ПИШИТЕ ПИСЬМА

Игры-онлайн, юмор, чатовки и прочее веселье.
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 19 сен 2017, 22:34

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

2. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА 30 октября 1895

Тоббиас Грегсон, или попросту Тобби, как в Ярде привыкли его называть близкие по чину коллеги, еще недавно считал меня своим другом. Я плохо представляю себе, какой смысл в это понятие вкладывают те, для кого оно имеет личную значимость, то есть кто не просто наслышан о существовании дружбы между людьми, как я, но и имеет близких друзей. Из всего своего окружения Тобби почему-то самым близким для себя определил того, кто в этот избранный круг не только не напрашивался, но и саму целесообразность такого рода человеческих взаимоотношений до сих пор подвергает сомнению. Это тем более странно, что я не припомню, где и когда дал повод Тобби наделить наше поверхностное и ни к чему не обязывающее приятельство таким значением. Мнения моего на сей счет он не спрашивал, но и особенных знаков участия в таком союзе не ждал, поэтому я с ним не спорил. Все изменилось в ту сентябрьскую ночь, когда в Ярд поступило сообщение о предположительном самоубийстве Рональда Адэра. Большинству моих коллег это имя ни о чем не говорило. Только некоторые, покопавшись в памяти, могли бы припомнить молодого человека из высшего общества с его увлечением частным сыском, таким нелепым для его круга. Другое дело, Грегсон. При всем своем доверии ко мне, Тобби не мог не связать воедино несколько вещей, стиснутых хронологией в обескураживающую цепочку, простотой своей не оставляющую шансов для утешительных выводов поборнику нравственности и дружеских уз. Слежка Адэра за мною, встречные меры, организованные при непосредственном участии Тобби, и сама смерть, окутанная массой зловещих странностей, начиная с предсмертной записки, почерк которой не признали ни мать, ни сестра покойного, и заканчивая неумелой провокацией в "Бэггетель", вызвавшей среди членов клуба вместо осуждения Адэра живейший интерес к моим людям - все это перевесило чашу подозрительности Грегсона, ибо противоположная, если не считать моей репутации, была почти пуста - ничтожные плоды бездарно произведенного Джонсом дознания на Парк-лейн, естественно, в счет не шли.
Я даже не пытался как-то объясниться, настолько безнадежным виделось дело. Меня спасла только странная, непонятная мне этика Тобби, которая связала его по рукам и ногам. Самое удивительное состоит в том, что люди, верящие в дружбу, добровольно возлагают на себя бремя неких связанных с нею обязательств, необъяснимых с практической точки зрения, и следуют им с упорством почти ритуальным, словно исполняют церемонию проносимого через всю жизнь обряда. Несомненно, Грегсон не сомневался в моей причастности к тягчайшему преступлению, но согласно собственной запутанной логике полагал, вероятно, огласку со своей стороны предательством дружбы, хотя самой дружбы уже быть не могло, и не было. Для Тобби стало мучением одно лишь мое присутствие рядом. Это так бросалось в глаза, что я, опасаясь, что коллеги в Ярде сначала отметят этот факт, а затем заинтересуются его причинами, старался поменьше пересекаться с Грегсоном.
Еще одно странное свойство Тобби – его скромность. Черта в общем-то похвальная, особенно когда ею наделены люди, окружающие меня. Я от души приветствую это в коллегах, потому что их деликатность если не способствует, то, по крайней мере, не препятствует моему продвижению наверх. Такие люди даже в периоды прямой и отчаянной конкуренции со мною в самый ответственный момент вдруг зачем-то вспоминают о джентльменском отношении, что не позволяет им собраться и соорудить барьер на моем пути. Правда, следует признать, что таких людей в Ярде совсем немного. Но Тобби со своей целомудренной застенчивостью ухитрился превзойти всех известных мне самых безусловных скромников. Это приобрело у него какую-то неестественную форму. Тщеславные так не боятся попасть впросак и оказаться в дураках, как страшится Тобби оказаться пойманным сетями славы. В тех случаях, когда признание все-таки настигает его и грозит обернуться громкими почестями, он либо старается принизить свой успех замечаниями о банальности дела, либо спешит оправдаться отговорками, что мол, дескать, ему снова сказочно повезло, и запутанная головоломка раскрылась чуть ли не сама собой, выказывая при этом такой извиняющийся вид, что можно лопнуть со смеху. Зато самобичевание дается ему с легкостью. Отчитываясь он увлеченно перечисляет все допущенные им ошибки, если такие случились, раздувая мелкие помарки до вопиющих ляпов, не забывая от души нахваливать действия подчиненных, сметливостью и проворством спасших своего шефа от полного провала. Бартнелл съязвил как-то, что Грегсон отлично подошел бы для отчетов перед прессой в тупиковых застрявших делах, где полиции нечем особо похвастать, и требуется публичное покаяние в выражениях, способных тронуть самое критически настроенное сердце. Боюсь только, что Тобби взялся бы за это занятие с таким самозабвением, что высыпанные им на почтенную голову Скотланд-Ярда горы пепла погребли бы под собою сие в общем и целом достойное заведение на веки вечные.
