да! Хотя бился над этим вопросом, как мне показалось, примерно столько же времени. Пока она упаковывала ту часть вашего профиля, что вы сейчас так опасливо изучаете, у меня чесался язык спросить ее, но я не решился. Так что неловкость нарастает. Даже если поначалу это можно было представить розыгрышем, теперь он явно затянулся. Вам, случаем, ничего по этому поводу не приснилось? Это был бы очень полезный сон.
- Понимаю, но, боюсь, ничем не смогу вам помочь, - ответил я, подумав с минуты и убедившись, что миссис Хадсон со мною на лужайке не было. Наверное, я впервые пожалел об этом.
- В ваших записях встречается ее имя? - также негромко и бегло произнес Холмс.
- Да, на первой же странице, где я описывал, как мы с вами только решились сюда заехать.
- А мое? – с какой-то жалобной надеждой добавил он.
- То есть как? - опешил я настолько, что перестал заниматься своим колпачком.
- А так! Надувшись на меня, она перестала ко мне обращаться. То есть мы общаемся, но она уже не зовет меня "мистер" и так далее.
- И что?
- А то, что я вдруг понял, что не помню без ее подсказки, как меня зовут! Как вам это нравится! Вы-то хоть помните?
- Ну как же, конечно! - убежденный, что сейчас же выручу его из коварного плена склероза я сосредотачиваясь даже приподнялся и сел на постели. - Вас зовут...
- Ну?
- ...знаменитый сыщик...
- Это я и так знаю!
- ...великий и неповторимый...
- Прекрасно, но это лишь эпитеты.
- ...великий сыщик...чтоб его!
- Повторяетесь, Ватсон! Имя!
- Забыл! - выдохнул я с ужасом, не веря до конца в случившееся, ибо его особенное имя, похожее на название моего любимого пива, так и не всплыло в моей памяти. Возможно, если б я вспомнил, что нужно сперва подумать об этом пиве и представить его себе, долгожданное имя словно пена в запотевшей кружке само наполнило бы мне рот.
- То-то же, забыли! - сердито воскликнул Холмс. - Я почему-то нисколько в этом не сомневался. Хотя к чему бы это, Ватсон, а?! Я вот вас нисколечко не забыл. Вы - Ватсон, а я, значит, всего лишь великий и неповторимый, так что у меня даже и прозвища жалкого нет. Так что ли?
- Это какое-то наваждение...э-э-э...my friend, - пролепетал я. - То есть, секунду назад я еще помнил об этом, уверяю вас, уважаемый сэр. Но ваш рассказ, my dear, о том, как вы сами все забыли, подействовал на меня как гипноз. Уверяю вас, Холмс...О! Холмс! Вас зовут "Холмс", Холмс! Пока без имени.
- Так это фамилия?
- Надеюсь. Хотя возможно и...
- Если это имя, то мне нравится, а вот фамилия... Вы уверены?
- Конечно, я же не мог придумать это. Видите, главное не зацикливаться, и все вернется автоматически.
Холмс! Холмс! Холмс!
- Что вы делаете?
- Запоминаю ваше...что бы это ни было, Холмс, заново. Осталось вспомнить вторую часть.
- Не хотелось бы оказаться каким-нибудь Роджерсом или Смитом, - вздохнул Холмс. - Вот потому-то я и заговорил о вашем дневнике, Ватсон. Одолжите мне его на время, пожалуйста. Понимаете, если б дело было только во мне или в...в этой женщине. Моя напасть прогрессирует, я стал забывать и другие имена, а также некоторые названия, и меня это сильно беспокоит. Я прочел заметку о наших событиях в первой же газете, и ничего не понял…
- Я понял…
- Как вы могли понять, вы же еще ничего не читали!
- Я понял вашу проблему, Холмс, вот что я хотел сказать. Поищите у меня в столе в верхнем ящике.
- Благодарю вас, - мой друг бодро встал с моей постели, прошел к столу и выдвинул ящик. Вынув пухлую тетрадь, до которой еще совсем недавно чуть не добрались руки полиции, он несколько небрежно, на мой взгляд, бросил плод моих многолетних трудов на стол и уселся за них (то есть за мой плод и за мой стол), попутно вооружившись бумагой и пером.
- Что вы собираетесь записывать? - удивился я.
- Боюсь, недостаточно будет ограничиться прочтением, вдруг снова забуду, - отозвался он, собираясь погрузиться в восхитительное путешествие, которое ожидало всякого, кто пожелал бы ознакомиться с моими записями. - Составлю лучше перечень имен, всех, что встречу.
- Пишите два перечня, - попросил я. - И для меня тоже.
- Как скажете, - отозвался он рассеянно, отчего я с радостным трепетом осознал, что мой дневник захватил его с первых же строчек. - Господи, до чего ж у вас болтливый стиль, Ватсон!
- Как вы сказали? - мой тон, не спросив меня, сделался ледяным, но в любом случае я был готов согласиться скорее с ним, чем с Холмсом.
- Простите, я не так выразился. Но, право, не обижайтесь, сколько ж у вас здесь лишнего! Этак я буду выискивать необходимое до утра.
- Будьте любезны, Холмс, верните мне мой дневник. Я сам составлю оба перечня, если вам так неприятно это читать. В конце концов, я не навязывал вам...
- Так, записываю, а вы запоминайте, - произнес он, не подымая головы, преувеличенно небрежным тоном, знакомым мне по ситуациям, когда ему нечего было возразить на мои справедливые упреки, а признать вину не позволяло упрямство. В таких случаях он всегда выбирал третий путь, соскакивая с предмета ожесточения как ни в чем не бывало. - Нашу хозяйку зовут миссис Хадсон. Имя вы не указываете.
- У нее есть муж? - поинтересовался я.
- Если верить вашему дневнику, она вдова. Как давно, не знаю.
- Что значит, если верить?
- У вас тут хватает путаницы. Так что, если пожелаете выказать ей соболезнование по этому поводу, не попадите впросак.
Следующую запись Холмс сделал молча, проигнорировав мой вопрошающий взгляд, хотя я попытался усилить свой немой вопрос, настойчиво кашлянув с особенным выражением три раза.
- Что у вас могут быть за тайны от меня в моем же дневнике, Холмс? - не выдержал я.
- Мое имя - Шерлок, - нехотя произнес он, словно выдавил через силу.
- Точно! Шэмрок Стаут! - воскликнул я с некоторым разочарованием, испытываемым в тех случаях, когда подсказкой помешали самому вспомнить то, что так дразняще вертелось на языке. Но мое удивление оттого, как это я сам не мог вспомнить, то, что так напоминает мне любимый напиток, Холмс воспринял по-своему и неожиданно разозлился:
- Шерлок! Еще скажите, что оно вам не нравится!
- Да нет же, имя как имя, - поспешил я успокоить его, подозревая, что он сам не в восторге от своего открытия. - Главное, чтобы вам нравилось.
- Пока не очень, - пробурчал он. - Но привыкну, куда деваться. Кстати, пока я занят, Ватсон, возьмитесь-ка за газеты. Все первые полосы посвящены не столько нашему событию, сколько еще одной истории, тоже имеющей отношение к нам. Попытайтесь разобраться, может, у вас с этим получится лучше.
- Охотно, - ответил я и не покривил душой. Предложение само по себе интересное, тем более, снабженное надеждой от того, кто редко ожидал, что у меня вообще хоть что-то может получиться, не могло оставить меня равнодушным, и я потянулся к газетной стопке...

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 07 окт 2018, 00:34

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

60. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

14 ноября 1895

Уэйбридж. Трактир "Золотой закат". Дурные новости начались с того, что Сноулз спутал название. Никаких "трех фазанов" тут и в помине нет, но, безусловно, это то самое место, расположенное совсем рядом от станции. Хоть в этом проходимец секретарь не покривил душой. Добравшись сюда заранее и убедившись, что все присутствующие мне неизвестны, я первым делом справился у трактирщика, описав ему моих знакомых. Да, вчера они были здесь - та самая дама, и тот самый тип. Он обратил на них внимание, потому что в глаза не мог не броситься столь вопиющий мезальянс - эффектная светская женщина рядом с потрепанным субъектом, будто наказанным жизнью за свои промашки. Ее горделивый стан и взгляд такой, будто она собирается приобрести весь Уэйбридж, чтобы снести его и построить на его месте замок, и его мелкое неприятное лицо с бегающими глазками. В дальнем углу они просидели больше часа, точнее хозяин "Золотого заката" сказать не смог. Что ж, я охотно составил бы им компанию - за тем и притащился сюда, но, видно, не сегодня. На всякий случай я прождал еще час, чтобы убедиться в том, чего опасался с самого начала. Сноулз или солгал насчет времени и места повторного свидания, или же успел предупредить ее, и встреча прошла где-то еще. Вряд ли первое. Тогда он был еще в моей власти и слишком напуган обхождением приставленных к нему сторожей, поэтому очень старался заслужить мое благоволение. Но и во второе как-то плохо верится. Сбежав от меня, он сразу бросился исправлять положение, будто собирался вернуться в игру, но какая может быть игра, если я лишил его жала? Шарф у меня, а не у него, и ему теперь нечем подкрепить свое вымогательство, однако, он, выходит, все же счел нужным сообщить ей об опасности, будто объект шантажа, отныне для него уже бывший и выскочивший столь странным образом из его сетей, все еще или тем самым вызывал у него симпатию. Или вполне практический интерес? До чего же трудно понять ход его мыслей! Даже когда в моих руках была его жизнь, и я держал его за горло, он исхитрился надуть меня! Что и говорить, за время нашего вынужденного знакомства мне не раз уже приходила в голову мысль, что Сноулз при желании мог бы сделать неплохую карьеру в Ярде. В конце концов, прекрасно известно, с чего, вернее с кого начиналась Сюртэ. Вместо этого он все еще стоит на моем пути. Ладно, пусть так. Значит, теперь ей известно, что револьвер в канале, а шарф леди Кроссуэлл - у меня. Но что толку уклоняться от встречи? Должна же она понимать, что я все равно не отстану! Для нее я все еще полицейский, чего бы ей ни порассказал Сноулз, а прятаться от полицейского, вооруженного уликой...Так она может спасти себя, ударившись в бегство за пределы Лондона, но не свою подругу. Эвелин Кроссуэлл не предназначено скитаться по сельской местности под вымышленным именем. Впрочем, стоит ли обманывать себя, ведь я давно чуял: эта их дружба не более, чем иллюзия, слишком выгодная для одной, и, как выясняется, опасная для другой. Возможно, Сноулз и не солгал, только, если эта постыдная связь между женщинами все же возникла, это целиком заслуга Джозефины Нэви. Только она могла черт те каким одной ей ведомым способом втянуть Эвелин Кроссуэлл в такое. И теперь, когда признания Максоммера добавили особенных красок к портрету мисс Нэви, мне становилось все труднее поверить в то, что она прибыла сюда только ради спасения леди Кроссуэлл. Крах вдовы грозил бедами и для нее, шантаж ударил бы по обеим, так что огласка не могла не встревожить ее даже из личных соображений, и это было самое правдоподобное объяснение, укладывающееся в том числе и в логику моего нынешнего загородного одиночества. Да, она сама за себя и, вполне возможно, уже в бегах, и все-таки следует проверить и обратное. Я мог недооценить всю противоречивость ее натуры. Безусловно, она в панике от новостей Сноулза. Ей потребовалось время, и она бросилась в Мэйфэйр, где они уже вдвоем отчаянно ищут выход. Если так, нужно брать этих дам в разгар смятения, пока они не подключили тяжелую артиллерию, потому что после вмешательства в дело лорда Сэвиджа у меня, действующего к тому же уже больше в частном порядке, не останется ничего , что бы сошло за возражения. Если же все-таки Джозефина Нэви решилась бросить леди Кроссуэлл, мне тем паче следует поспешить с визитом в Мэйфэйр-Плэйс, чтобы не пропустить мимо себя лакомый кусочек, оставленный без присмотра как благодетелями, так и пока еще не ведающим Грегсоном.
Семь минут до ближайшего поезда на Лондон. Рассчитываюсь за выпитый наедине с собою бренди и отправляюсь к станции. Уже в поезде возвращаюсь мыслями к тому, что не дает покоя тем, что плохо укладывается в более-менее стройный порядок. Шарф. Я уже понял, чем он мне не нравится, и это снижает мои шансы, но я надеюсь все же на иное объяснение. Может, ключ подскажет, в чем тут дело? Тот самый, что оказался у Сноулза. Что спас его и чуть не погубил меня. При поступлении в Пентонвилль Сноулза обыскали, и никакого ключа, естественно, при нем не было, а на встречу с Харри он пришел уже с ним в кармане. Я оставил его ему, так как поверил, что он снял себе угол. Глупейшее почтение к чужой собственности! Я позволил Эрроу наложить лапу на его жизнь, собираюсь изрядно пощипать имущество племянницы старика лорда, но вот так по мелкому отобрать ключ от съемной комнаты человека, едва выпущенного из тюрьмы...не то, чтобы это не пришло мне в голову, просто это казалось мне уже издевательством ниже собственного достоинства, а в итоге Сноулз же над моим достоинством и поиздевался. Итак, ключ от двери в сад. Сколько мы ломали голову, почему его не оказалось на связке! Выходит, его предпочли сохранить, и, в конце концов, передали Сноулзу. Кто мог это сделать? Начиная с того момента, когда он оторвался от наблюдения Грегсона, вплоть до его появления в Кэмдене, у него было предостаточно времени, чтобы успеть наведаться в том числе и в Ноттинг-Хилл, так что получить ключ он мог как от обитателей Мэйфэйр-Плэйс, так и от Агаты Твумндидл, а раз так, то число подозреваемых осталось прежним. Но зачем этот ключ был сохранен? Для того, чтобы иметь возможность снова попасть в кабинет Милвертона самым безопасным путем? Но для этого все так же требовалось преодолеть стену, чтобы оказаться в саду.
К дому Кроссуэллов добираюсь к половине десятого. Время неудобное во всех отношениях - поздновато для визита, но слишком рано, чтобы проскользнуть незамеченным мимо своих же - пост дежурит до полуночи. Тот факт, что мое появление здесь не останется без внимания, крайне не желателен. Правда, наблюдатели могут не упомянуть об этом, полагая, что это обычная согласованная рутина, но, если все же в Ярде узнают об этом, мне придется избрать одно из двух - окончательный уход на нелегальное положение или же удовлетворительный ответ, призванный усыпить возникшие подозрения коллег. В качестве такого сойдет моя недавняя маленькая победа с розыском посыльного, доставившего письмо Сноулза в Мэйфэйр-Плэйс. Не выдавая секрета, кто написал это письмо, я расскажу лишь, что отыскал место, откуда отправилось послание неизвестного, и тогда мой сегодняшний визит сюда сойдет за проверку этой информации. Конечно, мне достанется за то, что я не упомянул это на сегодняшнем совещании у шефа, но после пережитого за последние сутки я сделался одновременно и бесчувственно толстокожим к такого рода пустякам и болезненно нервным до ожиданий кое-чего посерьезнее, вроде встречи с озверевшим Эрроу, или проснувшейся словоохотливости арестанта Берджесса. Да, за какие-то день-два я успел обзавестись такими проблемами, что тревоги по поводу ворчания Бартнелла о моей хромающей дисциплине с непременным обещанием усложнить мне жизнь в Ярде кажутся смехотворными, ибо слишком усложнилась моя жизнь как таковая. Когда встает вопрос о том, чтобы удержаться на этом свете, вопросом, как удержаться в должности старшего инспектора, лучше бы пока голову не занимать.
С этой мыслью так и не повернув головы в сторону приставленных Грегсоном любителей чая, я бодро направлюсь к парадному входу. Освещенное крыльцо не пустует, однако неизвестная фигура застыла в положении, в каком и не собираются покинуть дом, и не ожидают позвонив, чтобы в него впустили. Неужели старик Уилкс? Приглядываюсь и с удивлением убеждаюсь: точно, он. Расслабленная поза, с которой старый слуга отпускает колечки дыма навстречу погожему вечеру, и в целом вид человека, сбросившего бремя неуюта, дают мне совсем не лишнюю подсказку, ибо я уже понял, что даже на него, Уилкса, чья роль старой няньки, вырастившей госпожу едва ли не на собственных коленях, позволяла занимать несколько особое положение в иерархии слуг, столь живительно благостно могла повлиять лишь одна причина со времен вселения сюда Джозефины Нэви, а именно отсутствие этой самой замечательной особы. В памяти почему-то всплыла фраза Сноулза, которую он бросил Харри, когда застал его в саду возле веранды, где уговаривал ночною гостью: "Больше ничего не видел и не слышал?" Уилкс тоже, наверное, мог бы многое порассказать, если бы удалось его разговорить. Например, о письме Сноулза, принесенном посыльным для леди Кроссуэлл. Если удастся заполучить его в свидетели...Черт! Ноги несут меня все быстрее, потому что, если только этот преданный пес заметит мое приближение...нет, он не оскалит зубы навстречу недружелюбному пришельцу, а просто улизнет с крыльца, а я упустить такую удачу не имею права. Затылком убежден - люди Грегсона с любопытством наблюдают забег старшего инспектора.
- Постойте-ка, Уилкс, - полдела сделано: он заметил меня слишком поздно, и я успел отсечь его от дверей. - Всего пару вопросов. Мисс Нэви нет здесь?
- Нет, сэр, после вчерашнего отъезда в Мерриден-Холл она не возвращалась, - отвечает он ровно без всякого выражения, но с достоинством лица, от чьего внимания не укрылась моя жалкая уловка, вследствие которой ему, уже докурившему папиросу и чинно изготовившемуся к дальнейшему несению своих обязанностей, теперь в этом препятствовали.
- Тогда, может быть, вы мне поможете? - я извлекаю из внутреннего кармана шарф и показываю ему. -Понимаете, Уилкс, не будучи уверенным, что это принадлежит леди Кроссуэлл, мне бы не хотелось отвлекать ее в таком состоянии лишними расспросами.
- Почему же, сэр, не помочь. Давайте, я передам ее светлости...
- Подождите, но вы уверены?
- Конечно, сэр, это ее шарф. Всю первую половину осени, пока держалась чудесная погода, она выходила в нем. Как же, по-вашему, мне было не запомнить его?
- Прекрасно, в таком случае зайдем вместе, я хочу иметь честь сам доставить ее светлости это удовольствие.
- Но позвольте, сэр, каким образом он оказался...
- Еще один вопрос, Уилкс. Последний. Посыльный, что приходил вчера около полудня, доставил письмо. Вспомните, это было незадолго до отъезда мисс Нэви в Мерриден-Холл.
Старик продолжает исполнять свою роль так, как понимает ее, ограждая покой госпожи от коварства полиции. Раз уж не удалось удрать, в качестве реакции на мой вопрос усердно демонстрируется ее отсутствие. Забыто намертво, он даже не будет пытаться вспомнить. Не важно, о чем спрашивают, он будет упираться. Так, на всякий случай.
- Послушайте, Уилкс. Глупо отрицать то, что установлено совершенно точно. Посыльный уже дал показания, и в них он упоминает вас. И потом, почему вы решили, что речь пойдет о леди Кроссуэлл? Кому вы передали конверт?
- Понимаете, сэр, - замялся он. - Все дело в том, что я его толком-то и не передал. У меня его забрали.
- Мисс Нэви?
- Да. Я впустил посыльного, чтобы не держать на холоде мальчишку. Я только и успел принять из его рук конверт. Сам он ничего не произнес, а я взглянуть на имя не успел.
- Она оказалась поблизости?
- Да, сэр, - Уилкс скроил еще более унылую мину. - Вроде бы я уже научился спиной чувствовать ее приближение, и все же мне остается только вздрагивать всякий раз, когда она вот так вот внезапно появляется словно из-под земли.
Я понял, что он хотел сказать о новом установившемся порядке в доме, особенно в обращении со слугами. Представляю, как мисс Нэви третировала Уилкса - именно его, так привязанного к леди Кроссуэлл, и именно за это.
- Ваша хозяйка, конечно, при этом не присутствовала? – специально для него я подчеркиваю статус леди Кроссуэлл, давая понять, что, как бы ни перевернула здесь все с ног на голову самоуверенная компаньонка, мы-то с ним видим разницу между притязаниями и правом.
- Нет. Ее светлость была наверху у себя.
- Значит, мисс Нэви забрала у вас конверт, и вы не успели прочесть, от кого он и кому?
- Да, сэр. Именно так все и было.
- Она вскрыла его при вас?
- Нет. Она велела передать посыльному, чтобы он подождал.
- Был ответ?
- Да. Но не сразу. Она ушла наверх.
- К себе или к ее светлости?
- Этого я не знаю, сэр.
- Долго отсутствовала?
- С полчаса. Потом спустилась к посыльному, - Уилкс произнес это с особым выражением. Горькая ирония старого слуги, воспринимающего свои обязанности еще и как священные права, исполняемые с гордостью обязательного участника всех этих бессмысленных ритуалов, из коих состоит прислуживание в доме, где господствует титул. Бедный старик, чтущий церемониальные тонкости как обязательную часть традиций едва ли не ревностнее некоторых хозяев, был вынужден уступать ежедневному вмешательству в свой скромный, но незыблемый доселе свод, отпущенный ему вековыми правилами. Вот и на сей раз она пренебрегла им и передала письмо посыльному лично. Оскорбление, не иначе, и я открыто, как только это возможно, сочувствую ему.
Дальше легче. За какую-то минуту мое участие до некоторой степени развязало ему язык, превратив его обладателя не столько в моего сторонника, сколько в сплетника, в ком обида исполнила роль дозволения не чураться подобного занятия. Обойдясь без знаков сговора, мы объединились в союз и увлеченно перебираем по косточкам раздражающе блистательную личность Джозефины Нэви. Для этого нам пришлось перебраться с крыльца в холл, потому что старик уже основательно озяб. Там, слава богу, пусто, и я, пока некому прервать наш тет-а-тет, спешу выудить из потока жалоб и язвительных наблюдений полезную информацию. В тот раз ему показалось, что ее лицо оживилось более обычного. Расстроено? Нет. Скорее, что-то тщательно обдумывала. Затем она весьма оживленно говорила с леди Кроссуэлл, похоже, убеждала ее в чем-то.
- У них был спор?
- Недолгий. Ее светлость быстро уступила.
Через четверть часа слугам велели готовить экипаж к отъезду. Обычно, если вещей немного, мисс Нэви предпочитает обходиться без слуг. И на этот она собралась сама.
- Из вещей был только саквояж?
- Да. Это я помню точно, так как сам передал его кучеру.
Нашу уже чуть ли не приятельскую беседу прерывает спускающаяся по лестнице Эвелин Кроссуэлл. Что угодно полиции?
- Прошу простить меня, миледи, в деле появился новый свидетель. Это посыльный, доставивший сюда письмо вчера примерно за час до отъезда мисс Нэви.
- Но я не получала вчера никаких писем.
- Я не утверждаю, что оно адресовалось вам. Установлено лишь, что оно было вручено Уилксу, а у него его забрала мисс Нэви.
- Даже если это так, с каких пор частная корреспонденция кого бы то ни было в этом доме, стала иметь отношение к вашему расследованию? И что вы расследуете, в конце концов? Если снова идет речь о моем бедном муже, то позвольте заметить вам - хватит! На эту тему сказано уже более чем достаточно.
- Я отвечу на оба вопроса, но прежде хочу попросить вас, миссис Кроссуэлл, продолжить беседу в более удобном месте. Уверяю вас, в этом есть необходимость.
Несколько секунд, пока меня рассматривают, я выдерживаю на лице то самое специфическое выражение вежливой настойчивости, из которого ничего не понять, а потому мерещатся всевозможные многозначительные намеки. Это непросто, и я стараюсь, чтобы замкнутость взгляда не обратилась в излишнюю безучастность, иными словами, чтобы физиономия не превратилась в кирпич сановного бездушия при исполнении.
- В таком случае, прошу вас следовать за мной, - роняет она, и мы выходим через двери с противоположной стороны от входа в большую и яркую от обилия свечей гостиную.
- Итак?
- Сударыня, я начну со второго вашего вопроса. Нет, я расследую другое дело, тоже связанное со смертью, но все еще остается высокая вероятность связи между ним и вашей личной трагедией. Что же касается первого, то положение усугубляется одним обстоятельством. Человек, написавший интересующее меня письмо, через некоторое время совершил попытку убийства. И оружием ему послужил револьвер вашего покойного мужа.
Я говорю невероятно опасные для себя вещи. Эта информация все еще неизвестна полиции, и тот факт, что я один ею владею, позднее всплывший где-нибудь в не самый удачный момент, например, если вдова решит об этом рассказать, может погубить меня. Но что делать. Я иду ва-банк все еще с надеждой, что леди Кроссуэлл либо убийца, либо еще как-то замешана в преступлении. Если так, надо спешить, пока Гресон не всунул нос в это дело и не сорвал договоренность, которую я все еще намерен добиться. Поэтому курс к сближению выдерживается мною так неучтиво, вместо допустимого в таких случаях темпа я сокращаю дистанцию между нами гигантскими скачками. Так добиваются не доверия, а испуга, и второе, в самом деле, сейчас мне нужно больше. Только запугав ее как следует, мне удастся заполучить свое, и тогда сделка состоится сегодня же. Я уйду отсюда с солидным чеком, оставив ей шарф.
Леди Кроссуэлл страшно меняется в лице. Настолько, что и не разобрать, реакция ли это сокрушенной уликами преступницы, или просто ошеломление человека, потрясенного оглушительной новостью.
- Это...невозможно! - произносит она через силу, а я пытаюсь уловить хоть какую-то подсказку в ее расширившихся глазах. Намек на то, что я еще в игре.
- Это факт, сударыня. На револьвере характерные приметы, оставленные по прихоти вашего дяди. Если вам известно, на рукоятке...
- Да, - вдруг очень тихо и задумчиво отзывается она. - Это было оружие на заказ. Подарок предназначался Сесилу, потому там и его инициалы.
- Как вы понимаете, у меня не было возможности это выдумать или угадать. Кроме того, вы можете проверить мои слова, поискав револьвер в доме, только, поверьте мне, это будет напрасной тратой времени. Лучше прошу вас выслушать меня.
- Да, конечно. Продолжайте. И..., - она оглядывается все еще заметно растерянная, - пожалуйста, присядем.
Приободряющее предложение. Вот оно, приглашение к разговору! Я с удовольствием присоединяюсь к ней, подсев на другой край софы, после того, как она почти упала на нее.
- Но я все же никак не пойму, как такое могло произойти! Этот человек...он арестован?
- Д-да, - выдавливаю я принужденно, внезапно ощутив, как сложно дается ложь. Сноулз так беспощадно унизил меня, что я не чувствую за собой права заявлять, что одолел, наконец, этого мерзавца.
- Он как-нибудь объяснил это?
Прощупывает. Выискивает возможность выкрутиться. Во всяком случае, все еще есть надежда именно так толковать ее поведение.
- Да, объяснил. Ему его передала мисс Нэви, - при упоминании этого имени она зажмуривает глаза, буквально стиснув веки, но тут же вновь распахивает, и в них уже блестит влага. – Во всяком случае, так он утверждает. Именно поэтому я и здесь. Первым делом я справился у Уилкса, здесь ли она.
- Ее здесь нет.
- Да, я уже знаю это. Но это еще не все.
Я умолкаю, потому что подходящий момент, чтобы перейти к главному, так и не наступает. Происходящее мне не нравится - за все время, как мы устроились друг напротив друга на софе, не последовало ничего, чтобы можно было счесть за наведение мостов. Сказанное мною для виновного звучало бы недвусмысленно. Это разоблачение, полное, без шансов спастись. И вслед за первым шоком осознанное фиаско неминуемо должно вызвать апатию. Я ждал именно этого момента, когда в человеке прекращается стремление к сопротивлению, и словно в остывающем остановленном механизме так же остывает безразличный к поиску смысла и его взгляд, обращается внутрь и становится невидящим, ибо уже и там нечего искать. Я - свидетель бесконечного числа таких капитуляций - знаю, как это выглядит, и я бы уловил мгновенье, когда следовало бы поддержать, не дать угаснуть сжимающемуся на глазах огоньку надежды, подсказать ей, что выход есть, и далее уже перевести разговор в деловое русло. Но леди Кроссуэлл все еще выглядела сбитой с толку, словно ее не постиг крах, а запутала ужасная неразбериха. Я видел: это не упрямство, не бессмысленная игра в кошки-мышки, она действительно ничего не понимала кроме того, что факты выглядят катастрофически. Я добился ее страха, но вовсе не той природы, и мои шансы таяли, а следующая фраза мне тем более не понравилась.
- Давайте позовем Уилкса. Я все еще не могу поверить.
Я не вижу в этом смысла, но не успеваю ее остановить. На звонок быстро является Уилкс. На вопросы хозяйки он отвечает всем тем же, что мне уже известно.
- Хорошо, - обращается она ко мне после его ухода. - Вы сказали, это еще не все новости?
- Да, миледи. Этот человек показывает весьма неприятные для вас вещи. Он утверждает, что писал именно вам, и что револьвер ему передан по вашей просьбе.
- Вот как? - миссис Кроссуэлл все еще пытается пробудиться от странного сна, заменившего ей казавшийся до того вполне реальным вечер, но уже не умоляет взглядом помочь ей, потому что последние слова выдают мою позицию. Обвинение вместо готовности участливо выслушивать отговорки, и впервые в ответ на это в ее глазах просыпается вызов. - Это самая невероятная ложь, какую мне только доводилось слышать!
- Сударыня...
- А Джозефина? Джоз! Она что?
- Поскольку ее местонахождение только устанавливается, с нею у меня беседы не было. Но, к сожалению, для постороннего взгляда все сходится. Их вместе видели в Уэйбридже...
- В Уэйбридже?! Что ей там могло понадобиться?! Она же собиралась в Мерриден-Холл! Это в паре миль от Уокингема.
- Она туда и добралась, но Уэйбридж, как вы, вероятно, знаете, как раз по пути. Она просто сошла с поезда, а он уже ждал ее там. И только потом уже другим поездом она доехала до Уокингема. Это установленный факт.
- И зачем же, по-вашему, он стал бы писать мне?
- По его словам, это имеет отношение к преступлению, которое я расследую. Я уже упоминал вам о смерти некого господина Милвертона...
- Ах, да! - спохватывается она. - Я поняла. Человек с дурными занятиями.
- Да, миледи. Тот самый. Задержанный служил у него. Его показания обвиняют вас. Они..., - я делаю вид, что замешкался от неловкости, так как от видимости неприступной принципиальности пора было избавляться, дабы перспектива подвижек не казалась безнадежной, - эти показания... возможно, мне удастся как-то это исправить. Пока что я получил их в словесном виде, но он подтвердил их соответствующей уликой, и...право, я не знаю, что с этим делать.
- И что это за улика?
- Она у меня с собой, - я снова, как и перед Уилксом, только теперь как-то суетливо, лезу во внутренний карман и извлекаю шарф. - Он утверждает, что этот шарф принадлежит вам, хотя вы, конечно, можете это оспорить, тем более, что лично я не вижу, каким образом по его виду можно было бы судить настолько уверенно...
Я подсказывал ей наиболее подходящий выход, тот, что будет самым логичным действием для преступника, тем более, что она не знала, что Уилкс уже опознал ее вещь. Тогда я бы загнал ее в угол и его подтверждением, и угрозой, что найдется продавец и еще многие свидетели. Тем самым я бы вынудил ее сначала солгать, затем начать изворачиваться и, наконец, признать и то, и другое. Неплохое начало для переговоров, но вместо этого она даже не дослушивает меня.
- Почему же, это мой шарф, - леди Кроссуэлл берет его в руки с особенным выражением приязни в лице и движениях, с каким обращаются к любимой вещи. Этому удовольствию не помешало даже неблагоприятное положение, в которое ее обратили мои последние слова. - Только, позвольте...
- Каким образом он у него оказался? - подсказываю я сам вопрос, которому еще десять минут назад не дал прозвучать из уст ее слуги.
- Именно. Это весьма странно.
- И все же, миледи, мне хотелось бы, чтобы вы сначала точно удостоверились, что ошибки нет, и он действительно принадлежит вам, потому что, если я вам отвечу вперед, вы, может статься, засомневаетесь. Лично я не вижу у него никаких особых примет...
- Я?! Сомневаться? Что еще за глупости! – меня позабавило ее раздражение, вызванное моим недоверием к тому, в чем усомниться ей по-женски казалось, наверное, нелепым. - Неужели вы полагаете, что я не узнаю собственную вещь! Да кто угодно вам здесь подтвердит, что это он. Джоз в первую очередь.
Она принимается показывать мне какие-то заметные лишь женскому глазу микроскопические приметы, что-то связанное с рисунком, тесьмой и прочим, и я убеждаюсь, что ее уверенность подкреплена вполне серьезными основаниями.
- Давно вы пользовались им в последний раз?
- Давно? - переспрашивает она, пожав плечами и все еще ничего не понимая. - Ну, допустим, что-то около месяца назад или больше. Видите, он довольно легкий для нынешней погоды.
- Да. Такой не согреет.
- И что это вам дает?
- Многое. Тем более, что ночь на тридцатое была очень холодная.
- Тридцатое? Постойте-ка...
- Да, это следующая ночь после самоубийства вашего мужа. Вы помните, что произошло той ночью?
- По-вашему, я должна об этом помнить?
- Мы уже касались этого в нашей прошлой беседе, правда, дата не упоминалась.
- Так что же случилось?
- Я опять вынужден упомянуть о гибели того господина с дурными занятиями.
- Действительно, вы не назвали тогда время его смерти. Значит, он умер так скоро после того, как приключилось это ужасное несчастье с Сесилом? Но почему вы заговорили об этом, и причем здесь мой шарф?
- Притом, что он оказался в кабинете покойного в непосредственной близости от тела. Именно потому и появились основания считать его уликой.
Этой фразе, которой по своему содержанию предстояло стать убийственной точкой, тем не менее, не суждено было добиться нужного эффекта. Лишенная напрочь обескураживающих акцентов, что я так люблю, она выползла из меня тускло и невыразительно. Это уже не наступление. Раньше вдовы я понял, что проиграл. Она невиновна. Абсолютно. Дьявол всех их дери! Даже если решиться на безумие и попытаться принудить ее к сделке, запросить за шарф вознаграждение, у меня не хватит духу давить на нее, зная, что она не причем. И потом, это разные вещи. Виновный всегда боится, что улики перевесят даже солидную защиту, и потому всегда готов к компромиссу, если возможность такового просматривается. Невинный же, когда первый шок проходит, проникается гневом из-за вопиющей несправедливости. Это же случится и с нею, и это же придаст ей сил, а остальное довершит поддержка ее дяди. Достаточно ей припугнуть меня лордом Сэвиджем, и мне придется убраться восвояси, и хорошо еще, если об меня не захотят марать ноги. Стоит ли вообще продолжать разговор? Как я ни обескуражен итогом, а все же, поостыв немного, начинаю понимать, что стоит…

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 23 окт 2018, 20:50

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

61. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

14-15 ноября 1895

"Минувшей ночью в Лондоне случилось происшествие, подхлестнувшее и без того необычайный интерес к делу, получившему у прессы негласное название Загадки Эплдор-Тауэрс. В самом этом определении заключается немалая ирония, ибо указанная загадочность кроется не только в запутанных и трудноразрешимых обстоятельствах самого дела, но и в том, что полиция по-прежнему не желает хоть немного приоткрыть завесу секретности вокруг него. Несмотря на непонятное упрямство Скотланд-Ярда, кое-какие факты за истекшие две недели нам удалось заполучить. Первый заключатся в том, что изначальные подозрения подтвердились полностью - расследуется гибель не кого-нибудь, а самого хозяина дома, печально известного Огастеса Милвертона, пикантные особенности личности которого мы уже освещали. Установлен насильственный характер смерти из огнестрельного оружия, и в связи с подозрением в соучастии в убийстве полицией были совершены аресты некоторых слуг. Остальные же за ненадобностью постепенно разбрелись в поисках новой жизни, и дом остался пустовать, так что время от времени в кругу ответственных лиц поднимался вопрос о целесообразности размещения у ворот поста для его охраны. Нам неизвестно, как с этим вопросом обстояло дело вчера, но ближе к утру дом снова буквально наводнился представителями Скотланд-Ярда, так же упрямо уклоняющимися даже от самых скупых комментариев. Поскольку доступ в сад оказался по сложившейся уже печальной традиции прегражден, роль единственного источника всеобщего внимания взял на себя скромный кэб, оставленный у самой стены, окружающей сад, да и то только потому, что пример зевакам и нам, газетчикам, подали сами полицейские. Они уделили кэбу столько внимания, что сомневаться не приходится – это ключевой элемент поднявшегося переполоха. Возглавлял мероприятие лично инспектор Грегсон, изрядно нервничавший из-за нашего присутствия. Наш сотрудник не стал провоцировать его вопросами, даже самыми невинными и напрашивающимися, но воспользовался правом всякого поданного Британской империи свободно перемещаться в пространстве, что по счастливому стечению обстоятельств привело к тому, что его дальнейший путь совпал с маршрутом инспектора Грегсона с отставанием примерно в пятнадцать-двадцать секунд. В указанном порядке следования они прибыли на стоянку экипажей в Чарринг-кросс, где представитель Скотланд-Ярда имел беседу со смотрителем. После ухода инспектора Майкл Крэббс (так зовут смотрителя) согласился за скромный гонорар пролить свет на некоторые ее аспекты. Оказывается, хозяина кэба Джорджа Роуди в настоящее время нет в Лондоне, и кэб был оставлен им двум клиентам как раз минувшей ночью, за что те внесли залог, который Роуди перед своим отъездом передал Крэббсу. В итоге за залогом так никто и не явился.
Одновременно с этим один из наших добровольных поставщиков информации сообщил нам, что в некий госпиталь, расположенный неподалеку от восточной части Хэмпстеда (из соображений собственного благополучия он просил не заострять внимание на адресе), этой же ночью был доставлен раненый из Эплдор-Тауэрс, и что это лицо служит в тамошнем полицейском участке. Побеседовать с ним у нас пока не представилось возможности, но и без того все, что уже известно, вместе складывается в весьма мрачную картину. По всей видимости, имело место столкновение сил полиции с одним или несколькими неизвестными, воспользовавшимися для своих целей кэбом Роуди. Остается только догадываться, почему ареной кровопролития вновь стал злополучный дом уже мертвого шантажиста. Как и о том, какие беззакония вершились в стенах Эплдор-Тауэрс при его жизни. Общеизвестно, что зло притягивает зло. Очевидно, скопление неискупленных жесточайших грехов достигло такой концентрации, что создало вокруг особняка что-то вроде зловещей ауры, привлекающей к нему все преступное. "Это проклятое место!" - проносился испуганный шепот по толпе собравшихся поглазеть на стену, окружающую сад, и всеобщее обреченно торжественное выражение на лицах наводило на мысль, будто перед ними не добротная кладка портлендского камня, а кладбищенская ограда времен средневековья, когда дожидаться воскресения из могилы какой-нибудь ведьмы было вполне нормальным времяпрепровождением. "Лучше бы обходить его подальше стороной!" - добавляли такие же зеваки, но при этом почему-то не расходились, только теснее прижимаясь к воротам и переглядываясь с алчным до вульгарной мистики блеском в глазах. Любопытство и страх - вот две основные эмоции, окутавшие словно отравленное облако, эту часть Сквайрз-Маунт. От себя хотим заметить, что, несмотря на преобладающий в настроениях лондонцев мистицизм самых темных оттенков, наше издание намерено не только внимательно следить за событиями в Хэмпстеде, но и освещать их с позиции исконно британского здравого смысла".
- А вот и наша история, - Холмс взял у меня газету и перелистнул страницу. - Кэмденское дело, естественно, поскромнее событий в Хэмпстеде, так что на первой полосе места ему не нашлось. Но это все тот же Куиклегз, и только черту известно, как он умудряется оказываться сразу в нескольких местах одновременно.
"Сегодня ранним утром в одном из домов в Кэмдене неподалеку от канала Риджент разыгралась леденящая душу трагедия криминального характера. Шум поднялся, когда некий Хью Сэллер, один из жильцов дома, где сдаются комнаты, возвращаясь утром, еще на подходе обратил внимание, что окно комнаты хозяйки распахнуто. Поскольку ранее ему не случалось замечать за миссис Вулидж привычки к проветриванию помещений в зимнее время, и даже наоборот из-за ее прижимистости в вопросе расходования угля жильцам приходилось бережно охранять каждый положительный градус температуры, увиденное насторожило Сэллера. С недобрым предчувствием, по его же признанию, он проследовал в дом, где обнаружил дверь в ту же самую комнату также распахнутой настежь. Заглянув туда, он наткнулся на мертвое тело миссис Вулидж. Пол был залит кровью, истекающей из ее перерезанного горла, а обстановка комнаты оказалась в невероятном беспорядке. Предметы мебели, личные вещи - все было выпотрошено и разбросано повсюду. Прибывший по срочному вызову патруль, дежурящий в данной части Кэмдена, произвел осмотр дома, в результате которого в одной из комнат первого этажа был найден еще один труп, который опознать никому из присутствующих не удалось. Указанный жилец при требовании назвать причину своего отсутствия ночью с обязательным предоставлением доказательств заметно разволновался и принялся сбивчиво ссылаться на работу в это время суток, а после предложения отправиться к его работодателям для подтверждения его слов перешел на мелкую и частую телесную дрожь, сильно затрудняющую понимание его речи, и без того сопровождающейся интенсивным заиканием. Благодаря любезности констебля мне, преданному слуге наших читателей Кеннету Куиклегзу, было позволено присутствовать при этом допросе, так что я все же расслышал отдельные обрывки фраз Сэллера о его давней привязанности к ночным прогулкам, подсчету звезд на небе и определению созвездий из них. В итоге никакого достоверного алиби предоставить ему не удалось.
Вообще следует отметить то лицеприятное для кэмденской полиции обстоятельство, что в отличие от своих коллег из центрального департамента они ведут себя в пример демократичнее и уважительнее по отношению к прессе. Мне позволили не только осмотреть дом, но и обменяться несколькими фразами со свидетелями. Все резко изменилось с прибытием некого инспектора Симмондса, по слухам произведенного Скотланд-Ярдом в эту должность совсем недавно, в силу чего просто вынужденного ревностно доказывать свою состоятельность. Новоиспеченный инспектор немедленно потребовал выдворения всех журналистов с территории, а также еще в моем присутствии учинил разнос констеблю кэмденского патруля, усмотрев в их доброжелательстве на мой счет какое-то ему одному ведомое нарушение дисциплины, чему я не нашел никакого разумного объяснения кроме вполне понятной зависти к популярности вашего покорного слуги у читающей публики.
И все же кое-что мне раздобыть удалось, причем многое я увидел собственными глазами. Итак, по порядку. Дверь в комнате миссис Вулидж цела, замок не взломан. По словам Сэллера женщина не запирала входную дверь в дом из-за особенного распорядка ее квартирантов, большинству из которых бог дал трудиться по ночам, но всегда запиралась изнутри в своих комнатах, и в темное время ни за что не открыла бы незнакомому. "Но ты-то был ей знаком", - заметил на это констебль, чем заставил Сэллера умолкнуть. Да, все складывается против этого молодца. По отзывам соседей почти все жильцы убитой зарабатывают на жизнь довольно темными делами. Это и не позволило Сэллеру защитить себя информацией, которая в иных условиях вполне сгодилась бы для алиби.
Далее. Я успел осмотреть комнату хозяйки и заметил на подоконнике следы перепачканных в крови подошв. Это довольно крупные ботинки. Сэллер невысок и явно не обладает такой обувью. Я успел указать на это констеблю, но почти сразу после этого произошло злополучное появление уже упомянутого мистера Симмондса, так что какой эффект произвело на них мое наблюдение, мне неизвестно. Интересно и другое. Почему вообще убийце понадобилось покинуть комнату через окно, если дверь была не заперта? Это больше напоминает бегство, в связи с этим возникает подозрение, что в доме на тот момент мог находиться кто-либо еще, из-за чего выход в коридор был отрезан.
Успел я побывать и в комнате, где находился еще один труп. Лицо бедняги покрыто почти полностью ужасающими кровоподтеками, как после жестокой драки, потому первое, что приходит в голову в качестве причины смерти, это безудержное иступленное избиение несчастного до состояния месива. Вокруг тела разбросаны обгорелые спички. Кому-то понадобилось в темноте разглядывать столь жуткий результат чьих-то античеловеческих упражнений. Был ли это сам убийца, или кто-то еще? Пока, как видите, нам остается довольствоваться только вопросами. На этом у меня все. Для вас трудился, не жалея себя, ваш ..."
Я не стал дочитывать имя того, чьи бесконечные клятвы в верности читателю в каждом второй строке успели уже натереть мне глаза. Оно и так у всех на слуху. В последнее время популярность этого субъекта своей сравнимостью с нашей стала меня раздражать. Холмс, в свою очередь, закончил с моим дневником и, с удовлетворенным видом отложив тетрадь, посмотрел на меня.
- Ну, и как вам ловкач Куиклегз?
- Должен признать, он лихо управляется со своим ремеслом.
Вместо ответа на мое замечание Холмс, уже готовый развивать мысль дальше, вдруг осекся и с испугом осмотрел на меня.
- Господи, как я раньше не заметил! Вы что же, потеряли свой зуб?!?!
- Но я же, кажется, уже говорил вам об этом, - удивился я.
- Но вы же не сказали, что это был за зуб!
- А что это был за зуб?
- Черт вас дери, вы что, не знаете?! То есть, я хочу сказать, вовсе не обязательно помнить их все по именам, но про единственный свой золотой вам-то уж должно быть известно!
Мне оставалось только тихонько простонать. Неудобство всякого обладателя золотых зубов состоит в том, что он в сравнении с окружающими имеет наибольшие шансы напрочь забыть об этом. Хорошо Холмсу. Каждым утром, едва мой рот открывался навстречу ему для приветствия, этот зуб, самый улыбчивый из всех, самый лучезарный, присоединялся ко мне и салютовал Холмсу из шеренги однообразных альбиносов теплыми зайчиками отраженного солнца. Таким образом, сложилась парадоксальная ситуация, когда мой зуб, живя у меня, больше общался с Холмсом, нежели со мной, так что неудивительно, что они так хорошо знали и помнили друг друга! И если давным-давно еще до первых публикаций Дойла, когда наши дела были совсем плохи, Холмс иногда напоминал мне о том, что кое-что у меня во рту кое-чего стоит, предлагая мне сдать мой зуб в скупку золота или, на худой конец, в ломбард с возможностью последующего выкупа, то в последние годы ситуация несколько выправилась. Хоть мы и не разбогатели, наш долг перед миссис Хадсон стабилизировался. Необходимость перехватывать срочные суммы необычными способами понемногу отпала, так что имел ли он теперь право упрекать меня в моей забывчивости? Не имел, но упрекал. И не собирался успокаиваться.
- Черт возьми, Ватсон, ну почему вы всегда такой?!
- Какой?
- А такой! Коль уж вам пришла в голову мысль прибраться во рту на предмет лишнего, у вас была тридцать одна возможность сделать это по-людски, но вы выбрали единственную неприемлемую!
- Холмс, успокойтесь, пожалуйста. Я понимаю, неприятно лишиться существенной части нашего капитала, но я все равно никогда бы не позволил вам разжиться за счет ухудшения моих способностей к пережевыванию пищи, уж извините. Тем более, во времена, когда, как вы сами знаете, золотой курс крайне невыгоден.
- Нет, вы не понимаете, Ватсон. Я совсем о другом. Это же улика! Обычный зуб ничего не подскажет тому, кто его найдет. А вот обладателя золотого зуба найти уже несравненно проще. Многие из тех, кто имел с вами дело и наделен хоть какой-то наблюдательностью, должны помнить про эту вашу особенность. Та же миссис Хадсон, например. Пойдут слухи, что вы потеряли свое сокровище, и, если они дойдут до ушей этого...как там, - Холмс раздраженно схватил газету и поискал нужное место. - Инспектор Симмондс. Читали про его рвение? Этот будет землю рыть. Почему вы не сказали мне об этом там же? Нельзя было уходить оттуда, не поискав его.
- Я сказал. И именно про зуб, а не про ухо или глаз. И вы, Холмс, со своей знаменитой интуицией могли бы...
- Догадаться за вас?! Нет уж, спасибо! Мои сверхъестественные способности не всегда поспевают за вашей сверхъестественной изобретательностью.
- Спасибо на добром слове!
- Ладно, не обижайтесь. Необходимо срочно что-то придумать. Новый золотой зуб нам не по карману, да и не скорое это дело, так что поступим хитрее. Никто ведь не помнит с уверенностью, какой в точности ваш зуб был золотым, верно?
- По крайней мере, никто не хвастал передо мною своей памятью именно таким образом, Холмс.
- Что вы хотите этим сказать?
- Ну, то есть та же миссис Хадсон, например, не предлагала мне закрыть рот, чтобы она угадала...
- Так вот. Зато она с уверенностью покажет, что у вас такой зуб один. По крайней мере, из тех, что видны. Нужно выкрасить соседний, сделать его похожим на золотой. Тогда тот, что найден на месте преступления, точно не ваш, и значит мы тут не причем.
- Вы предлагаете позолотить один из моих передних зубов?
- Нет! Нанесение позолоты – сложная химическая технология, и тут нам не обойтись без специалиста, а мы, как я вам битый час пытаюсь разъяснить, не можем позволить себе огласку этой операции.
- Но вы же, кажется, химик, Холмс?
- Настолько химик, что пытаюсь донести до вас еще и то, насколько это сложная химическая технология, кстати, небезопасная для вашего здоровья. Так что именно выкрасить. С этим мы справимся сами. Нужна только подходящая краска.
- Что-то мне не хочется расхаживать с крашеным зубом. Пусть даже с похожим на золотой.
- Зачем же обязательно расхаживать? Вам сейчас полагается лежать.
- И все равно…
- Только на первое время, Ватсон! Пока не уляжется шумиха…Ну, ладно. Это мы обдумаем, а пока вернемся к нашим делам. Вот ваш перечень имен, держите. Теперь мне и самому многое ясно из того, что вы только что прочли, так что преступим. Скажу вам так - у нас прямо как в анекдоте, две новости.
- Хорошая и плохая? - попробовал угадать я.
- Выражусь чуть иначе. Чертовски плохая и в высшей степени отвратительная. С какой предпочитаете начать?
- Давайте тогда уже любую, - махнул я рукой. - Хотя я бы предпочел расстраиваться постепенно.
- Узнаю вас, - довольно печально усмехнулся мой друг. - Как неистребимый оптимист вы предпочитаете успеть порадоваться, пока вам не испортили настроение окончательно. Извольте. Мы узнали, куда прошлой ночью отправилась наша тесная компания. Но нам все также неведомы их цели. Зачем им понадобился Эплдор-Тауэрс? Я говорю "им", так как мне все еще непонятна роль этого...как его...
- Вы о ком?
- Да вы его знаете! Противный тип из Скотланд-Ярда, весь такой...
- Я понял, о ком вы, - кивнул я. - Он еще напускает на себя такой вид, будто...
- Вот, вот! В самую точку! И как его фами...
- Вечно пытается что-то показать из себя, будто мы не знаем, кто он на самом...
- Да, да, одним словом, мы его давно раскусили. Осталось только вспомнить, как его зовут.
- Он еще недавно выбился у них в главные...
- Ватсон, вы слышите меня? Если вы сейчас еще и назовете возраст его собаки, это, конечно, в известном смысле произведет на меня впечатление. И все же по-настоящему благодарен вам я буду только в одном случае. Допустим, сейчас он зайдет сюда. Не вздрагивайте так, у вас так гипс на носу долго не продержится. Я же лишь предполагаю. Так вот, считайте, что он уже стоит в углу и улыбается вам: "Здравствуйте, мистер Ватсон!" Как в таком случае вы к нему обратитесь?
- Уотсон, - поправил я.
- Что? - не понял Холмс.
- "Здравствуйте, мистер Уотсон!" Так будет правильнее.
- Так вы Уотсон? - изумился Холмс. - Или Ватсон? Я что-то не пойму.
- Я Джон Уотсон, но вы зовете меня Ватсоном.
- Зачем?
- Так уж сложилось у нас с самого начала.
- Странно, - Холмс выглядел смущенным, хотя никогда раньше фривольное обращение с моей фамилией не вызывало в нем неловкости. - Видите ли, дружище, возможно, я этого не знал...
- Нет, Холмс, вы это прекрасно знали.
- И вы ничего не имели против этого?
- Я питаю снисходительность ко многим вашим слабостям.
- Звучит не очень-то почтительно. А эта женщина...эта вдова...
- Леди...,- попытался подсказать я, но то же увяз.
- Какая еще леди?! Просто женщина!
- Ну как же! - хоть мне и не давалась тем вечером фамилия Кроссуэллов, как, впрочем, и все остальные, у меня все же язык не повернулся бы назвать племянницу лорда Сэвиджа "просто женщиной". Но я не учел, что среди вдов есть кое-кто поближе.
- Да та самая, что живет с нами...у нас, - кипятился Холмс. - Мы уже мучились над ее фамилией!
- Ах, да! - снова понял я его, как и в случае с тем противным полицейским. - Еще ворчит постоянно...
- Ну конечно! - вновь обрадовался Холмс моей догадливости. - Так как ее...
С минуту мы с надеждой смотрели друг на друга, причем Холмс, похоже, подключил способ визуализации образа - в его глазах явно проглядывалась неприязнь, какую имеешь к тому, с кем приходится жить, кто постоянно ворчит, чья фамилия вечно вылетает из памяти, и кто в добавок ко всему является просто женщиной и не более. И все это относилось ко мне. Ничего не поделаешь - визуализация, слава богу, лишь на время, так что я не стал возражать и только поежился. Однако нужная фамилия так и не пожелала всплыть из недр нашей надежной памяти.
- Вы еще собирались подсмотреть ее в моем дневнике, потом записали первой в перечень, - напряг я последние силы, но большего добиться не смог. - Нет, Холмс. К сожалению, вынужден признать свое поражение...
- Господи, Ватсон, у нас же есть перечень! - буквально подскочил Холмс. - Не хватало только забыть еще и это! Там же все имена!
Мы жадно схватили свои списки.
- Хадсон! - нашел я нужное первым.
- Точно! Наша славная миссис Хадсон!
- Она же вдова, она же тетя...
- Точно! У нее же есть племянник!
- Артур, - я с удовольствием отмечал про себя, что пользуюсь списком ловчее, чем Холмс. - Он же Дойл, он же...
- Так вот, Ватсон. Что я хотел спросить...она тоже называет вас Ватсоном?
- Нет. Она вполне уважительно относится к моим изначальным данным, не пытаясь вносить в них какие-либо поправки, - не упустил я возможности вставить шпильку. - Доктор Уотсон, и никак иначе.
- Так вы еще и доктор? Почему же вы не возьметесь за наше лечение?!
Его неподдельное ошеломление не на шутку испугало меня. Если он забыл и это... Как нам дальше работать, черт возьми!
- Это длинная история, я вам потом объясню, Холмс.
- Знаете, мой друг, - Холмс принял вид человека, принявшего решение, какие принято называть важными. - Я вот что решил. Коли так, я тоже буду называть вас Уотсоном. Мне трудно поверить, что я позволял себе такое в отношении вашего доброго имени, Ватсон...то есть Уотсон...доктор...в общем, раз уж так, примите мои извинения, обещаю вам, что отныне такое пренебрежение останется в прошлом.
Волна неподдельного счастья захлестнула мою душу. Никогда я не надеялся, что стану свидетелем такого глубочайшего раскаяния. Холмс много лет назад приучил меня к тому, что это шутливое обращение придется ему спустить, и я давно смирился, а теперь он сам вынес безжалостный приговор такому своему поведению. Господи! Этот великий человек из любой коллизии умудряется извлечь для себя пользу. Даже удар по голове сделал его лучше, и, если эти недоразумения с памятью окажутся краткосрочными, можно будет попробовать практиковать такое в его отношении почаще.
- А тот отвратительный полицейский? Может, теперь нам удастся вспомнить и его?
Мы опять некоторое время рассматривали друг друга, причем теперь уже и я попытался воспользоваться визуализацией, к чему Холмс был явно не готов.
- Вовсе не стоит пялиться на меня так нахально, уважаемый доктор Уотсон.
- Но я пытаюсь...
Мы замолчали, а затем как по команде вновь уткнулись в свои списки.
- Лестрейд!
- Ну точно, Лестрейд! Еще бы я стал запоминать фамилию этого хлыща, много чести!
- Надеюсь, Холмс, теперь нет нужды представлять себе, что он стоит в углу?
- Только если лицом к нему, поставленный туда в наказание, - подмигнул Холмс, и мы рассмеялись. - Итак, вернемся к нашему вопросу, доктор Уотсон. Я уже сказал, что остается загадкой, зачем этой компании во главе с... э-э-э... инспектором Лестрейдом...
- Старшим инспектором.
- ...зачем им понадобился Эплдор-Тауэрс. Кстати, Уотсон, я уже не уверен, что он там верховодит, хотя предположить это было бы естественнее всего. Опять же, Уотсон, неясно, добились ли они своего. Там случился переполох - случайно ли, или они так задумали. Помешал ли он им, или помог - как видите, вопросов тут много. Что такое, Уотсон?
- Ничего, все хорошо, Холмс.
- Но вы хотели о чем-то спросить, Джон, разве не так?
- Вам обязательно так часто называть мое имя?
- Некоторое время мне придется переучиваться, Ват...Уотсон...вот видите! А что такое?
- Немного режет слух.
- Ваше же имя?! - изумился Холмс.
- Понимаете, Холмс, вы так приучили меня к слову "Ватсон", что я...
- Но это же было неправильным!
- Все верно...
- Это же было так неуважительно!
- Все так, но...
- Я испытал такой глубочайший стыд, а теперь...чего ж вы хотите?
Я никак не мог заставить себя попросить его называть меня как прежде, но с ужасом понимал, что именно этого мне и хочется. С детства я впитал в себя мысль, что мне, носителю фамилии, наравне с ответственностью за все, что с нею связано, доверена и гордость за ее, может, не слишком величественную, но такую простую и честную историю. Я смирился, что когда-то в угоду Холмсу в каком-то роде изменил своим предкам, отвернулся от них, а теперь не мог принять то, что сам же Холмс возвращает меня в их заждавшиеся руки. Ностальгия по тем временам, что мы провели вместе, временам, которые прошли под знаком прозвища "Ватсон", казавшимся мне дурацким, теперь не позволяла мне оторваться от него. Холмс, будучи всегда очень чутким к моим переживаниям, и сейчас увидел по моему лицу, что я переживаю настоящую трагедию.
- Так как же вас называть, мой друг? Как вам лучше? Как скажете, так и будет, уверяю вас.
- Спасибо, Холмс, - глухо отозвался я, глотая слезы прорвавшегося терзания. - Я пока не решил. Поверьте, мне сейчас проще было бы, если б вы меня совсем никак не называли.
- Ну уж нет! Как же это? Лучше я буду вас называть и так, и так, отдавая должное и вашему имени, и нашему прошлому. А вы уж решите, и мне потом скажете, идет?
- Да.
- Остальное пока понятно?
- Да, но вот ...вы сказали "отвратительная новость"...
- В высшей степени отвратительная, Уотсон. И что?
- Да, так вот...она уже прозвучала?
- Нет, Ватсон. Я к ней еще не приступил. Пока мы обсуждаем наши относительные достижения. Хоть мы и не преследовали их, нам известен конечный пункт их поездки. Заметьте, кэб был привязан, то есть никто им не преградил путь. Они сами там остановились.
- Но почему вы решили, Холмс, что они отправились именно в Эплдор-Тауэрс?
- Я не пойму, на кой черт я вам только что сунул под нос газету, доктор Ватсон! Вы разучились читать совсем недавно, или все эти годы лишь делали вид, что обучены грамоте, а на самом деле лишь шелестели бумагой, разглядывая картинки?
- Я прочитал заметку от начала и до конца, Холмс. Там действительно говорится о кэбе возле Эплдор-Тауэрс, но нигде нет ни слова подтверждения, что это был именно тот самый кэб.
- Есть. Уехавший из Лондона на несколько дней кэбмен. Стоянка в Чарринг-кросс. Сторож, которому был передан залог. Ничего не напоминает, Джонни? Кстати, тут упоминается его имя. Майкл Крэббс. Не о нем ли говорил вам кэбмен?
- Да, - вынужден был согласиться я. - Он называл похожее имя.
- Вот мы и добрались до новости много хуже. Кэбмена найдут. Скорее всего, не в Шэффилде, а уже здесь, когда он вернется. Если он запомнил нас - а у таких людей хорошая память на лица, то уж точно не забыл, в каком месте оставил нам свой кабриолет. А именно, в двух шагах от дома, где разыгралась трагедия, и вели мы себя в глазах всякого постороннего обывателя довольно подозрительно. И ослу понятно, что мы за кем-то следили. Эта чертова повозка, которую вы, так бездарно упустили, не говоря уже об утраченном залоге, связывает нас как с двумя трупами в доме старухи, так и с тем местом, где она в итоге оказалась - с домом Милвертона, где тоже случилась нешуточная заварушка. Вот во что мы влипли, если только этот Джордж Роуди нас опознает.
- Но мы же...
- При всем желании мы никогда никого не убедим, что кэб у нас украли, если вы это хотели сказать.
Я промолчал, потому что именно это и хотел сказать.
- И все же кое-что мы просто обязаны сделать, и как можно быстрее. К сожалению, сейчас уже поздно, так что я намерен заняться этим завтра прямо с утра.
- Вы о чем, Холмс?
- Рэндалла рано или поздно опознают. Со старухой нас ничто не связывает, а вот с ним...
- Я всего раз видел его в присутствии инспектора Гресона, неужели этого достаточно, чтобы обвинить нас?
- Вы забываете, что я следил за ними, когда они покидали Эплдор-Тауэрс.
- Боитесь, что вас видели?
- Я ничего не боюсь, - отчеканил Холмс, давая понять, что не желает еще хоть раз услышать такую глупость. - Запомните уже это, наконец, Ватсон. Но я разговаривал с этим парнем, его другом... как бишь, а вот! С Йеном Рэйвеном...и расспрашивал его о нем. Рэйвена обязательно допросят как приятеля погибшего, и я боюсь...у меня есть некоторые опасения, что он сумеет описать меня ищейкам Скотланд-Ярда достаточно подробно. Вообразите себе, как это будет выглядеть. Мы тайно шли по следу человека, найденного мертвым. Расспрашивали, где его найти. Рэйвену я, кстати, не назвал своего имени. Все это выглядит очень нехорошо. Дело в том, что он оставил свой адрес полиции. Таково было условие их ухода из Эплдор-Тауэрс. Так что к нему обязательно придут.
- И что вы собираетесь предпринять?
- Надо опередить их, - убежденно ответил Холмс. - Услать его подальше отсюда.
- Как же вы его ушлете? И куда?
- Рэйвен не знает, что с ним разговаривал сам знаменитый...м-м-м...напомните, а то я себя не внес в перечень.
- Холмс Шерлок...то есть наоборот.
- Да. Он меня принял за полицейского в прошлый раз, и я не стал против этого возражать. Так будет и сейчас.
- Вы сообщите ему о Харри?
- А Харри - это у нас...
- Приятель Рэйвена.
- А Рэйвен, значит, это...не подсказывайте!
- Приятель Харри. Мы только что о нем говорили.
- Кажется, мы движемся по кругу.
- Я хотел сказать, Харри - это бывший ухажер вашей невесты Агаты Твумндидл.
- Почему бывший?
- Потому что она предпочла вас, и эта новость его убила. Мы сами видели его тело в том доме, Холмс.
- Ах, да! Так Харри это и есть Рэндалл. Так бы сразу и сказали. Да, я сообщу Рэйвену о смерти Харри. Это его здорово перепугает. Скажу, что в интересах следствия решено для защиты жизни свидетелей...
- Разве он свидетель?
- Не важно! Пусть думает, что свидетель! Нужно его убрать из Лондона как можно скорее, или хотя бы пусть сменит адрес. Придется выдать ему денег на новое жилье. Припугну, что идет охота на всех, кто служил у Милвертона. Сбежит как миленький!
- Возьмите и меня с собой, Холмс, - попросил я без особой надежды. - Мы будем не одним, а двумя инспекторами Скотланд-Ярда. Это произведет на него еще большее впечатление.
- Я не могу этого сделать, как бы вам ни хотелось, Ватсон.
- Начинается! - скопившаяся обида прорвала плотину сдержанности и вырвалась из меня черной рекой. - Сколько раз уже я вынужден был это выслушивать! Что на этот раз?! Чем я вас не устраиваю?
- Да вы посмотрите на себя, уважаемый инспектор! Только не обижайтесь, но со своим лицом вы больше напоминаете контрабандиста, чудом выжившем в схватке с таможенниками, или карманника, избитого своими же дружками при дележе добычи.
- Ладно, тогда так, - зашел я с иной стороны. - Вы можете привести меня с собой связанным и скажете ему, что поймали карманного контрабандиста по пути к нему. Я посижу молча рядом и послушаю. Может, подскажу что-нибудь дельное. Задам какой-нибудь полезный вопрос.
- Кто?! Вы, пойманный контрабандист, будете допрашивать свидетеля по делу об убийстве?! - взвился Холмс. - Подскажете дельное, как вы выразились, самому знаменитому инспектору криминальной полиции! Вот видите, какую "пользу" вы готовы мне подложить!
- Какой же вы самый знаменитый...вы вообще не инспектор полиции, Холмс!
- Вот об этом вы ему и проговоритесь, не сомневаюсь даже! Еще и назовете меня этим...
- Кем?
- Ну, этим…как меня?
- Холмсом.
- Точно. Уж что-что, а проболтаться вы точно не забудете!
После такого утверждения мне напрочь расхотелось продолжать беседу, и я заявил, что собираюсь улечься спать. Он не стал возражать, и мы сухо расстались, очень сдержанно пожелав друг другу спокойной ночи, приятных снов и скорейшего выздоровления. Вместо очередной истории из своего прошлого, загадочной и страшной, и заменяющей мне сказку на ночь, как у нас повелось еще много лет назад, Холмс на этот раз ограничился лишь очередным упоминанием о корзинке, попросив меня передать ей привет от него, когда я встречусь с ней в своем сне, в ответ на что я только сердито отвернулся к стене.
Разочарование - блюдо, поглощаемое в тиши одиночества, прочно обосновалось в моем рационе. Всю ночь я проворочался в постели, гадая, есть ли разница между понятиями "отверженный" и "покинутый", и что в случае утвердительного ответа мне подходит больше. Поэтому следующий день, пятнадцатый в нынешнем ноябре, я, так и не набравшийся сил, встретил с чувством, хоть и не столь острым, как вчерашняя обида, но близким по духу и прямо вытекающим из нее. Утро давно уже перешло в полдень, но я со своей апатией, не имея ничего ни за, ни против этого, только бездумно глядел на задернутые шторы. Союзники моего равнодушия, они отвернули комнату от тусклого зимнего света, запретив ему дразнить мои распухшие глаза, а более дразнить меня было нечему, так как с требованиями другого органа, куда более настойчивыми, вполне успешно управилась миссис Хадсон, подав завтрак по такому особенному случаю прямо к моей постели. Ее забота, как вышедшая из берегов река, бьющая рекорды прежних затоплений, тоже не стоит на месте, переходя с каждым часом на новый уровень. Да, как выяснилось, сердце у нее не каменное, но ее сострадание смущает меня еще больше привычной иронии – оно особенного рода, без малейшей симпатии, мол, раз уж такое случилось... Оно не совсем подходит раненному, доставленному в лазарет с простреливаемой картечью передней линии сражения, кем я имею все основания себя полагать. Скорее, так потихоньку смягчаются взрослые, свыкаясь с присутствием принесенной детьми с улицы зверушки, особенно, если у нее не хватает лапы. Так что моя хандра только усиливается с каждым повторяющимся вопросом, действительно ли мне больше ничего не нужно. Например, слегка отреставрировать ту замысловатую конструкцию, что сооружена на моем носу. Сей процесс она, явно скромничая, слишком просто обозвала сменой повязки. Из всех моих эмоций безжизненная отрешенность не вытравила только страхи, так что я довольно нервно отреагировал на такое предложение. Еще вчера осторожные пробы в отношении этого объекта привели меня к убеждению, что поменять его можно только вместе с носом, а поскольку я уверен, что запасного для меня у нее не припасено, уязвлять ее самолюбие вопросами, раскрывающими не безгрешность ее предусмотрительности мне не хочется. Так и протекал этот день - вяло и бессмысленно.
Осознание, насколько все затянулось, пришло лишь тогда, когда поверх утренних газет миссис Хадсон положила вечерние, тогда как первые еще не были мною просмотрены. Я встал, не знаю, зачем заглянул в пустую комнату Холмса. Мелкое злорадство, с которым я обнаружил там забытый им список имен, подсказало мне, что я так толком и не избавился от зависти к его наполненной увлекательными приключениями ежедневной деятельности. Эх! А мне...чем бы заняться? Я тут же поймал себя на мысли, что в последнее время вынужден задавать себе этот вопрос не так редко, как мне хотелось бы. В качестве ответа – утвердительного, но не слишком ободряющего – рука, наконец, равнодушно потянулась к газетам, и я как образцовый больной, которому велели болеть не как-нибудь, а правильно, вернулся с ними в постель. Миссис Хадсон, заметив во мне ростки пробуждения к жизни, с тем особым настоятельным вниманием, что можно встретить только в поведении опекунов малолетних или слабоумных, озаботилась их поливом, для чего в качестве необходимой влаги мне был быстро доставлен свежезаваренный чай. Чашка с газетами в руках и подушка под головой – в совокупности эти атрибуты понемногу вызвали во мне нечто вроде прозрения, что со всеми своими недостатками моя болезнь, тем не менее, не лишена и некоторых преимуществ.
Утренние не содержали ничего нового и только пересказывали на тот же лад, но чуть другими словами тоже самое, что заставило меня только кисло усмехнуться насчет ничтожной изворотливости газетчиков в ситуации дефицита новостей. Но в первой же вечерней меня поджидал сюрприз. Обычно сначала я быстро пролистываю номер, сосредотачивая внимание на заголовках, но тут глаза мои сразу же зацепились за какой-то серый квадрат, расположенный среди текста прямо в середине газетного листа. А когда я пригляделся и понял, что это такое, то подскочил и вскрикнул так громко, что миссис Хадсон, не успевшая выйти, отозвалась тем же, но совпадения на том не закончились. Мы будто состязались в причинении себе вреда. Уроненный ею поднос настиг ее ногу, а я пролил на себя весь свой чай. Конечно же, возникший сумбур не мог не вызвать укоризны, и я, его виновник, был бы и сам рад дать вполне внятные объяснения, но вместо этого из меня вырвался рев ужаса, который я уже не мог остановить. Я кричал и кричал, как заведенный, с отвращением и страхом отшвырнув газету и выбросив в ее сторону руку, словно пытаясь защититься от подползающего пресмыкающегося:
- Это он! Это он! Господи боже! Говорю же вам, миссис Хадсон, это он!

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 03 ноя 2018, 23:57

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

62. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

14 ноября 1895

Наговорил я предостаточно и был откровенен с той стороны, что оставляет стойкое послевкусие нахальства. Мне себя не в чем винить, какая цель, такое и обрамление, но теперь просто откланяться не получится. Если меня и раньше основательно нервировало возможное подключение родственных связей Эвелин Кроссуэлл к нашему вопросу, то сейчас, оставь я ее в таком состоянии, обращение к лорду Сэвиджу будет для нее самым напрашивающимся действием, естественно вытекающим из логики сегодняшнего разговора. Так что в нынешней ситуации, когда совершенно очевидно, что имела место попытка подставить ее полиции в роли убийцы, следует как можно быстрее убедить ее, что эта самая полиция в моем лице прекрасно во всем разобралась, и отвлекать нежно любимого дядю Терренса от занятий, столь же почитаемых им, сколь и важных, вроде охоты на лис в Дартмуре, было бы преступным пренебрежением к его высокородному достоинству. Более того, завершить беседу необходимо так, чтобы уйти отсюда хоть с какой-то пользой для себя. Под пользой теперь, когда все надежды на королевский куш рухнули, подразумевалось что угодно, что поможет не столько уже распутать клубок, сколько занять более-менее выгодную позицию уже в другой партии, где противостоять мне будет не она, а кое-кто другой. Совсем другой, подумалось мне, отличающийся от нее не меньше, чем рознятся между собой простодушие и коварство.
Мои подозрения подтвердились. Шарф выкраден и подброшен убийцей, это ясно. Неслучайно меня сразу же насторожил его вид, такой легкомысленный для поздней осени. Но это не отменяло того факта, что Сноулз, заполучив его, точно знал, кому он принадлежит. Проверка подтвердила, что он не ошибся, однако, означало ли это, что и его слова о том, благодаря чему он узнал эту вещь, являются правдой?
- Улика? - леди Кроссуэлл было невдомек, что я уже готов заключить мирный договор на любых условиях. Ее внимание, полностью сосредоточенное на содержании моей последней реплики, прошло мимо самого говорившего вместе с его безрадостным погружением в переосмысление происходящего. - Так значит, вы меня подозреваете в убийстве? Или обвиняете...я, признаюсь, не знаю этих тонкостей...
- Совсем наоборот, - спешу я успокоить ее. - Напротив, мне сразу не понравилось, что в этом факте есть что-то нарочитое, а сейчас я только крепче уверился в вашей непричастности.
- Но как же?
- То, с какой легкостью вы признали собственной эту вещь, и как были удивлены, увидев ее у меня, - под предлогом указать на шарф я беру ее за руку, все еще сжимающую материю, - доказывает, что вам ничего не известно об обстоятельствах ее исчезновения из вашего гардероба. По всему видно, что до сегодняшнего дня вы даже не подозревали о пропаже.
- Вы правы, но это действительно мой шарф, - с извиняющейся улыбкой произносит она, и я отмечаю, что, начиная оживать, она делается по особенному приятной, как смягченная водой акварель, избавленная заодно вместе с яркостью и от претенциозности тоже. В памяти всплыло однажды услышанное полушутливое высказывание Грегсона об очаровании, свободном от оков стиля.
- Но вы бы ни за что не признали это, будь вы там, в том доме, и зная, что оставили его на месте преступления, а мне бы стоило большого труда доказать это, - из сострадания к ней я не стал упоминать о том, что Уилкс тоже опознал шарф, что существенно облегчало задачу обвинить ее. - Я даже позволил себе подсказать вам, какой линии вам было бы выгоднее держаться.
- Теперь я поняла, что вы имели ввиду. Коль уж вы были так великодушны, тот факт, что я не воспользовалась этим, видимо, придется отнести на счет моей глупости.
- Конечно, вы могли прийти в тот дом без шарфа и совершить убийство. В таком случае вы также удивились бы сегодняшнему представлению. Вы также легко признали бы шарф своим, зная, что он никак не связан с вашим преступлением, но это никак не объяснило бы, кто и зачем тогда сначала похитил его у вас, а затем подбросил его туда, где вы совершили черное дело. Предположить сразу и ваше прямое участие, и еще одновременно коварный замысел того, кто должен был знать, что вы замыслили, и иметь возможность там оказаться после вас - согласитесь, это слишком фантастично.
- Возможно, хотя..., - странное упрямство, с которым она желает оставаться честной настолько, чтобы не позволить исключить себя из числа подозреваемых, уже начинает настораживать, - вы помните, в прошлый ваш визит мы обсуждали мою бывшую горничную?
- Помню, миледи, - киваю я, понимая, куда она клонит, и задумываясь попутно, не пытается ли она кого-нибудь выгородить. - Вы имеете ввиду Агату Твумндидл. Я сообщил вам, куда она устроилась после ухода от вас. Соглашусь, она имела возможности и выкрасть шарф у вас, пока еще трудилась в Мэйфэйр-Плэйс, и, будучи уже служанкой у покойного, подбросить его в Эплдор-Тауэрс.
- Это тот дом?
- Да. Но тогда уж естественнее предположить, что эти действия, если она их совершила, были частью тщательно подготовленного плана, где вам никак не могла быть отведена роль убийцы. Убийство в связке с компрометацией вполне реально, ведь не так сложно самому совершить преступление и свалить его на кого-то, пустив в ход то, что сойдет за улику. Напротив, абсолютно нереальна одна лишь компрометация, случайно попавшая в убийцу, если допустить, что ею были вы. Нужно было угадать ваше появление, знать и подготовиться. Другое дело, если в их плане присутствовало намерение спровоцировать вас, заманить туда в тот вечер, где уже все было подготовлено, и проделать это так, чтобы вас заметили, затем совершить убийство после вашего ухода, и, наконец, шарф - как последний штрих в картине, сделавшейся с его присутствием завершенной.
- Вы сказали "спровоцировать". Но я уже отвечала вам, что никаких подобных контактов у меня не было. Вы мне верите?
- Я верю, что вы никак не замешаны в том, что преследуется законом. Остальное, сударыня, пока слишком запутано и, смею предполагать, на настоящий момент не так важно.
- Но что же все это значит?
Что значит? В разжатых пальцах застрял последний шанс - я смотрю на нее, силясь проверить последнее предположение, которое не избавляло бы ее от участия в преступлении, но быстро отказываюсь от этой идеи, ведь для нее пришлось бы допустить совсем уже невероятное, а именно, что моя собеседница, и впрямь будучи убийцей, провернула этот дьявольски хитрый и чересчур уж тонкий ход – сама подбросила шарф, рассчитав, что его явная неуместность вкупе с ее простосердечным признанием создадут ей образ человека, выбранного убийцей отдуваться за его преступление. Нет, это слишком, тем более для нее. Да и не стала бы она в таком случае отвечать на домогательства Сноулза, ведь при таком плане на утечку информации и делался бы расчет. Тогда действительно, что же все это значит?
Едва я задаю сам себе такой же вопрос, со мной происходит нечто вроде пассивного принятия решения, то есть такое молчаливое соглашение внутри меня, для которого вопрос явился если не ответом, то побуждением. Импульс без нужды в четком сформулированном выводе по поводу дальнейших действий выражается таким образом, что я принимаю в отношении леди Кроссуэлл предельно откровенную позицию и пускаюсь в размышления, сам еще не зная, куда они меня приведут. Первоначальный посыл – подкупить открытостью, вызвать доверие, чтобы загладить впечатление от первой проваленной части разговора - может и не оправдаться. Меня несет, что называется, по наитию, а там…будь что будет.
- Предлагаю пока, сударыня, исходить из фактов и отчасти из показаний этого субъекта. Сразу оговорюсь, его слова - это сложная и хитрая смесь правды и лжи, продиктованная его непростым положением и весьма развитым талантом к экспромтному сочинительству, так что полностью опереться на эти показания было бы непростительной наивностью, но с чего-то же надо начать. Основных фактов два. Он предъявил этот шарф и сумел точно назвать его владельца. Вы только что подтвердили это. Остальное – только его слова. Он утверждает, что, во-первых, обнаружил шарф непосредственно на месте убийства, и, во-вторых, видел его ранее на вас, а именно во второй половине октября, начиная примерно с середины, потому что в то время следил за вами. Это обстоятельство, по его словам, и помогло ему опознать шарф, и он уверился, что вы были на месте преступления.
- Следил?! - ее светлости не сразу удалось поверить услышанному, так что мне, после того, как я произнес это слово, удалось еще добавить довольно длинную тираду. - Но с какой целью?
- Если помните, в прошлый мой визит сюда речь зашла о документах, к которым мог иметь отношение ваш муж, - естественно, мне не по силам озвучить, какого рода документ, по словам Сноулза, оказался в распоряжении его хозяина. Важно то, что содержание его и обстоятельства в семье Кроссуэллов, а также его положение в адмиралтействе были таковы, что шантажировать можно было любого из них, и, похоже, взялись за Сесила Кроссуэлла. – Слежка, о которой он говорит, была связана именно с этим обстоятельством. Если уж говорить совсем откровенно, им требовалось определить финансовую составляющую благополучия вашей семьи, чтобы определить предельно возможную цену за свое вымогательство. Как вы понимаете, скромностью, как, впрочем, и иными добродетелями, они предпочитали себя не связывать. Так вот. Конечно же, нам предстоит еще проверить все варианты, кроме озвученного им, как он мог заполучить как сам шарф, так и информацию о том, чей он. В связи с этим нам крайне помогло бы, если бы вы вспомнили, во-первых, когда в последний раз вы появлялись в нем, и во-вторых, как давно он попадался вам на глаза в вашем гардеробе. Из этого, как вы понимаете, я пытаюсь проверить сразу два факта - насколько правдивы слова этого субъекта о том, что информацией о принадлежности шарфа послужили ему его собственные наблюдения, и когда шарф вероятнее всего был украден.
К сожалению, миссис Кроссуэлл не смогла точно вспомнить ни то и ни другое, что было вполне ожидаемо. Безделица, вещица из массы подобных могла занять внимание только в момент выбора того, что подойдет к выходу, и затем мгновенно покидала память. Совсем другое дело, если бы у миссис Кроссуэлл был один шарф. В таком случае ей было бы безусловно легче, но только в этом вопросе, то есть вспомнить нужное, тогда как во всем остальном ей уже никак было бы нельзя позавидовать. Единственный шарф подразумевает и единственное платье, а также проживание в соответствующем районе, где единственным утешением послужит то, что никого не покоробит этот факт, так как все пребывают точно в таком же положении.
- Хорошо, миледи. В таком случае придется пока положиться на его слова. Мне вспомнилось вот что: мы с вами уже обсуждали вашу бывшую служанку, и вы сами подтвердили, что эта особа способна на многое.
- А теперь вы готовы предположить, что заодно она украла и мой шарф? Вам не кажется, что согласно вашей же теории отрицания чрезмерностей получается, что как-то многовато вещей из этого дома прихватили с собой одни и те же руки?
- На первый взгляд, да, это даже взаимоисключающие вещи. Кража документов подразумевала продажу с дальнейшим давлением на вашего мужа, тогда как шарф - обвинение вас в убийстве человека, которому как раз и были проданы эти документы, и чья смерть в то время вроде бы и не замышлялась вовсе. Но не будем спешить с выводами. Шарф вполне мог приглянуться ей, что называется, по-женски, то есть так же, как он приглянулся когда-то вам, когда вы его купили. То есть она всего лишь мелко отмстила вам за ваши нарекания, посчитав нужным взять с вас дополнительную плату понравившейся вещицей.
- И она не собиралась его подбрасывать?
- Поначалу да. Главным были бумаги. Затем она оказалась в том доме, и это отдельная тоже очень темная история. Известно, однако, что между ними не обошлось без трений. Они не сошлись на размере оплаты, кроме того, смерть вашего мужа обманула их ожидания. Оба - он и она - не получили обещанного, причем винили в этом друг друга, так что, если в итоге конфликт завершился насилием, ей, вспомнившей о шарфе, вполне могло прийти в голову отвести от себя подозрения таким образом. Но любопытно другое. Под пристальным рассмотрением эта версия тоже выказывает себя небезупречной.
Если ваша бывшая горничная действительно похитила шарф, то сделать это она смогла бы лишь до своего увольнения, то есть до того, как задержанный взялся следить за вами. А значит, он никак не мог
увидеть его на вас в середине октября, поскольку у вас его уже не было. Если он лжет в этом, то как ему удалось сказать правду в другом, а именно, как он узнал, что этот шарф ваш?
- Получается, ему стало известно об этом каким-то иным образом, - чуть подумав, медленно и сосредоточенно отвечает леди Кроссуэлл.
- Именно так! Иной источник, о котором он предпочел не говорить. Если бы, допустим, вы появлялись бы в нем в Эплдор-Тауэрс в дни, предшествующие убийству, то вас по нему узнал бы не только этот человек, но и его хозяин. Но этого не случилось. Для покойного так и осталось загадкой, кто застрелил его в ночь на тридцатое октября. Сколько я ни раздумывал о таком источнике, мне приходит в голову лишь один ответ.
- Она сама?
- Конечно! Только от нее он мог получить эту информацию, то есть они действовали в сговоре, и тогда уже не важно, подбросила ли она его сама или передала ему, чтобы он сделал это собственными руками. Но и это еще не все. Как видите, все рассуждения пока укладываются в единственную канву - шарф был оставлен с целью отправить полицию по ложному следу, и, тем самым, самим остаться в стороне от нашего внимания. При таком раскладе он должен был быть обнаруженным нами сразу же. И вот теперь я подхожу к противоречию. Вас не удивило, что я только сегодня предъявил вам ваш шарф, обнаруженный и сразу же опознанный свидетелем? Дело в том, что во время нашей прошлой беседы мы еще не располагали этой информацией.
- То есть он предпочел утаить его от вас?
- Совершенно верно. Разумеется, в собственных интересах, но позже был вынужден сознаться и выдать его мне. Он признал, что задумал шантаж, и с этой целью написал вам. Это абсолютно иная цель и, соответственно, иная линия поведения. Если она его подбросила, а он его подобрал вперед нас и спрятал для себя, лишив ее тем самым ее выпада в вашу сторону и, значит, подставив ее под угрозу сделаться подозреваемой, вся теория их сговора оказывается несостоятельной. Или же наоборот, если сговор был, и они действовали сообща, то и спрятанный шарф с целью дальнейшего шантажа был результатом их общего замысла, значит, придется принять то, что, похищая из вашего дома бумаги, она добавила к награбленному еще и шарф не просто, как я предположил, из мелочности. Уже тогда они знали, что случится с их хозяином, и как использовать вашу вещь в игре против вас же после его смерти.
- Очень сложно, - роняет леди Кроссуэлл. В этом кратком высказывании сквозь осторожно критическое отношение к моим рассуждениям слышится дружелюбие поддержки тому, кто битый час сыпал фактами, доводами и версиями, но так и не сумел приблизиться к разгадке.
- Да, очень сложно. Слишком сложно для моей теории отрицания чрезмерностей, как вы остроумно заметили.
Мы рассмеялись и помолчали с минуту. Понемногу меня начал охватывать стыд за те намерения, что привели меня сегодня сюда. Слава богу, она не позволила мне увлечься этим ощущением, отчеркнув паузу новым вопросом.
- И все же, как же быть с тем, что он, по вашим словам, написал мне,...
- По его словам, миледи.
- ...а я никакого письма не получила?
- Давайте рассмотрим и это. Хотя я считаю, что уже здесь не стоит принимать его слова на веру, допустим на минуту, что это так. Знал ли он о вашей непричастности, или искренне считал вас убийцей - это пока отставим в сторону. Главное, в его руках оказалось нечто, что сошло бы за серьезный аргумент, и он задумал использовать это с выгодой для себя. И вот он пишет вам письмо, но вы о нем ничего не знаете, и я вам склонен верить, однако мисс Нэви явно под надуманным предлогом внезапно засобиралась в ваше поместье, уговорив вас остаться здесь, вопреки вашему желанию ехать вместе с ней. В связи с этим возникает масса вопросов. Первый. Если письмо действительно было адресовано вам, то почему оно не добралось до вас после того, как его забрала мисс Нэви? По всей видимости, она его вскрыла. Почему она позволила себе это? Возможно, как-то интуитивно она почувствовала, что оно несет в себе крупные неприятности, и решила на правах вашей ближайшей подруги, пусть и несколько безапелляционно, что для вас с вашей душевной травмой будет пагубно прочесть его. Возможно, надпись на конверте помимо имени содержала какой-нибудь издевательский намек, и это встревожило ее. К сожалению, это сейчас невозможно подтвердить или опровергнуть, потому что никто толком кроме нее даже не взглянул на конверт. Но факт, похоже, состоит в том, что она все-таки вскрыла его. Дальше - больше. Ознакомившись с содержанием, она ради вас же решается действовать без вас. Уже ясно, поездка в Мерриден-Холл придумана как отговорка. Вероятно, ее убедили доводы шантажиста. Естественно, она ни на секунду не поверила в вашу виновность, но ей пришлось осознать, что ваш шарф в его руках, и это крайне опасно. Почему был взят с собой револьвер? Возможно, из соображений безопасности – подозрительным было все: и письмо, и его автор, и назначенное место, так что элементарная осторожность, безусловно, была не лишней. Тогда почему он оказался в результате у него? Он отобрал его? Маловероятно. Есть свидетели, на чьих глазах происходила их встреча. Предположим, он убедил ее передать револьвер ему. Объяснил, что угроза исходит не от него, а от некого третьего лица, на которое он впоследствии покушался. Сам же представился доброжелателем, который поведет дело в ваших интересах… Простите, я хотел сказать, так это было подано. Так вот, услышав все это, поверила бы она ему?
- Вы сами-то поверили бы? - лицо леди Кроссуэлл однозначно выказывает ее отношение к историям, с которыми следует расставаться еще в детстве, когда приобретенное умение читать позволяет самому выбирать себе книги, а не довольствоваться тем, что решили прочесть тебе на ночь родители в надежде, что белиберда должна неплохо заменять снотворное. - И потом, какой смысл строить догадки, если у вас, не сомневаюсь, и на сей счет есть его показания?
- Вы правы. Есть.
- Ну, и как же он это объясняет?
- Почти так же, как я сказал. С той лишь разницей, что уже в своем письме вам он прямо указал, что есть кое-кто, с кем, в отличие от него, договориться не получится. То есть, выходит, мисс Нэви, забирая с собой револьвер, уже здесь, в вашем доме понимала, что делает это не из соображений своей защиты при тет-а-тет с ним. Нет, это, конечно, тоже была в своем роде защита...
- Ну уж нет! - леди Кроссуэлл мгновенно преобразилась, обозначив возражение пусть и негромко, но с такой категоричной интонацией, что, может, и лучше было бы, если б она закричала. - Чтобы Джоз отправилась передать оружие для убийства! Вы представляете хоть сами, что вы себе вообразили!
- Повторюсь, это его слова. Согласен, передать револьвер с такими приметами – это была крайняя мера, возможно, ситуация таковой ей и представлялась. Вы даже представить себе не можете, насколько хитер этот человек. Трудно сказать, не зная всей истории, какими аргументами он ее убедил. Ведь на кону, подчеркну, была ваша, а не ее безопасность.
- Вот именно! Не зная всей истории, а ведь вы не знаете и Джозефину, а это еще важнее! - было очевидно, что Эвелин Кроссуэлл, защищая мисс Нэви, хоть и не в состоянии обратиться в разъяренную тигрицу, но и в качестве обыкновенной рассерженной кошки вполне может отбить желание продолжать выпады в заявленную сторону. - То, что вы говорите, совершенно невозможно. Простите, но я едва заставила себя дослушать такие вопиющие домыслы! Понимаю, отъезд Джоз выглядит странным, и все же вам придется поискать ему более подходящее объяснение.
- Чем же не подходит это?
- Для постороннего - вполне себе ничего. Но вы действительно совсем не знаете этого человека, мистер Лестрейд. Иначе, уверяю вас, даже в воспаленном бреду предположений таких у вас никогда бы не возникло. Самое большее, во что я могу еще поверить, это то, с чего вы начали выстраивать свою историю. Допускаю, что она на самом деле вскрыла письмо и ужаснулась прочитанному. Да, из самых дружеских побуждений она опекает меня и иногда, возможно, переходит меру, но все это, даже порой чересчур настойчивую ее заботу, я понимаю и принимаю с радостью, потому что чувствую ее любовь. Вы верите мне?
- Верю, - приходится поддакнуть мне огорченно и встревожено, больше подразумевая именно ее слепую веру в ту, о ком зашла речь, а не то, на чем она зиждется. Огорченно, потому что мои отношения с миссис Кроссуэлл, по крупицам так старательно восстанавливаемые, за какую-то минуту моего неосмотрительно увлеченного разглагольствования вновь заметно охладели. Зачем я только тронул ее дражайшую Джозефину! Кто тянул меня за язык! Из лучших побуждений я намеренно попытался простучать эту глухую стену тотального необъяснимого доверия, принявшего уже форму поклонения, обнаружить в ней хоть незначительную слабину, возможность приникнуть и всмотреться трезвым взглядом, собирался показать ей, как опасна для нее же может быть ее доверчивость. Смешно, но мне-то, незадачливому шантажисту, должно быть все равно, однако вдруг мне отчаянно захотелось предупредить ее быть осторожнее. Ведь интрига вокруг нее, несмотря на разоблаченную подлость с шарфом, не закончилась. Странная женщина эта Эвелин Кроссэлл. Ее нельзя ни шантажировать, ни защищать от таких же мошенников, каким я попытался сегодня стать. Демонстрирующая редкое благоразумие весь наш разговор и снискавшая тем самым мое уважение она переменилась начисто, едва я полез со своей заботой туда, где этого добра предостаточно, и где место его раздачи было давно и прочно занято. Не потому ли прочие напасти вроде истории с шарфом или моего сегодняшнего замаха поживиться не прилипают к Эвелин Кроссуэлл, что где-то сверху постановили - мол, хватит с нее и той беды, что вот уже больше года ее судьба находится под надежным присмотром неутомимой Джозефины Нэви?
- Так вот, мистер Лестрейд, как, по всей видимости, могло быть дело. Как преданный друг, в чем я никогда не стала бы сомневаться, она бросилась в Уэйбридж. А я-то, глупое дитя, взялась обижаться, почему она не хочет взять меня с собой! Она не только решила спасти меня, но и не позволила себе даже словом обмолвиться о своем самопожертвовании.
- Самопожертвовании?! – захваченный врасплох я не успеваю сдержать вырвавшееся из меня словно вздох изумление, слишком откровенное, чтобы после него осталась хоть малейшая возможность убедить ее в моем нейтральном отношении к мисс Нэви.
- А как иначе?! Вы сами не можете не понимать, как она рисковала, отправляясь туда. И даже револьвер - да я сама бы заставила ее взять его с собой! - не обещал ей надежной защиты. Да, она сильна исключительно, но духом. Физически никакой женщине не устоять против грубой силы мужчины преступного склада. Ваши свидетели что-то напутали или не досмотрели до конца. Уверена, их встреча продолжилась в другом месте, более уединенном, и там уже он отобрал у нее револьвер. Боже мой! - у леди Кроссуэлл внезапно исчезают все краски с лица кроме белой, а глаза распахиваются от ужаса прозрения. - Вы сказали, вам не удалось ее разыскать?
- Не совсем так, миледи. Мне не довелось пока беседовать с ней, но я еще не занимался ее розысками.
Как только я произнес это, так тут же пожалел. Еще не последовало слов - парализованная она их не находила, но наполнившая ее глаза словно чаши мольба готовилась выплеснуться на меня страдальческим упреком. Почему я медлю?! Он же мог ранить ее или даже убить! Что еще требуется, чтобы я внял этой мольбе и поскорее организовал поиски, пока еще, может быть, не поздно? Упасть передо мною на колени?
- Сударыня, прошу вас, послушайте, - спохватываюсь я, потому что пора уже останавливать этот поток паники и давления. - После их разговора в Уэйбридже она села на следующий поезд и вышла в Уокингеме. Это установлено. Я лично беседовал с кучером, отвезшим ее от станции в Мерриден-Холл. Задержанный же из Уэйбриджа отправился в Лондон, то есть в противоположную сторону, и более его не покидал. Так что мисс Нэви живая и здоровая, по всей видимости, должна ожидать вас в вашем поместье, как вы и договаривались.
- Слава богу! – мой ответ сродни вести о спасении. Однако он не отменяет ее тревоги и подсказывает следующий ход. – Решено, завтра же утром я еду в Мерриден-Холл.
Ее порывистость объясняется не одним лишь желанием защитить самого близкого, а возможно и единственного друга. Я вижу, как она истосковалась в своей бездеятельности. Хватит уже просиживать здесь свой траур. Сесила не вернуть. А Джозефину? Миссис Кроссуэлл, так и не осознавшая еще по-настоящему, каким чудом она избежала очернения, потому что что-то мешает ей обернуться мыслями к себе, всецело охвачена своим благородным устремлением, но есть ли в нем нужда еще хоть у кого-нибудь? Я даже не уверен, что ее путешествие в Мерриден-Холл не пройдет впустую. Кто знает, не исключено, мисс Нэви теперь придется разыскивать долго и повсюду. И все же, если вдова ее там застанет, серьезный разговор неизбежен. Весьма серьезный, что впрочем не означает, что он будет откровенным и честным. Что ж, я, со своей стороны, не имел бы ничего против, если бы он прошел в уклончивой манере и избежал тем самым, исчерпывающей ясности. Только вся соль в том, что я бы предпочел, чтобы разумная сдержанность в этом отношении исходила бы именно от Эвелин Кроссуэлл, на что, как мне становится ясным при одном лишь взгляде на нее, совершенно бессмысленно рассчитывать. Несомненно, она выложит все, что ей известно, полагаясь на такую же встречную порядочность, и сейчас уже поздно что-либо предпринимать.
- На случай, если вы ее там не застанете...простите, миледи, но я вынужден учитывать даже то, что представляется невозможным, - вновь вспыхнувшее недоверие в ее глазах мне пришлось спешно гасить этой неуклюжей попыткой оправдаться.
- Но вы же сами только что убеждали меня, что волноваться нет причин, - не давала мне отвертеться ее настороженность.
- И все-таки помимо вас есть ли в Лондоне еще кто-нибудь, куда она могла бы обратиться за поддержкой?
- Трудно сказать. Она с северо-востока, и все ее родные, насколько мне известно, оттуда.
- До вашего знакомства и переезда в ваш дом ей доводилось жить в Лондоне?
- Да, в небольшой квартирке где-то между Гросвенор-сквер и Гайд-парком.
- Вы там бывали?
- Нет. Она рассказывала лишь один раз, как раз перед тем, как я пригласила ее переехать сюда. Кажется, она упоминала еще о католической церкви поблизости. Но это все бессмысленно.
- То есть?
- Зачем ей возвращаться туда? Это же наемное жилье. И очень дорогое.
- Естественно. Как всякое в том районе. И она сама оплачивала его?
- Меня это никогда не интересовало, уж простите, и потом, я же о другом. Теперь ее дом здесь. Дом там, где тебя любят и понимают.
- Совершенно с вами согласен, сударыня.
- В таком случае мне тем более непонятно, к чему вам эта информация.
- Буду с вами откровенен. Как бы мы, полицейские, ни напускали на себя проницательный вид, нам очень часто приходится продвигаться вслепую, шаря руками на ощупь во всех направлениях. Особенно, когда ситуация сбивает столку, а сейчас, признаться, для меня она именно такая.
Смешно даже надеяться на успех такой отговорки, но я не видел никакой иной возможности покончить с внезапным неловким эпизодом. Леди Кроссуэлл молча пытливо рассматривала меня почти целую минуту и, ручаюсь, уже собиралась с мыслями продолжить допрос того, кто наивно полагал это своей исключительной прерогативой, но передумала. Иные мысли, более важные, захватили ее.