Раз уж зашла речь о странностях Грегсона, стоит отметить еще одну его удивительную черту – неряшливость. Я сказал удивительная, потому что надо бы уточнить – тайная, дьявольски хитрая неряшливость. Каждое утро Грегсон отправляется на службу чистым и выглаженным, и, как пристально не приглядывай за ним, один черт, никак не поймать те мгновения, когда стараниям его жены, красавицы фламандки Агнес, наносятся сокрушительные непоправимые потери, благодаря чему Тобби приобретает серовато-запыленный и помятый вид. Он не вытирает жирные пальцы о себя и не стряхивает пепел себе на колени, не имеет привычки ползать по земле как Холмс в поисках мусора, выдаваемого за улики. Ничего этого он не делает, а еще обходит или аккуратно перешагивает лужи, но все равно ухитряется к концу дня преобразиться до безобразия. За день шнурки на его ботинках развязываются бессчетное количество раз. Секретом их завязывания он не делится, игнорируя шутливые вопросы, но сам способ, видимо, остается неизменным, потому что результат – тоже.
Мое назначение на должность старшего инспектора, наконец-то, вступило в силу, однако трудно было найти для этого более неподходящее время. Я сразу же оказался погребенным под заботами самого разного толка - от организационных до криминальных. Мое детище – специальный отдел для борьбы с преступными сообществами - только еще предстояло сформировать. И все это в разгар скандала с исчезновением сокровищ Агры, когда пресса готова была причислить Скотланд-Ярд к этим самым преступным сообществам. И вообще, норвудское дело серьезно помешало моим планам. Даже мой личный успех в нем парадоксальным образом сыграл против меня. Шумиха, вызванная разоблачением Шолто, его гибелью и торжественным прибытием доктора Уотсона к невесте налегке, заслонила собою еще недавние предшествующие ей сенсационные события от внимания общества. Мориарти вдруг безнадежно устарел. Все, имевшее отношение к таинственному синдикату, теперь напрочь перестало интересовать лондонцев. Все лишь гадали, куда подевались сокровища, кто из сотрудников Ярда вошел в счастливый круг участников раздела имущества мисс Морстен, и потешались над простофилей доктором, которому ушлые пилеры всучили пустой сундук. Но, самое главное, страх, который я так ловко закачал в пустые головы обывателей, невероятно быстро из этих голов выветрился. От истерии Мориартризма не осталось и следа, и я, всерьез опасаясь, что моим проектам станут чинить препятствия ввиду их невостребованности в условиях нормализовавшейся обстановки, подумывал об организации должной провокации, которая бы вновь открыла глаза моим беспечным землякам на элементарную вещь, а именно, что организованная преступность – это вам не шутки, и с нею необходимо бороться беспощадно, не жалея средств, а главное, бесконечно! И если обществу так повезло, что нашелся человек, готовый взвалить на себя эту ношу…
Но тут грянула новость о происшествии в Эпплдор-Тауэрс. До этого Бартнелл, понимая ситуацию, старался оградить меня от остальной рутины, связанной с банальной уголовщиной, но здесь и он оказался бессилен. В Ярде все, от руководства до младших чинов, понимали, что это самая настоящая бомба, и что последствия убийства, учитывая статус клиентов жертвы, могут оказаться самыми неожиданными и значительными. Одна из газет, справедливости ради подчеркну, из числа откровенно желтых изданий, намекала даже на возможную существенную смену внешнеполитического курса правительства. Дескать, в деле замешаны столь влиятельные персоны, что их разоблачение, случись полиции проявить ретивость и докопаться до сути, неминуемо повлечет чуть ли не смену всего кабинета консерваторов, а вместе с нею и пересмотр нашей стратегии в колониях вплоть до отмены поддержки ойтландеров в Трансваальской республике.
В общем, слухи о теневом могуществе Милвертона, как это нередко случается в подобных историях, превзошли его действительные и без того внушительные возможности. И самые азартные журналисты поспешили причислить его к центральным фигурам теневой политики, закулисным кукловодам, чей вес таков, что их сход со сцены неминуемо эту сцену переворачивает, словно неудачное сошествие с ялика одной грузной дамы, наблюдаемое мною этим летом на Темзе. Наш разговор с шефом состоялся в тот же день, наутро, едва стало известно, откуда прибыл Грегсон.