Очевидно, что наша беседа исчерпала все возможности, и для нее теперь не представляет интереса - мысленно она уже не здесь, да и я растратил все козыри, и все-таки я не могу упустить последний шанс договориться о приемлемых условиях.
- Ну что ж, миледи, в таком случае мне остается только поблагодарить вас за то, что вы в столь непростых обстоятельствах нашли время и силы для нашего разговора. Но все-таки прежде, чем откланяться, позвольте добавить совсем немного к уже сказанному.
- Да, конечно.
- Так вот, сударыня, я возьму на себя смелость утверждать, что самое важное во всей этой неприятной для вас истории уже случилось. Попытка выставить вас убийцей, кто бы ее ни предпринял, провалилась, и, значит, опасность миновала. В связи с этим я хотел бы просить вас, чтобы все обстоятельства этого разговора остались между нами. Я взял на себя ответственность поведать вам о некоторых фактах, что представляют собой, если можно так выразиться, исключительную собственность следствия, по крайней мере, до тех пор, пока они не будут озвучены в суде. Мне хотелось тем самым убедить вас в том, что Скотланд-Ярд на вашей стороне, и дополнительно ничьей иной защиты вам не требуется, так как нам вполне по силам отстоять вашу честь и ваши интересы. В доказательство сказанного я возвращаю вам то, что при ином исходе нашего разговора, присоединилось бы к набору улик.
С этими словами я протягиваю ей шарф, стараясь не думать о том, что по поводу такого поступка сказал бы любой инспектор Скотланд-Ярда. Только что я допустил не просто грубейшее превышение своих полномочий, совершил должностное преступление, а в глазах Тоббиаса Грегсона, чтущего профессию сыщика с фанатизмом призвания, - настоящее святотатство. Улика, пусть и фальшивая в отношении леди Кроссуэлл, не перестала быть таковой, потому что изобличает тех, кто предполагал ей воспользоваться. Теперь же она попросту испарилась, осталась просто вещью, вернувшейся в гардероб своей хозяйки. С ощущением, что только что случилось еще одно подтверждение тому, что во мне ничего уже не осталось от полицейского Ее величества, я продолжаю, чтобы в обмен на неслыханную услугу заручиться некоторыми ответными любезностями:
- Под иной защитой, как вы понимаете, я подразумеваю тех, кто неравнодушен к вашей судьбе, и к кому вы могли бы обратиться за поддержкой, прежде всего вашего дядю, и вынужден настаивать на том, что их участие было бы крайне нежелательным, так как может существенно повредить делу. Всякое даже самое малое телодвижение крупной фигуры - это явление, которое не может пройти незамеченным, а нам сейчас важно, чтобы тот, кто все это замыслил, оставался при убеждении, что его планам ничто не угрожает. Могу ли я рассчитывать, что такое пожелание будет удовлетворено?
- Обещаю, мистер Лестрейд, никому не рассказывать о нашем разговоре. Не только о его содержании, но и о самом факте. Уилксу также будут даны соответствующие указания.
- Вынужден подчеркнуть, сударыня, что это касается и мисс Нэви. По крайней мере, до тех пор, пока ее роль полностью не прояснена.
Секундная заминка в ее взгляде, словно уже вполне сложившееся устремление натолкнулось на неожиданное затруднение, только подтверждает мое подозрение, что такое уточнение оказалось совсем не лишним. Да, это была только секунда, но за нее успело произойти нечто особенное - леди Кроссуэлл не выказала ни возмущения, ни замешательства навязанному ей факту, что та, кто в любых ситуациях воспринималась как исключение из правил, отныне внесена в общий список. Миг озадаченности в ее глазах сменился тем, что я решился бы назвать шансом на переосмысление. Что ж, во всяком случае, последними словами она дала мне понять, что не оттолкнула его от себя.
- Повторяю вам, мистер Лестрейд. Никому.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Последний раз редактировалось Беня260412 24 дек 2018, 00:19, всего редактировалось 1 раз.
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 20 ноя 2018, 22:31

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

63. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

15 ноября 1895

Да простит меня читатель за такое несдержанное поведение. Это была всего лишь фотография. Небольшой бумажный квадратик, мелочь, одним словом. Но именно такую реакцию вызовет всякая мелочь, если она недоброго свойства, и замечена внезапно, словно в самый момент перед прыжком в твою сторону. Малое коварно незаметностью, поэтому в чем-то паук страшнее тигра, к опасности примешивается еще и нечто невыразимо отталкивающее. Неслучайно слон боится мыши, и также человека может перепугать безобидный уж, потому что это в первую очередь змея. То, что я увидел, не было змеей, но схваченное усилиями полицейского фотографа выражение затаенной угрозы в глазах человека, старательно изображавшего равнодушие, заставило меня сначала отпрянуть, а потом прийти в такое неподобающее возбуждение. Потому что то, что хотелось бы забыть навсегда из-за не находящих выхода переживаний, не просто всплыло из памяти - так не всплывают, так бросаются к поверхности чудовищные обитатели бездны, чтобы ухватить за ноги и утащить на глубину. На меня обрушились воспоминания начала осени, стереть или даже хотя бы отчасти сгладить болезненность впечатления от которых оказалось не под силу ни норвудскому делу с его промелькнувшим блеском утраченных сокровищ и таких же утраченных для меня обворожительных глаз мисс Морстен, ни нынешнему делу Милвертона, опутавшему нас чередой нешуточных ловушек. Что-то было особенное в том, что я наблюдал так близко покойного Адэра за короткое время до его конца, такого ужасного и неправдоподобного. Что-то, не дающее покоя совести. Я чувствовал себя задолжавшим несчастному самоубийце. Что именно, я сам не мог понять, но у меня создалось привязчивое ощущение своей почти греховной оплошности, будто его странное заклание случилось уже тогда, на моих глазах, а не несколькими часами позже на Парк-Лейн, и я своим бездействием способствовал несчастью. Что-то в той сцене за карточным столом было столь откровенно омерзительно, что и теперь при виде этого человека, одного из тех двоих, несомненно, виновных в том финале, меня передернуло.
К чести миссис Хадсон она не стала допытываться и переспрашивать, о ком я так неуемно пытался ей втолковать, а молча подождала, пока я не прокричал одну и ту же фразу девять раз. Наконец, мне удалось унять себя, хотя руки мои еще дрожали.
- Еще чаю, доктор? – почти невозмутимо поинтересовалась она, наклонившись за подносом и потирая заодно ушибленную лодыжку.
- Извините меня ради бога, миссис...э-э-э... Хадсон! - слава богу, хоть на сей раз перечень мне не понадобился. - Всевышний - свидетель, я не хотел...
- Будет вам убиваться, мистер Уотсон. Все совсем не так плохо, хотя ваша простынь вся промокла. Я поменяю ее. Только вы ничего не ответили насчет чая. В чайнике еще остался, будете?
- Господи, как вы можете сейчас об этом! Если б вы только знали, кого я только что увидел в газете!
- Вы обязательно мне расскажете, но только сидя в сухой постели. Я не могу допустить, чтобы столь важное заявление было сделано из лужи. Получится, будто оно прозвучит от младенца, за которым не уследили. Поскольку мне хочется испытать такие же острые ощущения, я не могу оставить вас в таком амплуа. Так что живо пересаживайтесь в кресло.
Я покорно перебрался в указанное место, попутно поражаясь практичности этой женщины. И ответственности, надо признать. Я не сомневался, что ее раздирает любопытство, но неспешная тщательность ее движений ввела бы в заблуждение любого, кому было неведомо, до каких ухищрений она доходила еще совсем недавно во времена своего литературного шпионажа. А простейшая смена наволочки затянулась настолько, что я заподозрил даже извращенное удовольствие в этом явном самоистязании, хотя на самом деле все объяснялось проще – она прекрасно понимала, что мне еще больше не терпится поделиться с нею своей новостью, и могла себе позволить игру в кошки-мышки, превосходя меня, что уж скрывать, крепостью своих нервов. Ладно, у меня плохо с выдержкой, но гордостью-то я не обделен. Тем более, есть на что отвлечься.
Взяв себя в руки, я заставил уже их взять и газету. Несомненно, это он. Я даже еще помнил фамилию этого господина. Мистер Блэйд. Партнер Рональда Адэра в нашей игре - единственной, потому что никто с тех пор, включая, естественно, покойного, в клубе "Бэгетель" так и не появился. Даже теперь, спустя два месяца, было странно вспомнить о том, что он играл на стороне Адэра, потому что в иной, куда более важной игре, невидимой тогда для меня, но которую раскусил без пяти минут самоубийца, действия Блэйда строго соответствовали соображениям совсем другого человека. С течением времени я только все более убеждался, что именно Адамс, то есть уже мой партнер, в тот вечер дирижировал процессом, и что они с Блэйдом сообщники. И вот один из них, как гласила надпись под изображением, был задержан по подозрению в двойном убийстве в Кэмдене, и полиция обращалась к обществу за содействием в опознании. Вот, значит, в чем дело! Они взяли того, кто вырвался от нас. Невероятно! Я опешил от такого совпадения. Не потому ли в ту ночь и в том доме он показался мне знакомым, несмотря на то, что я так и не увидел его лица? Видимо, я почувствовал особые флюиды. И все же что-то не устраивало меня. Могло ли так получиться, что Блэйд оказался еще и убийцей миссис Вулидж, персоны пусть и неидеальной, но все ж таки слишком скромной для того, чтобы ее имя могло фигурировать рядом с такими личностями? Для правдоподобия между двумя этими событиями должна была существовать связь, но я при всем старании никак не мог найти ничего общего между сыном графа Мэйнуса и содержательницей доходного дома, больше напоминающего притон, в одном из злачных мест Лондона. И как полиция сумела отыскать убийцу, если даже мы успели убраться оттуда незамеченными? Да и он ли противостоял нам, разбивая о наши головы горшки и двери?
Наконец, миссис Хадсон закончила перестилать мое ложе и отправилась подогревать заново чайник, а я нырнул под одеяло с новым ощущением потребности укрыться не только от холода, но и от чего-то невидимого, но жутковатого. Не так уж и плохо болеть! Здесь меня обхаживают, здесь мне не страшны никакие… Подтыкая себя со всех сторон одеялом, я все же удержался от того, чтобы закончить столь позорную мысль. Тот факт, что я поддался малодушию в то время, пока Холмс, не жалея себя, рыскал по Лондону, не делал мне чести. Черт, да где же эта миссис Хадсон с ее чайником! Сама ж вызвалась на второй заход, никто ее за язык не тянул! Я сидел нахохленный от внезапно охватившего меня раздражения, с каждой секундой убеждаясь, что омовение чаем вовсе не означает полноценное его употребление. Поглядывая на газету, в глубине души я понимал, что злость моя вызвана этой самой новостью с первой полосы. И даже не тем, что им удалось то, что оказалось не под силу нам. Что-то не сходилось, но настолько на самую малость, что этот микроскопический зазор, отличающий правду о лжи, должен был как мостик помочь взору разума перекинуться на важнейшее открытие. Одно его предчувствие, совсем близкое, заставило меня покрыться мурашками, но дальше этого дело не шло, и это-то и вызывало у меня бессильную злость.
Звон колокольчика в холле заставил меня непроизвольно подпрыгнуть. Конечно, это может быть Холмс. Пару раз он уже терял свой ключ, а иногда под влиянием игривого настроения мой эксцентричный друг терзает звонок только из прихоти, чтобы дверь ему открыла лично наша хозяйка. И все же холодок не зря пробежал по моей спине. Телесное сознание оказалось чутче, и когда миссис Хадсон заглянула ко мне, я уже не удивился тому, с каким изменившимся лицом она это сделала.
- Это старший инспектор Лестрейд, - прошептала она заговорщицким тоном, возбуждение которого диктовалось одними только опасениями. - Он хочет видеть вас.
- Меня?! – я непроизвольно поджал колени к самому подбородку, так что они показались из-под одеяла. Случись такое в более невинной ситуации, она непременно хихикнула бы, но сейчас все способствовало общей тревоге, так что колени вернулись на место в тишине выжидающей осторожности. - Но…вы сказали ему, что…
- …что мистера Холмса нет дома, да, сказала, но, я же говорю вам…, - она запнулась, но я и так слишком хорошо знал, что означают ее по-особенному поджатые губы. Явно ей это не нравилось не меньше, чем мне. - Так что? Согласны, или мне сказать, что вы слишком больны? Может, пусть лучше зайдет завтра?
- Нет-нет, пусть заходит, - пролепетал я, поддаваясь в который уже раз рабскому чувству безотказности, а про себя ужаснулся: «Лестрейд! Рыскающий в Кэмдене в компании с головорезами, явился именно тогда, когда я с тяжелым сердцем размышлял об одном из них, будто материализовавшееся предчувствие беды!»
Как обычно я ожидал увидеть напористого щеголеватого Лестрейда, лавирующего в своей пружинистой манере самодовольства у самой границы бестактности, но вместо этого передо мною предстал невероятно утомленный человек. Я чуть не вскрикнул от удивления, когда увидел его осунувшееся лицо с обострившимися чертами, и не сделал этого только потому, что меня удержал его взгляд, еще более нетерпеливый, чем прежде, и вдобавок ко всему крайне взвинченный. У меня не было сомнений в том, что его поддерживали уже не физические усилия, а одни сплошные нервы – измученные, оголенные и почти осязаемо торчащие наружу, как иглы у ежа.
«Как задергало их это дело! Видно, ничего у них с Грегсоном не получается», - подумал я, испытывая при этом одновременно и радость, и сострадание.
Но я позабыл о собственном виде, так что изумленное восклицание все же прозвучало.
- Доктор! Господи боже! Что с вами случилось?
- Это…м-м…, - растерялся я в первую минуту. Когда нет времени на выдумки, сгодится чуть переделанная правда, тем более, что основная ее часть – тот факт, что меня так преобразила обыкновенная комнатная дверь, сам по себе был вполне невинен. Осталось только для полноты рассказа в качестве привода этой двери назвать чью-нибудь произвольно взятую личность, например, миссис Хадсон, но после всей той заботы, что она мне уделила (доставленный в прямом смысле в постель свежий чай и доставленная свежая постель после чая) было как-то совестно перед посторонним обвинить ее в излишне резвом перемещении по дому. Так что мне удалось подыскать объяснение поизобретательнее.
- Дело в том, старший инспектор, что мы с Холмсом договорились, что я буду брать у него сеансы боксирования.
- Вы хотели сказать "уроки"? - поправил меня он.
- Простите, неверно выразился. М-да... и вчера был первый такой урок, и…
- Это вы меня простите, доктор. Это я неверно выразился. В вашем случае действительно больше подойдет слово "сеансы".
- Вы так думаете?
- Да, как с гипнозом или спиритизмом. Потому что, судя по вашему виду, сначала у вас погас свет, а потом, когда вы открыли глаза, то словно бы оказались в ином незнакомом мире.
- Удивительно, мистер Лестрейд, вы почти точно угадали.
- Видите ли, уроки – это то, чему предполагается научиться, - не обратил он внимания на мои слова, увлеченный собственной мыслью, и мне было неприятно видеть, каких усилий ему стоило погасить зачинавшуюся улыбку. – Выгода Холмса мне понятна – он заполучил превосходный снаряд, но вам-то это зачем? Впрочем, простите меня, я по своей прискорбной привычке вторгаюсь не в свое дело. Это профессиональное, поверьте. А вообще-то я к вам по серьезному поводу.
- Слушаю вас.
- Для этого мне придется вернуть вас в тот день и час, что вам довелось провести среди портьер в кабинете Милвертона.
Слово «среди» вместо напрашивающегося «за» резануло мне ухо неспроста. Особенная интонация выделила его, превратив дежурную фразу дебюта в намек, над которым мне, по мысли Лестрейда, предстояло терзаться в течение всего разговора. Если ему известны даже такие детали, то что еще может оставаться тайной для этого человека!
- Мне трудно отделаться от ощущения, что вам известно побольше меня, - вырвалась из меня досада. – Вы здесь затем, чтобы поинтересоваться или чтобы проверить меня?
- Право, доктор, что вы! – рассмеялся он легко, как всякий, кто не считает нужным привязываться к неприятным ощущениям вроде осознания собственной вины. – Боюсь, вы даже вынудили меня покраснеть. Естественно, мы кое-что успели выяснить, но все же у вас по-прежнему пред нами немалое преимущество хотя бы по факту прямого участия в интересующих нас событиях. Так что не сомневайтесь, я здесь вовсе не за тем, чтобы причинять вам неудобство. Вы провели достаточно времени в кабинете и до того, как вас там застали, и после убийства, пока слуги взламывали дверь.
- Достаточно для чего?
- Отлично, - кивнул он. - Вы так быстро начали ухватывать суть дела, что это не может не радовать, так что с удовольствием отвечу. Достаточно для того, чтобы обратить внимание на две вещи. Сразу замечу, я не сомневаюсь в вашей искренности, а если вдобавок ваша информация окажется еще и полезной…
- Спрашивайте! - с жаром воскликнул я, приподнявшись на подушках. - Клянусь вам рассказать все как на духу!
- Первое. Мне не хочется задевать ваше самолюбие, но мой вопрос невольно пересекается с той выходкой, которую Сноулз позволил себе, сообразив для вас с Холмсом что-то вроде временных одеяний. Обещаю слишком не заострять на этом внимание, в конце концов, у всех у нас свое чувство юмора, и Сноулз не исключение. Вы понимаете, о чем я?
Мне пришлось кивнуть.
- Так вот. Скажите, доктор, когда раздались выстрелы, вы с Холмсом все еще были стеснены узами…э-э-э…ограничивающей вас материи?
- Да. Мы еще были в рамках, как бы…в материальных пределах, так сказать.
- Я понял. Значит, вы их могли только слышать? А видеть стрелявшего…
- Да, видеть не могли, но это точно была та женщина, господин Лестрейд, больше просто некому. Я слышал, как мистер Сноулз отпросился у мистера Милвертона и вышел из кабинета. Слышал, как хлопнула дверь.
- Но дверь в сад, она ведь была отперта?
- Да.
- Как вы можете быть уверены, что в последний момент перед стрельбой никто не проскользнул через нее в кабинет?
- А так. Не было холода.
- Что?
- Когда незадолго перед этим пришла эта женщина, я ощутил холод и свежесть из сада, пока эта дверь была открыта. То же самое повторилось, когда мистер Сноулз вместе с нею выходил в сад. А потом, в то время, что вас интересует, ничего подобного уже не было.
- Замечательное наблюдение, доктор, делающее вам честь! - искренне восхитился старший инспектор. - Кстати, а не заметили ли вы, когда и кто отпер эту дверь?
- Я не знаю, кто это сделал, потому что уже тогда, когда мы только попали в кабинет, она уже была отперта.
- Это еще до того, как вас там обнаружили?
- Да, мы были одни. Мистер Милвертон с мистером Сноулзом...
- Да прекратите вы так любезничать с этими мерзавцами, доктор! Достаточно их фамилий.
- Так вот. Они были в библиотеке. Мы проходили по коридору и слышали, как мистер...как этот отвратительный субъект Милвертон высказывал свое недовольство этому негоднейшему из людей Сноулзу.
- Я помню, ваш друг уже рассказывал об этом. Кстати, его показаниям в этой части можно верить?
- Да. В точности.
- Откуда вам известно насчет двери?
- Я сам ее проверил. Холмс занялся сейфом, а я первым делом после шариков...или же до шариков, не помню...
- Шариков?
- Да, у нас были с собой шарики, но это, в общем, не важно.
- Вы уверены? Что за шарики?
- Разные. Один, кстати, лопнул, а остальные я надуть так и не успел, так что, сами видите, на картину происшедшего они особо не повлияли. Но насчет двери я готов поручиться – я дернул ее, и она открылась. Это меня порядком удивило.
- Понятно, - лицо его как-то напряглось, но не от неприязни, а будто бы для Лестрейда решалось что-то особенное. - А теперь, прошу вас, соберитесь и вспомните, представьте себе эту дверь, словно вы вернулись в ту ночь...
- Вижу ее как вас, мистер Лестрейд!
- Был ли в замке ключ?
- Нет. Ключа не было.
- Вы уверены? Это крайне важно.
- Совершенно уверен в этом, господин старший инспектор.
- Так, - протянул Лестрейд, явно удовлетворенный. - С этим разобрались. Второе. Вы видели труп?
- Конечно, - содрогнулся я при воспоминании от такого вопроса. - Ужасное зрелище. Весь такой...одним словом, труп.
- Как выглядели его руки?
- То есть как? Руки как руки...
- Он ничего не сжимал в одной из них? Пальцы были стиснуты в кулаки?
- Пальцы? Кажется, нет.
- Надо бы ответ понадежнее.
- Я не помню. А что крупный предмет? Если какой клочок бумаги, я мог и проглядеть.
- Нет, не клочок, - торопливо перебил он. – Ну, а эту женщину…
- Какую? – насторожился я.
- Ту, что стреляла в Милвертона, - посмотрел он на меня пристально и неожиданно сурово. - Вы ведь сами так показывали, разве не так? Во всяком случае, ваш друг…
- Да-да, конечно, - поспешил согласиться я, сообразив, что иначе кроме нас стрелять в Милвертона будет просто некому.
- Вы же слышали его разговор с нею?
- Да.
- Что вы можете сказать о манере ее речи?
- Ну…, - задумался я. – Как бы сказать.
- Меня интересует ее статус. Какое у вас создалось впечатление, это была леди из света, или, напротив, весьма скромного происхождения?
- Скажу так, это была…, - внезапно я ощутил затруднение, - пожалуй, назову-ка я ее пикантной штучкой.
Заключительное выражение я постарался произнести тем особенным тоном, какой убедит Лестрейда, что я знаток в таких вещах, но он только пожал плечами.
- Что вы вкладываете в это понятие?
- Как бы вам объяснить, - я задумался, и вовсе не из уклончивости. Взгляд обычно строгого и холодного Лестрейда сегодня вопрошал так трогательно искренне и просто, что не мог не найти во мне отзыва, и мне от всего сердца хотелось ему помочь. Потому я и старался тщательно подобрать каждое слово, хотя не в душе, а в голове сидела мыслишка, что Холмс такую сердечность, и особенно ее направление явно не одобрил бы.
- Одним словом, это миследи Зетикс! – неожиданно вырвалось из меня самое сокровенное.
- Это…, - смешался старший инспектор, - Простите, не расслышал. Миледи Зетикс? это такое имя? И вы молчали, зная…
- Да нет же, не миледи, а миследи!
- Как вас понимать, доктор? Что еще за слово?
- Мы его придумали с Холмсом. То ли обыкновенная мисс, то ли светская дама. Понимаете, в том и соль, что она вела себя так, что…
- Было непонятно?
- Вот именно! Держалась она очень уверенно. Это с одной стороны. Выставила условие и даже обещала уйти, но мистер Сноулз…то есть этот мерзкий…э-э-э… двоеженец…
- Как это? - оторопел Лестрейд. - Он, насколько нам известно, не женат.
- Простите, мистер Лестрейд, это первое ругательство, что пришло мне в голову. Надо же было обозвать как-то этого крайне недостойного члена нашего общества.
- Я понял. Сноулз удержал ее, так?
- Да. Они выходили на веранду и вернулись.
- Ясно. А с другой?
- А с другой стороны она была очень почтительна. Поэтому мы и назвали ее миследи, что не поняли, леди это или какая-нибудь…ну, в общем, просто мисс.
- Понял, - замахал руками он, раздраженный на себя за недогадливость. – Какие же вы с Холмсом все-таки женоненавистники!
- Почему же? - несколько запальчиво спросил я, задетый за живое.
- Да, да! - и не думал униматься Лестрейд, своей беспардонностью напоминая мне себя все больше и больше. - Мне нет дела до вашей укоренившейся взаимной симпатии друг к другу, но, черт возьми, как можно было слепить из двух хрупких женщин уродливого франкенштейна, уму непостижимо!
- Хрупким оказалось здоровье мистера Милвертона, когда он оказался на пути одной из них, - возразил я, не уступая ему темпераментом собственной убежденности.
- Как вы сказали? - он вдруг изменился в лице, но и сам тут же пресек выброшенной рукой мою попытку ответить на его вопрос. Несколько секунд он смотрел перед собой, сместив взгляд куда-то в сторону от меня, затем как-то слабо иронично улыбнулся сам себе и, тут же спохватившись, как человек, у которого каждая секунда на счету, быстро поднялся со стула. - Ну ладно, спасибо вам, доктор. Вы мне очень помогли. Кстати, а вы не можете припомнить, какими были последние слова Милвертона?
- Ой! - растерялся я от его неожиданного вопроса. - Дайте вспомнить. Я помню, что он взялся читать ту бумагу, что она принесла. Они обсуждали это. Но вот потом...простите, уважаемый старший инспектор, но я хорошо запомнил только, что мистер Сноулз собирался уже привести подмогу, чтобы разделаться с нами. Назвал малыша Харри и еще кого-то.
- Стэйтона?
- Кажется, да. Рэндалла я хорошо запомнил, потому что он его уже упоминал, когда вернулся с веранды…
- Да-да, верно. Он встретил его там. Но вы уверены, что Сноулз пошел за ними именно для…
- Да. Он так и сказал: "Пора заняться нашими гостями". И сразу вышел. А потом закричала эта дама, и мистеру Милвертону пришел конец.
- Ну что ж, доктор, вы оказались удивительно полезным свидетелем и исключительно приятным собеседником. Не исключено, все дело в том, что ввиду отсутствия вашего друга, вам удалось избежать его дурного влияния, а также избавить себя от ненужной партнерской солидарности.
- Обращайтесь, всегда к вашим услугам, - промямлил я, ощущая все больший дискомфорт от своей неспособности противостоять магнетизму очевидной лести, и утешая себя обещанием, что сразу после ухода коварного сеятеля я позабочусь, чтобы семена раздора, ловко вброшенные в почву нашего с Холмсом товарищества, не дали всходов.
- Выздоравливайте, и всего вам наилучшего.
Он уже поднялся, чтобы повернуться и уйти, но тут прямо на моих глазах его лицо словно тень пересекло очередное едва неуловимое выражение. Так впервые посещает мысль, которую можно упустить, а можно и удержать. Он явно выбрал второе – я видел, что он раздумывает над чем-то, за что еще не приходилось браться.
"Очередная догадка! - подумал я. - Уже вторая за последнюю минуту. Сколько ж у него их за день?! И неужели все попадают в цель?"
Тем временем старший инспектор покончил со своими загадочными прикидками и заговорил. И хотя для начала была избрана тема, уже рассмотренная и вообще пустяковая, я все ж таки не сомневался, что это замаскированное экспромтом вступление, но вот к чему? Оттого, что мне не под силу разгадать, куда выведет его очередная вкрадчивая кривая, я вновь почувствовал себя беспомощным и напуганным.
- Так, значит, говорите, уроки бокса? - он смотрел на меня с новым интересом, заменившим сочувствие, какое выдавали его глаза вначале разговора, когда он только-только увидел мои побои. - Но это же, право, бесчеловечно! Он, поди, вам и зубы все вынес, милейший друг ваш?
- Ну, не все, - замялся я и тут же спохватился. - Что вы, что вы! У меня все зубы на месте!
- Я же слышу, как вы пришепетываете, доктор! Признайтесь, небось парочки-то не досчитались ради одной только забавы Холмса!
- Да почему ж вы так решили? - заупрямился я, чувствуя в себе робкое пробуждение ропота в ответ на столь панибратскую манеру, с которой он взялся перетащить меня на противную Холмсу сторону. - И что значит, пришепетываю?
- А то и значит.
- Шепелявлю что ли?
- Нет, именно пришепетываете. Вот что, откройте рот, я вам покажу дырку, через которую вы свистите как кларнетист. Ну, ну, откройте! - с такой безапелляционностью меня хватали за нижнюю челюсть только однажды, и это было не в духовом оркестре, а в кабинете зубного врача.
- Да не буду я открывать..., - попытался я вновь возразить, но он воспользовался тем, что словесный отказ открыть рот открывает его не хуже согласия, вставил туда чуть ли не всю пятерню и нащупал то самое место, что подсказало ему о себе изменившейся акустикой.
- Ну вот же! Передний верхний, как я и думал!
- Да это давно...
- Куда там! - он выдернул кисть и осмотрел пальцы. - Свежая рана, десна еще не зажила, кровоточит. Вот вам и Холмс! Развлекается, а вы ему потворствуете! И запомните, не пойдет вам это занятие на пользу, если только вы не решили превратиться в отбивную.
Мне нечего было ответить на это, и я промолчал. Главное, он не знает, что это был за зуб! Значит, они его не нашли. Или Лестрейд не пересекается с инспектором Симмондсом. Зазнайка не считает нужным снисходить до общения с новичком. Или Куиклегз нашел мой зуб вперед них и втихую сунул в карман. И теперь пусть Лестрейд думает, что хочет. Все обсуждено. Я помог всем, чем мог, и совесть моя чиста. Этот вывод, еще не сформировавшись полностью, сразу же вместо успокоения принес угрызения совести, ибо я тут же вспомнил то единственное, чего мы так и не коснулись, и о чем я просто обязан был заговорить первый. Фотография. Чувство вины, однако, сразу же ощутимо наткнулось на препятствие, заключенное так же внутри меня. Что это? Почему я так упрямо отмалчиваюсь? Дело даже не в ревности, что он вперед нас разгадает загадку Блэйда, а заодно и Адэра. Я помнил, как еще тогда в сентябре по горячим следам той подавляюще подействовавшей на меня истории рассказывал ему о своих впечатлениях о господах Адамсе и Блэйде, как он внимательно и уважительно отнесся к моим сведениям. Все это, казалось бы, способствовало моей откровенности и теперь, но, странное дело, то, что мне так не терпелось рассказать миссис Хадсон, твердым комком задержалось в моем горле и отказывалось явиться ушам старшего инспектора даже хоть бы в пришепетывающем исполнении через обнаруженное им отверстие. Это не поддавалось никакой логике, но я чуял, что мое молчание охраняет меня же. Охраняет от беды. А ведь наш разговор прошел так безоблачно доверительно. Мистер Лестрейд сегодня просто-таки душка...
Мистер Лестрейд, тем временем, не уходил. Он продолжал стоять, хотя мы со всем покончили, и уже сделали не одну попытку распрощаться, и меня проняло как ознобом подозрение, что он доискивается повода остаться. Что-то определенно не давало ему покоя, и по тому, как он на меня поглядывал, это самое что-то было связано со мной. Затягивающаяся двусмысленная пауза сгустила воздух, я чувствовал, как мне его не хватает, и, чтобы отвлечься и поменьше встречаться глазами с человеком, чье поведение своей непонятностью стало меня тяготить, я машинально взялся складывать газету. Это привлекло его внимание.
- Ого! Вы уже читали?
- Да. Перед вашим приходом.
- Ну, и как вам? – в тоне его слышалось слишком уж вежливое любопытство, но глаза сверлили меня так, будто он уже все знал и только ждал, скажу ли я правду или попытаюсь солгать.
- Вы о чем?
- Обо всем, доктор. Я хочу знать ваше мнение. Что вы скажете об этой физиономии?
- Вы о фотографии?
- О ней. Вижу, вам что-то мешает быть со мною откровенным.
- Никак не пойму...
- Послушайте, доктор Уотсон, почему бы вам прямо не признаться, что вам знаком этот человек?
- То есть как? - удивление, пусть и запинающееся, все еще не плохо удавалось мне.
- А так. Вам напомнить, где вам пришлось иметь с ним дело? Неужели кулаки Холмса вышибли из вас последнюю память?
Эти слова своим жестким эффектом сами не уступали чьим бы то ни было кулакам. Меня прошиб пот.
- Что вы имеете ввиду?
- А то, что у нас уже есть свидетели, опознавшие его. Оттуда, где вы побывали всего раз. Клуб «Бэгетель». Что вы молчите?
- Значит, его уже узнали? - теперь уже удивление выказывать было куда как легче, потому что я искренне изумился скорости общественной реакции. Досадно, что я не стал первым, кто известил Скотланд-Ярд о столь важном факте. - Тем лучше, а то, знаете ли, я до последнего сомневался, он это или не он.
- Ну а теперь-то...только начистоту, доктор!
- Да, это, конечно же, он. Мистер Блэйд.
- Человек из вашей четверки? Участник партии в вист, состоявшейся десятого сентября сего года, то есть за пару часов до самоубийства Адэра?
- Да. Все так.
- И каким вам видится объяснение всему этому? - прищурился он так, словно мое признание было продолжением прежнего сопротивления. - И почему вы только что собирались утаить от меня эту информацию? Кажется, в сентябре нам с вами вполне удалось найти общий язык по этому поводу. Я признателен тем вашим бесценным показаниям. Тем более, мне непонятно, что такого успело случиться, что вы так переменились и совершенно позабыли о своей свидетельской ответственности.
- Простите меня, мистер Лестрейд, - сконфузился я окончательно. - Дело в том, что меня до крайности смутили обстоятельства задержания этого человека.
- А что в них такого?
- Вот тут написано..., - я схватил газету, и в спешке пытаясь снова развернуть ее, только еще больше скомкал. - Вы уверены, здесь нет никакой ошибки?
- Ошибки? – он вроде тоже в свой черед удивился, но эта реакция одновременно отдавала душком строго выдержанной линии. - Вы о чем, доктор?
- Этот человек и в самом деле задержан в Кэмдене?
- Читайте внимательно. По подозрению в убийстве в Кэмдене. А где он задержан, так ли уж вам это важно? Впрочем, вижу, вас смущает не это.
- Вы правы.
- Так что же?
- Разве не странно, что этот мистер Блэйд, сумевший внести немалый вступительный взнос в один из лучших клубов Лондона...
- ...оказался в столь убогом месте?
- Вот именно! И зачем ему вообще понадобилась эта старуха?
- Наконец-то, доктор! - дружелюбие мгновенно вернулось к Лестрейду, и, самое удивительное, что оно вновь показалось мне неподдельным. - Я вижу, теперь вы всерьез настроены нам помочь.
- Уверяю вас, это так!
- Поймите, это история темная, но с вашей помощью у нас появляются неплохие шансы ее распутать.
- Говорите, мистер Лестрейд! Я весь внимание.
- Все дело в том..., - теперь уже он не на шутку смутился. - Послушайте, мой дорогой доктор Уотсон, мне ужасно неловко вас просить в таком положении, но…
- Просите, прошу вас!
- При всем сочувствии к вашему здоровью…
- Ему уже гораздо лучше!
- Ему?
- То есть мне, я хотел сказать…
- Так вот. Тем более. Не согласились бы вы составить мне компанию? Надо бы вам опознать этого негодяя.
- Как?! - поразился я. - Прямо сейчас?
- Да.
- Вот так вот с постели?
- Я подожду вас, пока вы будете собираться.
- Может, лучше завтра?
- Скажу вам начистоту, доктор, наше дело слишком плохо двигается. Этот мерзавец, вы же сами понимаете, он преступник! – так вот, он заперся…
- Как? Прямо у себя в камере?
- Нет. Ну…в смысле, отказывается говорить. Мы сильно нервничаем из-за этого, особенно, наши верхи. Время уходит, так что вынужден вас просить, хотя мне…
- Но вы же сами сказали, что у вас и без меня хватает свидетелей из «Бэгетель».
- Это не совсем то, – сокрушенно встряхнул он головой, – Даже совсем не то! Они все твердят одно. На него они обратили внимание, когда уже случилась та сцена, про которую вы уже мне рассказывали еще тогда. В их воспоминаниях все смешалось в кучу. Он, вы, Адэр и тот другой. Крики, взаимные обвинения. Такими показаниями его не напугать. Другое дело, вы. Вы видели, как все разворачивалось, от начала и до конца. Это он обвинил Адэра в шулерстве?
- Нет. Это сделал мой партнер Адамс. А Блэйд был в паре с Адэром.
- Но вы, напомню, не сомневались, что он – обязательная часть интриги.
- Однозначно. Они были заодно.
- Вот вы все это ему и предъявите. Поверьте, это самое настоящее обличение. Потому оно и важно, что произведет то самое впечатление, на которое мы так надеемся. Поедемте, доктор. Вы же сами не можете не видеть, что это необходимо.
Последние минут пять он говорил просто идеально в смысле проникновенности - подбирал те самые слова и тон, что ложились точно куда надо. Я снова переполнился теплыми водами признательности, благодушия и готовности к самопожертвованию - такому, что и болезнь не помеха. Тем более, странно, что при всем при этом тот непонятный мне самому якорь, не позволяющий отдаться всему перечисленному благородному набору, продолжал нести свою упертую миссию. То, что меня удерживало, являлось даже не осторожностью, а чем-то гораздо более труднообъяснимым. Я бы даже рискнул предположить, что это интуиция, если б не знал точно, что она мне не свойственна, проверив это еще в те времена, когда все посещавшие меня страхи - чаще бесплодные и пустые - отписывал на ее счет. Но главное, Лестрейд разбудил во мне желание. Возможно, вновь проявилась моя горечь отброшенного на обочину, обострившаяся с очередным равнодушным отказом Холмса. Больно осознавать, но к тому, что старший инспектор Скотланд-Ярда так легко подцепил меня на крючок, имел причастность и мой друг. Я ощутил нарастающий азарт непосредственного присутствия в том, что принято называть центром событий. Адэр мертв, а Адамс - соучастник, которого поди еще найди. Ценными оставались лишь мои показания. Остальные члены клуба всерьез никем не воспринимались, и действительно, что они могли знать! Неслучайно, Лестрейд приехал за мной. Вся его таинственность разом объяснилась. Он уже знал, кто им попал в руки, и отправился за самым значимым свидетелем. Как же я был горд! Но не только, любопытства было не меньше. Вновь увидеть вживую Блэйда! Я догадывался, сколь острым будет это ощущение, и предвкушение щекотало нервы, манило. Наши глаза встретятся, и он поймет, что погиб. Одним только своим взором, безмолвным, но таким проникновенным, я потушу доселе дерзкий взгляд клеветника, очернившего Адэра. Но и это еще не все, ведь прозвучит и мое испепеляющее каждым словом свидетельство. Надо будет по дороге тщательно обдумать каждую фразу, не забыть упомянуть про то, как убивают ложью… Незаметно для себя я уже включился в сборы, сначала мысленно, а с выходом старшего инспектора на половину миссис Хадсон – и действиями. Торопливая суетность, сопровождающая все мои движения, злила меня самого и тем же усугублялась, но нервозности добавляли не одни лишь пустяки вроде подпрыгивания на холодном полу в поисках обуви или судорожного попадания ноги не в ту штанину. Мне было не только неловко за свое возбуждение, душу саднило беспокойство, настолько неясное, что вызывало почти стыд. Нет, если это страх, то я определенно не поддамся. Решено. Еду, что бы ни случилось.
Как только я одетый вышел из комнаты, мне открылись вполне ожидаемые признаки преодоления последнего рубежа сопротивления. Лестрейд с той же невозмутимостью гуся, отторгающего любую воду, деловито перемалывал возмущения миссис Хадсон, ошарашенной самой возможностью транспортировки полуживого меня куда бы то ни было кроме лечебницы.
- Вот видите, миссис Хадсон, - сразу призвал в сообщники мой бодрящийся от нетерпения вид этот ловкач, - он вполне себя недурно чувствует.
- Недурно, но и не умно. А от вас, доктор, я такого не ожидала. Так безответственно отнестись к своему состоянию!
- Дорогая и горячо уважаемая миссис Хадсон! – я готов был обнять эту замечательную женщину за ее ворчание. - Поверьте, я успел, благодаря вашим стараниям, скопить некоторые силы…
- Некоторые из них у вас закончатся еще на лестнице, остальное заберет погода. Вы вернетесь еще более разбитым, потеряете с носа мою повязку, и мистеру Холмсу придется еще целый месяц не брать вас с собой на ваши скромные заработки.
– Обещаю вам вернуться как можно быстрее. Меня же…, - с вопросительной надеждой я повернулся к Лестрейду, и он тут же подхватил, стерев с лица проклюнувшуюся настороженность от прозвучавшей причины отсутствия Холмса:
- Конечно-конечно! Обещаю, миссис Хадсон, обязательно привезти вам его назад. Процедура займет четверть часа, остальное – дорога. Максимум, через два часа лично загоните вашего подопечного под одеяло и проследите, чтобы он выпил бульон.
Панибратская шутка не вызвала желаемого эффекта. Миссис Хадсон вообще не любит такой стиль, тем паче меня удивил Лестрейд. Он не мог не понимать это хотя бы даже после своей недавней осечки здесь же, когда у нас производился обыск, и все же опять грубо оступился. Это нервы. Я ему слишком нужен, почти отчаянно, и ее возражения его, как бы он ни скрывал, взбесили.
Мы спустились на улицу, и я удивился снова, потому что не увидел кэба. Это абсолютно не отвечало его стилю. Кэб всегда был в распоряжении этого человека, преспокойно оплачивающего простой ожидания ради собственного комфорта. Это, как все понимали, часть его статуса. Еще до своего повышения Лестрейд такими знаками приучил окружающих и прежде всего коллег, что находится в Скотланд-Ярде на особом положении, а сегодня он отпустил экипаж, зная, что повезет меня на опознание.
- Уж не пешком ли вы сегодня пожаловали сюда? – не удержался я от легкого ерничанья.
Он только рассмеялся и быстро, пока я прятался на крыльце от начавшегося дождя, поймал кэб. Мы ехали молча до той поры, как я увидел, что наш маршрут отличается от того, каким нас с Холмсом везли на свидание со Стэйтоном.
- Так нам не в Пентонвилль?
- Нет, - усмехнулся Лестрейд. - Этот молодец у нас в Ярде. Вы не бывали в нашем подвале, доктор?
- Не случалось.
Мой ответ не привел к продолжению, и дальнейшее безмолвное следование до самой набережной Виктории понемногу выветрило из меня всю ту радость, что обещает активность измученному бездействием сыщику и гражданину. На меня опять навалилась грызущая тоска. Физические силы, как крысы не замедлили покинуть корабль, уже оставленный воодушевлением. Тело сдавило собственной тяжестью, боли сквозили по нему пробегающими собаками – голодными и одинокими, и мне тоже стало одиноко, а главное, я вдруг опять ощутил себя беззащитным. Испорченное настроение отвернуло меня от окна – пропуская сквозь себя поток хандры и жалости к собственной персоне, я не следил за дорогой и очнулся, только когда движение прекратилось.
Дождь тоже прекратился. Мы зашли в здание и свернули по лестнице вниз. Пустой коридор отдавал особой прохладой подземелья. Выходящие в него по обе стороны двери имели существенное отличие от тех, что мне доводилось видеть на верхних этажах – все они были железные.
- Камеры? – поинтересовался я с невольным страхом, испытывая потребность услышать в этом месте любой человеческий голос.
- При необходимости – да, - отозвался он сухо, не повернув головы.
Подергав некоторые и найдя незапертую, он заглянул внутрь, вынул голову назад и пригласил меня. Я вошел и обнаружил против ожиданий пустую комнату. Свет горел. Стол и несколько стульев – все, что бросилось в глаза. Осмотревшись и постояв еще немного в недоумении, я обернулся. Дверь оставалась открытой, Лестрейд продолжал стоять на пороге боком и разговаривал с кем-то в коридоре, вероятно, с тем, кто шел позади нас, и чьи шаги я слышал. Стеснение не позволило мне тогда обернуться, теперь оно же заставляло меня молча торчать среди беспорядочно стоящих стульев, хотя пора уже было если не возвысить голос, то хотя бы вежливо спросить, какого черта затягивают процесс, ради которого подняли с постели измученного боксированием человека.
- Минуту, доктор. Ради бога, простите, у нас не все готово, - мгновенно отреагировал Лестрейд на растущее во мне недовольство. Мельком дернувшись щекой в мою сторону, он продолжил свой разговор:
- Грегсон у арестованного?
- Да. Там с ним и свидетели. Подъехали…
- Я знаю. Сэйбра, естественно, уже нет?
- Уехал час назад.
- Ну так найдите мне хоть кого-то из этой публики. Да поживее! – Лестрейд повернулся, наконец, целиком в мою сторону и приглашающе обвел рукой всю присутствующую мебель. – Дорогой доктор Уотсон, не мучьте мою совесть, присаживайтесь. Нам всем нужно поберечь силы.
Он зашел внутрь, закрыл дверь, и мы уселись, но вместе были недолго. Как только я, подняв глаза от стола, и поводив ими от скованности принуждения по комнате, завершил круг на его лице, он, еще секунду назад не сводящий с меня взгляда, тут же отвел его в сторону, промямлил очередные извинения и выскочил, на сей раз осмотрительно претворив за собой дверь. Слава богу, мое одиночество продолжалось не долго. Его возвращение состоялось в компании с невысоким даже скорее миниатюрным человечком, вооруженным всевозможными принадлежностями из стекла. Будучи сам без пяти минут доктором и чувствуя всегда сильнейшую тягу к одному из самых благородных поприщ, посвятить себя которому мне было не суждено, я безошибочно узнал в вошедшем врача.
- Посмотрите, можно ли что-нибудь сделать, - Лестрейд указал ему на мое лицо, после чего незнакомец подошел практически вплотную. Бойкий вид, пытливый взгляд, вежливый, но отстраненный, каким он привык изучать пациентов, равнодушный до личности, и сконцентрированный на интересующей части тела. В данном случае таковой частью был мой нос. Его он и принялся рассматривать, и при всем неудобстве мне, однако, не пришло бы в голову назвать это нахальством, потому что он совершенно искренне не замечал все остальное принадлежащее мне. Заполучив вместо предвкушаемого кусочка славы в качестве решающего обличителя Блэйда неожиданно скромную роль подставки собственного носа, я тем не менее не растерялся и сосредоточился на том, чтобы изумление не вытеснило с моего лица выражение достоинства и хладнокровия.
- Не вижу никаких трудностей, - прозвучало резюме, чем вызвало явное удовлетворение старшего инспектора.
- Тогда снимите это.
- Позвольте, мистер Лестрейд..., - попробовал я возразить, но натолкнулся на твердую поддержку от обоих.
- Ничего страшного, доктор, все будет сделано профессионально!
Сработали и правда ловко. Возможно, потому, что мысль о том, что качество услуги вовсе не отменяет ее ненужность, была очевидна не только мне. После того, как колпачок миссис Хадсон был снят, мне обмыли крылья носа и щеки и осторожно ощупали переносицу. Я чувствовал, как кожа задышала, освободившись от кровавых корок, и теперь не имел ничего против того, чтобы со мной повозились. Веки мои были сомкнуты в расслабленные щелочки, когда я услышал голос Лестрейда. Вердикт – сломанный нос – вызвал его сочувственное цоканье, но почти тут же тон вновь сделался деловитым.
- Заводите.
Наконец-то! В помещение зашел человек. Я успел выпрямиться, но не встать, подумав с досадой, что вся моя подготовка полетела к чертям. Совсем не та у меня поза, чтобы введенного от одного моего вида охватил ужас. Однако, этого и не потребовалось, так как это был не Блэйд. Вначале я и вовсе его не узнал. Зато он узнал меня и просто произнес:
- Да. Это один из них. Тот, которому я все объяснил насчет стоянки. Что ж вы, сэр, не держите слово?
Тогда только я и понял, кто это. Как бишь его имя? Я не позаботился взять с собой свой список, но все было ясно и так. Меня только что опознал кэбмен, в чьем кармане сгинули наши гинеи.
- Вы уверены, Роуди? - строго спросил Лестрейд. - Сами говорите, было темно.
- Уверен, сэр. Я раскуривал трубку и хорошо рассмотрел этого господина. Да и он, посмотрите, меня узнал.
На меня посмотрели так быстро, что я не успел поменять выражение лица.
- Что скажете, доктор Уотсон?
А что сказать? Я пожал плечами. Во всякой непростой ситуации Холмс всегда выручал меня мудрой подсказкой. Но сейчас, похоже, не стоило на это рассчитывать - стоявшие подле меня люди мудростью не отличались. Зато подозрительность присутствовала в избытке. С нею на меня смотрели со всех сторон, и отвести взгляд было просто некуда, так что голова моя свесилась к полу сама собой. Прождав так секунд десять, чтобы, несомненно, сполна насладиться зрелищем, Лестрейд фыркнул и решительно крутнулся на каблуках.
- Ладно. А теперь, доктор, пройдемте со мной.
- Мистер Лестрейд! – умоляюще сложил руки Роуди. – Теперь-то уже, надеюсь, меня отпустят? За что я задержан? Вы же видите сами, я не причем.
- Подождите, не до вас, - отмахнулся тот.
Мы вышли в коридор и миновали несколько дверей. Первым достигнув крайней, Лестрейд отворил ее и пропустил меня вперед.
- Входите.
Точно такая же небольшая комната была заполнена людьми. Из полицейских мне бросился в глаза инспектор Грегсон. Он прощался с тремя мужчинами, собиравшимися откланяться. Один из них показался мне знакомым. Чуть позже я вспомнил, что видел его в «Бэгетель» в тот свой единственный раз посещения этого места. Остальные, как и он, скорее всего, были теми самыми свидетелями, о которых мы говорили с Лестрейдом на Бейкер-стрит. Здесь же у стены сидел и тот, ради которого все затевалось. Выхватив взглядом Блэйда, я уже не спускал с него глаз, но мне не дали ничего сказать, да и настроение мое слишком изменилось. Запал исчез, я сам ощущал себя преступником, неудачливым, пойманным за шиворот, глупой рыбой, клюнувшей на бесхитростную наживку.
- Господа могут идти? - бросил Лестрейд Грегсону полувопросительно, явно желая побыстрее избавиться от их присутствия.
- Да, их показания записаны, - ответил Грегсон, опешивший при виде меня и вынужденный вопросом перевести взгляд на того, кто его задал. - Послушай, у нас сногсшибательные новости! Ты хоть знаешь, кто наши гости?
Лестрейд подчеркнуто комично, явно ернически, крутнулся на месте, изображая покачиванием то ли пингвина, то ли подвыпившего клоуна, мельком оглядел троицу вполне почтенных джентльменов, смотрящих на него с таким почтением, что казалось, они глядят сильно снизу вверх, хотя ни один из них ростом не уступал ему, и, наконец, ответил, многозначительно перенеся взор на меня:
- А сам как думаешь? Или не видишь, кого я тебе привел?
- О! - прозрение Грегсона, видимо, относилось к гениальности Лестрейда, потому что глаза его засияли восхищением и невольной завистью. Он тоже посмотрел на меня, но теперь уже обыденно и коротко. Я сделался предметом, уликой, подтверждающей удивительное чутье его товарища. - Действительно, доктор Уотсон, вы ведь тоже были в "Бэгетель" в тот день, припоминаю...Но как, черт возьми, Фокси, ты сумел...
- Господа, всем спасибо, - прервал его Лестрейд, громко обратившись к троице. - Вы свободны. Скотланд-Ярд не забудет вашего жеста доброй воли и гражданской ответственности, поверьте!
Достопочтенные члены клуба, горячо выразив признательность, что их выслушали, и надежду, что еще когда-нибудь сумеют вновь оказаться полезными, попрощались и ушли. Я заметил, что помимо Лестрейда, Грегсона и двух полисменов, приставленных охранять Блэйда, в комнате присутствует еще один человек в штатском с простым и открытым лицом и располагающим выражением скромности на нем.
И тут Лестрейд, коротко откашлявшись, заговорил каким-то неестественно зычным голосом, словно перед ним простиралась заполненная народом Трафальгар-сквер:
- Уважаемые коллеги, прошу внимания. Уверен, доктор Уотсон не нуждается в представлении, разве что вам, Симмондс, - дополнение адресовалось человеку со скромным выражением. - Ты прав, Тобби, доктор не хуже твоих свидетелей может опознать задержанного, но, боюсь, в отличие от них, не только потому, что сидел с ним за одним игральным столом два месяца назад. Дело в том, что наш кэбмен Джордж Роуди только что абсолютно убежденно опознал его, как одного из людей, велевших ему пригнать кэб в Кэмден и оставить его им в обмен на залог в непосредственной близости от дома, где были совершены убийства Рэндалла и Вулидж. Вторым таким человеком, несомненно, является Шерлок Холмс, так что все необходимые меры к определению его местонахождения и доставке сюда должны быть предприняты нами немедленно.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 10 дек 2018, 19:54