- Слушайте, Лестрейд, - приветствовал меня суперинтендант невнятным жестом руки. - Я только что общался с нашими верхами. Вам ли не знать, как у нас в руководстве любят давать всевозможные советы, наставления, как правильно, а не как нам вздумается, вести расследование; где и среди кого искать, по их мнению, преступников.
Значимость моего повышения проявлялась в моем сознании все явственнее, благодаря такой перемене Бартнелла. Никогда раньше при моем прежнем положении он не позволял себе в наших беседах пройтись по "верхам" столь язвительно. Вероятно, теперь я вошел в круг если не приближенных к телу, то хотя бы тех, с кем суперинтендант мог счесть возможным иногда посплетничать.
- Но, хотите верьте, хотите - нет, - продолжил он, - сегодня никто не лез с блестящими планами как раскрыть дело до исхода дня. На моей памяти это впервые, и я, кажется, понимаю, в чем причина. Они все жутко напуганы, потому что догадываются, что ниточки могут привести куда угодно. Этого сейчас никто не в состоянии угадать, равно как и того, что лучше - раскопать дело или закопать поглубже. С одинаковой вероятностью можно отличиться и заработать благодарности, признание и продвижение, а можно...в общем, тоже отличиться и оказаться где-нибудь, где находиться стыдно и печально даже тем, чье положение сильно уступает нашему с вами. Поэтому из инструкций пока только одна. От нас требуют предельной осторожности. Сроков нам не ставят и вообще просят поаккуратнее с темпом. Никто нас не гонит, боятся - перестараемся. Так что скрытно, насколько возможно, собираем информацию и подаем наверх. Там решат, что с нею делать. Контакты с прессой исключаются полностью. Включая даже общие фразы, которыми мы отделываемся от этих прощелыг, потому что они все равно умудряются как-то их истолковывать, а потом нам приходится открещиваться от всей этой чуши, и это они тоже как-то истолковывают. Вас я назначаю непосредственно контролировать ход следствия, а если понятным языком - регулировать прыть Грегсона. Он там работал ночью, и сейчас заканчивает свой отчет. Все мероприятия согласовывать со мною. Никакой самостоятельности в принятии решений. Понимаю, как это для вас непривычно, но что поделать. Вы теперь, скорее, в роли администратора нежели сыщика, и учтите, здесь тоже нужны чутье, интуиция и дальновидность, может быть, даже в большей степени.
Бартнелл сам давно уже администратор. Давно настолько, насколько простирается моя память, так что я подозреваю, что он всегда им и был. Поэтому остаток своей речи он посвятил прояснению куда большей значимости и ответственности этого рода деятельности перед детской суетой инспекторов и необходимости особенного таланта для ее осуществления, проблески которого, как ему кажется, у меня все же, хоть и в незначительном количестве, присутствуют.
Хорошенькое дело. Раньше я бы обрадовался возможности поработать с Тобби, теперь же наш тандем сулил массу неудобств нам обоим, особенно ему из-за неумения притворяться и положения подчинения тому, к кому утеряно если не уважение, то уж доверие точно. «Ну, что ж, - подумал я, - в конце концов, не я распределил роли. Отныне ему придется давиться своей заткнутой щепетильностью, а мне как ни в чем не бывало лицезреть, как он воротит нос и отводит глаза, отчитываясь передо мною». Тем не менее, по привычке, коей следовал в последнее время для сведения к минимуму контактов с Тобби, я вышел из кабинета, чтобы дать ему возможность подсунуть отчет незаметно. Через час я обнаружил его на своем столе.
Для того, чтобы быть готовым внимать содержанию материалов, составленных Грегсоном, требуется подготовка, а кое-кому вроде Бартнелла - еще и концентрация душевных сил. Все дело в том, что с некоторых пор Тобби стал составлять рапорты, отчеты и протоколы осмотров с претензией к художественному украшательству. Сухие фразы вроде "На вопрос о времени происшествия свидетель ответил однозначно" в его трудах все больше вытесняются живописными экзерсисами вроде "Смеркалось, место кровавого злодеяния накрыли зловещие тучи, как бы подчеркивая чудовищность содеянного. И тут меня словно молния ослепила догадка!" За эти вольности Тобби подвергался не только насмешкам со стороны коллег инспекторов, но и хуже того - нещадным разносам начальства. Проблема еще и в том, что составление этих "средней паршивости шедевров", как окрестил их инспектор Хопкинс, отбирает у Тобби с каждым разом времени все больше и больше, ибо его взыскательность к себе как к литератору усиливается угрожающе. В то время, как от него ждут срочных сведений, он, немилосердно пытая терпение шефа, бесконечно что-то вычеркивает, переписывает, оттачивая отдельные фразы, обороты речи, и живописные описания ландшафтов, и, наконец, совершенно выбившись из сил, покорно отдает разбушевавшемуся Бартнеллу недописанную «Женщину в белом». Внушительные ряды метафор, гипербол и антиномий решительно преграждают путь шефу на первой же странице, словно высокие морские волны, грозный вид которых наводит робость на утлое суденышко. В результате он быстро утрачивает веру в собственные силы, и добираться до финала ему помогает Тобби, который стоит рядом и ободряюще вмешивается почти на каждой строчке. Однажды Бартнелл в моем присутствии в сердцах швырнул бумаги, передав Грегсону бразды чтения, отчего его нервы подверглись двойной нагрузке. К таланту писательскому Тобби присовокупил драматический, и, благодаря искусству Грегсона-декламатора, эмоциональный накал повествования, казавшийся запредельным, вознесся еще выше. История заблистала уже красками, нестерпимыми для глаз, так что даже у меня в висках стучало. При этом нагнетающий ужас тон рассказчика готических историй неожиданно и ловко сменялся на будничный в местах, где Тобби снисходил до пояснений вроде:
- Этот фрагмент у меня не доработан. Тут образовался сложный речевой оборот, и я не пойму пока, как лучше закончить сложноподчиненное предложение. Может, лучше выдать это место как бы задним числом? Со страдательным залогом?
- Не знаю, что там с вашим задним местом, и кто его возьмет в залог, - вздыхал Бартнелл обреченно, - но страдать вы нас заставили, это точно. Уж не собираетесь ли вы составить конкуренцию милейшему господину писателю с известной фамилией? Давайте факты и не размазывайте.
А с фактами действительно не всегда гладко. Грегсон обычно внимателен и не упускает деталей, но попросту не успевает включить их полностью в свой недоделанный отчет, поэтому вынужден многое пояснять устно. Забавно, но похоже этой напастью он действительно заразился от того самого господина писателя, на которого намекал шеф. Да и не он один. Примерно в то же время, как стали появляться рассказы презираемого нами Дойла, Тобби занялся раскрытием своих внезапных способностей, и почти тогда же я принялся вести дневник.
Его пытались наказывать, урезая жалованье, пробовали стыдить, взывали к разуму - все тщетно. Тобби вошел во вкус, и никакие угрозы не смогли заставить его слезть с конька, которого он оседлал. "Душераздирающе, впрочем, как всегда" - безнадежно пожимал плечами Бартнелл со следами недавно пережитого мучения на лице после очередной такой экзекуции. В последнее время он, похоже, нашел приемлемый для себя выход, поручая первое прочтение кому-нибудь из инспекторов, чаще мне, для того, чтобы иметь дело уже с чем-то вроде рецензии. Вот и сейчас мне выпало подготовить для него этакий экстракт, краткий вариант приключенческого романа о похождениях Монте-Кристо в Хэмпстеде.
Я сделал глубокий глоток воздуха, словно собирался нырнуть в водоворот, и принялся читать.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
HERA
Я тут навеки
Сообщений в теме: 4
Сообщения: 2273
На форуме с 17 сен 2011, 17:58
Благодарил (а): 308 раз
Поблагодарили: 555 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение HERA » 20 сен 2017, 18:50

То что продолжение следует внушает оптимизм :dance3 Пошла читать сначала :yes
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 22 сен 2017, 22:08

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

3. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

28 октября 1895

Как и ожидал Холмс, Лестрейд, похоже, не собирается отстать от нас. Позавчера миссис Хадсон извлекла из нашего ящика письмо на мое имя с официальным вызовом от инспектора, в котором он настоял на необходимости скорейшей беседы со мною для прояснения некоторых моментов. Для этого мне предписывалось двадцать седьмого числа в полдень явиться к нему на набережную Виктории. О чем пойдет речь? Инспектор выудит на свет почти ушедшую уже в забвение швейцарскую историю, где его так будоражат всяческие подозрительные нестыковки, или будет обсуждаться недавний казус с исчезнувшими сокровищами? В любом случае показательно, что инспектор решил сперва заняться мною, а не вцепился в Холмса, как мы ожидали ранее.
Мы тщательно продумали мое поведение в ходе предстоящего непростого и, прямо скажем, немало тревожащего нас разговора, и вчера к назначенному времени я отправился в Скотланд-Ярд. Но, к моему удивлению, все прошло довольно гладко. Никаких неожиданностей и коварных вопросов. Инспектор лишь уточнил некоторые формальности. Я сидел у него в кабинете и недоумевал – в чем подвох? Хорошо ли, что все так хорошо? Наша беседа заняла от силы полчаса, и вот я уже с облегчением и в то же время с каким-то раздражением ехал в кэбе назад к нам на Бейкер-стрит. Неужели Лестрейд так беспомощен, что не в состоянии не только придумать что-нибудь посерьезнее, но и даже скрыть свое бессилие, как это случилось только что?