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

64. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

15 ноября 1895

- Вот и верь после этого людям! И поди ж теперь докажи, что ты честный человек, а не преступник! - честный или пытающийся таковым предстать перед нами человек обхватил руками голову и уставился перед собой отчаянным и в то же время невидящим взглядом. - Когда за доброту так благодарят, выходит, лучше для себя же вообще никому не идти навстречу!
Это крупный мужчина, по виду уверенный и невозмутимый в обычной жизни. Но в Ярд на моей памяти еще никого не приводила обыденная повседневность. Ситуация исключительная и на сей раз, так что смятение здоровяка вполне простительно.
- А все ж таки попробуй, Роуди, докажи, вдруг получится. Кэб твой, это-то ты не будешь отрицать? - Тобби больше разыгрывает строгость, чтобы кэбмен напрягся и все вспомнил, так как основное уже ясно: обвинение Роуди не предъявить никак. Все в пользу правдивости его слов - и показания Крэббса, смотрителя с Чарринг-кросс, и то, что он явился сам так быстро. Благодаря его перепуганной прыти, наш четверг с самого утра начался неожиданно.
Полиции Шеффилда не повезло. Там еще не знают и вовсю рыщут на местности, чтобы то ли оправдать наши надежды, то ли утереть нам нос, показать весь блеск провинциального сыска. Громкое дело, запрос из Лондона, несомненно, они из кожи лезут, только все без толку. Роуди еще вчера случайно попалась в руки лондонская газета, где его имя упоминалось в связи с суматохой в Эплдор-Тауэрс. Узнав из заметки, что его кэб вместо того, чтобы мирно дожидаться своего хозяина на стоянке в Чарринг-кросс, оказался у стены дома, где не так давно уже случилось убийство, а теперь произошло еще что-то ужасное, о чем некормленым информацией газетчикам оставалось только изъясняться в неопределенных выражениях, Роуди бросил все дела в Шеффилде и, добыв билет на первый же поезд в нужную сторону, к утру уже прибыл в Лондон.
- Кэб мой, кто ж спорит. Только я прочел, что вы уже и на стоянке побывали, и с мистером Крэббсом разговаривали, так надо ли повторять все заново?
- Надо, Роуди. И непременно сначала.
- Ну так вот. Вечер уже был, ближе к десяти. Оставалось мне часа два работать, так как в ту ночь я уезжать собирался. В Шеффилд, к брату. Перехватили они меня на Ноттинг-Хилл-Гейт...
- Где? - вырвалось у Грегсона, и, если б не он, то и я бы обязательно переспросил, хотя оба мы прекрасно расслышали. Клиенты Роуди взяли кэб в районе, где примерно в то же время находились и мы - неподалеку от дома Агаты Твумндидл и ее отца.
Роуди любезно повторяет и затем продолжает, но главное я уже услышал, и если Грегсон по ходу рассказа приобретает взвинченность ума, то меня прибирает к рукам страх. Дальнейшее не составляет тайны. В конце концов, кому, как не мне знать, где Эрроу раздобыл этот странный одиноко стоящий кэб, но то, что он начал свой путь из Ноттинг-Хилла и простоял втихую в сотне ярдов от дома Вулидж, дожидаясь, пока я разыщу посыльного из кабака "У Глэдсона", затем смотаюсь в Уокингем и вернусь в Кэмден - и все это время он таился во мгле, чего он там ждал, вернее кого, если не меня!
Но Грегсону шок только предстоит. Да, доходит до главного Роуди, потребовали везти в Кэмден. К каналу Риджентс. Ошарашенный Тобби в надежде, что ему помогут проснуться от дикого сна, переводит взгляд на меня, и мне ничего не остается кроме как без проволочек точно так же выпучить глаза. Сеть связалась. Два дела - Эплдор-Тауэрс и Кэмден - сегодня же объединят в одно. Симмондс надеялся самостоятельно провести свое первое дело, и еще вчера проявил не только рвение и упорство, но и то, что принято называть политическим чутьем, выказав перед шныряющими по дому во главе с Куиклегзом газетчиками чудеса уклончивой дипломатии. Те не нашли существенных поводов ни придраться и обвинить его в дискриминации прессы, ни похвастать перед читающей публикой хоть сколько-нибудь серьезными уликами. Основное Симмондс отыскал уже после вежливого выдворения пишущей братии за пределы дома Вулидж, так что, как ни кичился своей наблюдательностью Куклегз, ни одна из этих странных находок не попала в газеты. Первая, спички возле трупа Рэндалла. Я точно помню, что, когда осматривал тело, их там не было. Симмондс установил, что ни свидетель, обнаруживший побоище, ни прибывшие первыми полисмены из участка так же не имели к этому никакого отношения. Зачем бы это понадобилось оставшемуся дожидаться нас Эрроу, тоже непонятно. Следующая улика, найденная в той же комнате, связана с первой и только усугубляет опасения, что Эрроу не причем, и не обошлось без посторонних. Почва в узком проходе между каналом и задним фасадом дома сырая. На ней под окном четко отпечатались следы, которые проследовали вместе с грязью на подоконник. Кто-то забрался в комнату с покойником снаружи уже после нашего отъезда. Попутно Симмондс не пропустил мимо себя и хитрость со ставнями, лишающую возможности запереть их изнутри. Затоптан подоконник и в комнате старухи. Но уже кровью, которой там предостаточно. Выходит, в ее комнате был избран тот же способ, только уже не проникновения внутрь, а выхода наружу. Означает ли совпадение метода, что в обоих случаях им воспользовались одни и те же лица? Симмондс склонен думать, что нет. Следы под окном комнаты Рэндалла отличаются от кровавых отпечатков на подоконнике у Вулидж.
Ну, и самое странное. В коридоре, возле двери в комнату Вулидж Симмондс нашел зуб. Нет смысла уточнять, что он принадлежит человеку, так как зуб этот золотой. Рэндалла повторно осмотрели и убедились, что его рот тут не причем.
Таким образом, начав бойко и умело, Симмондс имел все основания полагать, что успешно справится с порученным заданием, но теперь безусловно мы будем сведены в одну группу.
Итак, их было двое. Столько же, сколько, как считает Симмондс, проникло в дом со стороны канала. Роуди достаточно точно описывает место, где ему велели остановиться и ждать.
- Там тоже было сыро, где вы встали? Или там камень?
- Я не помню, да и темно было.
- Сколько времени вы были с ними?
- Примерно час. Я их сразу предупредил, что дольше не смогу, но они чуть ли не взмолились, что им нужен кэб, и мы договорились, что...
Тобби как на иголках и слушает вполуха и потому, что знает, до чего в итоге договорились, и, главное, потому, что раздираем нетерпением и надеждой - только бы еще остались следы! Мы помним, что на одном из колес есть изъян, оставляющий характерную отметину у следа. Это будет первым настоящим доказательством, в том числе и того, что Роуди абсолютно непричастен. В противном случае ему было бы совсем невыгодно выводить нас на Кэмден, где случилось двойное убийство, тем более что оказать нам такую услугу кроме него больше некому.
- Едем туда! Роуди, вы с нами.
Кэбмен, почувствовав, как в нем нуждаются, приободряется. Это не тщеславие. Простому человеку его, как и все остальное, заменяет единственная всепоглощающая черта - практичность. Роуди сделает все не для того, чтобы оказаться в центре внимания, а для того, чтобы побыстрее снять с себя все недоразумения и заполучить назад свой кэб. Лишенный единственного орудия производства, превратившегося в орудие преступления и потому удерживаемого в Ярде, он ежечасно теряет и заработок.
Мы на месте, но еще окончательно не рассвело. Ноябрь, уже по сути зима. Холодно и темно, и в общем пока нечем заняться. Роуди показывает дерево, к которому лично привязал кэб. Они ушли вдвоем, затем один из них вернулся. Не тот, с кем договаривались о залоге, а второй.
- Я ему все объяснил про мистера Крэббса. Как он мог не понять? - недоумевает Роуди,
Понемногу воздух бледнеет, и мы начинаем обходить предполагаемую территорию. Правое колесо стояло в луже, но дальше булыжник и кое-где лед. Здесь почти повсюду мостовая, то есть без шансов. Но если... Грегсону первому приходит в голову искать в направлении зловещего дома. В итоге нужный отпечаток находится в грязном переулке, связывающем место временной стоянки с улицей, на которую выходит крыльцо. Она тоже из камня, так что то место в переулке, единственное, подарившее шанс, и Тобби его не упустил.
Радость быстро сменяется новой мыслью. Грегсону не дает покоя то же самое, что и мучает меня.
- Почему они остановились в квартале от дома, а не подъехали прямо к крыльцу?
Здесь пока все, и мы также быстро возвращаемся в Ярд. Там нас ожидает донесение с поста у Мэйфэйр-Плэйс. Час назад экипаж доставил Эвелин Кроссуэлл в Паддингтон, где она пересела на поезд до Борнмута, следующий через Рединг. То есть это тоже самое направление, что недавно уже подсказало цель подобной поездки. Как и обещала, леди Кроссуэлл отправилась в Мерриден-Холл.
Роуди заметно повеселел, но его ожидания откладываются. Очная ставка. Симмондс с шефом уже тут. Послали за Берджессом. Мне снова не по себе. А ну как Би надоест тянуть эту волынку! Признание прямо тут же на месте, при мне равносильно мгновенной смерти.
Роуди уверенно мотает головой. Нет, этот человек ему совершенно точно не знаком. Шеф просит не спешить. Было темно, так ведь?
- Да я тех двоих ни за что не забуду! - кипятится Роуди. - Говорю же вам, он не из них.
Передышка, пусть и временная обеспечена, но от этого не легче. Давление на Берджесса возрастает многократно. Задержание в Эплдор-Тауэрс связало его с кэбом, а кэб - с Кэмденом. Я не упоминал ранее, потому что сам до поры не знал, но, оказывается, при нем была найдена короткая дубинка со следами плохо смытой засохшей крови. Он не успел применить ее против полисменов, слишком положившись на свой револьвер, и ее извлекли у него из рукава плаща. Дубинкой занялся доктор Сэйбр, но, что бы он ни обнаружил, я и без него прекрасно знаю, чья это кровь. [Лукавит ли Лестрейд или действительно плохо представляет себе возможности тогдашней экспертизы в области исследования пятен крови, в любом случае опасаться ему нечего. Еще не получен преципитин. Это сделает Чистович спустя четыре года после описываемых нами событий. И только в 1901 году с появлением метода Уленгута в руках криминалистов окажется надежный способ, позволяющий не только распознавать в сколь угодно застаревших пятнах кровь, но и отличать человеческую кровь от крови животных, что и будет с успехом применено в ходе расследования нашумевшего дела об убийствах на острове Рюген в том же 1901 году - прим. ред.] Бартнелл не упускает возможности поиграть в мою любимую игру. На нервах арестованного, не подозревая, что терзает и мои. Известно ли задержанному, что теперь помимо нападения на полицейских ему будет предъявлено обвинение в убийстве двух человек? Мистер Би, повинный лишь в смерти Рэндалла, багровеет от такой несправедливости не совсем равномерно, но все равно впечатляюще. Лучше бы его хватил удар или хотя бы маленький паралич, отнимающий язык. Кто знает, может, я выгляжу не лучше? Кровь стучит в висках так, что некоторые фразы мне приходится переспрашивать. Не Берджесса, нет. Того я вообще боюсь трогать, и это тоже не может не броситься в глаза. Всегда настырный Лестрейд держится в тени, сам уподобился тени. Я не замечаю недоуменных взглядов только потому, что избегаю с ними встречаться, и вечно прячу собственные глаза невесть где. Долго ли я выдержу?
Вот тогда-то им и пришла в голову эта идея - в чью первую, не важно. Точнее, вернулась, предложенная ранее Грегсоном, но уже измененная, и потому Бартнелл не возражает. Ведь теперь Берджесс будет подан обществу хитрее, то есть по подозрению в убийствах в Кэмдене, а про Эплдор-Тауэрс - ни слова. Это устраивает всех кроме меня, и решение принято. Наскоро составляется официальное заявление для прессы, и Хатчинсон отправляется с объездом по редакциям, снабженный строжайшим предписанием решительно уклоняться от каких-либо комментариев передаваемого текста. Еще утро, и, если поспешить, то это попадет в вечерние газеты. Невиданное дело, Скотланд-Ярд, нехотя цедящий отговорки на каждое скандальное заявление газетчиков, сам снисходит до шага навстречу. Полиция просит о помощи в опознании незнакомца. Я понимаю вполне, к чему это приведет. И даже с чего все начнется, что за публика отзовется первой. "Бэгетель". Там джентльменов Адамса и Блэйда должны еще хорошо помнить. Доктор Уотсон в особенности. Опасность, длительное время маячащая поблизости, не выливаясь во что-либо роковое, будто бы накапливается в крови и начинает вызывать эффект, сродни наркотическому. У меня то ли истерика, то ли эйфория. Чем-то я безусловно опьянен. Иначе ничем не объяснить, почему я все еще здесь, вместо того, чтобы мчаться из Лондона со всех ног. Надеюсь, я не окажусь настолько наивным, что позволю себе свыкнуться с затягивающимся положением обостренного риска и начну принимать нависший дамоклов меч за вполне удобный козырек, оберегающий глаза от слепящего солнца. Наш уговор с Эрроу полетел к чертям, благодаря чему мой счет в банке не пострадал. Пора бы уже собираться в дорогу, но я медлю, не желая расставаться раньше времени с преимуществами положения старшего инспектора Скотланд-Ярда. Кое-что в этом качестве я еще успею сделать. Например, заехать в один дом на Бейкер-стрит, куда меня, лишись я своего сана, не пустили бы и на порог. Доктор Уотсон, как и все в Лондоне, читает газеты, потому что при скромных возможностях своего ума читать все же умеет и пользуется этим в каких-то своих, обоснованных с его точки зрения, целях. Он тоже явится в Ярд , несомненно, лопаясь от гордости. Только он видел все от начала и до конца. Партия в вист. Понял ли он в действительности, что тогда произошло? Неважно. Главное, шума было достаточно. Причастность к громкому событию, такое он не упустит. Но мне он нужен совсем по другому поводу. Пока еще у меня есть возможность действовать более-менее в открытую, глупо ею не воспользоваться.
Миссис Хадсон встречает меня крайне сухо. От былого умиления не осталось и следа. Впрочем, даже хорошо, что она, не пытаясь притворяться, тут же поворачивается ко мне спиной. Это позволяет мне избавить собственное лицо от невыносимой маски натянутого поверх ненависти почтения и собрать все силы, чтобы остановить движение рук, тянущихся к ее долговязой шее. Свернуть ее как цыпленку - после вчерашнего демарша этого в далеком прошлом цыпленка, давно обратившегося в облезлую курицу, у меня не осталось причин стыдиться таких порывов. Визит проклятой старухи в Скотланд-Ярд мне слишком дорого стоил, положив начало трещине меж мной и всеми остальными. Еще пока не знаю как, но обязательно верну ей этот должок. А пока вовсю пользуюсь своим служебным положением. Благодаря ему, при всем разнообразии средств демонстрации того, сколь нежелательно отныне мое появление здесь, ни у кого не достает духу ему препятствовать. Единство их позиций не означает такую же общность эмоций. Словно из комнаты в комнату перехожу от раздражения хозяйки к такому же откровенному неприкрытому страху доктора Уотсона. Я застал его наедине с уязвимостью. Даже с двумя. Во-первых, рядом с ним нет Холмса. Что-то невнятное, явно впопыхах придуманное, насчет его отсутствия. Во-вторых, доктор жестоко избит. Господи, у кого ж поднялась рука на это безмозглое и никчемное создание! Соглашусь, он порой страшно раздражает, но так бьют с намерением убить или покалечить, то есть устранить, как препятствие, а вообразить несчастного доктора способным представлять собой такое препятствие чему либо, означает слишком всерьез воспринимать возможности подобных существ в сознательном поле, то есть уподобиться тем, кто верит в истории вроде спасших Рим гусей. Честное слово, подзатыльник - самое большее наказание и одновременно достаточно эффективная мера устрашения, которую заслужило это несчастное существо.
Увидев его перемотанное бинтами лицо, я даже проникся жалостью, но ненадолго. Едва последовали объяснения тому, нелепые, невозможные, и все ж таки произнесенные с наивной и беззастенчивой уверенностью, что перед ним тот, кому можно подобную непотребность скормить, я вновь ощутил холодную неприязнь к этой компании наглых и тупых дилетантов. Боксирование! Подождите, я еще преподам вам такие уроки, дайте срок. Тогда же во мне шевельнулось первое...нет, даже не подозрение, а настороженность. Этот его жалкий вид, что-то он мне напомнил. Я держался за это ощущение весь наш разговор и не позволил себе смягчиться и вообще как-либо отвлечься, отметив, как он выворачивается наружу, стараясь мне угодить. Чувствовалось, как он, панически страшась самой нашей встречи, изо всех сил пытается со мной замириться, задобрить меня. В таком усердии он, надо признать, наговорил немало полезного. И про ключ в двери, о котором клялся Сноулз, объяснявший тем свободный уход незнакомки из кабинета после стрельбы, и которого на самом деле в замке не было. И про руки Милвертона, пустые, чем опровергалась очередная - какая уже по счету! - ложь Сноулза о сжатом в стиснутом кулаке шарфе. И про особенные интонации речи этой женщины, отчего было неясно, к какому кругу она принадлежит. Да, меня не было там, но я словно сам все видел и понимал, что их сбило с толку. Эта странная смесь уверенности и вкрадчивости, лишь имитирующей заискивание, будто исполнялась не совсем привычная роль. Даже Милвертон был введен в заблуждение, и тот, кто был в силах помочь ему из него выйти, этого не сделал. Доктор не только подтвердил выход Сноулза с незнакомкой в сад, но и ненавязчиво и неосознанно обрисовал мне именно в том нужном ключе последние минуты перед выстрелами. Свой уход из кабинета Сноулз объявил сам, незнакомка, оставшись после этого наедине с Милвертоном, тоже не обошлась без реплик - да что там, целой тирады, несомненно, нарочитой. И только Милвертон упорно отмалчивался, так что доктор не сумел даже вспомнить его последних слов. Все это меня подготавливало к основному заключению, и оно случилось от последнего толчка. "Хрупким оказалось здоровье мистера Милвертона", - пошутил доктор, и, пусть эта шутка не показалась мне смешной, я, парадокс, нашел ее исключительно удачной, лучшей попыткой доктора пошутить за все время нашего знакомства. Кто знает, если бы он выразился чуть иначе и не упомянул слово "здоровье", пришла бы эта догадка мне в голову? Жизненная сила, сопротивляющаяся болезням и менее всего ассоциирующаяся с огнестрельными ранениями. Да, здоровье определенно подкачало, потому что погубить могут не одни только пули. Вывод давно напрашивался своей простотой, но как же трудно оказалось соскочить с предубеждения, вызванного обманчивой ясностью картины!
От таких подарков я непроизвольно потеплел к доктору и уже собирался откланяться, как вдруг то самое ощущение, возникшее вначале беседы, решительно воспротивилось расставанию. Я замер, как вкопанный. Вот оно! Зуб, найденный Симмондсом. Я снова пристально посмотрел на доктора и тут же понял, чем наша сегодняшняя беседа отличалась от всех предыдущих, коих набралось немало за долгие годы. Сегодня я был избавлен от этого раздражающего блеска, рассекающего его глуповатую улыбку строго пополам. Передний и, кажется, верхний, если я правильно запомнил. Теперь, когда я понял, куда и зачем смотреть, его лицо своим видом внушило мне те же надежды, что охватывают геологов, набредших в поисках месторождений на территорию, где сама местность наличием особых, одним им ведомых признаков, подсказывает о таящихся в ее недрах ископаемых богатствах, с той только разницей, что в данном случае успешными изысканиями следовало бы считать те, что обнаружили не изобилие, а, наоборот, некоторое обеднение территории. Понятия условны, в моей ситуации оказалось ценнее найти не самородок, а дырку от самородка, и я ее нашел, заставив смущенного доктора разинуть рот. Все так и есть, и это не может быть совпадением. Тем более после таких смехотворных объяснений. Зуб ему выбил Эрроу, это ясно. Но что у них там случилось, где Эрроу сейчас, и не занят ли Холмс его преследованием, пока мы тут играем в кошки-мышки?
Как я ни был готов к своему открытию, а все ж таки на минуту поддался ошеломлению. Вот оно, самое непостижимое. Эти двое, вечно стоящие у меня на пути. Возникающие всегда из ниоткуда, сами не понимающие, как и почему оказались в этом месте именно в самое неподходящее для меня время, словно их принесло ветром, потому что самостоятельно без вмешательства случая они, не способные подчинить свои хаотические метания хоть какому-то логическому алгоритму, не выбрались бы дальше табачной лавки, означающей границу Бейкер-стрит в ее северном конце. В своих потугах состязаться с нами они слишком нелепы, бесконечно нелепы, но это, оказывается, совсем не повод, чтобы смущаться или, тем более, осознать уже, что стоит поискать себе другое применение своим амбициям. Их настырное участие едва ли не во всех криминальных историях в Лондоне, переход от одного проваленного расследованию к другому, упрямое следование поперек дороги Скотланд-Ярду - все это один непреходящий анекдот, история про то, как в очередной раз испортить все. Но они ухитряются усложнить жизнь не только себе, но и другим. Мне, так бесконечно. И вот сейчас я узнаю, что не кто-нибудь хитроумный и таинственный таился за моей спиной в самое опасное для меня время, нет! Это были все те же два болвана, приобретающие с каждым годом очертания чего-то вечного и незыблемого в моей жизни. Проклятие сопутствующего каждому новому моему дню чужого идиотизма. Честное слово, я уже почти не удивлен. Но и от жалости к бедолаге доктору не остается и следа. Только подумать, следить за мной! Они просто не знают, чем это закончилось для еще одного такого же глупца. Что ж, узнают.
Пока доктор отводит глаза, я раздумываю, как выманить его из постели. Ведь одно невозможно без другого - если они наследили своими органами в доме, значит, и кэб был взят ими же. Еще в Ноттинг-Хилле, то есть им известно и о нашем визите к Агате Твумндидл. Такое напрашивающееся допущение расставляет многое по местам. Потеряв кэб, а вместе с ним и возможность продолжать висеть у меня на хвосте, они додумались осмотреть место, интригующее уже одним только моим странным присутствием там. Что ж, неплохо. Но в доме они наткнулись на Эрроу. Возникла стычка, и шум привлек внимание старухи. Кто покончил с Вулидж? Конечно, Эрроу, это его стиль, но мне ничто не мешает свалить это на них. Мой славный жуткий мистер Эй не оставил следов, каких нельзя было бы присудить Холмсонам, против него нет ни одного свидетеля, а вот Роуди клялся, что запомнил своих клиентов... Черт возьми, я не могу позволить себе пройти мимо такого шанса! Правда, если подумать, в такой атаке есть и риск напороться на встречный смертельный укол. Прижатые убийственным свидетельством, они просто будут вынуждены ухватиться за последнее, что еще сойдет за спасение - указать на мое непосредственное участие в этой запутанной истории. Но, коль им это известно, такой выпад может последовать и без моего принуждения, и тогда он действительно окажется роковым для меня, так что тем более необходимо опередить их. Кто первый, тот и прав. Им нечем подтвердить свои слова, и после разоблачения Роуди их обвинения в мой адрес сойдут больше за отчаянную попытку выкрутиться. Решено.
Газета помогла мне зацепиться за продолжение. Точно, я чуть не забыл, доктор Уотсон один из тех, кто не мог не узнать Берджесса. И совершенно не умеет лгать. Но почему-то упрямо пытается отмолчаться, хотя еще в сентябре сразу после смерти Адэра подробно и охотно рассказал мне все, чему был свидетелем. Что поменялось? На это у меня ушли считанные секунды. Конечно же! Его напугало, что Берджесс упоминается в связи с Кэмденом, потому что он сам был там. Все складывается - его зуб, его страх. Они попали в такой переплет, что, редкий случай, даже сами это осознают. И теперь Холмс рыскает по Лондону, пытаясь поправить дело, тогда как доктор, парализованный ужасом происшедшего, отлеживается дома, и тут заявляюсь я...
Вот он, повод затащить его в Ярд. Опознание, а там уже я с него не слезу. Но мне никак не удается сдвинуть с места начальный камень - вынудить его признать, что ему знакомо лицо на фотографии. Я не нахожу ничего лучше, кроме как пойти на совсем уже чудовищный риск. Оправдан ли он? Я облегчаю ему шаг к признанию, заговорив о свидетелях из "Бэгетель" - несомненно, они появятся в Ярде. Рано или поздно. Но эта нестыковка во времени может еще очень дорого мне обойтись, если только кто-нибудь обратит на нее внимание. Но пока это срабатывает на пользу. Доктор приободряется. Тут еще сказалась, видимо, его очередная обида на Холмса. С ним такое случается не впервые, и он с просторечием ребенка всякий раз признается в ней пусть иногда и не напрямую, и незаметно для себя. И сейчас оказалось нетрудно догадаться, а пара осторожных наводящих вопросов только подтвердили: он совершенно точно ощущал себя покинутым. Значит, Холмс отсутствует не по пустякам. Занят делом, на которое доктора предпочел не брать. Не столько ради здоровья друга, чтобы оно не пропало окончательно, сколько ради самого дела - оно-то точно погибнет от усилий его верного помощника. А доктор и впрямь плох. Как только он оказался на ногах, мне бросилась в глаза его слабость, и это он еще пытался держаться молодцом. Чужое тщеславие, использованное должным образом, оказывается не менее полезным. Без него у доктора просто не достало бы сил добраться до поджидающего капкана. Оно же помогло преодолеть последнее, куда более серьезное препятствие. Единственный глас разума в этом доме, миссис Хадсон выдвинула не одно доказательство тому, что намерение ее постояльца - сущее безумие, но когда безумцы слушались трезвых предостережений! Вместо этого несчастный доктор Уотсон взялся отразить даже те упреки, что предназначались мне за мое жестокосердие, после чего пошатываясь спустился вслед за мной в холл. Мы вышли на пронизывающий ноябрьский ветер, и в довершение душераздирающей картины пошел дождь. Чудовищная игра, но все взялись в нее играть, и я ничем не хуже. Да, я выманиваю его на заклание полуживого, сыграв на его надеждах. Надеждах такого же игрока, только бездарного, сыграть достойную уважения фигуру, вечно недооцениваемую Холмсом. Он уже видел себя на первых полосах газет. Двое из четверки за тем самым столом, но уже без Адэра. Встреча как расплата. Доктор Уотсон обличает одного из клеветников. Вот к чему он рвался, так что с моей стороны не было смысла переоценивать безобидность доктора, не сумевшего вырастить себе жало, потому что это именно неспособность, и широта души тут не причем. Наивность имеет так же мало общего с добротой, как и безукоризненная вежливость с искренним дружелюбием. Это не более чем безопасность бессилия, так стоит ли ей восхищаться? А вот воспользоваться, другое дело. Мы уже в кэбе. Пара дежурных вопросов, и он замолкает. Передо мною пособник Холмса, давно заслуживший свою порцию амонтильядо, и меня не смутит ни его поникшая сутулая спина, ни заискивающий поиск глазами моего одобрения.
Девять часов. Набережная Виктории, и дождь поутих. Мы добрались. Он сникал с каждой минутой, болезнь забирала свое. Но я твердо шел вперед, и несчастный доктор тащился за мной по пустому коридору подвала, робея дополнительно от угрюмого вида серых стен и тянущегося ряда дверей в помещения, назначение которых безошибочно угадывалось. Птичка в клетке, но дверца еще не захлопнута. Мне нужно обставить все по-своему. Сначала Роуди и никак иначе. Слава богу, его все еще удерживают здесь, хотя это больше перестраховка. Зная о любви лондонцев к ажиотажу, я не сомневаюсь, что как минимум половина тех, кто запомнил Берджесса в тот вечер, не сможет удержаться хоть до завтра и примчится в Ярд в любое время суток. Еще не так поздно. Очень может быть, что кое-кто из них уже здесь, и нам никак нельзя наткнуться на них до очной ставки с кэбменом, потому что тогда внимание переметнется на Берджесса, и это испортит весь мой план. Потому запихиваю своего попутчика в первую же свободную комнату с глаз долой. Пока все довольно гладко, но буквально тут же едва не возникает опасная шероховатость. Детектив-сержант Кэмпбелл пытается сообщить мне то, о чем я догадываюсь - любители карточной игры из "Бэгетель" уже здесь. Но и доктор, которому я уже сообщил об этом факте, случившемся якобы пару часов назад, тоже здесь, совсем рядом и слышит нас через приоткрытую дверь, так что я вовремя обрываю сержанта. Это лишняя иллюстрация тому, как все хрупко, и заминку с поисками врача я пережидаю уже на пределе нервов. Наконец, лицо доктора очищено от следов невразумительной медицинской помощи, оказанной в том виде, в каком ее понимают престарелые вдовы-домохозяйки. Теперь он готов быть предъявленным Роуди. И кэбмен не подкачал. Доктор растерян настолько, насколько я мог только мечтать - бери его тепленьким, ведь это не Холмс! И я берусь ковать железо в соответствии с известной поговоркой. Версия произошедшего в Кэмдене сложилась в мозгу еще по дороге сюда. В ней масса притянутого, почти абсурдного, остальное, формально чистое, тем не менее, откровенно дышит злопыхательским предубеждением к Холмсонам. Слава богу, это всем давно известно, и это прикроет мои истинные цели, обусловленные тем, что поимка Берджесса загнала меня в угол. Все увидят месть, и только ее. Им еще неведом мой страх, потому что для них незаметна моя близость к пропасти, но об этом может подсказать другой мой маневр, действительно опасный своей грубой нарочитостью, такой, что не может не вызвать ярости сослуживцев - мое заявление в присутствии Берджесса. Невозможная дикая выходка, после которой впору заподозрить у меня прогрессирующее сумасшествие, но у меня нет выхода. Я знаю, что его дожимают последними уликами, и сдача возможна с минуты на минуту, так что мне необходимо подать ему сигнал, что я прибыл спасти его. Втащив за собой доктора Уотсона в комнату, где производилось опознание Берджесса, я объявил и показал своему подельнику нового козла отпущения, на которого не только брошу собственные силы, но и попытаюсь перевести внимание остальных охотников. Мистер Би получает передышку. Его уводят туда, где он может побыть с собой наедине, а мне такого счастья не дано. Я бросаюсь развивать временный успех - бросаюсь на доктора, а по сути, на защищающего его Грегсона. Естественно, Тобби шокирован моими фантазиями. Кровавая охота Холмса за Рэндаллом, убийство знаменитым сыщиком заодно и подвернувшейся под руку старушки, втянутый шантажом невинный как младенец недотепа Берджесс, которому аукнулась его принципиальность двухмесячной давности. Я бы и сам с удовольствием посмеялся над своими бреднями, но вместо этого гну свое, все очевиднее разоблачаясь как автор фантасмагории, созданной не иначе как в период обострения лихорадки.
Долго так продолжаться не может. Даже терпению Грегсона приходит конец. Ему нужен даже не выплеск, он готов потребовать полного отчета, так пусть это произойдет хотя бы без посторонних. Наедине с ним у меня еще есть призрачный шанс договориться. Проверим, что осталось от нашей дружбы. Это и есть истинная причина затеянной мною поездки к Холмсу и того, что Грегсон по моей просьбе составил мне компанию. Сам Холмс волнует сейчас меня в последнюю очередь. Если моя позиция рассыплется, привлечением его к ответственности займутся уже без меня.
Симмондс остается допрашивать раздавленного доктора, которому я час назад обещал скорейшую доставку домой после пятиминутной процедуры опознания Блэйда. Мы же с Грегсоном отъезжаем от набережной Виктории как раз туда, где незадачливый компаньон Холмса, по всей видимости, еще не скоро окажется. Тобби еще не успевает взорваться, как я из прихоти занять место того, по чьей только инициативе случается все, даже неприятный разговор, обозначаю вступление:
- Кажется, пришло время поговорить начистоту?
- Я только об одном думаю, не слишком ли поздно, Фокси! Ты что себе позволяешь, сукин сын! Это что такое сейчас было?
- Спокойно, Тобби. Если ты удержишь себя от истерики, мне вполне хватит времени прояснить все интересующие тебя вопросы прежде, чем арестуем второго из парочки убийц.
- Я вижу, тебе доставляет удовольствие продолжать валять дурака. Смотри, так и времени не хватит.
- Согласен, шутки в сторону. С чего начнем? Пожалуй, с главного. С Адэра, не так ли?
- Я весь внимание.
- Каюсь, виноват. Я действительно неподобающе долго держал тебя...
- За идиота, - подсказал Грегсон.
- ...в неведении. Не перебивай, пожалуйста. Мне было трудно решиться, история вышла слишком некрасивая. И сейчас я хочу не только рассказать, наконец, как все было, но и попросить тебя о помощи, так как самому мне не выбраться. Дело скверное, я попал в чертовски сложный переплет. Ты веришь мне хотя бы в этом, Тобби?
- Я вижу пока, что общими фразами ты готовишь меня к моменту, когда придется ощутить весь драматизм твоего положения. Ты слишком хорошо знаешь и о моих симпатиях к тебе, и о моей склонности к состраданию, чтобы не воспользоваться обеими этими слабостями. Так признания не делаются, Фокси, так вербуют агентов. Просто расскажи свою историю.
- Хорошо. Так слушай. Ты сам мне сообщил о том, что играющийся в сыщика графский сынок взялся ходить за мной по пятам. Ты же и помог с установлением его личности.
- Спасибо, что напомнил мне о моей причастности к твоим темным делишкам.
- Делишкам? Ты спешишь с выводами, непростительно спешишь. Да, доктор Уотсон, в некотором смысле, не причем, бедняге попросту не повезло, что мне пришлось использовать его в своих целях, но у него нашелся такой ревностный защитник. Не ожидал от тебя, Тобби. Кому как не тебе знать, что эти господа слишком многим нам обязаны! Так стоит ли церемониться с теми, кто привлек на свою сторону лжесвидетелей?
- Доктор Уотсон - слишком беспомощное существо, тебе это также хорошо известно. Это по сути слепое орудие в руках Холмса. Настолько слепое, что стреляет в обе стороны, и Холмс с ним обжигался не меньше, чем первые испытатели пороха. А сегодня он стал и твоим орудием. Не слишком ли много для бедняги? Не сомневаюсь, в своей квартире он выглядел не многим лучше, но у тебя хватило...я не знаю, чего у тебя хватило, когда ты, опытный рыбак, взялся ловить больную рыбу.
- Ох уж мне эти твои метафоры, Тобби. Писал бы ты лучше пьесы...
- Есть черта, которую не переступают, но ты, иногда мне кажется, ее вовсе не видишь.
- Ладно, я уже признал, что поступил с ним не совсем красиво, чего ж ты еще хочешь?
- Ты поступил с ним...это даже нельзя назвать некрасивым, Фокси! Это была низость самой гнусной консистенции. Меня чуть не стошнило, особенно на фоне ухмыляющейся физиономии этого мерзавца Блэйда. Несомненно, негодяй был тебе от всего сердца признателен. Бандиты, вот кто отныне у тебя в почитателях.
- Я прекрасно понимаю и без тебя, каков подонок этот Блэйд.
- Зачем же тогда ты его защищаешь? Ты же сделал это специально, так?
- Что?
- Ввалился к нам со своим заявлением. Тебе нужно было поддержать его дух. Думаешь, я не понял? Зачем ты это сделал? Ему есть что сказать такого, что выйдет тебе боком?
- Скажу так, у меня есть некоторый долг перед ним.
- Вот это уже интересно. И что же вас, старший инспектор Скотланд-Ярда, может связывать с такими головорезами?
- Некоторые из твоих агентов выглядят не лучше. Тебе ли объяснять, что мы вынуждены пользоваться услугами самых разных людей? Информация превыше всего.
- Только этот мясник слишком непохож на информатора. Фокси, решайся уже. Мы подъезжаем.
- Я расскажу тебе, а ты обещай мне, что сохранишь услышанное втайне.
- Не обещаю, но ты рассказывай. Выхода у тебя все равно нет, слишком долго ты тянул с этим. Хотя, вынужден признать твой упрек, здесь не обошлось и без моей вины, раз я это позволил. Давай уже про Адэра, ты обещал. С того момента, как ты попросил меня убрать моих людей и ненавязчиво намекнул, что дальше это сугубо твое личное дело. С тех пор, можешь мне верить, я никак не отслеживал Адэра по своим каналам, вообще выкинул его из головы до самой его смерти.
- Так вот. Рассказываю, как я вышел на Блэйда с Адамсом.
- Это тот, второй?
- Да. Я решил проучить Адэра, припугнуть, чтобы отбить ему охоту соваться в мои дела. Для начала, подумал, хватит и скандала, устрою ему историю, после которой он долго будет отмываться.
- Скандал в "Бэгетель"?
- Да. Для этого я и нанял этих людей.
- Они что, совсем с улицы? То есть тебе вовсе ничего неизвестно о них?
- Почти. Меня навел на них человек, с кем я позже потерял связь.
- Узнаю твою скрытность, Фокси, - насмешливо отозвался на такую неуклюжую отговорку Грегсон. - Конспирация даже от самого себя.
- Нет, ну я догадывался, конечно, о том, что они собой представляют. А что было делать? Для такого сценария требовались соответствующие исполнители.
- Да уж. Грязный сценарий, прямо скажем.
- А что ты предлагаешь?! - взорвался я уже по-настоящему. - Спускать всякому нахалу такие дерзости?!
- И что было дальше?
- Думай, что хочешь, но это все, чего я действительно хотел. Чтобы ему стало не до меня. Потом бы ему намекнули, что, если он не угомонится, будет кое-что похуже. Но этот слабак распустил сопли и пустил себе пулю в лоб. Естественно, я был в ужасе. Представляю, что ты тогда думал обо мне. И это ты - мой друг, что ж тогда ожидать от остальных, узнай они про это! Больше я этих субчиков не видел и за услугами к ним не обращался. Разовая работа и только, поверь! Но беда все же случилась...
- Ах вот как! - рассмеялся Тобби. - Беда все же случилась! Полагаю, подстроенная провокация с лживым обвинением в шулерстве, обернувшаяся смертью обесчещенного, явилась для тебя не больше чем неприятностью. Что ж тогда ты называешь бедой, о великий стоик!
- Ты, кажется, сам просил отставить на время шутки...
- Я сама серьезность, Фокси.
- Беда, если хочешь знать, это когда у меня возникают серьезные проблемы. Все остальное, независимо от масштабов бедствия - будь то кораблекрушение, железнодорожная катастрофа, резня в одной из наших замечательных колоний, великий мор и так далее - все это меня не касается, не трогает сердце, не волнует ум, а значит сильно не дотягивает до этого понятия.
- Так бы и сказал, что у тебя затруднения. И я уже понял, какие.
- Да, и состоят они в следующем. Сам понимаешь, какая это публика. Рано или поздно эти двое должны были во что-то подобное ввязаться. Когда я увидел его здесь и узнал, где его взяли, вообрази себе, что я почувствовал! Стоит только ему заговорить о том, в чем я замешан, и мне конец. В общем, как ты уже понял, я у него на крючке.
- Тебе не следовало с ними связываться. Но, может, ты напрасно переживаешь? Он пока не спешит тебя выдавать. Да и зачем ему это? Однажды ты заказал ему работу и оплатил ее. Какие у него могут быть претензии к тебе?
- Причем тут претензии! Будто сам не знаешь, как это происходит! Просто назло. Ему нечего терять. Он убийца, и отправится на виселицу. Он сделает мне каверзу просто из развлечения, как последнюю в своей жизни шутку.
Мы помолчали с минуту, а затем Грегсон продолжил уже другим тоном - серьезным, напрочь лишенным прежней иронии, и я понял, как далек он от удовлетворения, на которое я надеялся.
- Ты обходишь стороной одно важное обстоятельство. Адэр сам следил за тобой. Как ты это объяснишь?
- Понятия не имею! И почему я должен знать, по какой такой причине этот глупец взялся таскаться за мной по Лондону! Может, из тщеславия, даже скорее всего...
- Хорошо, Фокси. Не скажу, что меня так уж устроила твоя откровенность. Ты юлишь, ловко, впрочем, как всегда, и, чтобы подтолкнуть тебя к ней, я подам тебе пример. То, что я сейчас сообщу, тебе знать не полагается, и это не моя прихоть, а приказ Бартнелла. Меня извиняет только то, что теперь это уже не имеет значения.
- Почему?
- Потому что я намерен поставить вопрос ребром. Сегодня же по возвращении в Ярд мы с тобой дружно покаемся в своих грехах. Предоставим исчерпывающие объяснения – каждый в своей части.
- Ты с ума сошел!
- А сейчас о том, что я собирался тебе сказать. Сообщаю тебе это, главным образом, для того, чтобы ты осознал, как неубедительно будет выглядеть твоя история, когда ты с ее помощью будешь изображать раскаяние перед шефом. Осознал, что ничего кроме правды тебя не спасет.
- Правда тем более не спасет, Тобби. Тебе придется или выручить, или погубить меня. Ты готов к этому?
- Так вот, слушай. Адэра наняла миссис Хадсон. Он следил за тобой еще в Мейрингене, куда ты ездил тайком от всех нас. Я помню то удивление, что испытал, услышав твой рассказ о чудесном отпуске в Саут-Даунс. Восторги, столь непривычные в твоем исполнении, все еще стоят у меня в ушах.
- Ну и что с того? - мне было не до актерства, хотя ради прикрытия Хатчинсона стоило бы попытаться изобразить изумление.
- Ты, как вижу, не очень-то удивлен этой новостью, - несколько оторопел от моей спокойной реакции Грегсон. - А то, что он был крайне заинтригован и продолжил следить за тобой уже здесь. И после этого ты пытаешься убедить меня, что тебе нет дела до причин, вызвавших его интерес к тебе!
- Повторяю, понимай, как хочешь. Хотя вообще-то я надеялся, что заслуживаю большего доверия. Ты-то сам осознаешь, как рискуешь со своим покаянием? Или надеешься, что тебя простят? Как ты объяснишь свое молчание все это время?
- Никак. Пусть решают без меня. Действительно, я слишком долго держал рот на замке. Надеюсь, ты понимаешь, что меня так долго удерживало. Это отнюдь не страх за себя. Я слишком верил в тебя, Фокси. Но наступил предел. Сегодня я понял, что ты готов осознанно вредить делу, и хочу предупредить - я не позволю тебе этого.
Ответить я не успеваю - мы приехали, да и сказать мне нечего. Я уже и не знаю, нужен ли нам сейчас Холмс. Убедив всех, что собираюсь его арестовать, я по дороге сюда растерял все основания для этого. Все потеряло смысл. Я проиграл самую важную дуэль в жизни. Состязание не на разрыв, а на стремление сохранить связь. Удержать подле себя Грегсона оказалось важнее, чем одолеть Холмса. Только сейчас я это осознал, и, похоже, теперь уже слишком поздно. Тобби протрезвел окончательно, если настроился в пользу столь тяжелого выбора. Вместе мы бы еще сумели залатать дыру, обеспечили бы Берджесу на первое время сносный режим дознания, а там дальше что-нибудь бы придумали. Но теперь я так сбит с толку, что меньше всего мне сейчас хочется видеть Холмса. Наш раскол так тяжело давит, так ощутим, что кажется заметным постороннему глазу. Чертовски не хочется предоставлять мерзкому зазнайке повод позубоскалить на сей счет. Карьере конец. Никогда бы не подумал, что это произойдет именно так, после разговора с самым близким мне человеком в Ярде. Но ограничится ли этим дело?
Миссис Хадсон встречает нас чередой выражений, ни одно из которых нельзя назвать благодушным. Неприязнь от очередной встречи со мной сменяется недоумением при виде Грегсона, а затем - откровенным испугом, когда становится ясно, что более никого с нами нет.
- А где доктор Уотсон?
- Скоро будет.
- Вы обещали вернуть его еще два часа назад! Он серьезно болен, неужели это так трудно понять!
- Ему пришлось немного задержаться. Будьте добры, миссис Хадсон, нам нужен мистер Холмс. Он у себя?
- Мистер Холмс еще не вернулся. Что же касается доктора Уотсона, то я должна вам заявить...
- Прошу прощения, что вынужден вас перебить, миссис Хадсон, но мне придется настоять на осмотре комнат.
- Что?! - вынужден признать, что мне приятен ее шок.
- Мне известно, что мистер Холмс имеет привычку иногда забираться к себе, минуя парадный вход, так что вы можете и не знать даже, что он...
- Мне так же известна эта его привычка. Поэтому я периодически заглядываю к нему. В последний раз я это сделала десять минут назад. Но, коль дошло до такого, мне придется самой попросить вас, чтобы вы поднялись к нему.
Грегсон наблюдает нашу перепалку с кисло-угрюмым видом человека, которому стыдно за своего товарища. Мы поднимаемся, заглядываем в обе комнаты и остаемся в той, что принадлежит Холмс.
- Как удобно, два кресла, - Тобби с любопытством оглядывается и плюхается в ближнее. - Видимо, доктор предпочитает засиживаться у приятеля, а не наоборот. Прикрой-ка плотно дверь, Фокси, и продолжим, раз уж нам непременно так нужен твой Холмс. Я хочу понять, чего ты добиваешься.
- А ты? На самом деле?
- Я уже сказал. Твоего признания. Будь милостив, избавь меня, пожалуйста, от...как бы это обозвать?
- От доноса.
- Вот! От предательского доноса.
- Хорошо, Тобби, я это сделаю, но только при условии, что ты исполнишь мою просьбу. Позволь мне завершить это дело. Дай время, финал уже на подходе. В противном случае мне просто опасно появляться в Ярде.
- Потом найдется другой повод, - Тобби угрюмо опустил подбородок и свел глаза в невидимую точку. - Добиваешься моего молчания? Прекрасно понимая, что продолжаешь втягивать меня в соучастие.
- Ради нашей дружбы, Тобби! Или ты уже не считаешь меня своим другом?
- А как было бы удобно, верно, Фокси! Ты не подумал, какой кошмар переживает моя совесть с той поры, как это началось?
- Весь кошмар в том, как ты в ней ковыряешься. Чем терзать ее, лучше дай мне три дня, а после делай, что хочешь. Рассказывай, все, что вздумается...
- Шутишь?! Какие три дня? Ни часа! Возвращаемся, и ты сразу же рассказываешь Бартнеллу все, что я только что услышал. Сказочка так себе, но это не мое дело. Если шефа это устроит, значит, так тому и быть. Тебе повезло, ему совсем не улыбается раскапывать дело Адэра, и с этим ничего не поделать.
- Но ты же понимаешь, Тобби, что и этого вполне достаточно, что уволить меня из полиции...
- Отправить в почетную отставку. Шеф что-нибудь придумает, чтобы провернуть это красиво. Ты слишком известен, Фокси, чтобы в Ярде могли себе позволить поступить с тобой грубо.
- Ну и кто из нас сукин сын, а, Тобби?
- А ты как хотел? - Грегсон поднялся со своего кресла. - Послушай, Фокси, мне кажется, мы напрасно теряем здесь время.
- Это почему же?
- Дело уже вовсе не в Холмсе, дело в тебе. Так стоит ли его дожидаться?
- Будь любезен, объясни.
- Даже то, о чем ты мне счел нужным рассказать, говорит о том, как все плохо. Тебе все равно не удастся повесить на Холмса эти убийства, даже не пытайся. Это дело твоих людей...
- Я тебе уже сказал, кто они мне.
- Я не тешу себя иллюзиями, что ты исповедался передо мною. Ярду необходима чистка, в противном случае это дело не раскрыть. Ты уйдешь первым. Возможно, выкинут и меня, хотя я бы предпочел остаться. В любом случае, это никак не отразится на моих показаниях. Мы слишком поверили в свою исключительность, пора расплачиваться.
- Ты соображаешь, о чем говоришь?!
- Думаю, да. И прекрасно осознаю цену твоей истории. Не сомневаюсь, на самом деле все еще хуже. Но тебя не тронут, поверь. Дадут уйти без шума. Это хорошие условия, Фокси. Будем честны, ты их не заслужил.
- Нет, ты точно с ума сошел! Рехнулся! Я не желаю этого слышать, ты понял?
- Поехали назад, - Грегсон, простоявший все то время, как встал, двинулся к выходу.
- Если хочешь, езжай. Я останусь дожидаться Холмса. Сначала дело, а свои разговоры по душам оставь при себе.
- Ты не понял. Он тебе ни к чему. Я намерен предоставить доклад о привлечении моих людей к слежке за Адэром по твоей просьбе. Естественно, и то, что он сам следил за тобой здесь в Лондоне, в нем тоже будет изложено. Или ты не веришь мне?
- Езжай, Иуда. Не трать на меня свое время. Чем раньше ты меня выдашь, тем больше шансов, что тебе позволят остаться в департаменте. И можешь не ссылаться на свою совесть. Перед тобой не те уши.
Отворившаяся дверь не хлопнула. Тобби не стал ее закрывать, и я услышал шаги спускающегося друга, затем его вежливый голос, когда он прощался с миссис Хадсон, и ее вопрос насчет меня. Ответ не донесся, возможно, его и не было. Возможно, инспектор Грегсон только пожал плечами. Действительно, что я тут забыл? Я недвижим, потому что все утратило смысл. Абсолютно. Действие равносильно бездействию в своей бесполезности. Все равно - дожидаться ли Холмса, отправиться ли в Ярд или еще куда-то, хоть к себе. Разоблачать, разоблачаться, преследовать, спасаться или просто улечься спать, а там уже будь что будет...Драгоценные минуты пустоты, в тишине которых никто не предложит мне чаю и не проводит до выхода. Мир пока еще так же равнодушен ко мне, как и я к нему. Но уже завтра все изменится. Навсегда. А я, сколько бы ни готовил себя к этому, чувствую всей глубиной своего потрясения, сколь невозможно для меня такое приятие. Так же бессмысленно, наверное, готовиться к приближению смерти.
Через четверть часа я поднялся и вышел на лестницу, где с минуту в оцепенении смотрел вниз на пустую гостиную, затем спустился, пересек ее, холл и вышел из дома.