По возвращении мое раздражение только усилилось, так как от Холмса я узнал, что по милости Лестрейда пропустил визит посетителя, который принес письмо от клиента и имел с моим другом любопытнейшую беседу.
Задаток был не мал, но сумма, обещанная за успешное выполнение дела, превосходила его вдесятеро. Нет смысла говорить о том, насколько благоприятно это сказалось бы на наших довольно плачевных делах. Появление в нашей жизни Себастьяна Морана с рассказом про зловещий синдикат профессора круто изменило нашу жизнь, сосредоточив все наши силы на предстоящей борьбе за спасение Лондона от нависшей над ним и грозящей обрушиться лавины зла. Хоть Лондон и считается дорогим городом, все же спасать его за границей выйдет еще дороже. Тем более в Швейцарии, так что неудивительно, что в ходе этой борьбы мы спустили почти все средства, а остаток нашего благополучия Холмс истратил уже без меня, когда скрывался на континенте. Последующее за тем мое решение покинуть навсегда квартиру миссис Хадсон сорвалось под влиянием все тех же обстоятельств. Безденежье, а также снисходительность к старой одинокой женщине, скучающей в одиночестве, вынудило меня вернуться к ней на условиях оплаты проживания в случаях, когда будет представляться такая возможность. Мы с нею оба искренне надеялись, что такие случаи все же иногда будут случаться. Не скажу, что ничего не происходило вовсе. Свершилось великое воскресение Холмса. Дело оставалось за малым - не было лишь денежных поступлений. История с сокровищами, вопреки нашим надеждам, так и не обогатила нас. Теперь же ситуация обещала измениться кардинально. Нам пообещали баснословные деньги, но когда я узнал, за что, то щедрость заказчика мне уже не казалась столь впечатляющей. Для начала Холмс дал мне прочесть письмо.
«Мистер Холмс! Положение, занимаемое мною в обществе, и исключительные обстоятельства, в которых я оказалась, не позволяют мне даже почерком выдать свое отношение к истории, которая должна быть как можно быстрее благополучно завершена и забыта. Поэтому мистер Арчер, мое доверенное лицо, из чьих рук вы получили это письмо, любезно согласился написать этот продиктованный мною текст. Он владеет информацией по моему делу, и сообщит все подробности, что могут вас заинтересовать. Дело крайне деликатное, и я, полагаясь на известную всем вашу порядочность, прошу хранить полное молчание не только в то время, пока вы, как я надеюсь, будете им заниматься, но и впоследствии. Очень прошу извинить меня за это, но иного выхода я не вижу, и со своей стороны обещаю щедро компенсировать все возможные трудности и неудобства, вызванные такими необычными поставленными мною условиями. Времени очень мало. В случае, если вы согласны, прошу вас взяться за дело немедленно. С надеждой вверяю свою судьбу в руки человека, чья репутация джентльмена и профессиональный авторитет заслужили всеобщее глубокое уважение».
- Вот так, - приступил к рассказу Холмс после того, как я закончил чтение. - Все, что нам известно, это то, что заказчик – женщина. Во всем остальном невероятная секретность. Признаться, это сильно осложняет дело, причем, не только нам, но и тем, кто посчитал нужным к нам обратиться. Естественно, остальное мне пришлось выведывать, беседуя с этим малым, доставившим письмо, Арчером. Не удивлюсь, если и это имя вымышленное. Держался он весьма высокомерно, из чего можно сделать вывод, что представляет он особу, входящую в самый блестящий круг нашего общества. Видите ли, Ватсон, оказывается, некая леди собирается в ближайшее время сочетаться браком с одним из «достойнейших» по выражению Арчера представителей лондонского истеблишмента. Однако в недавнем прошлом в период одного своего предшествующего нынешней помолвке увлечения, довольно краткого и поверхностного, она имела неосторожность невольно зафиксировать в истории сие незначительное событие чередой довольно пылких и откровенных писем, одно из которых, благодаря чьей-то подлости, попало в руки того, кто это качество в людях охотно приветствует, им пользуется и сам в достатке им обладает. Это некто Чарльз Огастес Милвертон. Вы, наверное, впервые слышите это имя, и вам оно ни о чем не говорит, так что я просвещу вас. По моему мнению, это величайший шантажист всех времен, в пределах Англии уж точно. Он ухитрился развить свое гнусное ремесло до масштабов, которые сделали бы честь предприятию. В Лондоне недобро шутят, что всякий, кто хоть раз имел неосторожность не то что оступиться и согрешить, а даже лишь задуматься о чем-то подобном, тотчас становился клиентом этого мерзавца. Слово «клиент» приходится применить здесь, естественно, не без грусти. Тому оправдание лишь наша извечная британская склонность к черному юмору. Да, Милвертон оказывает своим клиентам определенную услугу, всегда одну, а именно, гарантирует, что позорная тайна несчастного не пойдет от шантажиста далее во все стороны, но бедняги вынуждены расплачиваться за это слишком дорогой ценой, и, главное, отказаться от такой услуги не вправе. Многих такие взаимоотношения разорили дочиста, а некоторые жертвы, не сумев заплатить требуемое и не выдержав позора огласки, которая неумолимо и без промедления следует, едва истекает назначенный срок, и вовсе расстались с жизнью.
- Письмо дамы, поручившей мне обратиться к вам, - признавался мне Арчер, - сущий пустяк, легкомысленная нелепица молодой девушки, и в нем нет ничего предосудительного, если разобраться и учесть в добавок ко всему, что на тот момент она находилась в положении, свободном от каких либо обязательств. Но сейчас она обручена, и вся беда в том, что жених чрезвычайно щепетилен, в особенности, до всего того, что имеет отношение к его окружению и может как-то сказаться на его реноме. Именно в этом и состоит вся сложность положения. Определенно браку не бывать, если этот негодяй, я имею ввиду Милвертона, конечно, а не жениха, исполнит свою угрозу. Более того, случится грандиозный скандал, который привлечет всеобщее внимание и поставит крест на перспективах леди устроить свою жизнь в будущем. И это произойдет через четыре дня, если ничего не предпринять.
- Так не лучше ли, в самом деле, откупиться? – предложил я Арчеру.
- Требуемая сумма невероятно велика. Тут, похоже, мерзавец дал промашку, не угадав истинных возможностей моей подопечной. Его, видимо, впечатлило ее происхождение. Действительно, род девушки достаточно древний и знатный и еще не так давно обладал значительными средствами. Но ситуация изменилась. Денег у почтенного семейства почти не осталось, зато гордость по-прежнему при них. Она заставляет их лезть из кожи вон для того, чтобы поддерживать о себе самое блистательное впечатление, что и ввело, вероятно, этого господина в заблуждение.
- Так какой же вы предлагаете выход, и почему решились обратиться именно ко мне?
- Все попытки как-то договориться или открыть Милвертону глаза на действительное положение дел и хотя бы снизить сумму закончились ничем. В сложившейся ситуации остается последнее – выкрасть письмо. Не буду скрывать, дело это чрезвычайно опасное, ведь человек этот, имея столь особенный источник доходов, позаботился о тщательной охране своего дома. Все свои компрометирующие документы он держит там же. Поэтому, несмотря на весь риск, предстоит проникнуть туда. Понятное дело, полиция не в счет. Но опять же, далеко не каждый частный детектив решится на такую опасную работу. Вы славитесь умением не только распутывать сложные загадки, но и с честью выходить из сложнейших передряг, рискуя собственной головой. Естественно, наша сторона прекрасно отдает себе отчет, на что вам предстоит пойти ради нас. Конечно же, для настоящего джентльмена, коим, несомненно, вы являетесь, спасение чести благородной леди само по себе служит вполне достаточной причиной броситься, очертя голову и презрев страх, на помощь гибнущей прямо сейчас же посреди нашего разговора, не дослушав меня толком. Но, раз уж вы все еще здесь, и вам как человеку разностороннему это дело может наскучить однообразием единственного побудительного мотива, мы готовы расширить перечень привлекательных сторон нашего мероприятия и присовокупить к нему соответствующее вознаграждение.
- Феноменально! – не выдержал я и вмешался в этом месте в рассказ Холмса. - Но чем же вам не понравился этот Арчер? Все вроде бы очень учтиво.
- Вы не учитываете, Ватсон, что в настоящий момент слышите не наш с ним диалог, а мой рассказ о нем, то есть переложение настоящего джентльмена, что вынужден был отметить даже этот нахал, выражений и манер ненастоящего. Естественно, передавая чужие слова, тем более, о себе, я не могу допустить того небрежения, что мне было выказано несколько иным построением фраз и, в особенности, тоном. Арчер в определенном смысле был безупречен, ловко удержавшись в своей холодной насмешливости у грани, за которой уже я мог бы счесть такое поведение оскорбительным и изгнать его. Нет, этот милостивый господин четко выдержал ту дозу иронии, с которой дал мне понять, что за те деньги, что мне сулят, я соглашусь на что угодно и буду этому безумно рад, поэтому задавать вопрос о моем согласии он не видит смысла. При всех комплиментах моему профессионализму мне четко указали на место, которое я в их глазах занимаю. Оказывается, я вполне сойду за вора, если в этом есть нужда у столь сиятельных особ. Мистер Арчер, кем бы он ни был для той, чьи дела взялся устраивать, для меня всего лишь посыльный. И, тем не менее, он считает для себя вполне дозволительным так обращаться со мною.