[Наш внимательный читатель, безусловно, обратил внимание, что вместо собственно диалога с доктором Уотсоном Лестрейд приводит лишь свои впечатления от него и выводы уже после разговора. На самом деле этот эпизод описан у него достаточно подробно, но мы предпочли ограничиться выдержками из него.
Дабы избежать ненужных повторений в описаниях событий, внимание к которым уделено обоими авторами публикуемых нами воспоминаний, и не раздувать с их помощью и без того внушительный объем предлагаемых материалов, в тех случаях, где оба видения достаточно близки, и в их содержании нет существенных различий, мы взяли на себя смелость выпустить в печать вместо обоих вариантов только один соответствующий фрагмент, основываясь в своем выборе не на личных предпочтениях (мнения о превосходстве того или иного стиля в нашей редакции разделились примерно поровну), а на хронологической связи. На этом основании в данной главе мы позволили себе несколько проредить подробности изложения Лестрейда как его разговора с доктором Уотсоном на Бейкер-стрит, так и последующей сцены прибытия доктора в Скотланд-Ярд с его опознанием кэбменом Роуди, так как, за исключением ироничных замечаний в адрес доктора, сколь забавных, столь и привычных, старший инспектор не добавляет ничего нового к уже сказанному его визави - прим.ред.]

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Последний раз редактировалось Беня260412 24 дек 2018, 02:12, всего редактировалось 1 раз.
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 24 дек 2018, 00:27

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

В главу 62, выложенную 3 ноября, ближе к концу вставлен кусок, выделенный для удобства жирным. Мне ужасно неудобно перед читающими, но сюжет все еще дорабатывается, и необходимые нюансы, детали приходят в голову не всегда своевременно.

65. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

15 ноября 1895

Как только отзвучали эти слова, у меня возникло стойкое ощущение, что я оглох. И от сказанного, и от вызванного впечатления, потому что комнатку, в которую набилось семь человек, наполнила невероятная тишина. Лица присутствующих красноречиво отражали всю полноту постигшего их шока. Смятению не поддался единственный человек. Тот, чье одно только присутствие подчеркивало мое незаслуженное унижение, не замедлил присовокупить к нему и уничтожающую реакцию. Блэйд ухмылялся даже не саркастически. Разумеется, он тоже помнил меня, не мог не помнить, и теперь подлая радость от того, что я окажусь не напротив, а рядом с ним, растеклась по его изуродованной пороками и кулаками полисменов Хэмпстеда физиономии.
Инспектор Грегсон опомнился первым. С перекосившимся от подавленного неудовольствия лицом он подскочил и рявкнул полисменам:
- Увести! - и заметив, как они растерялись от внезапно создавшегося выбора, ткнул пальцем в Блэйда. - Этого!
Блэйда вывели, и стало заметно свободнее. Лестрейд успел уже устроиться на стуле и последнюю сцену подчеркнуто проигнорировал, рассматривая собственные вытянутые ноги с рассеянной усмешкой.
- Великолепно, конечно, Фокси, ничего не скажешь, - тон Грегсона говорил о чем угодно, только не о соответствующем расположении духа, - ты опять нас обскакал…
- Но тебя что-то не устраивает?
- Вовсе не обязательно было делиться своим сенсационным открытием при арестованном, вот что! – вспылил Грегсон, в который уже раз вызвав во мне благодарность тем, что по сути вступился за меня.
- При каком из них?
- Ясно, каком. Свобода доктора Уотсона пока еще ничем не ограничена.
- Даже после того, что я только что сообщил? – брови Лестрейда поползли вверх как бы в удивлении, но слишком лениво. Самоуверенность не позволила ему сыграть сцену старательно. - Ты, верно, плохо расслышал меня, Тобби, или до тебя еще не дошел смысл. Вообще-то ты так трогательно бережешь чувствительность нашего ранимого доктора, что мне уже почти стыдно и за себя, и за тебя. Но ты подумай, зачем их друг от друга прятать? Блэйд с доктором, по всей вероятности, подельники, и нам, так или иначе, все равно предстоит свести их в очной ставке. Так зачем тянуть? Кстати, вот еще что, пока не забыл. Зуб. Тот, что вы нашли, Симмондс, возле двери в комнату Вулидж... Я выяснил его прежнее место обитания. У доктора в соответствующем месте свежая дырка. Если мне не изменяет память, еще совсем недавно именно в том месте он щеголял тем, что делало его улыбку если не респектабельной, то ослепительной в прямом смысле этого слова.
- Я предоставил вам, старший инспектор, вполне убедительные объяснения этому, - отозвался я подчеркнуто просто и со вкусом в ответ на его напыщенную тираду.
- Допустим. В таком случае, если этот зуб действительно выбит в ходе занятий боксом, вы непременно должны были его сохранить. Готовы предъявить его нам? Если, конечно, вы не проглотили его.
- Я опустил его в ящик пожертвований на благотворительном базаре, - сымпровизировал я, побоявшись воспользоваться предложенной подсказкой, так как любые слова этого человека могли таить в себе коварство. Если даже славная миссис Хадсон совсем недавно, пусть и тактично, но все же подняла вопрос о целесообразности моего усыпления, Лестрейд со своей изобретательностью вполне мог ее превзойти. Сошлись я на то, что зуб действительно мною проглочен, он конечно же исключительно в целях проверки добился бы моего прижизненного вскрытия. Нет, я не мог так рисковать.
- Прекрасно. Значит, нам, встретившись с вашим другом, первым делом следует поинтересоваться его версией и проверить, совпадут ли две наспех придуманные сказки. В связи с этим необходимо пресечь малейшую возможность вашего сговора. Так что, Тобби, оснований для ограничения свободы доктора Уотсона, хотя бы временного, предостаточно.
- Но что они с Холмсом могли забыть в Кэмдене у этой несчастной старухи?! – воскликнул Грегсон, косясь на меня диким глазом. – В этом нет никакого смысла!
- Только на первый взгляд, - невозмутимо заметил Лестрейд. - Пройдем всю цепочку с того момента, когда Рэндалл дал показания о своем намерении разобраться с ухажером Агаты Твумндидл в ночь убийства. Заметь, его слова - единственное, что мы можем противопоставить их - ее и Холмса - лжесвидетельству. Надеюсь, ты не оспариваешь факт, что в этой связи смерть Рэндалла выгодна Холмсу?
- Если речь идет лишь о заинтересованности без учета оценки его склонности к насилию...
- Да, для начала о чистой пользе, хотя дойдет и до склонности. Если помнишь, мы установили, что, спасаясь бегством, Холмс произвел три выстрела в Рэндалла в саду...
- Этот эпизод все еще не прояснен до конца. Есть также сведения о неизвестной...
- ...которая расстреляла весь запас патронов еще в кабинете, всадив шесть пуль в жертву. Нет, Тобби, не будем лишний раз усложнять то, что очевидно, тем более, что Рэндалл был убежден, что видел двоих мужчин. Холмс уже тогда пытался убить его, и мысль о том, что крайне неудобный для него свидетель все еще жив и собирается держаться своих показаний до конца, не могла не терзать его преступный мозг. Мы знаем, что за Сноулзом следили с того момента, как он покинул Пентонвилль. Мы сосредоточились на этом, но упустили, что и за Эплдор-Тауэрс могло также вестись наблюдение. Холмс провалил первую попытку, не добыв архива. Возможно, заказчик предоставил ему еще один шанс, и наш дилетант, незамысловатый, но упорный, выискивал новую возможность проникнуть в дом. У Рэндалла с твоего разрешения появились отлучки, и Холмс его засек. В тот раз, когда Харри вместе с Рэйвеном окончательно покинул Эплдор-Тауэрс, Холмс проследил за ним. Мы ломали голову, как Харри оказался в доме Вулидж. Все просто - он нашел себе там крышу над головой за устроившую его плату.
- ...пройдя для этого чуть ли не пол-Лондона! - простонал от переполнявшего его сарказма Грегсон.
- Это странное на твой взгляд обстоятельство объясняется показаниями Рэйвена, - не позволял себя сбить с назначенной линии старший инспектор. - Рэндалла, по его словам, интересовал Пентонвилль.
- Что выводит нас на его вероятную связь со Сноулзом, сэр, - впервые осторожно напомнил о себе скромный мистер Симмондс.
- Не обязательно, - лицо Лестрейда выдавало куда большую его симпатию к Симмондсу, нежели к старому приятелю, упорствующему в своих сомнениях. - Откуда он мог знать, что Сноулз именно там? Логичнее предположить, что у Рэндалла завелись знакомые из тамошней публики.
- Это версия Бартнелла, - заметил инспектор Грегсон, как бы предлагая тем самым отнестись к ней как можно осторожнее.
- И чем же она плоха? Поверь, Тобби, даже суперинтенданты иногда оказываются правы, пусть случайно. Возможно, он действительно пристал к дурной компании. Я имею ввиду Харри, а не шефа. Они приняли его для своих дел, и для начала, пристроили, помогли с жильем. Все это очень правдоподобно. У этой версии ошибочен только конец, согласно которому смерть Рэндалла логично вытекла из этих же предпосылок, то есть его нового окружения. На самом деле она пришла к нему с абсолютно другой неожиданной стороны.
Лестрейд умеючи взял такую нужную и точную паузу, и все трое посмотрели в ту самую "неожиданную сторону". По крайней мере, для двоих из них - Грегсона и Симмондса - это было действительно так. Оба они глядели так ошарашено, что, кажется, крикни я: "Очнитесь! Это же абсурд!", и плен велеречия старшего инспектора был бы разорван тут же, но я и сам не мог не поддаться гипнозу его непреодолимой силы убеждения, и готов был такими же прозревшими глазами уставиться в собственное лицо, будто впервые по-настоящему открыл себе самого себя.
- Неслучайно они удалили от себя кэбмена, - продолжил Лестрейд. - Честным людям не пришло бы в голову отказываться от его услуг. Дождавшись, когда дом опустеет, с наступлением темноты они забрались в комнату Рэндалла. Харри - парень не робкий - сумел выбить зуб одному из убийц, но на этом его успехи закончились. Вдвоем наши старые знакомые, прячущие под личиной таких милых недотеп свои черные души, забили беднягу до смерти. То, что в доме оказался еще один человек, уже не могло остановить их. Да, миссис Вулидж заслуживала много чего сурового, но не такого же конца! Ножом по горлу! И вы еще смеете смотреть нам в глаза после такого, мистер Уотсон! Да еще и прислушиваться к нашим словам!
- А куда ему деваться? - удивился Грегсон. - Ты сам привел его сюда, Фокси.
- Это...это..., - шевелил я пересохшими губами, облизывая их распухшим языком, силясь хоть как-то защититься от рождающейся на моих глазах истории, грозящей в недалеком будущем стать реальным куском моей биографии перед присяжными в Олд-Бэйли.
- Заодно Холмс с его известной практичностью поживился накоплениями Вулидж, - продолжил как ни в чем не бывало почти безмятежно Лестрейд. - Из жалоб миссис Хадсон мы знаем, что ее квартиранты изрядно запустили свои обязательства перед нею. Что ж, надеюсь, это обстоятельство не заставит их однажды спровадить ее в том же направлении, куда отправилась миссис Вулидж. Покончив с несчастными, они сообразили, что теперь дорога к архиву в Эплдор-Тауэрс свободна. Дом пуст, и они знают, где расположен тайник. Скорее всего, эту тайну открыл им не выдержавший пыток Рэндалл. Тем и объясняется его изуродованный вид.
- Побойся бога, Фокси, ему-то откуда это знать! - возопил Грегсон. - Малыш Харри и тайник Милвертона! Увалень, привязывающий собаку, и архив документов, компрометирующих первых лиц в Лондоне! Ты вполне готов переплюнуть старика Дойла!
- Не будешь же ты отрицать, - чопорно продолжил Лестрейд, - что Рэндалл своим уклончивым поведением вполне заслужил себе репутацию человека, затеявшего собственную игру. Пусть и мелкую, но она против его желания переплелась с интересами фигур, о которых он не имел ни малейшего понятия. Ему достаточно было подсмотреть, пусть даже случайно, где находится тайник, а затем он, смекнув, какая выгода заключается в таком товаре, принялся подыскивать, кому бы его сбыть. Так и появились его новые связи. Рэндалл с дружками подумывал, как провернуть дело, добраться до тайника, но его опередил Холмс с нашим замечательным доктором, разыгрывающим теперь перед нами невинную овечку.
Все трое вновь посмотрели на меня, видимо, сверяя мою наружность с заявленным образом. Я не знал, как в таком случае быть, и, заподозрив с их стороны определенные ожидания, постарался отреагировать как можно неопределеннее, для чего просто шмыгнул носом. Трудно сказать, до какой степени их это удовлетворило, но увлеченное обсуждение нашей преступной деятельности продолжилось с новой силой.
- Легко сказать "подсмотреть"! - не сдавался Грегсон. - Каким это образом Харри подсмотрел, где находится тайник? Милвертон в кабинет кроме Сноулза больше никого не допускал. Даже Стэйтона.
Но и на это у Лестрейда был ответ.
- В своей последней беседе со мною перед освобождением Сноулз показал, что незнакомка порывалась уйти…
- Та самая, о которой говорил Холмс?
- Да. Письмо было от нее. Сноулз подтвердил это.
- И ты столько времени помалкивал об этом, Фокси! - чуть не задохнулся от возмущения бедный инспектор Грегсон.
- Помалкивал, пока не убедился, что это правда, после того, как доктор Уотсон час назад повторил то же самое. Но лучше бы тебе не перебивать меня. Так вот, чтобы уговорить ее остаться и продолжить переговоры с Милвертоном, он вышел с ней на веранду...
- Невероятно! Сколько чего еще ты придерживаешь у себя?
- Слушай дальше. Сноулз рассказал мне, что, беседуя с нею на веранде, он увидел прячущегося в стороне Рэндалла. Харри солгал нам, уверяя, что от оранжереи пошел назад мимо левого крыла. Он был там возле окна кабинета и мог видеть многое.
- Не мог, - встрепенулся Грегсон.
- Почему?
- Портьеры были задернуты. За ними прятались Холмсоны, - инспектор Грегсон смущенно посмотрел на меня. - Извините, доктор, иногда мы так называем вас с Холмсом для краткости.
- Портьеры?..., - неловко запнулся Лестрейд, но тут же рассмеялся. – Да, Холмсоны были там, но о состоянии портьер тебе на досуге поведает все тот же доктор Уотсон. Сам же скажу только, что портьеры нисколько не мешали рассмотреть в кабинете все что угодно.
Инспектор Грегсон уже с каким-то вселенским страхом посмотрел на меня. Я же отвел глаза в сторону, стараясь внушить присутствующим, что время такого досуга еще не наступило.
- Что ж, ловко, - подытожил Грегсон так, словно ознакомился со всеми главами увлекательного детектива кроме последней, самой вкусной, и теперь готовился приступить и к ней. - Но это как-то плохо вяжется с главным фактом. В Эплодор-Тауэрс задержан не Холмс, и не доктор, а кое-кто совсем другой.
- Для начала уточним, что нам о нем известно, - Лестрейд, отдавшись своей давно известной привычке возвышаться над окружающими и как бы охватывать собою все доступное пространство, встал и взялся неспешно прохаживаться меж нами. - Доктор Уотсон, как и господа, только что ушедшие, узнал его по фотографии в газете. Поскольку задержанный так и не представился, назовем его тем именем, под каким он известен всем тем, кто имел с ним удовольствие общения в "Бэгетель". Доктор, мы, кстати, так и не спросили вас, узнали ли вы своего Блэйда, пока инспектор Грегсон не выставил его отсюда.
Небрежность, с которой он поинтересовался, наконец, о том, для чего я сюда прибыл с такой радостью, только подчеркивала всю чудовищность его цинизма, не только использующего для своих целей лучшие качества тех, кого он брал в оборот, но и указывающего им, что эти их качества как раз и являются их слабым местом, заставляя стыдиться доброты, отзывчивости и доверчивости. И сегодня именно мой гуманизм вылез мне боком - на нем меня поймали и заманили сюда. Это открытие чрезвычайно болезненно отразилось на моем состоянии. Я давно уже понимал, к чему все идет. Мне уже не вырваться отсюда, это ясно, и даже моя болезнь меня не защитит. Для таких случаев у них есть тюремный госпиталь, и мне еще повезет, если меня пристроят туда. Но та виртуозность, с которой ненавистный Лестрейд сделал из меня не только дурака, но и преступника, заставив остальных внимать ему с убывающей неохотой, явилась последней соломинкой, сокрушившей хребет моего относительного психического равновесия. Выходит, я, как мог, поспособствовал триумфу нашего вечного врага, на сей раз неоспоримому. И эти постоянные упреки Холмса насчет того, что мои услуги при всей своей искренности отличаются устоявшимся медвежьим стилем, они не лишены оснований. Оба этих обстоятельства, две правды - Лестрейда и Холмса, уязвляющие меня каждая по-своему, слились в одно непереносимое горе. Разрастающаяся тяжелая и влажная туча обиды, такой горькой и настоящей, какую испытываешь лишь в детстве, когда угощения заканчиваются именно на твоей протянутой руке, теснила мою грудь и грозила пролиться мгновенным ливнем. Слезы уже застилали глаза настолько, что картинка расплылась и дрожала, подпрыгивая от глупого и жалобного моргания. Я понял, что, если попробую произнести хоть слово, из меня вырвутся душераздирающие рыдания, какие не случались со мной со времен последней попытки пройти вступительный экзамен на медицинский факультет. Поэтому, а еще, чтобы не выказать проступающей наружу мокроты, я опустил голову еще ниже, чем во время свидания с Роуди. И хотя это мое действие, не претендующее ни на малейшее подобие сопротивления, своей безнадежностью показывало всем, что перед ними упавший наземь под градом ударов бедняга, в чьих силах осталось только спрятать голову и сжаться в комок, моля бога о черепашьем панцире, Лестрейд счел возможным продолжить избиение и использовал мое молчание в своих интересах:
- Видите, он воды в рот набрал! Уверяю вас, неспроста. И у себя на Бейкер-стрит он упирался до конца, что не знает никакого Блэйда, пока я не надавил на него. Даже после того, как он сдался, мне стоило немалых усилий усыпить его настороженность, чтобы привезти сюда. Резонный вопрос, чего он боится? А вот чего. В отличие от других свидетелей нашего доктора Уотсона связывает с Блэйдом не только карточная игра. Провал Адэра был закономерен. Рано или поздно его бы уличили в нечистой игре, но так уж вышло, что это случилось именно в тот день. Некий мистер Адамс заметил шулерский прием, и принципиальность Блэйда не позволила ему остаться в стороне. Он признал подозрения в адрес того, кто являлся его партнером. И хоть мошенник своим же отчаянным жестом, последним в жизни, подтвердил всю обоснованность претензий к нему, мнение членов клуба выразилось в печально известном принципе слепой до аргументов поруки свойственников. Их позиция своим неестественным единодушием выдала ее организованный характер, под угрозой оказалась репутация самого заведения. Выгоднее было занять сторону давнего члена, сына влиятельного человека, а не двоих скромных новичков. Вот почему в их отношении была развернута самая настоящая травля, вынудившая их, шокированных таким поворотом этой и без того грязной истории, исчезнуть с глаз долой. Мы знаем, как порой может быть стыдно за то, в чем нет особой вины. Да, нельзя исключать вероятности, что Блэйд с Адамсом ошиблись, но они, тем не менее, были искренни в своем мнении, и уж точно не заслуживали такого несправедливого отношения. Подавленный шумихой и самоубийством, ощущая себя невольным виновником смерти Адэра, Блэйд был застигнут врасплох, когда к нему явились Холмсоны и вынудили к сотрудничеству шантажом, что выдадут его местопребывание взбешенным друзьям покойного.
- И в чем же заключалось такое сотрудничество? - промурлыкал Грегсон, устав уже изумляться всякому новому изобретению своего старшего товарища. - Для чего он им понадобился? И как они его отыскали?
- Как, не наша забота. На то Холмс и сыщик, и если всем так хочется считать его успешным сыщиком, почему бы нам хоть раз не сделать ему приятное и не признать это? Другое дело, с какими целями они на него вышли. Он или кто другой, не важно, просто им понадобился третий. Выбор пал на Блэйда только потому, что была возможность принудить его.
- Вот и объясни, зачем им этот третий, и почему этим третьим не суждено было стать миссис Хадсон, - проворчал Грегсон, впрочем, без особой надежды умерить воинственный пыл Лестрейда. Хоть я и продолжал держать голову склоненной, от меня не могло не укрыться возрастающее напряжение между давними друзьями, прорывающееся всполохами взаимного раздражения. Такого меж Лестрейдом и Грегсоном мне наблюдать еще не приходилось.
- Попробую объяснить тебе, Тобби, почему твоя вера в возможности миссис Хадсон в данном случае слишком завышена, - голос Лестрейда дрожал от гнева. Ему явно не нравилось, что приятель иронией обращает его колдовские чары в пустую нудную болтовню, и все это в присутствии того, кого он добивал со сладострастием садиста. - Как известно, всю группу впустил через калитку в воротах тот, кто забрался на стену с крыши кэба и спрыгнул с нее в сад. Наш доктор, следует признать при всем уважении к нему, довольно неловок. Он обязательно что-нибудь напутал бы - спрыгнул бы не на ту сторону, открыл бы не ту калитку, приземлился бы с головой в глубокую кротовью нору или повис бы вверх ногами в ветвях дерева - в общем, направил бы их план в нежелательном для Холмса направлении, и тот не мог этого не понимать. Сам же Холмс предусмотрителен - прыжок наугад в темноту с такой высоты мог обойтись ему дорого. Подверни он ногу, и дело бы пропало. Поставить под угрозу план, когда первая попытка уже обернулась столь плачевными последствиями, он не мог себе позволить. Вот для чего был нужен третий. Они убедили Блэйда, что у них благородные намерения, но в кабинете воры занялись привычным делом - принялись опустошать найденный тайник. Возможно, договоренность была об уничтожении архива, но по проснувшейся алчности в глазах Холмса Блэйд понял, что его использовали для грязной игры. Он взбунтовался. Полисмен подтвердил, что у них была ссора, и ошибся только в одном. Стрелял в него, конечно не Бердж... не Блэйд, а тот второй, что сбежал.
- И ты считаешь, что это был Холмс?
- Разумеется. Как видишь, против этого нет ни одного довода.
- Как сказать. На полисмена почему-то напал Блэйд.
- Не напал. Они оба бросились через единственный выход, и полисмен стоял у них на пути. Холмс проскочил, а Блэйд - нет. Вот и все. Я, конечно, не настаиваю на том, что это единственно возможная версия, но, по крайней мере, она нисколько не уступает всем остальным, и в отличие от них, подтверждается живым незаинтересованным свидетелем - Джорджем Роуди. Естественно, стоит только дать Холмсонам опомниться, и они придумают какую-нибудь нелепейшую историю, дойдут до нахальства обвинить кого-то другого, да хоть бы даже и меня...
- Тебя?! - поперхнулся не вовремя произведенным вздохом Грегсон.
- Я у них как кость в горле, а лучшее средство защиты, как известно...
- Как же тогда у Блэйда оказалась дубинка со следами крови?
- А тебя не удивляет, что он ею не воспользовался? Бедняга даже не знал, что Холмс незаметно ее ему подсунул. Ладно, детали проясним потом.
- Почему не сейчас? Перед нами убийца, пытавший Рэндалла укусами до такой степени, что обломал об него свой зуб. Давай, раскалывай его. Пусть расскажет, как перерезал горло Вулидж.
- Поехали за Холмсом, - видимо, побаиваясь еще больших насмешек, Лестрейд предпочел уклониться от предложения. - Симмондс, поручаю вам произвести допрос доктора Уотсона по всей форме. Разыщите Хатчинсона.
Загремели отодвигаемые стулья. Лучшие силы Скотланд-Ярда взялись за дело, и я остался один. Симмондс вышел последним и не запер дверь, но мне и в голову не пришло попробовать улизнуть отсюда. Не знаю, сколько я просидел так в тишине, с утратой смысла во времени исказилось и его ощущение. Но вот в коридоре послышался топот бодро вышагивающих ног, дверь открылась, и вместе с Симмондсом в комнату вошли уже знакомые мне люди. Обоих, мистера Бартнелла и Хатчинсона, мне уже доводилось видеть на нашем допросе четыре дня назад, когда Холмс сокрушил надежды полиции своим сенсационным признанием, сделанным при участии Агаты Твумндидл. Мигом вспомнив тогдашнее бешенство мистера Бартнелла, я почувствовал прилив дополнительного неудобства. Холмс упивался его унижением, а отдуваться мне! Верно, стоило все же оставить этому могущественному человеку хоть какие-то основания для симпатий в наш адрес, потому что теперь их место заполнила голодная решимость, и скромняга Симмондс, так и не успев открыть рта, с самого начала порученного ему допроса снова оказался на дальнем плане.
- Итак, доктор, приступим, - откашлялся суперинтендант, сверля взглядом мою изувеченную переносицу, словно желая затормозить ее выздоровление. - Насколько я понял, вы еще никак не комментировали тот факт, что вас опознал владелец кэба. Вот давайте об этом и поговорим. Как показал Роуди, вы и Холмс остановили его на Ноттинг-Хилл-Гейт и велели ехать в Кэмден. Все верно?
- Да, - я постарался вложить в это слишком короткое слово всю свою лояльность к полиции и безграничное уважение конкретно к личности этого выдающегося человека.
- Начнем с Ноттинг-Хилла, - по его сухому тону было не ясно, сумел ли раскусить мой несложный сигнал этот выдающийся человек. - Я нахожу неслучайным совпадение, что вы там оказались в то же самое время, когда наши люди в том же районе осуществляли мероприятие в рамках расследования, которому, как всем известно, присвоена чрезвычайная секретность. Вы что же, взялись следить за моими сотрудниками?! И это после того, как вам велели не высовывать носа за пределы Бейкер-стрит!
- Господин суперинтендант, это вышло совершенно случайно.
- Понятно, Лондон - городишко маленький.
Несмотря на суровый вид и соответствующую манеру говорить суперинтендант вызывал у меня совсем иное отношение, нежели его самый блистательный подчиненный. Передо мной был честный и прямой вояка, и я, состоявшийся, пусть лишь в мечтах, армейский врач, не мог не почувствовать родственную душу и даже в чем-то разделить с ним раздражение в наш адрес. Его бесила наша изворотливость точно так же, как нас - коварство Лестрейда. Я вдруг осознал, что мы виноваты перед ним не меньше. Сделка сТвумндидлами была заключена в самый отчаянный момент, когда иного выхода просто не было, но это все же не отменяло ее нечистоплотности. То, за что нас вынудил схватиться инстинкт утопающих, не могло не возмутить их - его, Грегсона, Симмондса, всех, для кого честь Скотланд-Ярда и собственное достоинство были неотделимы. Но к этой самой чести мистера Бартнелла, он, изрядно задетый за живое тем, как мы утерли нос его департаменту, все же искал не способа свести счеты, а справедливости, пусть и на свой лад. И если давление Лестрейда подавляло и унижало, лишало самоуважения, то ворчливые интонации суперинтенданта заставляли чувствовать жгучий стыд и жажду искупить вину или хотя бы просто попросить прощения за плохое поведение. С него я и начал, но этим не ограничился. Как-то сам собой из меня полился рассказ, начавшийся с моего визита к мисс Твумндидл. Естественно, многие детали я опустил или заменил. Так, например, я умолчал о контракте Холмса с Твумндидлом. Незачем им было знать про это, да и вряд ли бы они сумели оценить всю значимость этой новаторской системы. Мы слишком опередили время - нигде и никогда еще не предпринимались попытки столь детально классифицировать блуд, а главное, обозначить оценку каждому акту неверности с переводом ее в бухгалтерское русло. Так что ни о балльной системе, ни о действительной причине, побудившей меня навестить Агату, я не обмолвился ни словом. Эпизод с моим пребыванием под кроватью не очень-то порадовал суперинтенданта. Он не похвалил меня за находчивость, сетуя, что подслушивать допрос свидетеля, производимый силами Скотланд-Ярда недопустимо из любого - он подчеркнул это - положения, однако смягчился, увидев, как инспектор Симмондс прикрыл рукой улыбающееся лицо. На этом месте к нам присоединился вернувшийся инспектор Грегсон. Когда он вошел, я замолчал. Арестовал ли он Холмса? Нет. Им с Лестрейдом не удалось застать его на месте. Вообще Грегсон выглядел не столько озабоченным, сколько растерянным. На вопрос суперинтенданта, почему он один, раздосадованный Грегсон промямлил что-то невнятное, пообещав, если я правильно расслышал, предоставить объяснение позже. Пока же он пожелал присоединиться к допросу и сразу показал, что не собирается отсиживаться в слушателях. Знаю ли я, где так долго отсутствует мистер Холмс? Мой друг посвятил меня в свои планы на сегодня так поверхностно, и с тех пор минуло уже столько времени, что я посчитал себя вправе ответить, что нет, не знаю, после чего меня попросили продолжить рассказ. Когда я с целью выразить признательность инспектору Грегсону за его постоянное заступничество упомянул про его развязанный шнурок и про мой порыв заботливо завязать ему его, инспектор, пропустивший вступление о том, как я оказался под кроватью, и не имевший в связи с этим понятия, о чем вообще идет речь, смешался и посмотрел себе под ноги, в связи с чем возникла некоторая неловкость, преодолеть которую мы сумели совместными усилиями. Появлению Холмса я также постарался уделить как можно меньше внимания, обойдя мимо и наши разногласия, и побуждения мисс Твумндидл совратить моего друга в разгар нашей напряженной работы. Завершил я первую часть своего повествования упоминанием о нашем энергичном уходе из дома номер восемнадцать на Лэдброук-роуд, тоже очень кратко без лишних подробностей о пересчете ступенек и прочем. Как только я произнес, что касаемо Ноттинг-Хилла мне сообщить больше нечего, скрип преследующего мою речь пера констебля Хатчинсона почти сразу же прекратился (из чего я заключил, что этот малый невероятно шустр в своем деле), и воцарилась задумчивая пауза.
- Ладно, - изрек суперинтендант, сцепив крупные пальцы в замок. - Допустим, вы, доктор, решили проведать мисс Твумндидл. Но, как следует из ваших же слов, Холмс тоже оказался там же, причем сразу же после ухода старшего инспектора Лестрейда и инспектора Грегсона. Это нуждается в объяснении, как и то, почему оттуда вы поехали в Кэмден.
- Как вы уже слышали, доктор, - добавил инспектор Грегсон, - согласно одной из версий ваш друг следил за Рэндаллом. Что вы на это скажете?
Мне пришлось признать, что Холмс действительно следил за Рэндаллом, но вовсе не затем, чтобы его убить. Вопрос, какова была цель слежки, заставил меня задуматься. Нет, я помнил точно, что никто из нас на самом деле не собирался убивать несчастного Харри, но помнил также и то, что действительный интерес Холмса к Рэндаллу отсылал к запутанной ситуации наших отношений с Твумндидлами. Боясь выдать хоть намеком нашу договоренность с Агатой и ее отцом, факт наличия которой скандально обрушил бы всю нашу систему защиты, я вынужден был юлить и в итоге преподнес намерение Холмса встретиться с отверженным влюбленным Харри, как следствие его тревоги за не совсем гладко складывающиеся интимные отношения между молодыми, опеку над которыми мой друг посчитал себя обязанным взять на себя.
- Агата и Харри были страстно влюблены друг в друга, - попытался я взять тот особенный тон, что угадывается в монологах священников, благословляющих влюбленных на долгий счастливый брак. - В те три бурные ночи с ней Холмс в перерывах между...в общем, когда ему удалось ее от себя оторвать, он понял, что вся ее кипящая необузданность, переходящая в сладостное томление и негу - все это от снедающего ее черного отчаяния, что Харри нет рядом, что Холмс в каком-то смысле его заменяет. Осознав, что по-настоящему она любит именно Харри, мой друг благородно отправился сообщить ему эту радостную новость.
Безучастность, с которой были встречены эти мои слова, не позволила мне понять, в чем заключается скепсис - то ли присутствующим эта новость казалась не такой уж радостной, то ли - не такой уж правдивой. Но, по крайней мере, меня никто не перебил, и я перешел к рассказу Холмса о том, как он дошел за Рэндаллом сначала до Пентонвилля, а затем до дома миссис Вулидж. Я заметил, что нарастающее напряжение отражается не только на мне, хотя причины у нас были противоположные. Меня охватило волнение именно оттого, что я знал, что мне придется сообщить, и это что-то неуклонно приближалось. Они же этого не знали, но предчувствовали нехорошее, особенно Грегсон. Его смятение, с которым он вернулся сюда так несолидно, теперь странным образом ему помогало. Я достиг самого трудного и ответственного места, и теперь едва ли не с каждой моей фразой лица напротив меня преображались, а уж когда я дошел до слов Холмса о том, как он, продолжая следить за домом, заметил появление Лестрейда... Мне казалось, мистер Бартнелл сейчас взорвется, так он побагровел. Остальные тоже не остались в стороне - инспектор Симмондс округлил глаза, а у инспектора Грегсона они, напротив, запали куда-то вглубь, сделавшись печальными до боли. Я ожидал бури, был уверен, что все вскочат и закричат на меня, требуя прекратить лгать, но ничего подобного не случилось. В какой-то момент мистер Бартнелл обернулся к Хатчинсону, и я был готов поклясться, что он прикидывает, не удалить ли в столь щекотливый момент сей скромный чин из круга посвященных, но суперинтендант передумал и перевел на меня изрядно потяжелевший взгляд.
- Это правда, сэр, клянусь вам! - не выдержал я, отшатнувшись как от угрозы весомой пощечины.
- Но это со слов Холмса, не так ли? Сами вы этого не видели?
- Да. Это он рассказал мне, пока мы ехали в кэбе.
- Понятно. Потому вы туда и поехали. Роуди еще был с вами?
- Да.
- Продолжайте.
Следующий эпизод из рассказа Холмса, заинтересовавший их, касался появления незнакомца, прибывшего спустя несколько часов после Лестрейда. Я не сумел удовлетворить их запросы насчет описания этого человека, потому что и сам не получил его от Холмса, но по их виду понимал, что определенные выводы ими были сделаны. Вообще, чем дольше я говорил, тем больше у меня создавалось впечатление, что мне склонны верить если не во всем, то во многом. Особенно это проявилось, когда я рассказывал, как Холмс, следя за покинувшим дом Лестрейдом, проследовал за ним до набережной Виктории, откуда тот вместе с Грегсоном сразу же поехал в Мэйфэйр, после чего круг замкнулся в неброском жилище Агаты Твумндидл.
- И вы решили вернуться к дому Вулидж?
- Да. Холмс чувствовал, что с ним связано что-то очень важное.
- Когда вы отпустили Роуди?
- Примерно через час, как добрались туда. Ему нужно было в Шеффилд, а нам был необходим его кэб.
Дабы не снижать градус всеобщего напряженного внимания, изрядно льстившего мне как рассказчику, я решил не разбавлять сгущающиеся краски надвигающейся драмы безмятежной пасторалью своего любимого сна, тем более подробности о корзинке, ее наполнении и моем волнительном предвкушении пикника были столь личными, даже интимными. Меня бы не поняли, а я, раскрыв душу и сообщив заветное, чувствовал бы, что изменил себе и утратил навеки что-то сокровенное, принадлежащее только моему сердцу. В общем, я не стал об этом говорить и до сих пор считаю, что это сильно делу не повредило. Я только сказал, что Холмс разбудил меня новостью, что Лестрейд вновь прибыл в дом, за которым мы следили. Все они сидели молча и слушали бледные с плотно сжатыми губами, и только перо Хатчинсона бойко и безразлично шуршало по бумаге, торопясь за моими словами, каждое из которых теперь было на вес золота, ведь я рассказывал уже о той самой ночи, после которой наутро были обнаружены тела, и присутствие на месте преступления - будущего или уже свершившегося - их коллеги, лучшего среди всех, с непререкаемым авторитетом... Я чувствовал, они думают уже не о расследовании как таковом, а о том, что грозило самому имени Скотланд-Ярда ужасающей бедой, и что теперь прикажешь с этим делать! Мистер Бартнелл вновь ухватился за то, что все это мне известно только со слов Холмса, и я также, как и десятью минутами ранее был вынужден согласиться. Следующим камнем преткновения стало тело, увиденное мною в окно. Уверен ли я, что ничего не перепутал? Уверен, господа, и чуть позже вы поймете, почему, заверил их я. А пока послушайте, как нас оставили с носом, уведя из-под него наш же кэб. Я рассказал, как вся компания погрузилась в него, а мы, еще не догадавшись, побежали и... Финал был встречен откровенно ироничными гримасами - или всем им стало смешно, как запросто нас надули, или мне попросту не поверили, тем более соблазн уличить меня во лжи в конкретном эпизоде, чтобы бросить тень сомнения на всю историю, был велик. Мистеру Бартнеллу не давало покоя все то же - видел ли я лично Лестрейда или нет? Я затруднялся на это ответить определенно. Мне уже самому казалось то одно, то другое.
- Послушайте, доктор. Когда все вышли на крыльцо, вы же были с Холмсом?
- Да, мистер Бартнелл.
- То есть тоже смотрели на крыльцо, так?
- Так.
- И что? Вы видели - вы лично! - старшего инспектора Лестрейда? Готовы показать это под присягой?
- Я видел скопление людей. Холмс сказал, что один из них потом вернулся в дом.
- Я повторяю вопрос. Лично вы видели среди этих людей старшего инспектора Лестрейда?
- Было очень темно. Кроме того я растерялся...
- Как у вас со зрением?
- Хорошо, как мне кажется. Не жалуюсь.
- У вас есть основания считать, что ваше зрение уступает зрению мистера Холмса?
- Да как сказать...в общем, нет. Думаю, нет.
- Как же он дважды - в ту ночь с вами и в предыдущую без вас - сумел увидеть то, что вы не разглядели?
- Ну, как бы сказать...понимаете, у него особое чутье на мистера Лестрейда.
- Поясните.
- Он утверждает, что может узнать его среди какой угодно темени по массе примет.
- Слишком самонадеянно, чтобы можно было отнестись серьезно к такому утверждению, не находите?
Я промолчал, и после непродолжительной паузы, в течение которой все были погружены в нелегкие раздумья, меня попросили продолжать. Я рассказал, как мы залезли через окно в комнату, и мистер Симмондс удовлетворенно крякнул.
- Так это вы жгли спички?
- Да. Потом мы услышали, как сверху кто-то спускается, и спрятались за дверью. Этот кто-то зашел, постоял немного и вышел. Мы услышали, как он постучался к миссис Вулидж.
- Она еще была жива?
- Да. Она впустила его, и почти сразу мы услышали оттуда крик.
- И что вы сделали?
- Холмс хотел сначала отправить меня в полицию, но..., - я замешкался, раздумывая, стоит ли говорить о том, как он сомневался в моих способностях не только отыскать участок, но и не заблудиться в тех местах.
- Что?
- Я сказал, что ни за что не брошу его одного в этом ужасном доме, - ответил я более-менее твердо.
- Весьма благородно с вашей стороны, - похвалил меня суперинтендант сдержанно, как отпускают друг другу комплименты настоящие мужчины, чурающиеся сантиментов. - И что было дальше?
- Мы решили поймать его сами и сдать полиции.
- Отлично, - приободрился мистер Бартнелл. - В какой участок?
- Ну..., - растерялся я. - В ближайший, наверное...
- Наверное? - густая бровь поползла по массивному лбу вверх. - В кэмденский, по крайней мере, никого не приводили.
- Так мы ж его не поймали, мы только решили...
Больше меня не перебивали, и я подробно рассказал о нашей схватке. К моей немалой досаде мое предводительство отрядом вооруженных сыщиков опять натолкнулось на странную реакцию. В точности как и Холмс, все четверо полицейских, включая констебля Хатчинсона, от охватившего их веселья едва не попадали со своих мест, а суровый и подавленный последними новостями мистер Бартнелл, отдавшись хохоту, далеко не сразу сумел остановить свое сотрясение, и я с удивлением убедился, что и начальственные очи порой застилают слезы.
- Не вижу в этом ничего смешного, - заметил я с достоинством, подкрепленным осознанием, что скоро этим весельчакам доведется услышать, как в борьбе за безоблачное будущее Лондона, где не будет места насилию, я был вынужден жестоко пострадать от приложения к себе того самого насилия.
- Простите нас, доктор. На самом деле вам пришла в голову совсем недурная идея. Продолжайте, пожалуйста.
Окончание рассказа, в том числе и самая динамичная его часть, было смазано из-за возобновлявшихся приступов смеха, что обиднее всего, искренних и непроизвольных. Передо мной извинялись бесконечное число раз, и ровно столько же раз это повторялось, начинаясь с чьего-нибудь отчаянно сдерживаемого хихиканья, перерастающего в дружный рев луженых глоток. И только мой выбитый зуб покончил, наконец, с этим неподобающим отношением к его хозяину.
- Выходит, этот тип ударом двери вышиб вам зуб вместе с сознанием и был таков?
- Да.
- Почему вы не сообщили об этом в полицию?
- Мы опасались, что нас обвинят в обоих убийствах, и решили потихоньку убраться оттуда.
- Получается, если бы старший инспектор не привез вас сюда, вы, как и ваш друг, продолжали бы помалкивать о своих приключениях? - вновь посуровел суперинтендант. - И кому теперь из вас верить? Сами посудите, если б вы сообщили все, что только что нам рассказали, раньше и добровольно, ваша информация рассматривалась бы непосредственно без всякой связи с вашим задержанием и вызывала бы куда больше доверия. Сейчас же, после того, как старший инспектор вперед вас выдвинул в ваш адрес обвинения, не лишенные некоторых подтверждений, ваши показания выглядят как ответная мера с целью посеять среди нас сомнения в человеке, представляющем для вас наибольшую опасность.
- Если бы я желал очернить мистера Лестрейда, я бы так прямо и сказал, что лично видел его, - возразил я. - Если уж лгать, так до конца и с пользой для себя, но я был с вами честен. Холмс уверен, что видел его там, я же не могу этого утверждать.
- Вы сказали, сэр, что этот человек, то есть убийца, противостоящий вам, в какой-то момент показался вам знакомым, - осмелился задать свой вопрос вежливый инспектор Симмондс. - Так вы узнали его или нет?
- Нет. Узнать я его никак не мог, было еще слишком темно.
- Так как же вас понимать?
- Это было ощущение. Я сам не пойму, что его вызвало. Как будто была какая-то подсказка. Меня толкнуло что-то всего раз, и больше это не повторилось. Я не видел ни лица, ничего. Просто мысль, как привет из прошлого.
- Но это был не...вы понимаете, сэр, о ком я?
- Да, понимаю. Я уверен, что это точно не мог быть старший инспектор Лестрейд.
- А Блэйд? Он мог?
- Нет, - сначала уверенно начал я, но вдруг вновь почувствовал тот самый непонятный толчок, и все же закончил. - И не Блэйд.
- Скажите, доктор, - вдруг подал голос доселе помалкивающий (если не считать его участия во всеобщем веселье) инспектор Грегсон, - старший инспектор перед тем, как привезти вас сюда, имел с вами беседу на Бейкер-стрит?
- Да.
- О чем вы беседовали?
Я начал отвечать, стараясь ничего не упустить. Упомянул обо всем, что так живо интересовало Лестрейда - о ключе в двери, руках Милвертона, в которых должно было что-то остаться зажатым, манере речи незнакомки, чье происхождение так и осталось неясным. Не удивлялся услышанному только Грегсон. Похоже, заговорив об этом, он уже был готов к чему-то подобному. Мне пришлось упомянуть и о том, как ловко Лестрейд обнаружил пробоину в моем рту.
- Как же он догадался? - удивился Грегсон.
- Сказал, что я пришепетываю.
- Это как? Шепелявите?
- Нет, - веско вмешался суперинтендант, подкрепляя свою позицию всем имеющимся у него авторитетом руководителя. - Шепелявить это значит шепелявить, а пришепетывать это значит пришепетывать, то есть еще не шепелявить, но уже как бы... в общем, это совершенно разные вещи.
- Разве я пришепетываю? - я действительно хотел это знать и готов был услышать самую нелицеприятную правду.
- Я не совсем понимаю разницу, - осмотрительно начал Грегсон, - но с моей точки зрения вы уж точно не шепелявите, доктор.
- Причем тут это! - вспылил мистер Бартнелл. - Ему и не говорили, что он шепелявит. Доктору было заявлено, что он пришепетывает. Так вот, скажу вам, мистер Уотсон, так. По моему стойкому убеждению, вы не только не шепелявите, но и не пришепетываете.
- Вот и мне так кажется. А он сказал, что пришепетываю.
- В общем, факт остается фактом - с зубом он вас подловил, - несколько утомленно подытожил Грегсон. - Тем более, странно, как ему пришло это в голову. Скажите, а вы действительно не хотели говорить ему, что узнали Блэйда по газетному снимку?
Нехотя пожав плечами, я признал, что действительно из-за непонятной мне самому тревоги все мое существо упорствовало откровенности, казавшейся опасной.
- Он сказал, что вынудил вас к этому. Каким образом? - не отставал Грегсон, а суперинтендант насупившись наблюдал за процессом, опасная двусмысленность которого состояла в том, что было уже не вполне ясно, чем в большей степени озабочен инспектор - раскалывает ли он меня или собирает сведения о своем старшем напарнике.
- Мистер Лестрейд заявил, что я зря отмалчиваюсь, потому что завсегдатаи клуба "Бэгетель" уже подтвердили, что это тот самый человек, что принимал участие в нашей злополучной игре.
Мои слова казались мне самыми невинными, так что последовавшей реакции я никак не ожидал. Только мистер Бартнелл, так же как и я, ничего не понял. Оба же инспектора, наоборот, оказались совершенно шокированы, и Грегсон, предположив, что не совсем понял или не так разобрал, вынужден был даже переспросить:
- Вы ничего не путаете, доктор? Именно так и сказал? Про "Бэгетель"?
- Что-то не так? - почувствовал неладное суперинтендант.
- Не при свидетеле, - ответил Грегсон, все еще пребывая в сильнейшем волнении. - На два слова, шеф.
Они вышли, а я, снедаемый любопытством, принялся отыскивать для него пищу, впившись глазами в изрядно потрясенного инспектора Симмондса. Тот, оправляясь от смятения слишком постепенно, не сразу заметил на себе изучающий его луч, но мне это не очень помогло. Возвращение временно выбывших состоялось самое большее через минуту, но ознаменовалось появлением нездоровых пятен на румяном лице мистера Бартнелла. С видом стоика, готового дотерпеть пытку, но только при условии, что от него не потребуют никаких звуков, он уселся и закрылся неопределенным выражением, как закрываются руками, так что дальнейший разговор поддерживался усилиями инспектора Грегсона.
- Почему, когда речь зашла о портьерах, старший инспектор порекомендовал уточнить это у вас? Что имелось ввиду?
Мне пришлось объяснить. Кусая губы, я поведал, как Сноулз заставил нас с Холмсом принять то самое положение, в котором нас застала стрельба.
- И вы рассказали об этом старшему инспектору?
- Не успел, так как он уже знал об этом.
- Знал? - инспектор понемногу привык не шибко выказывать удивление сегодняшним неожиданностям, но интерес его с каждой новой только возрастал. - Вы уверены?
- Он так и сказал, что вы успели кое-что выяснить, и посмеялся насчет чувства юмора мистера Сноулза. Знаете, этакие издевательские намеки в его стиле. Мне ничего не оставалось, как подтвердить это.
- У меня больше нет вопросов, - изрек Грегсон, пряча руки в карманы своего пожеванного плаща.
- Ну и что будем делать? - оглядел мистер Бартнелл младших коллег, и инспектор Симмондс осторожно откашлялся.
- Позвольте мне, сэр, высказать свое мнение. Старший инспектор Лестрейд настаивал на задержании мистера Уотсона, мотивируя это тем, что доктор указал неубедительную причину утраты своего переднего зуба. Он хотел сверить его слова с показаниями мистера Холмса, но теперь, когда этот момент прояснен, выходит, оснований для ареста нет. Тем более, самочувствие мистера Уотсона таково, что нуждается в уходе, должный уровень которого мы в своих условиях обеспечить ему не в состоянии. По крайней мере, его вид тому свидетельствует.
- Абсолютно согласен с инспектором Симмондсом, - отозвался Грегсон из своего угла. - Доктор не из тех, кто бросится в бега, так что в случае надобности разыскать его труда не составит.
- Хорошо, - за те несколько секунд, что мистер Бартнелл собирался с мыслями, деловитость стерла с его лица серую маску обескураженности. - А я со своей стороны повторю вам свою просьбу, доктор. Ради бога, да что там, ради вас же, черт возьми! Поменьше высовывайте нос со своей Бейкер-стрит. Видите, к чему это приводит! Холмсу передайте, пусть не тянет - мы хотим послушать и его. И еще. Думаю, нет смысла особенно подчеркивать, и все же. О том, что вы нам только что сообщили, я вас настоятельно призываю молчать. Вы понимаете?
Я кивнул и, почувствовав, что значимость ситуации подталкивает к чему-то большему, добавил:
- Слово джентльмена, мистер Бартнелл.
- Хочу еще добавить вот что, - продолжил суперинтендант. - Мы выслушали вас. Ваши показания приняты к сведению. Заметьте, это не отменяет всех тех вопросов, что возникли к вам в ходе расследования этого дела. Их решение затормозилось не по нашей вине. Вы с Холмсом предпочли избрать крайне вызывающую позицию. И, добавлю от себя, рискованную. Это, будем откровенны, не прибавляет вам симпатии в наших глазах. Сегодня, доктор, вам бы очень сгодилось наше желание пойти вам навстречу. Но...я спрашиваю себя, где его взять?
- Поверьте, мистер Бартнелл, я вам рассказал чистую правду.
- Ваш сегодняшний рассказ занимателен. Но и только, потому что ему нет ни одного подтверждения со стороны. Единственный свидетель - это кэбмен Роуди, показывающий весьма неудобные для вас вещи.
- Я и не отрицаю, что мы воспользовались его кэбом, - взялся я убеждать собеседника, недовольно поджимающего верхнюю губу нижней после каждой отрывисто произнесенной фразы. - И не отрицаю, что мы следили за домом этой уважаемой женщины.
- Повторяю, есть установленные факты. Первый - этот кэб был взят вами. Второй - этот же кэб через несколько часов был найден у стены Эплдор-Тауэрс, и с его крыши неизвестные перелезли через стену. Один из них в настоящее время арестован. Вся загадочная пустота, вместившаяся по времени между этими фактами - мертвое пространство, которое вы в силу своих скромных способностей к развлечению попытались оживить своими эмоциями. В столь щекотливой ситуации многое зависит от отношения слушателя к самому рассказчику, и здесь, как мне видится, были бы полезны взаимные встречные шаги. Я бы со своей стороны охотно поверил вам, что у вас украли этот чертов кэб, если бы вы признали то, в чем никто не сомневается, и что пока еще держится под защитой преступного сговора, в который вы вовлекли неразумных людей...
- Если вы о...
- Да, я о Твумндидлах. Им еще придется заплатить за это свою цену. И вам, в конечном итоге, потому что все мы знаем - вы были в доме Милвертона в ночь убийства, были без приглашения. И в кабинете, а вовсе не в объятьях служанки. Так может, стоило уже во время того допроса поставить точку, и не случились бы тогда эти ненужные вам приключения в Кэмдене? Иными словами, все заинтересованные стороны только выиграли бы, доктор, если бы вы с вашим другом говорили правду не только тогда, когда вам это удобно.
Внезапно, никак не обозначив завершение своей отповеди, суперинтендант устало поднялся.
- Уже поздно. Грегсон, обеспечьте доктору кэб.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 06 янв 2019, 00:36