- Обычный пример дурного воспитания.
- Э, нет, мой друг! Безусловно, и это имеет место, но главное в другом. Ничего не скажу о заказчице кроме того, что письмо составлено вполне здраво, но вот этот тип слуг, приближенных к высокородной особе, зачастую позволяет себе возмутительные вещи. Они мнят себя чуть ли не хозяевами жизни, почти как господа, которым служат. Но сейчас Арчер не может не осознавать, что оказался вместе со своею госпожой в положении просящих. Вероятно, ему еще и передалась ее нервозность, наверняка ему поручено уговорить меня всеми силами и не возвращаться без положительного результата. Я так не нуждаюсь в их вознаграждении, как они в моих услугах. Так что это ему пришлось спуститься с небес и посетить наше скромное жилище, а не мне обивать порог роскошной обители его госпожи, как бы не пытался он делать вид, что все обстоит иначе. Он не знает равенства, в его мире его нет - только выше или ниже. Оттого он и страдает, считая, что поручение поставило его в положение, из которого можно смотреть только снизу вверх. Оттого и его заносчивость, что он пытается вернуть себе достоинство так, как это себе представляет, то есть смотреть сверху. Так что, мой друг, нам придется иметь дело с теми еще снобами, и остается лишь утешиться мыслью, что гонорар потому и щедрый, что в него помимо прочего включена еще и компенсация за вынужденное терпение столь возмутительной спеси. Но вернемся к нашей беседе с ним. Итак, он поручил мне выкрасть письмо. Естественно, я не стал скрывать своего изумления:
- Но позвольте! Допустим, мне удастся проникнуть в покои этого Милвертона и добраться до его бумаг. Вы подтвердили то же самое, что мне довелось слышать и раньше, а именно, что таких документов у него множество, целый архив. Даже если требуемые письма подписаны соответствующим образом, как я распознаю их, если леди пожелала сохранить инкогнито?
- Мы уже думали об этом и нашли приемлемое решение. Во-первых, анонимность – не прихоть, а вынужденная необходимость, и это мы обсуждать более не будем. Во-вторых, в любом случае вам будет трудно распознать нужные бумаги. Неизвестно, уцелели ли конверты, и как они подписаны. Сами письма содержит лишь инициалы, в общем, та еще задача копаться в этом. Кроме того у вас просто не будет времени перебирать массу подобных документов.
- Так что же?
- Вы заберете весь архив целиком.
В этом месте, Ватсон, я подумал, что, скорее всего, ослышался. Даже в доме откровенного негодяя следует соблюдать все же хоть какие-то приличия. Можно взломать замок двери, выставить стекло в окне, оглушить и связать сторожа, даже, наконец, пригрозив револьвером, перепугать до полусмерти некстати подвернувшегося ребенка, отправившегося посреди ночи в уборную вместо того, чтобы сладко спать в постели, повторяю, все это еще куда ни шло! Но забирать оттуда абсолютно все бумаги… пардон, это уже слишком. Там могут оказаться личные письма, в которых старушка мать трогательно просит сына, любимого Чарльза Огастеса, не забывать поливать ее любимый олеандр, или обмен впечатлениями с друзьями о последних скачках. Все это очень интимные вещи, и мне просто не верилось, что меня вполне осознанно и хладнокровно толкают на такую низость те, кто полагают себя людьми не просто достойными, но и весьма влиятельными.
- Как так?! – воскликнул я.
- Все просто, - невозмутимо продолжил Арчер. - Весь архив Милвертона находится в сейфе его кабинета. Эта информация достоверная, можете не сомневаться. Вам нужно будет вскрыть его. Надеюсь, с этим проблем не возникнет?
Трудно передать, Ватсон, какое меня охватило возмущение при этих словах. Он даже не понял, чем вызван мой протест, да еще и усомнился в моих способностях. Чего стоили после этого все его комплименты!
- Разрешите вам заметить, - заявил я ему тоном, в который вложил все свое уязвленное достоинство,- что нет такого замка и такого сейфа…
- И такого сейфа с замком… в общем, я понял вас, простите, если задел ваше самомнение, - бесцеремонно перебил он меня, досадливо отмахнувшись словно от надоедливой мухи. - Но в чем же тогда состоит затруднение для вас?