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

66. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

15 ноября 1895

Покинув квартиру Холмса, я час или два слонялся по улицам погружающегося в ночь Лондона, не зная, куда себя деть. Ноги привычно просились в Ярд, но вот, наконец, свершилось то, чего я так долго опасался, и во что не мог поверить. Департамент, которому я отдал столько лет жизни, в ближайшие часы, если только Грегсон не отступится от своей выспренней затеи, сделается самым нежелательным местом для моего появления. Повинную голову...ну уж нет, Тобби! И тебе не отвертеться. Дешевые приемчики, в которые один только ты на всем свете еще веришь. Слезы раскаяния в надежде на ответные слезы умиления, ну не смешно ли? Бартнелл при всем своем несложном устройстве уж точно не из воска, да и не в нем одном дело. Вопрос пойдет наверх, где сантименты никогда не приживались. В случае, если шеф возьмет на себя глупость поручиться за Грегсона, я не поручусь, что Брэдфорд прямо у себя в кабинете не удавит обоих своей единственной рукой. Хватка у старого охотника, говорят, по-прежнему железная.
Впрочем, я и сам бы покаялся и дал все необходимые показания, если б не чувствовал, что не все еще потеряно. Или ощущения тут не причем, и все дело в пресловутом инстинкте самосохранения, слепом и равнодушном до реального положения вещей? Сегодня я совершил что-то вроде публичного самоубийства. Надеюсь, этот ход хотя бы не пропал зазря, и Берджесс, не отличающийся, правда, особой прозорливостью, все ж таки правильно уловил мой намек, что побудит его и далее держаться избранной линии. Молчать и все отрицать, а мне со своей стороны надо бы придумать, как ему помочь. Жаль, я не знаю - и когда теперь узнаю! - чем завершился допрос доктора, но даже то, что уже установлено, и от чего ему не отвертеться, позволяет при должной ловкости развернуть ситуацию в совершенно неожиданную сторону. Нужная идея не заставила себя долго ждать.
Приободренный ею и увлеченный обдумыванием деталей я дошагал последнюю сотню ярдов до своего жилища и, подойдя уже к дверям, вдруг уловил в обступившей темноте какое-то резкое движение. Тут же меня окатила тяжелая и плотная волна страха, заставившая замереть и сердце, и разум. Эрроу! В ступоре я не размышлял, а просто знал это, не сомневался. Но, слава богу, опровержение не замедлило принести облегчение вместе с испариной и слабостью от пережитого шока. Выступившего мне навстречу из мрака гостя невозможно было спутать ни с кем из моих знакомых, хотя и сам он был мне известен. Высоченная тощая фигура узнаваемо крючилась и горбилась, опустив шею и сведя вперед плечи, словно гигантская птица, собирающаяся то ли устремиться вниз за своей добычей, то ли свернуться в мерзкую кучу - тот вид, что принимают грифы во время сна. Неспроста она и на этот раз вызвала у меня отталкивающую ассоциацию. Узкое костистое лицо, еще и бледное вдобавок, с крючковатым носом, казалось, было создано для единственной цели внушать ужас и отвращение, и обладателя столь красноречивой наружности за один только вид следовало бы усадить на скамью подсудимых в Олд-Бэйли. Однако, несмотря на то, что сэр Уилфред Дайентри, можно сказать, не вылезал из центрального уголовного суда, упомянутой скамье пока так и не довелось принять на себя его аскетический зад. Напротив, сэр Уилфред сам метал молнии в ее сторону, ибо уже довольно долгое время являлся одним из самых известных королевских адвокатов. Выбрав столь благородное призвание, он добился немыслимого - перехитрил все известные законы природы и жанра и обратил свой жуткий облик во славу света и справедливости, заставив одной своей физиономией трепетать само зло. С высоты судейской рампы его свирепый клюв нависал над съежившимися обвиняемыми, а своею бледностью Дайентри пророчил скорую бледность и им. Кто-то пошутил однажды, что сэр Уилфред вполне мог бы собственноручно приводить в исполнение те приговоры, что он добивался от присяжных в случаях, когда они разделяли его мнение. А мнение у него всегда одно. Уверен, он с ностальгической тоской сокрушается о временах квалифицированных казней, и его иногда за глаза так и называют - стервятником, подразумевая, что причины столь теплого отношения кроются не в одном только внешнем сходстве. Было подмечено, что с особенным наслаждением королевский адвокат всегда набрасывался на безнадежных, по сути уже мертвецов, чей жизненный итог оказывался предрешенным еще до процесса. Увлекаясь он разоблачался в кровожадности чистосердечно и как-то даже по-детски. Последнему способствовали его особенные глаза, изрядно разбавляющие инфернальное в целом впечатление от всей его фигуры. Тщеславие в них выдавало, что сэр Уилфред не столько ангел смерти, сколько человек. В разгар очередной речи его васильковые глазки светились таким восхищением от осознания, сколь достойному человеку отведена столь важная миссия, и такой радостью, что присутствующим в зале представилась возможность в этом убедиться, что даже пафос - нередкий гость в интонации и всей манере сэра Уилфреда - приобретал у него милые наивные черты мальчишества. Да, его немало заботило производимое им впечатление. Беда лишь в том, что его не заботили сами люди. Он ни разу не вознамерился их понять, в том числе и внимающую его словам нейтральную публику. Сэр Уилфред в патетическом исполнении так нравился себе, что, не допуская иной возможной реакции на собственный образ праведного громовержца, свел все свое участие судебного обвинителя к этой единственной скучнейшей и напыщенной ипостаси. В самые завораживающие моменты его выступлений (а в таковые он пытался обратить едва ли не каждую свою реплику или фразу), если он помнил о себе, плечи расправлялись, длинную шею с дряблой бледной кожей так вытягивал рвущийся ввысь гордый подбородок, что она почти разглаживалась, и дополнительно вместо груди выпячивался вперед живот, который, как это ни удивительно для его телосложения, у сэра Уилфреда заметно имелся. Во все остальное время брала свое привычка загибаться в громадный вопросительный знак, в чем мною усматривалось дополнительное и символическое сходство с его выспренней манерой сыпать риторическими вопросами, так что я узнал сэра Уилфреда еще перед тем, как он заговорил.
- Ну наконец-то! И где это вы пропадаете?
- Давно ждете?
- Не так уж, но вообще-то я рассчитывал поднять вас с постели, Лестрейд. Мне сказали, что вы больны.
- Вы были в Ярде?
- Да, я прямиком оттуда. Мне дали ваш адрес. Нужно срочно переговорить.
Я отпер дверь, пропустил его вперед и оглянулся. Больше машинально. Пока свое общество мне навязывает столь важная и известная личность, беспокоиться не о чем.
Он поджидал меня в гостиной. Так и стоял не присев, длинный шест, воткнутый в пол посреди комнаты. До чего же неуклюжи и неуместны в повседневности те, кто так жаждет сцены. Лиши их внимания, брось в равнодушные воды обыденной жизни, и они, наедине с собою, сгинут ненужные и скучные самим себе. Мне пришлось перетащить и силой усадить это несуразное тело в кресло. Он был послушен и доверчив как ребенок, и только тут я по-настоящему осознал, как он потерян. Увиденное при свете порядком удивило меня. Я был абсолютно убежден, что этого гордеца не пронять ничем. Самодовольство, непомерное даже для его круга, ограждало его от треволнений надежнее брони. Мне и раньше доводилось иметь дело с его раздражением и желчью, но высокомерие и эта странное безмерное восхищение собою в известной степени примиряли его с окружающими. Прочно ощущая себя где-то высоко над всеми, он не был чужд снисхождения к тем, кого создатель не наделил столь же блестящим набором достоинств. Как-то мне довелось услышать полусерьезное предположение, что Уилфред Дайентри потому почти миролюбив вне стен Олд-Бэйли, что растратил весь свой яд на последнем процессе и вынужден копить его как кобра до следующих слушаний, но сейчас передо мною сидел совсем другой человек. Благодушие счастливца испарилось начисто.То ли кобра восстановила свой убийственный эликсир, то ли ей пред тем телега переехала хвост, но даже мимолетного взгляда мне хватило, чтобы заметить, что сэру Уилфреду сейчас очень бы подошел капюшон. Вспомнив, что наилучшим средством противодействия змеиному яду является алкоголь, я налил себе виски, не забыв, правда, и о своем госте.
- Черт возьми, происходит нечто странное, - плаксиво и вместе с тем как-то угрожающе продребезжал он, принимая из моих рук стакан. - Этот ваш приятель Грегсон, да и суперинтендант не отстает...они, знаете ли, как-то непонятно настроены. За три последних часа я пережил бурю эмоций. Потрясение от сенсационной новости, возрождение надежды и - да, да! зачем скрывать! - разочарование от поведения ваших коллег, Лестрейд. Объясните уже мне, каким чертом они взялись отговаривать меня после этого?! Куда еще осторожничать?
"Это" - это газета, которую королевский адвокат швырнул на столик, у которого мы расположились. Все та же самая. Если б она не была свернута и изрядно уже измята его нервными пальцами, я бы вновь имел возможность в который уже раз за сегодня полюбоваться физиономией своего незадачливого в недавнем прошлом исполнителя.
- Отговаривать от разговора со мною?
- Значит, вы еще не в курсе, - пробурчал он, рассеянно поднеся стакан к носу. - Нет. Не от разговора с вами. Напротив, Грегсон с загадочной миной не только не возражал, когда я заговорил о вас, но и выразил надежду, что наша с вами встреча окажется полезной для всех. Он так и выразился. Не странно ли? Никогда еще не слышал от этого простака подобных ребусов. Все явно что-то не договаривают, и, если это так...нет смысла говорить, насколько это недопустимо и, самое главное, несвоевременно. Вам ли не знать, Лестрейд, как мне с самого начала не нравилось это дело. Но я, понимая всю огромную его значимость и для общества, и для блага государства, взялся за него, что называется, отринув все сомненья, и теперь вынужден столкнуться с таким возмутительным отношением...
Сэр Уилфред лукавил с тем же наивным простодушием, что отражало многие его поступки. Поначалу дело о банде Тернера в Сент-Джайлсе очень даже нравилось ему. Во многом потому, что, как предполагалось, оно будет иметь совсем иное название. Речь шла о тех негодяях, что выжили и были схвачены полицией во время устроенной мною облавы в августе в Сент-Джайлсе, а также на Бейкер-стрит в непосредственной близости от штаб-квартиры Холмса. Сколько же воды утекло с тех пор, а ведь не прошло и трех месяцев!
Первые же допросы задержанных, за которые я взялся лично на следующий день, заставили меня в спешном порядке спуститься на землю. Не скажу, что их поведение явилось такой уж неожиданностью. Те из них, чью манеру изъясняться отличала достаточная ясность, и кто принимал участие в переговорном процессе с моими людьми, представляющими "интересы синдиката Мориарти", твердили о том, что мне и так было хорошо известно, а именно, что явившиеся незнакомцы запугивали их главаря Марка Тернера этим странным именем, принуждая его к целому ряду действий, основным из которых явилось покушение на Шерлока Холмса.
Особенно настаивал на этом Банни Фэлтон, приятель Тернера и его правая рука, довольно толковый малый, вид которого ничем не подсказал бы обывателю, что перед ним убийца, проливший крови этих самых обывателей на небольшую речушку. Не то чтобы Банни пытался выставить Тернера жертвой. Материалов по их бесчинствам в Сент-Джайлсе было предостаточно. В частности, по эпизодам лично Фэлтона набиралось столько свидетелей, что с самого начала исход предстоящего процесса ни у кого не вызывал сомнений. У защиты, видимо, тоже, потому что адвокаты подследственных держались достаточно пассивно. Никто не пытался одернуть следствие, осадить за недопустимое отношение к их клиентам, да и самих клиентов, насколько у меня создалось впечатление, особо не инструктировали и вообще никак не побуждали запираться и юлить. Дело двигалось довольно предсказуемо и рутинно. Виселица ожидала почти всех, Банни - в первую очередь. Возможно под влиянием неминуемого приближения конца с ним приключилось что-то вроде перерождения. С натурами как он - простоватыми и бесхитростными - такое случается не так уж редко, и даже самые отпетые убийцы - не исключение. В Фэлтоне присутствовала забавная смесь наивности и практичности, по-своему житейской, но направляемой невежеством подчас в самую неожиданную сторону. По этой причине Банни, обреченный и смирившийся, взялся в оставшийся кусочек жизни за устройство вопроса очищения и спасения души перед уходом в мир иной. Синдром позднего раскаяния, или как это зовется, но в любом случае Тобби его бы понял. Я же только внимал несдерживаемому потоку откровений, полившемуся из Фэлтона. Он сделался принципиально честен. Правда в его тающем здешнем мирке стала последним убежищем, спасением. Он не желал ничего утаивать и, напротив, что-либо выдумывать, и потому в этой правде не было места проводимой мною теории, что банда Тернера являлась одним из бесчисленных узлов хитроумно сплетенной сети Мориарти. Намеки на компромисс, который устроил бы всех, не сработали. Тот, кого по моему разумению это должно было волновать менее всех, не желал идти ни на какие сделки. Я увидел перед собою новообращенного фанатика и быстро уступил, сообразив, что настаивать себе дороже. Так даже лучше. Пусть будет мало примечательная история про банду, каких в Лондоне сотни. Для меня же безопаснее провести это дело через Олд-Бэйли как можно обыденнее, избежав шумихи, связанной с именем никогда не существовавшего и вместе с тем покойного профессора. Ситуация поменялась быстро. Мой августовский пыл сошел на нет. Едва улеглась всеобщая истерия, а с нею и мой кураж победителя, я прозрел и с тревогой приметил немало опасных мест в этой блестящей только с виду истории. Безоговорочная победа инспектора Лестрейда в своих претензиях на глобальное явление надорвалась как растянутая ткань и под светом пристального внимания светилась просветами, а кое где и зияла откровенными дырами.
В условиях запутанной и крайне щекотливой ситуации с исчезновением и предполагаемой смертью Холмса залогом своего спасения я полагал любую меру, что позволит оживить эфемерную фигуру Мориарти в глазах не столько легковерных поклонников легковесного чтива, сколько тех, кому придется по долгу службы заняться распутыванием клубка, нить которого своим концом обвивала мои пальцы. Оживить в ином значении этого слова. Не вернуть к жизни то, что и не жило, и потому и не могло умереть, а придать реальные черты образу, изначально являвшемуся выдумкой, наследить его присутствием в этом мире и прежде всего в Лондоне. Первым шагом стало мое собственное заявление о Мориарти с сенсационным признанием заслуг Холмса на поприще борьбы с воплощением вселенского зла. Пока его не заклевали критики, крайне важно было поддержать этот сигнал аналогичным свидетельством любой независимой и авторитетной стороны. Любым способом необходимо было заставить прозвучать это имя еще из чьих-либо уст, прозвучать в качестве официальных показаний. На свою беду тогда я не располагал достаточным временем для сложной и продолжительной комбинации. Подсунуть Тернеру своих людей так, чтобы в банде засела мысль, что вот и до них дотянулись щупальца синдиката - тогда это казалось приемлемым выходом из очень уж непростого положения. Но, чтобы разговоры о всесильной сети не остались только слухами в замкнутой среде криминального мира, требовалась некая акция - та, что предоставит им выход во всеобщее доступное поле. Ее роль была отведена покушению на Холмса. Выплеск агрессии в адрес безусловного любимца по моей мысли вполне убедительно доказывал существование зла, погубившего великого борца с ним. Я и сейчас находил ту логику, что привела к действию всю цепочку событий, почти безупречной. Сами же события организацией и исполнением оставляли желать лучшего.
Присутствие Банни на переговорах впоследствии выразилось в том, что он неплохо ориентировался в ситуации, когда отношения между сторонами изобиловали любопытными подробностями. Слухи, распускаемые щуплым итальяшкой Джино, трудности, что он на себя навлек, недоумение Тернера по поводу организации, не оставляющей не только следов, но и признаков хоть малейшего упоминания о себе, последовавшая затем акция устрашения и, наконец, сами переговоры - обо всем этом Банни охотно рассказывал, не упустив даже нюансы вроде того, что одного из переговорщиков, по виду главного, остальные называли полковником. Действительно, я не удержался и использовал эту незначительную деталь, подсмотренную у Дойла. В дебюте его рассказа "Последнее дело Холмса" упоминается полковник Джеймс Мориарти, и тот факт, что некий полковник представлял на переговорах в Сент-Джайлсе сторону синдиката, без упоминания имени представлялся мне еще одним подходящим намеком на то, что в своем литературном самовыражении мистер Дойл не очень-то отдалился от истины. Эту роль я отвел, естественно, Эрроу, и, если Берджесс, тщательно следуя моим инструкциям, в присутствии Тернера и его молодцов обращался к компаньону не иначе как к обладателю упомянутого звания, то Джино с его национальной склонностью ко всякого рода возмутительным саpriccios по собственному же хвастливому признанию не удержался от проказ в безвкусном южном стиле и пару раз обозвал Эрроу дядюшкой Джеймсом.
Но самое опасное из того, что приметил Фэлтон, к племяннику дядюшки Джеймаса отношения не имело. В ночь, когда банде пришел конец, совсем незадолго до начала облавы Банни увидел рядом с Тернером "тех двоих" - полковника и его спутника, что для меня никаким открытием не являлось. Хорошо еще, что он наблюдал лишь прелюдию и не застал продолжения. Часом позже Эй&Би убрали Тернера со сцены, убрали физически и довольно чисто, но тот факт, что Банни раз за разом извлекал из памяти все новые любопытные подробности, привел меня к ощущению близкого контакта со взрывчатым зарядом, находящимся в неопределенных условиях. Пора было засыпать бьющий из земли источник камнями, усмирить чистосердечный порыв раскаявшегося грешника, и я принялся энергично отсекать ненужное, выстраивая ход допроса в соответствующей скупой манере и периодически затыкая рот Фэлтону одергиванием, что данное к делу не относится.
И тут вмешался королевский адвокат Уилфред Дайентри. Моя несдержанность в обращении с газетчиками, когда я, опьяненный успехом, сразу же после облавы наделал массу бойких и многообещающих заявлений, привела к тому, что предстоящий суд грозил обернуться действом, каких еще не было в судебной практике. Процесс над величайшей в истории криминальной организацией. Возможно, первый в череде дальнейших, ибо сеть необъятна, и последующие разоблачения и аресты еще впереди. Стоит ли удивляться, что на свет произведенной мною же сенсации и на запах связанных с нею перспектив, дурной и заманчивый всеобщим брожением, слетелись всевозможные хищники до славы, самым крупным из которых в смысле общественного веса оказался Дайентри с его безобразным крючком-носом падальщика? Возглавить обвинение на процессе века! Сэр Уилфред уже вполне отчетливо видел себя на нем этаким воплощением Брэдшоу, Айртона и Кука вместе взятых [ Ключевые участники процесса над Карлом I. Кук - генеральный прокурор, Айртон - главный составитель обвинительного заключения, Брэдшоу - судья, хоть формально и обязанный держаться нейтрального положения, на деле же занял ярко выраженную антироялистскую позицию и открыто поддержал сторону обвинения. Довольно странно со стороны Лестрейда проводить аналогию между исключительным с точки зрения исторического значения судом над монархом и предстоящим процессом чисто криминального толка. По-видимому, процесс 1649 года косвенно через участников упомянут им как пример абсолютной сенсации и колоссального воздействия на общество - прим. ред.]. По слухам, чтобы добиться места главного обвинителя на процессе, сэр Уилфред предпринял некоторые шаги. Разумеется, я далек от мысли о самой возможности столь вульгарных методов как агитация и уговоры в таком уважаемом месте как Верховная коллегия. Просто, как уже водилось, он выказал свою заинтересованность, и его пожелание, переходя от одних ушей к другим, в нужное время успело сформироваться в пространстве названного заведения благоприятным фоном, препятствовать которому не нашлось оснований.
Беда не приходит одна. Счастье, по-видимому, тоже. Сразу же вслед за своим назначением Дайентри узнал, что на место судьи определен сэр Джарвис Финбоу, человек скромный и ни разу не замеченный в стремлении увеличить многословием содержание своих мыслей, то есть абсолютный антипод сэра Уилфреда. Обладая сведениями о том, что за адвокаты взялись защищать подследственных, он имел все основания быть уверенным, что заполонит собой всю сцену, вытеснив остальных к неосвещенным ее окраинам, всецело завладеет умами, в общем останется в истории самой яркой фигурой в деле Мориарти.
Дайентри не терял времени даром, и все же какая-то его часть была затрачена на утрясание описанных вопросов, так что он присоединился к делу как раз в тот момент, когда я уже предпринимал усилия, чтобы оно приобрело вид вполне банального и скучного события. Первые же консультации с Ярдом привели его в шок - до него осторожно довели, как в действительности обстоят дела, и что от арестованных не стоит ждать слишком многого. Имя Мориарти проходит только в одном эпизоде и то в качестве ничем не подтвержденного слуха, по сути сплетни. Есть ли необходимость объяснять, до какой степени такое положение вещей не устраивало одного из самых успешных юристов последнего десятилетия? Сэр Уилфред воспринял это почти как личное оскорбление. Без Мориарти банда Тернера, даже если б ее вожак был жив, представляла собой хоть и угрюмое, но все же довольно посредственное, если не сказать убогое сборище. Труппу, с которой даже самая прилежная попытка поставить великий спектакль обернется удручающим зрелищем. И оказаться замешанным в нем Дайентри полагал для себя не только неприемлемым, но и анекдотичным.
Запахло крушением мечты, и сэр Уилфред бросился спасать положение. Он лично взялся за Фэлтона и остальных, и я узнал, что он уже включил меня в число свидетелей со стороны обвинения, рассчитывая, что показания организатора полицейской западни сыграют кардинальную роль на суде. Несомненно, как и многие другие, он держал в голове тот факт, что инспектор Лестрейд незадолго до стрельбы лично доставил в квартиру миссис Хадсон статую Холмса, а сама Бейкер-стрит в решающий момент оказалась оцепленной его людьми. Разумеется, не он один охотно выслушал бы мои объяснения тому, каким образом совпали эти события, как и то, что я не собирался их давать, используя все возможности уклониться, особенно напирая на специфику своей работы с осведомителями, разглашение которой на суде нанесет непоправимый урон Ярду.
- Но вам же так или иначе придется давать показания под присягой, Лестрейд, - обиженно недоумевал он. - И покушение на Холмса, его же никак не обойдут вниманием. Как вы собираетесь объяснить сей факт присяжным? Всем же ясно, что вы заманили их в ловушку, и стрелка в том доме напротив жилища Холмса поджидали ваши люди.
- Естественно, я не собираюсь оспаривать очевидное. Увы, как и делать официальное заявление в подтверждение этому. У меня просто нет выхода кроме как сделать вид, что я и в самом деле, ни о чем не догадываясь, всего лишь преподнес подарок доктору и миссис Хадсон в память об их великом друге, соседе и квартиранте с единственной целью доставить им удовольствие...
- Вы - да с единственной целью?! - желчно рассмеялся сэр Уилфред. - Бросьте, ваша натура слишком хорошо известна. Не сомневаюсь, даже при своем рождении, когда вас еще только пеленали, и вы орали как все младенцы, уже тогда своим криком в отличие от нормальных новорожденных вы преследовали не одну, а с десяток целей.
Он был убежден, что у меня с моей укоренившейся репутацией хитреца припасено нечто особенное до нужной поры. Ревнивый до чужой славы похлеще театральной примы он с подозрением вглядывался в мое лицо, усмотрев в моей уклончивости намерение перетянуть на себя внимание публики в самый напряженный момент коллизии, составить своими взрывными откровениями конкуренцию его красноречию, и не догадываясь, что ситуация еще хуже, и что у меня действительно больше ничего для него нет. Я твердо решился валять дурака и высказал ему позицию, от которой не отступлюсь на суде. Да, как это ни выглядит странным для многих, я даже и представить не мог, что мой дар, эта замечательная статуя, своим сходством с натурой введет в заблуждение преступников, и они вздумают устроить охоту на Холмса. А как иначе, ведь всем тогда в Лондоне было известно, что Холмса нет в Англии. Более того, считалось, что его нет и на этом свете. Как же после этого можно заподозрить меня в какой-либо игре, если ее кульминацией явилось покушение на покойника? Какой полицейский всерьез сделал бы ставку на такой странный план?
- И тем не менее он же сработал! - не отставал сэр Уилфред. - Вы их поймали, значит, план был!
- Я их поймал благодаря блестящей организации и высокому уровню дисциплины в нашем департаменте. Вот и весь план. Другого не было. Повторяю, их странная реакция - решение стрелять, явилась полнейшей неожиданностью, но мы сработали четко и успели задержать всех участников, поэтому я даже рад, что эта невинная поделка невольно спровоцировала их на этот акт агрессии. Видимо, ненависть к Холмсу застилала им глаза, но, вновь повторю, я рад такому исходу. Благодаря ему мы показали, насколько оперативно способны реагировать на всевозможные вызовы со стороны криминального мира.
Вместо ответа сэр Уилфред окинул меня столь неприязненным взглядом, что я готов был поклясться, что и ему застилает глаза похожее чувство. Никто не любит, когда водят за нос. Крючковатый клюв сэра Уилфреда тем более не допускал в отношении себя такой процедуры. В тот раз мы на том и покончили, и наши отношения очень быстро испортились. Со своими прежними заявлениями о Мориарти и нынешними заверениями об их поспешности я воспринимался Уилфредом Дайентри главным виновником того, что в скором будущем ему светило оказаться в глупейшем положении. Слава богу, подоспевшая вовремя норвудская загадка и сопровождающие ее неудачи инспектора Джонса вынудили Бартнелла передать мне запутанные дела братьев Шолто. Я был избавлен как от дела Тернера, так и от общения с сэром Уилфредом. Хопкинс, которому передали материалы по Сент-Джайлсу, впоследствии на мой вопрос, как продвигается дело, ответил, что ничего к уже известному не прибавилось, и вероятно поэтому сэр Уилфред не в полной мере владеет своим настроением - то старается приободрить свою команду затем, чтобы та приободряла его, то вовсе падает духом. Последней ниточкой, удерживающей надежды королевского адвоката, были признания несостоявшегося убийцы Холмса. Стрелок, изуродовавший своим выстрелом и без того уродливую гипсовую пародию на Холмса, показал, что оплатить его услуги обязался лично Марк Тернер. Но Тернер никогда не пересекался с Холмсом, не имел претензий и оснований для мести. Отсутствие мотива наводило на вывод о заказе свыше, доведенном до Тернера, а значит, он был частью цепочки, как и его банда - частью чего-то гораздо более крупного и могущественного. Этой логикой Дайентри надеялся если не переубедить Банни, то сокрушить его доводы уже в ходе процесса.
Последовавшие затем события полностью отвернули мое внимание от этого дела, я совершенно позабыл о нем. А между тем дата открытия слушаний в Олд-Бэйли приближалась. Дайентри с его убежденностью сноба, что всякий расшибется в лепешку, только чтобы угодить столь славному джентльмену, если ситуация требовала, умел и подольститься. Снисходя до фамильярной игры с низами в своего парня, он источал простоту и душевность настолько, насколько гордыня с ее ушами позволяла этому мизантропу спрятаться за личиной демократа. Я слышал, что, дабы умаслить Фэлтона, сэр Уилфред добился существенного смягчения условий содержания главного обвиняемого. Суд приближался, и предвкушением грядущего представления уже облизывались первые полосы лондонских газет. Чтобы польстить тщеславию Фэлтона, Дайентри сам тщеславный до черта, и потому играющий на нужных струнах хорошо понятные ему мелодии, распорядился подсовывать арестанту такие выпуски. И вот, как теперь поведал мне сэр Уилфред, сегодня вечером Банни отчаянно застучал в дверь своей камеры. До сей поры его рассказы были занимательны и только. Мрачные личности, одними словами загнавшие Тернера в угол. Полковник и его компаньон сделали из него послушную овцу, и на Банни это произвело неизгладимое впечатление. На слушателей тоже. И все же, что ни говори, эффектно, но абсолютно без толку. Сегодня же все перевернулось. Газета и этот снимок человека, задержанного в связи с убийствами в Кэмдене, довольно четкий, так что ошибка исключена... Теперь это реальность, и его будут слушать по-иному. Фэлтон был возбужден счастьем, как только радуются говорящие правду и истомившиеся всеобщим неверием. Нет, он узнал не полковника, а того самого второго, что всегда был с ним. В том числе и в тот день, когда обсуждалась кандидатура стрелка, который согласится продырявить не кого-нибудь, а самого Шерлока Холмса. И с Тернером в его последний день или даже час.
Сказать, что сэр Уилфред от такой новости испытал шок, значит, воспользоваться чересчур скромным эпитетом. Все было много хуже, хотя первым приливом, поглотившим этого рвущегося к свершениям честолюбца, была сумасшедшая радость. Угнетенный мрачными предчувствиями последних дней от неясных перспектив приближающихся слушаний он ожил мгновенно, будто герой сказочного сюжета. Наконец-то! Вот оно! Фигура, прямо связанная с Мориарти! И кто теперь посмеет отстаивать бесившее его утверждение, что это процесс Тернера-Фэлтона и только?! Наконец-то вывеску украсит имя, которое выведет само действо на недосягаемую высоту!
А дальше для несчастного Дайентри началась подлинная мука. До суда остаются считанные дни, и линия обвинения, смирившегося с горькой необходимостью компромисса, уже четко определена. Времени катастрофически мало, хватит ли его, чтобы успеть предпринять необходимые меры, перекроить готовую схему? Потребуется доследование, однако нет никакой гарантии, что у "приятеля полковника" так скоро развяжется язык, и он, очарованный обаянием сэра Уилфреда, забросает его откровениями. Даже с самомнением, каким обладал сэр Уилфред, приходилось учитывать, что обаяния может и не хватить.
Сэр Уилфред Дайентри, королевский адвокат, так и не пригубив свой виски, горько поведал мне, с каким воодушевлением он устремился на набережную Виктории, и как разочаровала его неопределенная и крайне осторожная реакция Грегсона и его шефа. Понятная мне для него она явилась абсолютной неожиданностью. Им явно не передался его подъем, вызванный то ли оптимизмом, то ли отчаянием. В любом случае, они не разделяли первое и не желали помочь со вторым, хоть и выражали сочувствие. Сэр Уилфред ощутил себя самым несчастным человеком на земле, несчастнее обвиняемых по делу Сент-Джайлса, жить которым оставалось недолго. Поманив миражом успеха, из его рук утекала та самая сенсация, о которой он мечтал. Понятно, рассуждал я, Грегсон решился подставить под удар меня, но это не означает, что он готов так же поступить с репутацией Ярда. Берджесс, узнанный теперь и Фэлтоном, превращается в настоящую бомбу, и им приходится считаться с тем, что последствия взрыва могут оказаться сколь непредсказуемыми, столь и губительными. Сэр Уилфред, не догадываясь об этих тонкостях, горячо настаивал на том, чтобы интенсивно поработать с задержанным. Есть еще шанс, убеждал он моих коллег, прицепить его к процессу не свидетелем, а главной фигурой, занимающей в преступной иерархии самое почетное место среди всех обвиняемых.
- Вы уже видели этого Блэйда? - спросил я.
- Так его зовут? - сэр Уилфред, наконец, залпом осушил стакан. - Нет, не видел. Они настояли, что лучше будет мне допросить его завтра. Хотя, честное слово, мне не по душе эти игры. Ваш приятель напустил на себя чрезвычайно загадочный вид. Скажите, вы же больше не возвращались к этому делу?
- Нет. С середины октября ни разу.
- Вот это-то и странно. Почему Грегсон так ссылается на вас в таком случае? Он как будто считает, что наша беседа имеет смысл.
- Ну, все же начинал-то дело я, и большинство сведений собрано еще при моем участии.
- Мне непонятна их позиция. Нет! Непонятна! - сэр Уилфред так всплеснул длиннющими руками, словно ветвями дерева. - Если этот ваш Блэйд подтвердит сам факт переговоров, да еще и, кто знает, укажет на своего сообщника полковника, вы представляете себе, какой это вызовет резонанс?!
Спохватившись, каким прозрачным вышел намек на его собственные честолюбивые ожидания, он тут же поправился:
- И какой это будет гигантский шаг для правосудия, если этого полковника удастся разыскать и привлечь к ответственности!
- Я бы не стал питать особых надежд насчет разговорчивости Блэйда и уж тем более строить из этого далеко идущие планы. Уверяю вас, они уже попробовали и ничего не добились. Отсюда их скепсис.
- Вы говорите "они" так, будто сами не с ними.
- У меня других забот по горло, - поправился я, неприятно удивившись его наблюдательности. - На моих плечах дело Милвертона. Блэйд же, как вы уже сами прочли, задержан по подозрению в двойном убийстве в Кэмдене. Он - темная личность и потому вынужден держать рот на замке, ведь не враг же он себе.
- Значит, надо сбить этот замок! - подался сэр Уилфред в мою сторону, потрясая сжатым в кулаке пустым стаканом. - Помочь ему заговорить. Вам ли объяснять, как это делается. Предложить сделку, показать готовность к уступкам, осторожно, конечно. Что там с Кэмденом? Все так ясно?
- В том-то и дело, что нет.
- Но он убийца? Это известно?
- Я не посвящен в подробности. Дело у Симмондса.
- Да, это тот новенький. Как он?
- Вполне толковый, но он еще только осваивается. Естественно, он осторожничает, чтобы не загубить свою первую самостоятельную работу.
- Господи, Лестрейд! - моя осторожность выводила его из себя не меньше. - Умоляю, хоть вы-то не повторяйте всей этой привычной чуши! Слышать не хочу! Смешно даже сравнивать - бытовая поножовщина в трущобах и дело, сравнимое по масштабу и степени угрозы обществу с политическими аферами. Неужели ради подвижек в нем нельзя поступиться некоторыми мелочами в том, что я называю, уж извините, историей из жизни обитателей мусорной кучи? Я вам скажу, они там что-то темнят. Недоговаривают, вот что.
- Тогда и я вам кое-что скажу, - решился я, подумав, что сэр Уилфред, по крайней мере, на этом этапе мне не первый враг. - Мне известно, что с Блэйдом не так все просто. Есть подозрение, что он замешан во многом, и это не одни только трущобы.
- Они боятся раньше времени выдать его и все, что с ним связано?
- Что-то вроде. Они боятся сделать шаг, последствия которого неясны. Появление Блэйда у вас на слушаниях - самый опасный из таких шагов. Естественно, они вам его не отдадут.
- Но его лицо уже в газетах!
- У его сообщников есть уверенность, что он не заговорит, и Ярд на данном этапе это устраивает.
- Чтобы он молчал?
- Чтобы создалась такая иллюзия. Рано или поздно Грегсон его разговорит, но если он тут же окажется у вас в Олд-Бэйли, все это потеряет смысл.
- Я понимаю. Остальные успеют принять меры.
- В общих чертах да.
- Но почему Грегсон ждет отмашки от вас? У меня, знаете ли, создалось такое впечатление.
Я понимал, почему. Тобби давал мне последний шанс, надеясь, что в обществе Дайентри мне легче дастся первый шаг, за которым уже в Ярде последует признание и сдача. Я решил принять предложенную игру, разумеется, до известной степени, хотя бы ради того, чтобы сбить уже сэра Уилфреда с настойчивого акцента на моей персоне.
- Вы помните дело о самоубийстве на Парк-Лейн?
- Пару месяцев назад? Ну конечно! Сын Мэйнуса, еще бы.
- Да. Рональд Адэр. У меня появилась информация, что там не все чисто, и что Блэйд причастен к этой истории.
- О-о-о! - нос королевского адвоката смешно дернулся вслед за вытянувшимися вперед разочарованной трубочкой губами. - Вот значит как. И кто это будет раскапывать? Вы?
- По всей видимости, да.
- Тогда ясно, - заметно помрачнел мой гость. - Действительно, дело осложняется. Выходит, Грегсон отослал меня к вам за разрешением?
- Я бы не относился к этому так уж буквально, - пожал я плечами, избегая его угрюмого взгляда. Всякий, в ком сэр Уилфред встречал даже самое скромное препятствие, немедленно удостаивался его ненависти.
- Он болван, если допускает, что вы мне его не дадите. Ведь вы его дадите, не так ли?
- Собственно, вы его уже имеете. Завтра у вас допрос Блэйда...
- Хватит, Лестрейд, и вы туда же! - сэр Уилфред повертел в руках стакан уже не механично, а будучи озабоченным обузой. Чтобы дать волю взвинченным нервам, ему требовалось освободить руки. Вполне допускаю, что на какой-то миг ему захотелось запустить им мне в голову, и что в его представлении это было бы лучшим способом решить сразу две проблемы - дать, наконец, выход своему подлинному отношению к собеседнику и снять узы со своих передних конечностей для дальнейшей выразительной жестикуляции. Понимая это, я оценил его благородство, когда он просто поставил стакан на стол. Пока я наполнял его, сэр Уилфред наполнял меня своим раздражением, и если в бутылке оставалось еще примерно на два пальца, то питать надежды на то, что поток желчи, изливающийся из Дайентри, когда-нибудь иссякнет, было бессмысленно. Этот сосуд был бесконечен, оставалось только терпеть.
- Вам прекрасно известно, что я не об этом. Завтра мы будем ломать вашего Блэйда всеми способами. Я добьюсь очной ставки между ним и Фэлтоном. Симмондсу придется чем-нибудь поступиться. Не волнуйтесь, он получит соответствующее вразумление сверху, я это устрою. Но мне нужно быть уверенным, что вы, в случае, если мы чего-то добьемся, не станете вмешиваться со своим Адэром. Ваша чертова секретность, не менее чертова целесообразность и все прочее. Если по Кэмдену я все улажу, вы со своей стороны не станете чинить препятствий? Вы же сами видите, мне он нужен в Олд-Бэйли как воздух! Ну что? Я могу на вас положиться? Отдаете?
- Забирайте, - выдохнул я с преувеличенным сожалением.
Это уже мало что изменит. Уже наутро за Берджесса возьмутся по-особенному. Сэру Уилфреду еще предстоит испытать неприятные минуты, когда в ответ на его требование компромисса с задержанным до него доведут, что тому вменяется еще и нападение на полицейского. Какие уж тут уступки! И каковыми они должны быть, чтобы заставить пропитавшееся кровью чудовище разжать зубы и выдать свои ужасные тайны? Жизнь - единственная плата, за которую Берди, пожалуй, решился бы выдать всех, включая меня. Но такую сделку не так просто провернуть. При всех лазейках закон не предусматривает возможности избавить от виселицы убийцу с таким послужным списком. И потом, картина вырисовывается и без его признаний. Все нити ведут ко мне, Грегсон уже не сомневается в этом, как и в том, какая это головная боль для Ярда. Пожалуй, если разобраться, единственным лицом, которое выиграет от скандала, если на процессе моя роль со свидетельской поменяется на амплуа организатора одновременно и фальшивого преступного сообщества, и реальной пусть и мелкой, но кровавой шайки, окажется сам Дайентри. С каким восторгом он заполучил бы меня в свои подопечные! Не сомневаюсь, этот лицемер, для которого риторика о долге и ответственности перед законом сплошной театр, при новости о моем отступничестве не испытал бы ничего похожего на ужас и возмущение. Одно только злорадство от падения еще одного громкого имени и предвкушение экзекуции, для которой специально под меня у него найдутся особенные слова и средства. Слава богу, Ярд не отдаст меня такому судилищу, и дело не в сострадании. Потери, репутационные прежде всего, несоизмеримы и с амбициями сэра Уилфреда, и с прочими сомнительными выгодами от огласки. Брэдфорд, да и Андерсон тоже, при всей своей неоднозначности кто угодно только не самоубийцы.
И все же следует принять и то, что Дайентри непременно пустит в ход весь свой немалый вес, и они сумеют договориться до чего-то среднего, что я пока не учел. Если Берджессу предложат некую договоренность, принять ее его вынудит лишь серьезное ослабление собственной позиции. Мне вспомнилась идея, которую я обдумывал по пути к себе. Теперь тем более следовало поспешить. Уже завтра я сумею их остановить и довольно неожиданным образом. Обдумывая фразы и тон будущего письма, я не мог дождаться ухода сэра Уилфреда. А тот, в свою очередь, оттаяв и даже слегка повеселев, и не подозревая, как я изнываю в его присутствии, устроился поудобнее, всем видом давая понять, что не будет возражать против еще одной порции.
Я поскорее поделил меж нами остатки, дабы пустая бутылка отозвалась в его сознании третьим звонком, призывающим обычно посетителей покинуть буфет в заведениях, столь близких ему духом лицедейства и фальши. Но он, получив свое и любуясь им на свету сквозь стекло стакана, еще битый час изводил меня разглагольствованиями о том, как собирается выправить положение в столь запущенном не по его вине деле.
Спровадив, наконец, этого высокопарного зануду, я взялся за дело. Слова, в нетерпении пережидающие в голове мое затянувшееся общество с Дайентри, слагаясь в строки, быстро ложились на бумагу.
"Досточтимый сэр! Мне известно о вашем умении решать дела особого рода..." Суть дела, задаток и обещание щедрого воздаяния за успех - на все это ушли считанные минуты. Отсутствовало лишь имя отправителя, что меня нисколько не смущало. Адресату не привыкать к щекотливым заказам. Несмотря на позднее время, он получит мое послание сегодня же. Я запечатал конверт, оделся и вышел из дома.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 18 янв 2019, 17:44

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

67. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

РАПОРТ ИНСПЕКТОРА ГРЕГСОНА

Суперинтенданту Департамента уголовного розыска полиции Лондона Бартнеллу

Сэр! Уведомляю вас о том, что в свое время мною не была доведена до вашего внимания следующая информация.
В последних числах августа сего года одним из моих агентов, а именно Фрэнком Холландом случайно было отмечено, что за инспектором Лестрейдом (в то время он еще занимал эту должность) ведется постоянное наблюдение неизвестным лицом. Этот факт был доведен мною до сведения инспектора, после чего нами совместно было принято решение об установлении личности данного лица, а также отслеживании его перемещений по Лондону с целью определения места жительства, круга знакомств, занятий и пр. Данным неизвестным оказался Рональд Адэр, обстоятельствами смерти которого двумя неделями позднее занимался инспектор Джонс. Со дня выявления его личности наблюдение за ним силами моих людей продолжалось еще примерно неделю, затем инспектор Лестрейд настоял на его прекращении. Вся собранная информация по объекту была ему передана в соответствии с нашей договоренностью. К данному вопросу мы более не возвращались вплоть до одиннадцатого сентября, когда стало известно о смерти Адэра. Тогда же в ответ на мой вопрос, касающийся необходимого в сложившихся обстоятельствах комментария с его стороны столь прискорбного события, он заметил, что с тех пор, как предпринятые нами в отношении покойного мероприятия были свернуты, он лично в данном направлении никаких действий не предпринимал и не имеет к произошедшему никакого касательства.
Его объяснение я тогда счел исчерпывающим, и потому, что называется, не дал ходу изложенным выше фактам. На это мое решение повлияли факторы как субъективного свойства, так и те, что принято считать объективными. Первые относились к моему личному восприятию человеческих и профессиональных качеств инспектора Лестрейда. По моему тогдашнему убеждению, среди них заметное место занимали его ответственность, готовность преданно служить делу и закону и прочие черты, составившие ему должный авторитет среди коллег, давно знающих его, к коим я отношу и себя, в общем, все то, что не позволило мне усомниться в его заверениях о непричастности. К объективным факторам я отношу результаты расследования инспектора Джонса, которые в целом (за исключением единственной детали, которую можно считать странной - почерка предсмертной записки) не выявили ничего предосудительного или позволяющего испытывать сомнения насчет и самого факта самоубийства, и вызвавших его причин.
Однако, под влиянием событий последних дней мне стала очевидна ошибочность моих суждений по данному вопросу. Во-первых, в распоряжение следствия поступили сведения, почерпнутые из недавних показаний миссис Хадсон и проливающие свет на возможную связь между инспектором Лестрейдом и Адэром, отсутствие которой ранее рассматривалось в качестве главного аргумента в пользу того, чтобы считать подозрения в адрес первого безосновательными.
Во-вторых, вчера пятнадцатого ноября я был шокирован тем, в какой форме старшим инспектором Лестрейдом (в настоящее время, напомню, он занимает такую должность) была произведена вполне стандартная обычно процедура предъявления следствию нового подозреваемого, коим оказался доктор Уотсон, и всей сопутствующей этому информации. Грубо презрев все требования соблюдения конфиденциальности, он сделал это в присутствии лица, чей преступный характер в целом и чья причастность к вполне конкретному делу не подвергаются сомнению. У меня создалось впечатление, что это было сделано им не просто с осознанием всей возможной тяжести последствий такого поступка, но и абсолютно намеренно с определенными целями, достижение которых предусматривало доведение до задержанного за покушение на жизнь полисмена того факта, что новые обстоятельства неизбежно приведут к положительному изменению его положения, вынудив следствие перенести главный акцент деятельности на новый объект.
Дальнейшая риторика старшего инспектора (надеюсь, я еще не запутал вас постоянным указанием его разных должностей) явилась логическим продолжением этой вопиющей акции, став по сути первым шагом в сторону такого поворота, в необходимости которого он сразу же взялся убеждать остальных членов следственной группы. Растущее ощущение, что такие цели идут вразрез с целями следствия, и имеет место конфликт интересов – общественных, на страже которых стоит Скотланд-Ярд, и личных, кои так странно взялся отстаивать старший инспектор, вынудили меня практически немедленно потребовать от него отчета его действиям. Практически, потому как наше выяснение состоялось не в присутствии инспектора Симмондса, а по дороге на квартиру миссис Хадсон, где мы намеревались подвергнуть допросу Шерлока Холмса.
Под давлением моих требований старший инспектор был вынужден сообщить мне сведения, не вполне согласующиеся с известными фактами, а в чем-то и противоречащие им, и особенно тем из них, что дошли до меня уже после нашего разговора. И тем не менее, даже в столь «смягченном» варианте эти сведения представляли собой его признание в совершении тяжкого преступления и обозначили передо мной всю меру моей ответственности за невольное соучастие в нем и необходимость скорейшего признания в этом. Полагая себя вправе отвечать прежде всего за собственные деяния, я желал избежать показаний, касающихся непосредственно услышанного от него, и потому попытался склонить его к нашей совместной явке, чтобы каждый из нас имел возможность хоть частично искупить свою вину добровольным раскаянием. Его уклончивый ответ, отказ возвращаться со мною и последующее отсутствие вынуждают меня сообщить весь доступный мне к настоящему моменту объем информации, как почерпнутой из нашей беседы, так и добытой мною самостоятельно. Ее изложение вкупе со своими выводами здесь же я нахожу необходимым еще и потому, что причиненный моей невольной и ошибочной недальновидностью вред может оказаться до некоторой степени непоправимым и послужить основанием для утраты доверия ко мне. Сам я нахожу такой исход для себя заслуженным и справедливым и потому не только желаю наискорейшего рассмотрения вопроса о целесообразности как моего участия в деле Милвертона, так и дальнейшего пребывания в рядах полиции, но и не могу не принимать в расчет высокую вероятность того, что то и (или) иное будет сочтено неприемлемым. Поэтому, пока такая возможность у меня еще есть, я считаю себя обязанным ею воспользоваться. Итак:
1.Совершенно очевидно, что старший инспектор Лестрейд (пожалуй, ввиду частого упоминания этого имени мне следует ввести соответствующую аббревиатуру – СИЛ) скрывал от следствия часть сведений, касающихся напрямую дела Милвертона, вплоть до пятнадцатого числа, когда он сам проговорился об этом. Обо всем их объеме, как и о его источниках, можно только догадываться. Известно лишь то, о чем он упомянул, а именно, что Сноулз сообщил ему, будто в ночь убийства, выйдя с неизвестной на веранду, застал неподалеку Рэндалла, который, получается, имел возможность и подслушать их разговор, и подсмотреть все произошедшее в кабинете через окно. Таким образом, весьма вероятно, все это время роль Рэндалла следствием серьезно недооценивалась, и к числу версий его смерти помимо уже учтенных нами следует добавить и ту, что связывает его с событиями в Эплдор-Тауэрс в ночь с двадцать девятого на тридцатое октября и мне лично сейчас представляется основной.
2. В беседе с доктором Уотсоном СИЛ допустил непростительную для себя откровенность. Возможно, его к этому вынудила несговорчивость доктора, которого ему пришлось как-то подталкивать, в любом случае это было слишком неосторожно. Он обмолвился, что Блэйд уже опознан свидетелями из клуба «Бэгетель», хотя знать об этом не мог, так как покинул департамент примерно за час до того, как появился первый из них. Не мог, но попал в точку, сообщив то, чего не видел. Значит, знал, кем является арестованный, и имел все основания предсказать, что фотография непременно произведет сенсацию среди членов клуба, и что те обязательно явятся, и рано или поздно, а скорее всего, в тот же день Блэйд будет опознан. Знал, не сомневался, что и доктор уже сделал собственное открытие, но помалкивает, и потому, побуждая того к признанию, вынужден был проговориться. После того, как доктор на допросе рассказал нам об этом эпизоде их разговора, мы с Симмондсом испытали несомненно сильные, но такие разные эмоции. Вы заметили нашу реакцию – Симмондс был обескуражен самим фактом, так как услышал об этом впервые, я же изумился, что СИЛ предоставил всем нам такое явное доказательство тому, что было известно пока только мне одному лично от него. За час до моего возвращения в Ярд СИЛ сам подтвердил мои подозрения, рассказав, что задержанный, которого решено пока называть тем именем, под которым он зарегистрировался в "Бэгетель", то есть Блэйдом, знаком ему лично и, по его собственным словам, имеет возможность удерживать нашего уважаемого коллегу, что называется, на коротком поводке, то есть в жесткой зависимости от своих прихотей. Также он поведал мне о том, как такое стало возможным. В целях острастки возмутившего его Адэра уже после снятия наблюдения и отвода моих людей он занялся осуществлением собственного плана по его дискредитации, для чего нанял лиц, фигурирующих в материалах, собранных инспектором Джонсом и касающихся эпизода со скандалом в клубе «Бэгетель», как Адамс и Блэйд. Фактически он заказал им лжесвидетельство с целью публично обесчестить человека, чье вмешательство в свои дела было расценено им как оскорбление. Однако в его словах присутствуют детали, либо прямо уличающие его во лжи, либо косвенно намекающие на это. Он заявил, что, во-первых, ранее никогда не знал Адэра, во-вторых, с Адамсом и Блэйдом после проведенной ими по его указанию провокации в указанном клубе никогда больше не виделся и никаких дел не имел. И если первое поставлено под существенное сомнение показаниями миссис Хадсон, согласно которым наблюдением за СИЛ покойный занимался еще в июне на континенте, то второе начисто опровергается информацией, полученной мной позже и изложенной в следующем пункте.
3.После моей безуспешной попытки уговорить СИЛ признаться я вернулся в департамент, где встретил поджидавшего меня агента, все того же Фрэнка Холланда. Наша встреча и разговор с ним произошли перед самым моим присоединением к вам и инспектору Симмондсу в комнате 117, где производился допрос доктора Уотсона. Напомню, что Холланд был привлечен к слежению за Сноулзом после того, как предложение СИЛ об освобождении секретаря в обмен на свидетельские показания против Уильяма Стэйтона получило одобрение сверху. Я уже докладывал вам, что почти сразу, едва Сноулз оказался за воротами Пентонвилля, за ним пошел неизвестный, держась противоположной стороны улицы. Тогда Холланд с напарником, не имея соответствующих инструкций на сей счет, не стали препятствовать этому, но запомнили его, а после появления фотографии Блэйда в газетах и опознали, как того самого наблюдателя. Таким образом, СИЛ вопреки собственным же заверениям не прекратил контакты с этими людьми, и продолжает их использовать по своему усмотрению. Показателен тот факт, что, будучи прекрасно осведомленным о том, что без нашего присмотра Сноулз не останется, он, тем не менее, приставил к нему своего глубоко законспирированного человека, чьим специфическим способностям уже нашел применение ранее в грязной игре с Адэром. Такое пристальное внимание к Сноулзу показалось мне чрезмерным для той ситуации и потому подозрительным.
4. В связи с упомянутыми в п.3 обстоятельствами, указывающими на особый интерес СИЛ к Сноулзу, я решил заняться проверкой их последнего известного нам контакта, той самой встречи с заключенным в Пентонвилле секретарем, на которой так горячо настаивал СИЛ после лжесвидетельских показаний Агаты Твумндидл и неудавшейся процедуры опознания Холмса и доктора Уотсона Уильямом Стэйтоном. Встреча эта по замыслу СИЛ, по крайней мере, в озвученной им трактовке, должна была стать частью игры против Стэйтона и Холмса, принуждением первого к даче нужных показаний на второго. И она состоялась действительно той же ночью с одиннадцатого на двенадцатое ноября в кабинете коменданта уже после его отбытия. Однако по свидетельству лиц, организовавших эту встречу, заявленного продолжения - допроса Стэйтона - не последовало. То ли СИЛ не сумел добиться от Сноулза необходимых для этого аргументов, то ли еще по какой причине, но вплоть до настоящего момента интереса к Стэйтону он так и не проявил. Получается, или его планы после разговора со Сноулзом изменились, или он заведомо ввел нас в заблуждение касаемо своих намерений. Любопытно, что, получив разрешение на освобождение Сноулза, СИЛ с этим не спешил. Логично было бы предположить, что, поскольку их разговор одиннадцатого числа привел к некой договоренности, освобождение Сноулза в ответ на его обещание сотрудничать должно было последовать на следующий день, то есть двенадцатого. Однако оно состоялось еще позже, ровно через сутки тринадцатого. Зачем понадобилась эта пауза? Анализ событий, в которые оказались вовлечены другие лица, позволяет сделать вывод, что данный период между одиннадцатым и тринадцатым вовсе не пустует. Аккурат между этими двумя числами двенадцатого ноября случился неожиданный исход Рэндалла и Рэйвена из Эплдор-Тауэрс, спровоцированный, по словам Рэйвена, полученной Рэндаллом новостью о том, что им придется освободить дом. Каким образом случилась эта утечка? Кто мог быть повинен в ней? На тот момент инспектор Симмондс еще не был присоединен к нашей группе, так что информацией о скором освобождении Эплодор-Тауэрс от посторонних владели помимо вас только двое - я и СИЛ. У меня нет иного выхода, кроме как утверждать, что мой старший товарищ и куратор расследования сообщил Рэндаллу эту новость, дабы подтолкнуть его к определенным действиям, и начальным шагом явился по сути побег Рэндалла из дома, где он находился под нашим контролем. СИЛ было известно о том, что пост уходящих слуг не остановит. Самое время вспомнить, что Рэндалла, по словам Рэйвена, очень интересовал Пентонвилль. Кто там в то время находился (все еще, несмотря на данное ему обещание), прекрасно известно. Но это еще не все. В интересующую нас паузу случилось еще одно событие, заслуживающее рассмотрения и прошедшее втайне от нашего внимания. Комендант показал, что утром тринадцатого в Пентонвилле появился СИЛ и передал для Сноулза записку, которую следовало подбросить так, чтобы не вызвать его подозрений. К сожалению, содержание записки ему неизвестно. Это больше напоминает игру с провоцированием определенной реакции нежели обыкновенное освобождение. И приставленный следить за Сноулзом от самых ворот тюрьмы Блэйд вполне вписывается в эту игру, в которой, по мысли СИЛ, нашлось место и Сноулзу, и Рэндаллу - всем кроме нас. Действительно, прискорбно это осознавать, но мы были лишними, потому СИЛ планомерно выводил из поля нашего зрения интересующих его фигур. Не для того ли, чтобы заняться ими где-нибудь вдали от нас, в удобном месте? И не стал ил таким местом дом Вулидж? Даже те наши люди, что еще могли воспрепятствовать тому, чтобы эти контакты прошли вне нашего контроля, были отсечены от объекта в ходе инцидента с лодкой у причала между Блэкфрайерс и мостом Ватерлоо. Весьма вероятно, что вся затея, включая план, как избавиться от слежки, и составляла содержание полученной Сноулзом записки.
5.После шокирующих результатов проверки в Пентонвилле я решил немедленно опросить всех своих людей, держа в уме, что со многими СИЛ знаком лично, и не исключено, что и с кем-то из них в последнее время у него возникли контакты, не вызвавшие чьего бы то ни было подозрения и потому не доведенные до моего внимания. И эта ревизия собственных кадров дала неожиданный результат. Фил Пардью, занятый тринадцатого ноября наблюдением за Мэйфэйр-Плэйс, рассказал, что вечером ближе к десяти (то есть после нашего визита к Агате Твумндидл, когда мы и расстались) СИЛ прибыл на пост и принялся настойчиво расспрашивать Пардью и его напарника о посыльном, принесшим письмо в дом незадолго до отъезда Джозефины Нэви в Мерриден-Холл. Этот вопрос уже обсуждался нами в тот же день, мы тогда посетовали о досадной оплошности наблюдателей, упустивших посыльного на выходе, и конечно, то, что СИЛ занялся выяснением этой неясности, только делает ему честь. Однако непонятно, почему он не только предпочел обойтись в этом деле без меня, но и так и не сообщил о своих результатах. А таковые, безусловно, у него есть. Потому что СИЛ по своему обыкновению был решителен и предприимчив. В своих сношениях с агентами на посту он не ограничился расспросами и перешел к непосредственным поискам места, откуда мог явиться посыльный, в коих задействовал и Пардью. Совместными стараниями они отыскали кабак, где Пардью в подметающем пол мальчишке признал разыскиваемого почтальона. Сразу же после этого Пардью получил приказ от СИЛ возвращаться на пост, так что больше ему ничего неизвестно. Сегодня утром он проводил меня туда, где у меня состоялся разговор с этим парнем, Полом Глэдсоном. Письмо ему передал человек, написавший его там же, в заведении его отца, что совершенно не вяжется с утвердившейся у нас мыслью, будто оно было послано доктором Максоммером. Видимо, у СИЛ вперед нас возникли основания сомневаться в этом, но он об этом, как впрочем и о многом другом, предпочел следствию не сообщать. Полу Глэдсону был передан и ответ для того мужчины, и в конверте, как он успел заметить, были фунтовые банкноты. Все это он уже рассказывал СИЛ, и тот, по его признанию, был не очень удивлен. Я же, признаться, не мог похвастать тем же, напротив, ощущал себя сбитым с толку, и без малейшего предчувствия, так, на всякий случай, извлек из кармана припасенную для розысков Сноулза фотографию, сделанную в период его нахождения в Пентонвилле. Пол Глэдсон по ней уверенно опознал незнакомца, написавшего и передавшего ему письмо. Кому из женщин оно предназначалось, ему неизвестно. Я же теперь задаюсь вопросом, не связан ли как-то с этим эпизодом случившийся часом позже отъезд мисс Нэви из Мэйфэйр-Плэйс?
Вообще, сопоставляя многие факты - известные ранее и вскрывшиеся теперь, я прихожу к выводу, что этот отрезок времени между поздним вечером тринадцатого, когда мы с СИЛ после бесед с леди Кроссуэлл и мисс Твумндидл расстались, и утром четырнадцатого оказался ключевым и чрезвычайно насыщенным событиями. Нелишне будет напомнить, что по его итогу утром я застал совсем другого человека - невероятно разбитого, обессиленного. Впервые за все годы нашего знакомства я видел, что СИЛ, обычно неиссякаемый источник энергии, всегда готовый до любых действий, не способен даже стоять на ногах. Это не было притворством, я совершенно уверен. Лукавство можно усмотреть разве что в названной им причине такого состояния - внезапные спазмы, парализовавшие его железное здоровье, теперь представляются мне крайне сомнительными. Вопрос, как он провел оставшиеся часы этой ночи после разговора с Полом Глэдсоном, представляется теперь основным. Согласно показаниям доктора Уотсона СИЛ был крайне деятелен именно в это самое время. Конечно, следует учитывать, что полагаться на доктора как на надежного свидетеля было бы неосмотрительно, тем более, что он ссылается не на собственные глаза, а на слова Холмса. И все же, попробую применить эти показания, для начала, в качестве одной из рабочих гипотез. Согласно им, СИЛ появился уже ближе к утру в Кэмдене, а после этого с группой неустановленных лиц направился в Эплдор-Тауэрс, где в итоге был задержан человек, с которым, по признанию самого СИЛ, его связывали уже упомянутые контакты.
Не являются ли такие события, как исчезновения обязавшегося "быть послушным" Сноулза и Рэндалла, для этого не только сменившего кров, но и расставшегося с единственным приятелем, а может даже и внезапный отъезд мисс Нэви из Мэйфэйр-Плэйс предтечей того, что за исключением двух трупов в доме Вулидж и инцидента с нападением на представителя полиции в Хэмпстеде пока сокрыто от нас? Создается стойкое ощущение, что в предваряющие указанное время часы некий режиссер готовил сцену для того, чтобы на ней развернулся спектакль, всю суть которого нам еще только предстоит разузнать. Я неслучайно поставил в этот ряд и фигуру мисс Нэви. Настойчивому интересу СИЛ к обитателям Мэйфэйр-Плэйс посвящен мой следующий пункт.
6. Тот же пост зафиксировал еще одно появление СИЛ поблизости от дома Кроссуэллов. Случилось это вечером около десяти часов четырнадцатого числа, то есть когда СИЛ, побыв в департаменте всего пару часов после своего позднего появления, отправился к себе, как мы имели все основания думать, поправлять здоровье. На сей раз он обошел вниманием приставленных следить, сразу направился к крыльцу, где застал дворецкого Уилкса, и после непродолжительной беседы с ним зашел в дом. Там он пробыл больше часа. Единственный человек, на которого он мог употребить все это время, это леди Кроссуэлл. Возможно, визит СИЛ к ней связан, в том числе, и с тем, что ему уже тогда (как и нам теперь) было известно о письме Сноулза.
7. И наконец, опознание Блэйда еще одним лицом - Банни Фэлтоном, проходящим по делу банды Тернера, указывает на причастность задержанного плюс ко всему и к событиям в Сент-Джайлсе. Формально эти показания касаются лишь Блэйда, однако не нуждается в напоминании тот факт, что и СИЛ принимал в этих событиях самое активное участие. До сих пор его роль в них воспринималась как всецело положительная, однако показательно, что к настоящему времени СИЛ до сих пор не предоставил объяснений некоторых довольно странных обстоятельств своей блестящей операции. Как следует из свидетельства Фэлтона, действия Блэйда в ходе переговоров с Тернером имели стилевое сходство с упомянутой выше акцией в «Бэгетель» тем, что носили откровенно провокационный характер. Партнер Блэйда в переговорах с Тернером, проходящий в показаниях Фэлтона как "полковник", согласно словесному описанию того же Фэлтона имеет значительное внешнее сходство с упомянутым в п.2 Адамсом.
Общеизвестно, что ажиотаж вокруг дела Тернера подогревается двумя причинами - приближающимся вынесением дела на суд присяжных и прозвучавшими ранее заявлениями о связи между бандой Тернера и злополучным синдикатом Мориарти. В этих заявлениях настойчиво проводилась мысль, что это были не просто контакты между отдельными преступными группами, а внутренние взаимоотношения между "верхушкой" и одним из низовых звеньев чрезвычайно сложной и разветвленной сети. И хотя следствие не выявило ни единого факта в подтверждение этой мысли, недавнее дополнение Фэлтона к прежним показаниям вынуждает нас вновь обратиться к крайне запутанной и противоречивой ситуации, сложившейся вокруг покойного профессора и его дьявольского детища. В условиях жесточайшего дефицита времени криминальному департаменту предстоит выработать свою позицию по данному вопросу уже к началу слушаний, так как некоторые его представители заявлены свидетелями и внесены в список главного обвинителя мистера Дайентри. В связи с этим считаю необходимым изложить свои соображения по данному вопросу.
Из объяснений Фэлтона следует выделить два ключевых утверждения. Первое. Банда Тернера осуществляла свою преступную деятельность совершенно независимо, не входила ни в какую структуру и не была ограничена подчинением или необходимостью выплачивать долю со своих доходов. Ее главарь Марк Тернер единолично и самостоятельно принимал все решения вплоть до того времени, когда представители Мориарти взялись навязывать ему волю и условия синдиката.
Второе. Все вопросы с организацией покушения на Холмса, включая поиск кандидатуры на роль стрелка, синдикат возложил на Тернера.
Притом, что по отдельности эти утверждения выглядят вполне реалистично, их сочетание представляется мне странным тем, что гораздо более крупное преступное сообщество оказалось не способным самостоятельно организовать и осуществить убийство Холмса в том числе и по причине отсутствия подходящих кадров, вследствие чего было вынуждено обратиться к скромной по своим возможностям шайке. При этом переговоры предваряла акция силового давления, что тоже нетипично для подобного рода контактов. Мне видятся три варианта, объясняющие с разной степенью убедительности оба эти утверждения Фэлтона.
а) Фэлтон лжет или введен в заблуждение. Группа Тернера вовсе не локальная банда Сент-Джайлса, а филиал синдиката, не только "обслуживающий" данный район Лондона, но и специализирующийся на убийствах, вследствие чего ему сверху поступило задание на устранение Холмса. Этот вариант объясняет и кажущуюся географическую неувязку с присутствием людей Тернера далеко за пределами своего района, а именно на Бейкер-стрит, и тот факт, что именно Тернер занимался подготовкой покушения и подбором исполнителей. Минус этой версии заключается в том, что анализ поведения Фэлтона за весь период с момента ареста не выявляет никаких мотивов для лжи. Напротив, не секрет, что Фэлтон многократно и по собственной воле оказывал помощь следствию, в том числе и при разборе эпизодов, ранее неизвестных либо трудно доказуемых, чем успел заслужить репутацию человека, пусть и поздно, но твердо вставшего на путь раскаяния и очищения от скверны зла. Темп его нравственного перерождения таков, что к моменту исполнения приговора можно спокойно пребывать в счастливой уверенности, что уж на сей-то раз петля затянется на шее человека уже глубоко честного и порядочного, почти святого. Поэтому данный вариант представляется мне сомнительным.
б) Фэлтон рассказал правду. Банда Тернера прежде никогда не пересекалась с сетью Мориарти. Руководство синдиката после гибели профессора, имея в штате все средства самостоятельно покончить с Холмсом, по неизвестным причинам подталкивало к этому Марка Тернера, одновременно организовав утечку и тем самым подставив его под удар Скотланд-Ярда. Этот вариант объясняет, каким образом СИЛ сумел организовать засаду, и почему он не желает раскрывать источник своей осведомленности. Если информация о намерениях Тернера ему подброшена сетью, а не добыта его агентами, у СИЛ не осталось выбора кроме как признать, что он оказался средством, использованным в конкурентной борьбе между силами преступного мира. Естественно, он не может не понимать, что данный нюанс существенно повлияет на отношение общественности к его заслугам.
Однако же, по моему мнению, намерение покончить с Тернером синдикат, значительно превосходящий оппонентов во всех отношениях, должен был реализовать гораздо проще и надежнее, так что в целом этот вариант также выглядит малоубедительно из-за своей чрезмерной сложности.
в) Третий вариант представляется мне наиболее логичным. Как и предыдущий он исходит из того, что Фэлтон предоставил правдивые показания, но не сумел из того, чему был свидетелем, сделать правильные выводы. Вся история взаимоотношений Тернера с представителями сети от начала и до конца, то есть вплоть до часа облавы - это провокация, подстроенная СИЛ. До настоящего времени помимо его заявлений и упоминания о Мориарти в рассказах А.К.Дойла факт реального существования как самого профессора, так и его организации ничем не подтверждается. Показания Фэлтона таким подтверждением не являются, так как они основаны на информации, доведенной до него и Тернера теми, чья связь с СИЛ представляется доказанной. Синдикат либо не существует вовсе, либо слишком незначителен и создан с единственной целью роспуска слухов и внесения смятения в умы обывателей. Заинтересованность СИЛ в существовании такой фикции подтверждается его же действиями в августе. Нагнетание истерии и страха в обществе, последующие "решительные меры" в качестве блестящего апофеоза - все это безусловно сыграло ему на руку. Создал ли он эту ситуацию целиком или вовремя подхватил и использовал в своих интересах?
Справедливости ради следует признать, что не ему принадлежит авторство истории, изрядно напоминающей легенду. Ее прародителем, насколько сейчас это можно отследить, по всей вероятности является господин Дойл. Далее по хронологии последовала странная поездка Холмса на континент и не менее странное его исчезновение. Оба - и Дойл, и Холмс - с их деятельностью могли бы рассматриваться в качестве живых примеров в пользу того, что синдикат Мориарти - не миф, и борьба с ним - не эпос, несмотря на то, что увиденный мною недавно круглый столик в комнате Холмса чем-то отдаленно напомнил мне стол короля Артура.
Первый, несмотря на сугубо художественный характер своего творчества, воспринимается едва ли не всеми как хроникер, довольно реалистично освещающий деятельность второго. Второй при всей противоречивости своих профессиональных достижений, по крайней мере, принимал, пусть и в сложно определимом качестве, непосредственное участие во всех эпизодах, использованных Дойлом для сюжетов его рассказов, пытаясь иногда даже расследовать их, а потому, казалось бы, нет оснований сомневаться в том, что пересечение путей его и Мориарти действительно имело место.
Однако позиции и последующее поведение обоих не столько способствуют прояснению вопроса, сколько еще более запутывают его, не исключено, что их к выгоде. Дойл по-прежнему избегает не только комментариев, но и вообще малейшей публичности, и до сих пор неясно, публикуется ли он под собственной фамилией. Холмс же так и не предоставил внятных объяснений своего отсутствия. Единственное, на чем держится убеждение в том, что схватка между Холмсом и его противником, кто бы он ни был, действительно имела место, это свидетельство местного жителя, некого Альфреда Гецнера, наблюдавшего сцену мельком и с приличного расстояния. Он не сумел дать описания противников, да и их действия в его изложении так обрывочны и неясны, что их невозможно трактовать сколько-нибудь однозначно. Читая те отчеты швейцарских коллег, что попали в местную прессу, я мог испытывать лишь сожаление, что мне не довелось допросить Гецнера лично. Не сомневаюсь, что подробное выяснение всего, что он видел и запомнил, привело бы к выводу, что наравне с главенствующей версией агрессии и убийства правомерно допустить и версию несчастного случая. Опять же, был ли в числе тех загадочных двоих на краю пропасти Холмс?
Ввиду того, что мистер Дайентри имеет решительное намерение подвергнуть тщательному рассмотрению на суде вопрос о причастности Тернера и Фэлтона к деятельности Мориарти, считаю необходимым со своей стороны заявить, что для департамента, если он будет втянут в подобное разбирательство, такое скоропалительное решение может обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Даже проведенный мною поверхностный анализ информации, имеющей отношение к Мориарти, показывает, насколько опасно выносить ее в столь сыром и непроработанном виде на открытые слушания в Олд-Бэйли тем более с привлечением таких темных персонажей как Блэйд.
8. В настоящее время мною предприняты следующие меры. С сегодняшнего дня за домом СИЛ ведется постоянное наблюдение. В начале двенадцатого у меня состоялась беседа с управляющим банка "Эмпайр". По счастью, им оказался тот самый Уислоу, чье ближайшее будущее еще не определилось и почти всецело зависит от нашей позиции в деле маклерской фирмы Баррета. Это обстоятельство не позволило ему быть в должной мере принципиальным в вопросе права его вкладчиков на конфиденциальность. В частном порядке он сообщил мне, что сегодня утром, как только банк открылся, СИЛ аннулировал счет, сняв с него все деньги. После этого я выдал своим агентам санкцию на проникновение в его жилище. Поверхностный обыск показал, что все необходимое, что забрал бы собой собравшийся в длительный отъезд жилец, отсутствует, так что вполне вероятно, что СИЛ уже там не объявится. Розыски СИЛ продолжены и проводятся с учетом необходимости пресечения даже малейшей огласки о его исчезновении.

Инспектор Департамента уголовного розыска полиции Лондона Тоббиас Грегсон

16 ноября 1895

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 30 мар 2019, 23:00

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

68. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

А в это время...

Я запнулся посреди фразы, задумавшись над ее окончанием. Фразы, что послужит объединяющим заглавием для эпизодов, прошедших без моего участия и, какое-то время, без моего ведома. У меня нет выбора. Хронологический порядок и форма изложения многого из того, что последовало за моей провалившейся попыткой компромисса с Грегсоном, нуждаются в таком заголовке. Конечно, тот факт, что я приступаю к описанию событий, о которых мне стало известно позже, в некотором роде лишает мое повествование остроты и напряжения непредсказуемости, так как тем самым я открываю карты касаемо относительно благополучного исхода столь неприятной истории. Ну, что ж, рассудит читатель, вздохнув облегченно или же разочарованно. Значит, автор сумел как-то выкрутиться, и в настоящее время у него все более-менее хорошо, коль он имел возможность составить такие мемуары. Вряд ли он располагал бы достаточным временем для работы над ними, если бы дожидался исполнения смертного приговора в Пентонвилле или Нью-Гейте, или же здоровьем, если бы был вынужден обратиться к своим воспоминаниям после продолжительного срока, проведенного на каторге. Я не стану отрицать такие доводы читателя, тем более присвоенные ему мною же, не только с тем, чтобы избежать обвинений в шизофрении, но и потому что не вижу в этом смысла. Благополучие? Все относительно. Как и наказание в качестве искупления. Кто и за что должен заплатить? А главное, кому? На чей адрес все это - унижение, боль, и вызывает ли расплата должное удовлетворение адресата? Можно ли в принципе искупить вину, и как определить ее меру? Всякий, кто убежден, что располагает ответами на эти вопросы, глупец. Не многим умнее и тот, кто все еще бьется над их поиском. Они невозможны не в силу сложности темы, их попросту нет. Физически, как и самих вопросов. Надуманных и пустых. Я не стану оправдываться. С какой стати? Человек при всем своем самомнении и неуемном стремлении к свершениям всего лишь игрушка в чужих и равнодушных руках того, с чьим именем и по сей день не разобрались. Наличие таких достоинств, как разум вместо освобождения приносит лишь еще более острое ощущение несвободы. Обстоятельства, некий ход вещей - что угодно определяет жизнь человека только не он сам. Поступать из логики сложившихся в настоящий момент условий - вот единственное, что ему предназначается и теоретически может быть посильно. Распознать эту логику - единственная задача. Жизнь - это шахматы с неведомым и непостижимым игроком по ту сторону доски, так что будет глупой самонадеянностью пытаться угадать его замысел, прочитать ситуацию на сколько-нибудь ходов вперед. Не исключено, что там вообще нет никакого замысла, и этот игрок определяет свой следующий ход броском кости, числа на которой означают ту или иную фигуру. Хаос, иногда случайно приобретающий черты некой символической закономерности, которой мы напрасно пытаемся подыгрывать. Нет уж. Один ход и не более. Вот все, за что ответственен человек, как бы пытливо он ни вглядывался в расстановку фигур на доске. И всякий раз только так. Это и есть приятие. Осознание, что правила таковы, и вся твоя тактика - ход в ответ на ход, одна лишь реакция без попыток обогнать или обхитрить, вечная и грамотная защита без идиотских надежд поставить сопернику мат. И это логично. Ведь тот могуч, но неразумен. Мат тому, кто не в состоянии осмыслить самого факта поражения и окончания игры, и потому не прекратит ее - что может быть смешнее? Вся моя история служит подтверждением, что я-то как раз четко соблюдал правила и все мои действия - это те единственно разумные ходы, обусловленные текущей позицией. До тех пор, пока мое положение оставалось завидным и устойчивым, такая счастливая картина объяснялась не столько моими личными качествами, в коих я себе не отказываю, сколько тем, что обстоятельства складывались относительно благоприятно для меня. Я не лишен ума, воли и других талантов, и все же весь этот достойный арсенал был предназначен для той единственной возможности, которую я уже упомянул. Понять условия, определиться с ходом и найти силы, чтобы совершить его. Со сменой обстоятельств я не изменил правилам. Ситуация ухудшалась, как развернувшийся и усилившийся ветер на море, но даже с учетом возросших волн и сужающегося круга возможностей я всегда совершал единственно верный в тех скверных условиях ход.
Достаточно давно, когда я только приступил к своему дневнику в качестве еще молодого, но уже весьма успешного инспектора Си Ай Ди [criminal investigation department - официальное название криминальной полиции Лондона - прим. ред.], мне даже в голову не пришла бы сама вероятность того, что мои записи станут достоянием общественности. Не говоря уже о том, чтобы мечтать об этом. Нет - даже признаться себе в таком желании казалось нестерпимо постыдным. В то время мое реноме было столь безупречно, а успехи настолько блестящи, что только собственное молчание могло составить им достойную компанию - даже малейшая и самая бесстрастная их констатация с моей стороны выглядела бы глупым измельчанием, уродливым заигрыванием в надежде выпросить похвалу. Напоминать лишний раз о себе, убеждая в очевидном, выпрашивая намеками любовь там, где тобою и так обязаны восхищаться. Что может быть унизительнее! Нет уж, увольте. Гордость не терпит самовосхваления, ее не обмануть подарками, купленными за свой же счет, ей требуется признание без принуждения. И пусть те, кто обязан мне многим, не спешат отдать должное, я всегда в состоянии помнить, что о таких долгах не напоминают - их отдают сами. Жаль, что не всегда вовремя. С другой стороны, точно выверенная скромность не притушит триумфа ликующей души, когда почести как посланцы смирившейся крепости являются сами. Можно признаваться себе в своих победах, позорно посвящать эти признания грезам, что когда-нибудь о них прочтут посторонние. Дневник - если его автор честен - не приемлет свидетеля, пусть и молчаливого. Разговор с самим собой - только так, но даже соблюдение этого условия не гарантирует искренности. Сам факт обсуждения таких материалов потомками или - о, ужас! - современниками всегда вызывал у меня отвращение, как и те "случайности", благодаря которым такое становилось возможным, так что я не мог позволить себе роскоши быть смешным перед самим собою.
С тех пор все переменилось до неузнаваемости. Абсурдная слава Холмса, безосновательная, родившаяся на ровном месте как пьяная шутка или вырвавшееся признание, вытеснила со сцены даже лучших из признанных. Пустое поветрие - мы усмотрели в нем проявление закона моды, равно ненавистной своим легкомыслием и точностью, с какой она неизменно этому закону следовала. Утешало, что обязательной частью формулы всегда являлась скоротечность. В Ярде ждали, когда этот очередной дешевый заскок пресытит недалекую публику как чересчур незамысловатая игра, и она переметнется на что-то иное, такое же мимолетное. Тщетно - безумие отказывалось иссякать. Холмс не надоел и не утомил, а продолжал оставаться образом совершенной справедливой силы, способной противостоять злу с надежностью добротной кровли, спасающей жилище от ледяного дождя. Никому не пришло в голову хоть раз задуматься, какая бездна заключена меж этими фигурами – блестящим персонажем, порождением литературного гения и реальным невыдуманным обитателем квартиры миссис Хадсон. Со временем я разгадал секрет живучести этого образа, и мне пришлось признать, что в процессе его создания автор проявил немало хитроумия. Выбрав между интеллектом и атлетизмом первое, сделав ставку на ум, Дойл не прогадал. Благодаря вместительности извилин его подопечного и благородству сдержанности, необходимая доза противодействия агрессии отмерялась столь точно, что создавалось обманчивое ощущение бездеятельности. Защита и счастливый исход обеспечивались одним уже присутствием без чрезмерностей вроде ответных выпадов, что позволило в фигуре Холмса примирить христианские заповеди, хромающие комплексом отвращения к насилию, с требованиями чести и инстинктом самосохранения. Легкость, с какой Холмс разрушал самые коварные козни, давала представление о превосходстве, с каким сколь угодно серьезные усилия с его стороны казались излишними. Нет, точно, это можно было бы назвать пассивностью - он то ли развлекался, то ли разминался, но никогда по-настоящему не напрягался. Он не разил, а лишь пресекал, подставлял щеку к восторгу святош, и она натренированная не подводила - роковым и патетичным рикошетом от нее зло само поражало себя. Ему поклонялись и льстили, его обожали и пытались познать, как явление. Он восхищал и очаровывал, и даже пугал, продолжая оставаться тайной непостижимой и оттого радующей до искренности. Тайной, которую кощунственно и пытаться разгадать, ибо такое намерение самоубийственно. Зачем обкрадывать себя же, подвергая анализу волшебство, разрушая его магию на осколки? Преступно и глупо - как предавать любовь, уродовать прекрасное или осмеять доверие. Паузы между рассказами - жалкая надежда, что всякий следующий рассказ окажется последним - все, что нам оставалось, но даже сами эти паузы служили удручающим диагнозом. Нервозные обыватели жаждали продолжения уже не столько с нетерпением вечно ненасытного любопытства. Период фокусов, развлекающих скучающий интеллект, остался позади. Игры разума - формально продолжая заниматься все тем же, Холмс перешагнул этот этап и вступил на новый путь. Всемогущий в средствах и необъятный добродетелью - можно ли при таких качествах оставаться всего каким-то защитником, пусть и за скромную плату? Напрашивался ответ, позорный для Лондона. Великий город избрал себе в качестве вечного символа ничтожество, а Дойл помог ему обрести чары гамельнского крысолова. Бездарь, охотно воспользовавшийся украденной славой, сделался ангелом света. Или, быть может, уже и пастырем? Предложить ему такую роль могло лишь глубоко больное психически общество, терзаемое страхом незащищенности и потому быстро впавшее в зависимость. Воспользоваться же этим и принять такой реверанс мог либо откровенный негодяй, либо невероятнейший дурак, через чье помутнение тщеславием не пробилось бы никакое зеркало.
Конца не предвиделось, и вот тогда-то… Если быть предельно честным, следует признать – я был безупречен, но только до этого самого момента. А потом, устав ждать, когда миф сам собой сойдет на нет, нарушил собственное же правило. Произвел фальшивку, обладая патентом на выработанную и выстраданную самолично мудрость. Единственная ошибка была допущена мною именно тогда, когда я решил, что сам положу конец этому психозу. Все мои последующие трудности целиком проистекли из этого побуждения, благого, но наивного. Оживить сознание безумцев, пробудить спящую толпу, наслаждающуюся бесконечным лихорадочным сном, соблазнительно красочным и лживым. Подумать только, я вознамерился вернуть зрение потухшим очам слепцов! Вряд ли здесь обошлось без пафоса, так не за это ли я столь безжалостно наказан? Мистификация с Мориарти ознаменовала переход от вынашиваемых надежд к действиям по их воплощению. Затянувшееся раздражение - вот что подтолкнуло меня к оплошности в сущности элементарной. В итоге я не придумал ничего умнее как поддаться искушению доказать миру бездарность Холмса. Излишнее пагубно. Давно проверено, что дурак разоблачит себя сам, и что помощь ему в этом выставит доброжелателя в ни чуть не лучшем виде. Идея подать идиота идиотом приобщает ее автора к кругу тех же идиотов. Это особенное свойство тупости перекидываться как ветреное пламя на всякого, кто вздумает приблизить к ней свой критический взор. Не успев осмеять, сам сделаешься смешным. Нужно просто принять тот факт, что есть объекты, которым категорически нельзя уделять внимание, даже если оно трезво, избавлено от иллюзии обольщения. Они не должны служить ни источником вдохновения, ни аналитическим материалом, ни предметом наблюдения. Самой своей сутью они убивают всякую идею, посвященную им, и изначально вроде бы здравую. Пародия на убожество при всем исполнительном блеске уподобляется убожеству, и талант только усугубит печальное тождество. Ни форма, ни фантазия не спасет замысел от провала, если в его основу заложено описание посредственности. Обернувшийся против меня же комизм подорвал мою уверенность, лишил чутья и сбил с нужного темпа. Я сделался неловок и еще более упрям. Злость пятнами застилала глаза. Прежние порывы, безошибочно интуитивные, сменились суетливой имитацией. Я много бегал, да без особого толку. Наконец, я спохватился. Вернуться к собственной истине, стать самим собой. Вспомнив золотое правило, я обрел себя. Способность к трезвому анализу, тщательность в выборе идеального хода, непоколебимая воля в его исполнении – с ощущением, что проверенные многократно инструменты вновь послушны мне, я почувствовал, что оживаю, но…
Нечто более тонкое и сложное изменилось безвозвратно. Перевернулся тот самый внешний порядок, нарушился, смялся как погода. Никакой линзой не разжечь огня, если солнечный свет перекрыт мглистыми тучами. Уверен, я снова всюду был прав. Очнувшись от краткого приступа тупости, я с тех пор вышел на пик и уже не падал - результаты тому свидетельствуют. Дело Адэра я завел в тупик, ухитрившись заткнуть рот негодяю в самый последний момент. Бартоломью Шолто был изобличен мною тогда, когда все считали его покойником. Я выманил его не только обнажить личину, но и раскрыть секрет клада. Убийца, одурачивший всех своей гениальной затеей, собственноручно извлек для меня сокровища из безграничного чрева сада, перекопать который в противном случае представлялось немыслимым. Бартнелл только скрипел зубами, но меня это не могло обмануть - не его вина, что природа не наградила его иными музыкальными средствами, более уместными для прославления моей победы. С Милвертоном тоже покончено, пусть и несколько иным способом, чем мною задумывалось. Так что нет ни малейшего повода для сомнений – все лето и осень я был вдохновенно изобретателен, как Наполеон в кампании пятнадцатого года, однако обстоятельства остались презрительно глухи к такому совершенству исполнения. Они - только они! – подталкивали меня к тому, от чего гневливо отворачивается нос моралиста. Или читатель думает, что мне не жаль Адэра?! Его смерть - в самых жестоких кошмарах не привиделось бы мне, что сотворится такое положение вещей, когда кровопролитие останется единственным выходом. Подчеркну, сотворится не мною. И что он - этот единственный выход - со временем сделается постоянным. Кто-то скажет, ужасно и странно, что все это скрупулезно фиксировалось здесь. Пусть и с муками сожаления, и все же - как такое в принципе стало возможным? Ужасно, но странно ли? – замечу я в ответ. Как раз это ли не доказательство столь парадоксального факта, что ужасными деяниями я, тем не менее, не запятнал души, до последнего держась лишь разумного? Иного очевидно не дано - деяния эти должны, обязаны были быть совершены. И я вполне отдавал себе отчет в этом. От меня требовалась только тотальная искренность, которую мне предавало понимание, что ошибок отныне не будет. Возблагодари меня, читатель, за то, что мне не присуща слащавая стыдливость слабака, прикрывающего бессилие приверженностью праведности. Обладай я ею, и эти бумаги приобрели бы куда более благопристойный вид, как всякая оскопленная до состояния лжи правда мемуариста. Вместо этого я остался верен себе и продолжал досконально точно воспроизводить весь свершившийся кошмар, хотя одному богу известно, чего мне стоило содрогаясь вырывать из памяти то, что я предпочел бы забыть навечно и немедленно же, повторно переживая уже перенесенную муку. Так воспоминания, которым полагалось в будущем стать солидными мемуарами уважаемого инспектора в отставке, превратились в дневник проводника злого рока. Не убийцы, которого, тем не менее, многие заклеймят таковым. И все же каждый, кто прочтет его беспристрастно, не сможет избежать страшного вывода - у избранного судьбой нет иного пути, кроме как исполнить ее планы. Не ведая их смысла, всякий, кто осуждает меня, выносит приговор самой жизни, поносит бранью мироздание с его непостижимыми принципами. Я использован, брошен в пламя чужого предрешения, и не вина, а беда моя, что прежде роскошный облик, предмет моей гордости, обезображен до неузнаваемости. Пламя стихло, я - часть пепелища. О, читатель, разгреби же остывшую груду кострища! Стряхни с меня пепел. И наконец, вглядись же в меня такого попристальнее! До боли в душе, стиснутой отвращением. Отбрось страх и смущение, охватывающее от необъяснимой вины, когда не уклониться от присутствия грешника. Встреться со мною глазами, найди силы не отвести взгляда, а большего и не надо. Ты увидишь. Перед тобой не уайльдовский портрет приторного красавца Грея, а подлинно трагическая фигура обреченного фаталиста, не имеющего ничего общего с глупым юнцом, влюбленным от безмозглости в собственную такую же безмозглую телесную оболочку. Разум ценит разум. Полюбив тело, Дориан доказал, что сам представлял собой плоть и только плоть. Геометрия без Евклида, наслаждающаяся даже не собственным обществом, а только его картинкой. У меня иные возможности, потому что наши ресурсы несопоставимы. И хоть я и оказался в ловушке, внешне схожей, разница мне видна, благодаря чему изменилось и мое отношение к собственному дневнику. То, что казалось оскорбительным во времена, когда поводов утолить гордость хватало в избытке, теперь стало потребностью, отчаянной словно жажда вдоха. Я верил в себя и понимал себя достаточно, чтобы не нуждаться и в восторге дилетантов, и в признании профессионалов. Мне с моими записями претило принять позу соискателя почестей. Теперь же им с их невыгодными откровениями отводилась роль исповеди, и я жаждал иной позы - смиренной, но достойной позы человека, по собственной воле перепоручившего окончательное решение воле чужой. Сквозь собственный суд я прошел, оправдав себя по всем пунктам. Возможно, я заблуждаюсь на свой счет, и потому нуждаюсь в проверке на прочность собственной правоты. Такой, что я приму на веру. Суд закона с его нормами, призванными сбивать общество в стадо, избирателен и предвзят, и мне бы не хотелось принести себя в жертву обусловленного близорукими целями правосудия. Мне нужно иное. Суд человека человеком, один на один со мной, и также приватно - с собственной совестью.
Пусть судят меня все, кто пожелает, но не толпою. Не ища подсказки в таких же пугливых взглядах. В Олд-Бэйли я насмотрелся такого предостаточно. Нервозная публика, заражающая сама себя коллективным страхом - все это усаженные тесными рядками жертвы, с ужасом взирающие на обвиняемых. При всей суровости ее приговор - лишь блеяние овец, спутавших отбившуюся соплеменницу с волком. Поэтому-то теперь я хочу…настаиваю – многие, очень многие глаза должны это прочесть. Один на один с моими строками, и пусть каждый спросит себя, не померещилось ли ему что-то позабытое, словно встреча здесь со мною помогла вновь по-новому познакомиться и с собою. Я не буду настырен настолько, чтобы подталкивать читателя к таким воспоминаниям, и тем более выводам из них. Никаких подсказок. Я лишь поделюсь собственными. В том числе и о том, чем для меня все это закончилось. Не стану разочаровывать тех, кто убежденно обвиняет меня. Поводов для злорадства предостаточно, но всему свое время. И сейчас мне хочется уделить его Тоббиасу Грегсону. Эх, Тобби! Позволь в последний раз высказаться о тебе с некоторой теплотой. Так, как будто я все еще не знаю, к чему привела твоя принципиальность. В том, что рано или поздно она тебя зажмет в тупике вынужденного отступничества, я не сомневался задолго до того, как оно случилось. Что-то придется предать - вот в чем состоит ирония положения стремящегося быть верным всему на свете. У тебя слишком разнообразные идеалы, друг мой бывший, вот в чем дело. Дружба, долг, предназначение и прочее - и все это взвалено на тощий хребет чести, ответственной и за непосильную ношу в целом, и за выбор, если от чего-то придется избавляться. Благодари меня за то, что я облегчил ей задачу, предоставил повод относительно безболезненно примириться с неизбежным и стряхнуть то, что во всем багаже выглядело наименее ценным. Иначе у нее подкосились бы ноги, но в любом случае она, безусловно, уязвлена. Переступив через меня, ты - не сомневаюсь, хоть и не имею возможности видеть это - обзавелся долгосрочно скорбной миной, будто перенес страшную потерю, а не обрел избавление от ставшей неудобной и опасной привязанности. Но вспомни, просил ли я тебя когда-либо привязываться ко мне? Сдержи ты себя в своих притязаниях на мое внимание и доверие, коих ты столь пылко добивался когда-то, преодолевая мое естественное равнодушие мизантропа, кто знает, может, не пришлось бы тебе писать твой злополучный рапорт, более напоминающий собой донос? Не сомневаюсь, имей ты возможность услышать меня сейчас, у тебя нашлись бы соответствующие слова, и это не походило бы даже на оправдания. Скорее, обвинения и попытки убедить, что ты поступил так ради меня же. И я не удивился бы этому. Так же когда-то от досады на едкие остроты по поводу своей неряшливости ты принимался оправдывать перед коллегами свою неизменную потрепанность склонностью к философии. Забавно было наблюдать за неумелым колдовством, с помощью которого пожеванному плащу предназначалось обрести тот символический смысл, что безошибочно угадывается окружающими в облачении подлинного мудреца, служа доказательством рассеянности до самой презренной из мирских привязанностей - опрятности. Чего только стоили утверждения неряхи, будто Сократ и прочие античные философы имели бы не меньшие затруднения со шнурками, если бы те к тому времени существовали в обиходе. Тогда это казалось милым и только. Красноречие на очевидно проигрышных позициях достойно снисхождения. Это, видимо, являлось объяснением, почему тебе сходили с рук эти сколь игривые, столь и провокационные измышления. А еще - второй из двух известных мне причин, отчего монологи не приводят к диалогам даже при наличии достаточного количества участников. Первая, когда говорящему готовы внимать до бесконечности, к тебе отношения не имела, еще более усугубляя подозрение, что пыль и пятна на одежде именно такого человека появляются по вполне себе прозаическим причинам. Вторая, та самая, заключалась в том, что твоим доводам было не суждено не только зародить дискуссию, но и заслужить даже молчаливую оценку. В их опровержении лично мне виделось смысла не больше, чем в упрямом мужестве твоей супруги, благодаря стараниям которой, твой плащ каждым утром успевал предстать перед нами чистым и выглаженным ровно на один час. Тщета перечеркнет любую самую горячую надежду, а с нею - и осмысленность такой борьбы, и я давно уверился, что рукам малышки Агнес окончательно опуститься мешал последний аргумент. Тебе, Тобби, болезненно щепетильному, совершенно не дается приличный вид. Он тебе не по зубам, как в самостоятельном исполнении, так и всученный женой перед уходом на службу вместе с обедом. Осознав это, но продолжая по-особенному изящно повязывать тебе шарф, она уже пытается не исправить и не спасти, а только откреститься от тебя, посылая миру сигнал, что уж она-то к этому безобразию непричастна. Приличный вид. Посмотрим на это чуть шире. В истории, когда ты так бурно отрекся от меня, еще можно сохранить за собой место в департаменте, но не лицо. Неизбежен печальный вывод - ты также неряшлив и в средствах, и приличный вид по-прежнему тебе не по зубам.
Ну и хватит об этом. Прости, Тобби, что прощание вышло жестче ожидаемого. Больше ни одной реплики меж бывшими приятелями. Я буду рассказывать о тебе от третьего лица. Как и обо всех, кто внес свою лепту, участвуя в событиях где-то в стороне и невидимый для меня. Итак, Грегсон. Мы объяснились с ним в комнате Холмса ровно затем, чтобы разойтись окончательно. Его угрозы наглухо закрыли мне двери в Ярд. Не то чтобы я утратил возможность докопаться до истины. Скорее, помочь в этом родному департаменту, используя богатый круг предоставляемых им средств. Меня лишили привычного и, стоит признать, наиболее удобного ракурса, способствующего изучению обстоятельств дела самым эффективным образом. Мне остались доступны лишь маневры частного лица с немалым опытом полицейской работы. Маневры, однако, затруднялись особенным положением этого самого лица, которому для собственного же блага следовало поскорее раствориться в громадной и безликой лондонской толпе, стать невидимым для Ярда. Насколько это мне удалось, показало время, во всяком случае, тогда я со своим знанием методов и особенностей функционирования уголовной полиции имел основания на это надеяться, а вот то, что и сам я теперь ослепну до всего, что предпринималось департаментом и поступало в его распоряжение, легко предсказывалось еще перед принятием столь непростого решения. Теперь я ничего не знал о действиях своих коллег и их результатах и мог только догадываться, где и когда наши пути пересекутся, и чем это для меня обернется. Ощущение, что такая встреча рано или поздно произойдет, появилось уже шестнадцатого и не покидало до самого завершения описываемых здесь событий. Позднее, в силу того, что некоторые источники информации оставались мне доступны, и часть тех моих связей, что принято называть неформальными, сохранилась, мне удалось постепенно восстановить всю цепочку произошедшего уже после нашего разрыва. Все это - их переговоры, в том числе и на мой счет, решения и прочее, в чем я не участвовал, представлено мною здесь уже, как говорится, по завершению и в том виде, что наиболее приближен к действительности, пусть и с некоторыми литературными вольностями с моей стороны. Итак...

А в это время в Ярде или где бы то ни было еще...

16 ноября 1895

Этот день у инспектора Грегсона выдался чрезвычайно хлопотным. Не знаю, сколько раз ему пришлось обратиться к своим шнуркам, но, в любом случае даже без учета таковых затрат можно смело утверждать, что его пятница прошла под знаком кипучей деятельности. Частично это нашло отражение в его рапорте, а именно те меры, что он успел предпринять в первой половине дня. Начало заботам инспектора положила ранняя поездка в Пентонвилль. В беседе с комендантом всплыло все то, что обычно называют пищей для размышлений. В итоге разыгравшееся пищеварение привело Грегсона на пост у дома Кроссуэллов. Возможно, это совпадение, или к такому решению его подтолкнуло поступившее еще минувшим вечером сообщение с того же поста о неожиданно скором возвращении вдовы после ее отбытия из Лондона борнмутским экспрессом. Кстати, меня эта новость в нужное время не застала, и я узнал о ней гораздо позже. Выходило, что, если целью поездки леди Кроссуэлл был Мерриден-Холл, то с вычетом времени, затраченного на дорогу, она провела в родовом поместье каких-то пару часов. Грегсона, лишенного той информации, что помогла мне по-особенному присмотреться к Джозефине Нэви, такой странный поворот не мог не озадачить. Если же мои предположения неверны, и причиной его прибытия в Мэйфэйр явилось обычное везение, то ему повезло дважды, что можно рассматривать как везение уже необычайное. Заступила та самая смена, которая оправдывалась передо мною за свою небрежность глубокой любовью к чаю. Агент, оказавший мне помощь в розыске посыльного, не отказал в той же услуге и Грегсону с той лишь разницей, что, благодаря моей настойчивости за три дня до этого, прочесывать район нужды уже не было. Любитель травяных настоев Фил знал куда вести, и Тобби заполучил Пола Глэдстона гораздо быстрее. Интуиция ли или привычка к последовательному повторению одних и тех же приемов заставили его извлечь из кармана фотографию Сноулза - так или иначе Тобби дался еще один шажок по проделанному мною пути, тем более, что те же наблюдатели сообщили ему о моем посещении Мэйфэйр-Плэйс четырнадцатого числа. Копилка понемногу наполнялась, с каждым новым открытием Тобби все более прозревал и ужасался. То, что со своей щепетильностью пансионной девы он решился надавить на Уислоу, использовав затруднения банка "Эмпайр" в запутанной тяжбе с Барретом, говорит о многом. Естественно, закрывая счет в "Эмпайр", я руководствовался никак не своими обязательствами перед Эрроу. Уход в глубокую тень. Тобби понимал это не хуже меня. Речь шла уже не столько о том, чтобы привлечь меня к ответу, сколько об определении величины причиненного ущерба. Пытаясь вслепую набрести на края дыры, прорытой мною в незыблемом, как казалось, фундаменте одного пока еще уважаемого ведомства, чтобы, пройдя вдоль них, определиться с ее размерами, Грегсон, куда бы ни бросался, один черт, хватал руками только воздух. Он четко держался взятого следа и не позволял себя сбить, но след казался бесконечным и идущим во все стороны. Куда бы Тобби ни направился, выяснялось, что я там уже побывал прежде него. Где предел моих достижений? Насколько я оторвался? Вот что мучило его больше всего. Дыра, что в его представлении поначалу была норой, все больше походила на пещеру. Неудивительно, что итог первой порции затраченных им в тот день усилий был подведен обыском в моем доме, где повторилось то же, что и в "Эмпайр". Пустой счет, пустые комнаты - против желания Тобби вновь вкусил приличную порцию унижения незадачливого охотника, когда ты всюду хоть немного, но не поспеваешь.
Последние иллюзии отпали, сменившему их ошеломлению Тобби, к его чести, предавался недолго. Даже если выдвинутые мне условия ему самому еще вчера представлялись только угрозами, желанием подстегнуть меня, теперь-то ни время с обнажившейся действительностью, ни его принципы не оставляли ему выбора. Так что думаю, мысленный вариант упомянутого рапорта, копию которого, кстати, позже мне удалось раздобыть, обрел свои черты в его голове еще на обратном пути в Ярд. Во всяком случае, если сопоставить час его прибытия на набережную Виктории с моментом, когда сей обстоятельный документ попал в руки суперинтенданта, напрашивается вывод, что инспектор Грегсон приступил к его созданию немедленно, едва только в его распоряжении оказался стол с принадлежностями для письма, и затратил на него времени не больше, чем требуется тому, в ком порядок изложения и само содержание сформировались столь четко, что осталось только перенести это на бумагу.
Еще по прибытии он, узнав об отсутствии как шефа, так и Симмондса, воспринял это с рассеянным удивлением. Рапорт занимал его мысли, и он не догадывался, что за время, пока он разъезжал по Лондону, успело случиться нечто исключительное. Покончив с писаниной, он был вынужден еще какое-то время с нарастающим недоумением дожидаться появления хоть кого-нибудь из них. Ему передали, что все, включая Уилфреда Дайентри, были здесь с самого утра, но примерно три часа назад присоединившийся к их обществу некий субъект вынудил всю компанию в спешном порядке покинуть Ярд. Субъект имел знакомую неприятную физиономию, дежурному констеблю и раньше приходилось видеть его, а мистера Бартнелла, по его словам, прямо перекосило от одного его вида. Грегсон заставил констебля вместо лишних слов поднять записи. Когда он узнал имя визитера, его тревога мгновенно подскочила до предела.
Джоссаи Друи! Ловкий крючкотвор, падкий на скандальные дела. Этого еще не хватало! Друи представлял собой тот случай, когда глубочайшую неприязнь Бартнелла, человека и самого довольно непростого, Тобби мог только всецело разделять. Ему вспомнилась фраза шефа о том, что Друи - худший из всей гадкой своры "крылатых жеребцов". Надо сказать, само содержание фразы выдавало довольно субъективный и предвзятый характер претензий суперинтенданта даже не к отдельно взятой личности (у меня Друи тоже ничего кроме тошноты не вызывал), а уже к целой и вполне уважаемой корпорации.
Пару лет назад в Олд-Бэйли на некоторое время завелась довольно неприятная для Ярда традиция. Обвинение проиграло подряд несколько казалось бы благополучно завершенных нашим департаментом дел. Проиграло обидно нелепо, из-за небрежности к формальностям, не отменяющим истины, установленной следствием, но совершенно пагубно сказавшимся на итогах этих слушаний, что только разжигало досаду и разочарование, а также резкое отрицательное отношение к стороне, в чьей находчивости так хотелось усмотреть нечистоплотность. При этом все понимали, что адвокаты обвиняемых просто делали свое дело, так что претензии приходилось держать при себе, разжимая зубы для выхода ярости лишь в близком кругу. По совпадению защиту на всех проваленных процессах представляли барристеры Внутреннего Темпла. Позже, после того как из допущенных промахов были сделаны нужные выводы, нехорошая традиция сошла на нет, но презрение к циничным ловкачам из гильдии Пегаса никуда не делось [Внутренний Темпл - один из лондонских судебных иннов, имеющий в качестве своей эмблемы изображение Пегаса. Отсюда и эмоциональное упоминание суперинтенданта о барристерах данной гильдии как о "крылатых жеребцах" - прим. ред.].
Но Тобби взбесило другое. Брезгливость придется перебороть, раз уж они вынуждены иметь дело с этим редкостным мерзавцем. И еще запастись немалой выдержкой, потому что провокаций не избежать. Друи действительно особенный персонаж, обожающий шумиху и неопределенность ситуации с богатыми возможностями извращения истины. Передернуть факты, подать их однобоко. Ажиотаж всегда подстегивал его наглую натуру. Он не стеснялся шантажировать Ярд угрозами прибегнуть к помощи так называемого общественного мнения, а на деле - накаленной слухами толпы, заведенной и одновременно запутавшейся, благодаря его выходкам. Грегсон уже не сомневался, что в данном случае Друи заинтересовало именно их дело. И то, как быстро слетелось воронье, не оставляло сомнений по поводу направляющей руки. Ручаюсь, к тому времени Тобби испытывал ко мне что-то очень похожее на ненависть. До сих пор он видел себя моим преследователем. Стремление убраться подальше читалось во всех моих шагах, что он выявил. И тут этот выпад навстречу. Я уже не столько спасал себя. Неспроста уже в последний момент с конвертом в руках перед ящиком на стене дома Друи мне пришлось бороться с серьезными сомнениями по поводу такого шага. Сжигались последние мосты, Ярду объявлялась война. Подключить к делу Друи означало перейти последнюю грань приличий, после чего сам я перемещался в ту же категорию лиц, рукопожатие с которыми влечет утрату чести.
Невеселые мысли подкрепило возвращение Бартнелла. Суперинтендант принял рапорт молча, но Грегсону одного взгляда на шефа было достаточно, чтобы понять, что тот сейчас просто не в состоянии воспринять и оценить должным образом все те изложенные в нем замечательные положения. Мрачные глаза Бартнелла свидетельствовали об обострившейся нелюбви к чтению, а лицо, которому прибавляло массивности особенное свойство черт слагать собой однажды принятую невозмутимую форму, теперь обрело непривычную подвижность. Чтобы угадать, что именно сейчас суперинтендант предпочел бы всему остальному, включая аналитические отчеты своих сотрудников, не обязательно было быть таким сотрудником. Две вещи, в первой из которых шеф себе действительно не отказал. Стакан с бренди был осушен как кружка портера в жаркую погоду. Если бы вслед за тем Бартнелл взялся крепко и громко ругаться, Тобби зафиксировал бы про себя личную победу с сухим счетом, но второе так и не последовало. Шеф сумел взять себя в руки и даже выдавил из себя подобие извиняющейся улыбки, повертев в руках рапорт.
- Я ознакомлюсь позже. Вы этим и были заняты последние часы?
- Да. Включая сбор той информации, что тут изложена.
Грегсон вкратце перечислил посещенные им места. Шеф смотрел на него неопределенным взглядом, и Тобби угадал в нем тут же рассеянность, с какой сам отнесся сначала к отсутствию коллег.
- Значит, вы еще ничего не слышали? Здесь без вас, знаете ли, тоже было нескучно.
Грегсон ответил, что кое-что уже знает, а об остальном догадывается. Да, все так, подтвердил суперинтендант. Друи заявился и в своей нахрапистой манере потребовал свидания с Блэйдом. Закон, как известно не запрещает это адвокату, тем более, если у задержанного на тот момент нет защитника. Переговорив с ним, он объявил, что берется защищать его интересы.
- Вот его, так сказать, меморандум, - шеф протянул Грегсону заявление Друи. - Прежде, чем продолжим, прочтите.
Тобби примостился на стул напротив Бартнелла и погрузился в чтение. Друи ставил Ярд в известность не только по поводу своей дальнейшей позиции. Самая убийственная часть содержала обвинения, подтвержденные попавшими в его распоряжение фактами. Остальное он, по своему обыкновению, выворачивал так и сяк, издевательски весело предлагая Ярду опровергнуть его фантазии.
"Я располагаю сведениями, что мой подопечный мистер Блэйд, арестованный полицией, был использован, что называется, втемную преступным тандемом Холмса-Уотсона, давно уже применяющим в своих целях под прикрытием незаслуженной репутации противозаконные методы деятельности. Прискорбно, что и для представителей криминального департамента сие не составляет никакого секрета. Факт участия в деле уже подтвержден доктором Уотсоном. Им даны официальные показания, зафиксированные протоколом. Несмотря на это, он был отпущен без условий, к нему даже не была применена мера домашнего ареста. Также мне известно, что получить аналогичные признания от Холмса помешало его отсутствие, но вместо его розысков следствием предпринимаются меры, целью которых является намерение выставить моего подопечного мистера Блэйда единственным фигурантом истории о проникновении в Эплдор-Тауэрс в ночь на четырнадцатое ноября. И это притом, что раненый полисмен четко указал, что нападавших было как минимум двое. Факт пребывания Холмса и доктора Уотсона на свободе и удивительно равнодушного отношения к этому ответственных лиц Скотланд-Ярда выглядит еще более странным в свете другой информации, поступившей в распоряжение полиции еще неделю назад и тщательно скрываемой от общественности...
"Ну как же без любимого словечка", - поморщился Тобби и продолжил читать.
...а именно, что в ночь убийства Чарльза Огастеса Милвертона господа Холмс и Уотсон проникли в его дом путем взлома и находились непосредственно на месте преступления. Чем вызвано такое преступное попустительство полиции? Трусостью перед авторитетом Холмса или чем-то еще более худшим? С каких это пор в стране, где право на частную собственность является священным, грубое и опасное попирание его перестало преследоваться теми, чье жалование оплачиваем все мы, то есть владельцы этой собственности?..."
Текст, внимать которому становилось все труднее из-за передозировки патетикой, заканчивался привычными угрозами натравить прессу, довести до сведения все той же общественности, которая "имеет право знать" и прочими пакостями разного калибра. Друи был по-своему свободным человеком, мало кто так не стеснялся выказывать в себе откровенного подонка. Порой мне казалось, что тем самым он выражал принципиальную позицию, свой протест устоявшимся нормам, искренне находя их нелепыми и надуманными и потому подвергая открытому осмеянию. Даже в случаях, когда у него имелась возможность спрятать подлость, он нарочито выбирал открытый путь. Издеваться в лицо. Это повторялось раз за разом, и, видимо, было девизом. Вот и тут в напыщенной подаче полного имени шантажиста читалась особенно гадливая насмешка. Друи не скрывал, кто ему ближе. Грегсон вернул бумагу с непроизвольным желание помыть руки. Бартнелл с похожим чувством швырнул ее на стол.
- Это еще не все. У Блэйда после их беседы сразу развязался язык, и он, наконец, снизошел до показаний, но, как вы понимаете, радоваться этому рано. Показания в своем роде замечательные. Своей наглостью. Они их согласовали, и теперь выходит, что его нанял доктор Уотсон по поручению Холмса. Это, конечно, чушь полная. Главное, он ухватил направление, и чья это подсказка, мы знаем. А додумать остальное…ну, как сумел, так он и додумал. Не слишком складно, но он этого держится. Все лучше, чем молчать. Это-то он понимает.
- Нанял? - усмехнулся Тобби. - И как же это случилось? Для этого он должен был быть знаком с доктором. Или сгодилась, наконец, стычка в "Бэгетель"?
- Нет, от истории с Адэром они по-прежнему шарахаются как от огня. Поэтому в ход пошел бред о случайном знакомстве в подворотне. Так и показывает: случайно разговорились, и доктор Уотсон предложил ему денег за работу. Нехитрую, но не без риска. Он согласился. Чем удобна его история, что многие подобные сделки так и заключаются.
- То есть тот второй, что сбежал...
- Да! Так и показывает, что это был доктор Уотсон.
- Кажется, очной ставки не избежать?
- Естественно. И заметьте, они это прекрасно понимают. Неслучайно о Холмсе ни слова. Знают о его изворотливости. Для давления избран самый слабый и...глупый, что уж говорить, объект. Доктор и сам себя запутает с радостью, а уж если за него возьмется Друи... Опять же этот негодяй не мог все так точно просчитать. Такое ощущение, что ему был выдан готовый сценарий. Вы согласны?
- Вы поймете, насколько я с вами согласен, прочитав мой рапорт, шеф. А что показывает Блэйд по поводу стрельбы?
- Естественно, по его версии стрелял в полисмена доктор. Тут подлило масла в огонь еще кое-что. Сэр Уилфред, видя все это, потерял самообладание и допустил серьезную оплошность. Ему бы прикусить язык, но он же носится со своим "процессом тысячелетия" как курица с яйцом, вот и тут полез. Да знает ли милейший барристер, что его клиент причастен вдобавок ко всему и к ужасающим деяниям Мориарти! Видимо, хотел припугнуть Друи, да со своей спесью не оценил расклада сил. Положение и так шаткое. Мы тут ломаем голову, как такое спрятать, а тут этому проныре преподносят такой подарок. Видели бы вы торжество Друи! Он мгновенно уловил нюхом, что это его любимый случай. Дело мутное и, скорее всего, грязное как он сам. Он тут же затребовал материалы по делу Тернера. Так и завил в лицо Дайентри, что организует защиту Фэлтона и развалит процесс. Тут уже и сэр Уилфред сообразил, что сел в лужу. Давно я не видал его в такой панике, но его истерика, честно говоря, было единственным утешением за сегодня.
Суперинтендант прервался, потому что не мог держать долго стакан пустым. Предложил и Грегсону, но тот отказался.
- Однако и это еще не последнее. Угадайте, куда мы сейчас ездили?
Тобби не требовалось много времени, чтобы понять, что единственной возможностью развеять туман, напускаемый ловкими инсинуациями адвоката, оставались показания свидетеля и непосредственного участника схватки.
- В госпиталь Сент-Джеймс?
- Верно. Я только что оттуда. Друи взялся допрашивать полисмена. Вы знаете его стиль. Действует грязно, путает, сбивает и уже кое-чего добился. Я присутствовал и устал его одергивать, но он все же смутил беднягу.
- И что?
- А то, что тот уже не уверен, кто в него стрелял.
- То есть как? - опешил Грегсон.
- Он увидел в комнате двоих. Те спорили, но разглядел он их неважно. На столе стоял фонарь, свет был приглушен, и у него не было особенно времени рассматривать их. Он же не знал, чем все обернется. Как только он окликнул их, один, тот, что был справа от него, резко развернулся и выстрелил. Полисмен почувствовал боль в руке и отступил в коридор. Тем деваться было некуда - дверь в сад и окно, как мы помним, оставались заперты еще с той ночи. Вот они и ринулись за ним. По виду полисмен из тех, кто не особенно решителен, хотя постоять за себя, безусловно, способен. Подозреваю, что он бы и не преследовал их, найди они другой выход. А так все столкнулись в коридоре. Получилось, он отбился, тем более напарник помог. И вот тут основная загвоздка. Темнота, свалка. Револьвер был найден на полу. Если б его обнаружили у Блэйда, другое дело, а так Друи задергал его вопросами, цеплялся к малейшей оговорке.
- Понятно. Тот уже не знает, кого задержал. Нападавшего или того второго.
- Именно! Точнее, мы-то понимаем, кого. Но он уже не может подтвердить, что стрелял в него Блэйд. Его напарник тут нам тоже ничем не помог. И Блэйд, разумеется, показывает, что стрелял в полисмена доктор. А сам он, перепуганный оттого, чем все обернулось, просто попытался убежать. Так то!
- Но ведь полисмен говорил, что был еще один выстрел.
- Верно, уже в коридоре. Во мраке и потому мимо. Но это ничего не проясняет. Все из-за той же темноты. И здесь Друи тоже должен был получить подсказку, что с полисменом не все у нас гладко, и есть за что зацепиться. Кто его надоумил, как считаете? Кто ему подал идею влезть в это? И так быстро?
- Мне кажется, шеф, вы и сами все прекрасно понимаете.
- Мне стоит больших усилий в это поверить, поэтому я вас и спрашиваю. Нет нигде ошибки в нашей логике?
- Слишком многое складывается в общую картину. Уже донеся до Блэйда тот факт, что Роуди опознал доктора, старший инспектор причинил нам колоссальный вред. Если ему действительно нужно любой ценой закрыть рот Блэйду, привлечение Друи - тактически верный ход. Во всяком случае, пока он прячется вместо того, чтобы объясниться, мы вправе предполагать именно это.
- Ладно. Теперь следующее. Мы радовались, что у Блэйда оказалась эта дубинка. Теперь Друи пытается развернуть все так, чтобы она сыграла в пользу его подзащитного. Мол, если у него с собой была она, зачем ему еще и револьвер. Логичнее, что он был у другого. Хитрая каналья.
- Кстати, вполне возможно, - неожиданно согласился с доводом "канальи" Грегсон. - Мы ничего не знаем, кто был тот второй. Может, Сноулз, а может, и нет. Скверно не это. У Блэйда теперь достаточно неплохая позиция.
- Да уж. По крайней мере, спешить он не будет. Друи накачал его своей наглостью доверху. После допроса доктора лично я склонен ему верить и чувствую, что он не причем, но до чего же неудачно он подставился с Роуди. Нам предоставляется незавидный выбор. Или пойти на поводу у этих... и заняться доктором…Лестрейд ухватился бы именно за это только из-за своей ненависти, но я не вижу в этом ни смысла, ни надежды. Тут все глухо. Или же пробивать эту стену дальше.
Их совещание прервал стук в дверь. Вошедший сержант передал Бартнеллу записку и остался ждать указаний. Лицо шефа по ходу чтения стало еще недовольнее, изобразив поджавшимися губами и сморщенным носом обиженное недоумение.
- Они уверены, что нам сейчас обязательно этим заниматься? Что, без нас некому этим заняться? Убийство?
- Пока непонятно, сэр.
- Тем более. Где я сейчас найду людей? - стакан, вновь опустевший, с гулким стуком опустился на стол. - Ладно. Поищите Джонса и передайте, что я поручаю это ему. Или пусть зайдет...
- Видите ли, сэр, все дело в адресе. Из-за него решили, что следует поставить в известность вас и инспектора Грегсона.
- А что с адресом?
- Дело в том, сэр, что старший инспектор Лестрейд интересовался им.
- Лестрейд?! - суперинтендант с инспектором обменялись красноречивыми взглядами, после чего Грегсон подошел прочесть записку. - Когда же? И откуда это известно?
- К сожалению, сэр, ничего не могу сказать на сей счет. Один из наших агентов сейчас там. Он занимался этим по просьбе старшего инспектора и, как только узнал, что в квартире труп, сразу поехал туда. И просил довести это до вас...
- Понятно, - суперинтендант повернулся к Грегсону. - Ну что, сами слышали. Джонс тут не сгодится. Поезжайте.
Тобби уже двинулся к выходу, когда Бартнелл окликнул его.
- Да, и еще. Зайдите в оружейную. Вам полагается револьвер. И будьте добры носить его с собой. Заряженным.
В ответ на молчаливое изумление инспектора шеф с саркастической улыбкой пояснил:
- Приказ Андерсона. После нападения на полисмена все сотрудники департамента рангом от инспектора и выше обязаны...и так далее. Тем более те, кто завязан на Эплдор-Тауэрс. Можете смеяться, но у меня в столе эта игрушка уже лежит. Будем надеяться, что этот театр ненадолго.
Инспектор послушно вооружился до зубов, впихнул револьвер в тот же карман, где уже лежали ключи, портмоне, носовой платок и прочие мелочи, и вышел на улицу. По счастью, если в случае чьей-то смерти применимо такое выражение, добираться пришлось недолго. Дорогой район. И, кстати, совсем недалеко от Мэйфэйр, промелькнуло в голове у инспектора. Тобби вспомнил, что уже бывал здесь, потому что любил Гайд-парк, и если выдавались свободное время и хорошая погода, не упускал возможности погулять в его тенистых угодьях, не обходя вниманием и окрестности. Та часть тихой и уютной улочки, что сейчас открылась его глазам, проходит совсем близко от парка, а противоположный ее конец, который смотрит в сторону Мэйфэйр, кажется, упирается, если он ничего не путает, в Гросвенор-сквер.
Внушительного вида особняки перемежались с двухэтажными домиками попроще, однако, все равно опрятными. У входа в один из них его дожидался Бакстер Конноли. При его виде Грегсона охватил гнев. Один из наших агентов! Еще бы! Вообще-то Коннели принадлежит к числу тех, кто работает непосредственно на него. Лестрейд выдергивает его людей, а Тобби и знать не знает. Сначала эти молчуны на посту...если б его не дернул черт за язык поинтересоваться, он так и не узнал бы, что Пардью убил час, помогая Лестрейду с розысками посыльного.
- Бакстер, в чем дело?! Почему я только сейчас и то случайно узнаю о каком-то странном задании? Что, отчитываться передо мною уже не обязательно?
- Сэр, я полагал, вы в курсе.
Тобби и сам понимал, что он же и виноват в этой неразберихе. Наше с ним приятельство было общеизвестно. Даже газетчики об этом знали, не говоря уже о коллегах. Все давно свыклись, что Лестрейд использует агентов Грегсона, когда ему вздумается, и Тобби безотказностью сам приучил своих людей, что мои просьбы приравниваются к его собственным поручениям. Люди исполняли их безропотно, и никому даже в голову не приходило поставить об этом в известность его, Тобби, тем более, что делом Милвертона парочка давних друзей занималась сообща. Подразумевалось, что информация, доведенная до кого-то из них, становилась общим достоянием. Никто и подумать не мог, что один может что-то скрывать от другого.
Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую, но уютную квартиру. Грегсону бросилась в глаза дорогая и со вкусом подобранная обстановка. Прежде, чем его внимание захватила причина переполоха, он отметил это знакомое сочетание. Тихий респектабельный район и скромная площадь апартаментов, буквально напичканная роскошью.
В гостиной негромко переговаривались. Тобби застал там четверых. Все кроме одного - полицейские из местного дивизиона. Парни с Парк-Лейн. Некоторых он знал. Практически во всех участках департаментских недолюбливают, меня - так особенно, но к Грегсону почти везде относятся если не с симпатией, то уж точно миролюбиво. Ему покивали, а долговязый - Тобби навсегда запомнил его неуемную разговорчивость и склонность стремительно сходиться накоротке - и тут не ограничился и промурлыкал приветственную фамильярность. Осмотр места подходил к концу, и на тело уже никто не обращал внимания. Единственный не из полиции - крупный мужчина доброжелательного вида с мягкими движениями - оказался врачом, проживающим тут же неподалеку. Как он тут оказался? За ним прислали соседи, и он появился здесь раньше полицейских. Доктор Блум подошел к покойнице. Прежде чем он взялся вежливо пояснять основания вынесенного им вердикта, Тобби уже все понял. Красивая молодая женщина, выгнувшись в неестественной позе, застыла в кресле. Грегсону ее лицо ни о чем не говорило, но характерное положение тела напомнило массу подобных случаев. Отравление. Доктор подтвердил и указал на бокал, стоявший на столике. Сама ли? Трудно сказать. Никакой записки не было, так что вероятность убийства исключать нельзя. Тем более, что краем уха он слышал... Впрочем, это его не касается. Обнаружившие тело уже опрошены, вся информация к его услугам. Почувствовав, что вторгся на чужую территорию, он сконфузился и перевел глаза на полицейских. С одного взгляда на долговязого ясно, что просить не придется. Тот все время поглядывал на Грегсона так, что сам больше напоминал не сержанта из участка, а соглядатая, щедрого своим желанием поделиться сплетнями. Тобби знакомо это его страдальческое ожидание болтуна, изнывающего, когда же ему позволят открыть рот. Усилия понадобятся для другого - через какое-то время этот рот придется как-то закрыть.
Грегсон непременно всем этим займется, но сейчас, в эту первую минуту его здорово сбивала с толку мысль, вернее вопрос - что тут могло понадобиться Лестрейду? Шепот оправдывающегося Коннели вторгся в его мысли.
- Старший инспектор, конечно, мастер на всякие задумки, но любопытно все же было бы узнать - он что, и в самом деле рассчитывал, что мы найдем ему этот адрес?
- Прекрасно, ты тут еще и не один! - проворчал Тобби. - Он еще кого-то привлек?
- Троих. Меня, Шонни и Дэйвиса. Но это мало что меняет. Мы бы убили на это неделю, если не больше. Нам просто дьявольски повезло, что Дэйвис засек ее, когда она заходила сюда. Шутка ли, прочесывать такой большой район.
- А что вы искали?
- Дом, где она жила прежде. Тоже задачка еще та, верно? И как, спрашивается, задавать вопросы о человеке, которого здесь уже и в помине нет! Ваш Лестрейд сам так сказал. Но только, видно, ошибался. Вот она, голубушка.
- Да кто она-то? - все еще ничего не понимал Грегсон.
- Как, сэр? Вы разве ее не знаете? - ирландец Коннели не удержался от щелчка пальцами. - Это же Джозефина Нэви! Мы думали, ее нет в Лондоне, а поди ж ты... Вот, значит, как вышло-то.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 23 апр 2020, 16:00

Первая часть, измененная примерно на 80%. Добавлены "Союз рыжих", "Установление личности", "Голубой карбункул" и др. Бесплатная электронная версия:

https://ridero.ru/books/drugoi_kholms_i ... v_nachalo/




  • Реклама

Вернуться в «Форум для хорошего настроения»