- А вот в чем! – возмутился я. - Интересное же дельце вы мне подсовываете! Я, конечно, готов исполнить благое дело, но этичная сторона вопроса…
- Очень странно, мистер Холмс, - снова перебил он меня, - что вы озабочены этикой после того, как вам достаточно понятно объяснили, в чьем доме вам предстоит работать. Прошу вас не стесняться понапрасну в столь неподходящем для этого месте. Кстати, если вы поразмыслите немного, то обнаружите, что такой вариант удобен со всех сторон. Главное, после взлома сейфа вам не придется тратить время на поиск письма в массе подобных. Быстро сгребаете все бумаги в мешок, или что там у вас будет, и ретируетесь вон из дома. Я буду поджидать вас в условленном месте за оградой парка.
- Зачем вы мне там, если вся опасная сторона дела ложится на меня одного?
- Вы меня не поняли, мистер Холмс. Я там буду не для вас. Это вы обязаны будете явиться ко мне для того, чтобы упомянутая леди имела все гарантии, что все прошло безупречно.
- Что вы под этим подразумеваете? – удивился я. - Если уж мне удастся благополучно выбраться оттуда, неужели вы думаете, что после этого бумагам потребуется дополнительная охрана? Сразу же по окончании операции я дам знать вам об этом любым способом, что вас устроит, и вы можете забрать их здесь, на Бейкер-стрит.
- Под гарантиями я подразумеваю абсолютную уверенность в том, что никто, включая и вас, мистер Холмс, уж извините, не прочтет ни строчки из того письма, а потому ему надлежит перейти в руки заказчика так быстро, как только это возможно. Вы отдадите мне его сразу же и там же.
- А остальное?
- Что остальное?
- Да все! Архив, черт побери! У меня будет мешок, полный чужих бумаг. Относить назад что ли? Вы же заберете только интересующее вас, не так ли?
- Зачем относить назад?
- Учтите, двойная работа – двойной тариф. Да и опасно возвращаться туда.
- Нет-нет, конечно. Но и присваивать себе остальные бумаги мы не имеем права. Это чужая собственность.
- Правильно. Милвертона, - поддержал я, снова перебив Холмса.
- Нет, Ватсон. Арчер имел в виду тех, кому они принадлежали изначально. Авторы и адресаты документов, которые у них выкрали или выманили подлым образом пособники шантажиста. Но я продолжу с вашего позволения. И больше не перебивайте меня, а то читатели вашего дневника, который, не сомневаюсь, когда-нибудь дождется публикации, совсем запутаются, в каких случаях говорите вы, а в каких - я, беседуя с Арчером. Я поинтересовался у него, как по его мнению следует поступить с остальными бумагами.
- У нас нет права совать в них носы, - убежденно ответил он. - Вернуть невозможно, оставить при себе – тоже. Остается одно – уничтожить.
- Уничтожить?!
- Конечно! Мы совершим благородное дело, спасем столько судеб. Надеюсь, вы не будете против, если мы их спасем?
- Нет, конечно, - пришлось согласиться мне. - Как же вы предлагаете их уничтожить?
- Самое разумное - сжечь. Я вот что придумал. Если следовать вдоль ограды Эплдор-Тауэрс – это его дом – последует поворот на Хит-стрит. Далее уже совсем близко хэмпстэдская пустошь. Место безлюдное. Там и осуществим, так сказать, обряд очищения мира от скверны.
- Но нельзя исключать вариант, что не все пройдет гладко, - возразил я. - Что, если за мною будут гнаться?
- Это все детали, мистер Холмс. Время, которое вы выберете, место, где мы встретимся – все это потом. Для начала нам нужно заручиться вашим согласием. Вы беретесь? Соглашусь с вами, в нашей просьбе немало нюансов, которые могли бы смутить человека слабого и неуверенного, но ведь вы не такой, верно? По крайней мере, вас не смутила неожиданно высокая сумма гонорара, и я буду только рад за вас, если вам удастся его честно заработать.
- Скажу вам прямо, мистер Арчер, - сказал я ему прямо, как и обещал. - Мне не нравится, что между нами в таком опасном деле нет доверия. Вы опасаетесь, что я, вопреки обещаниям честного человека, все же влезу в дела вашей запутавшейся особы. И после этого вы будете держаться слов о том, что письмо это сущий пустяк и безделица?! Кто ж вам поверит?! Только напрасно вы боитесь. Мне неинтересна вся эта грязь.
- Полегче, мистер Холмс. Рекомендую вам держаться учтивее. Мы щедро платим. Это всего лишь сделка. Соглашайтесь и приступайте как можно скорее.
- В общем, дружище, - подытожил свой рассказ Холмс, - несмотря на возросшую к концу беседы взаимную резкость, мы договорились.
- Теперь можно перебить? - осторожно поинтересовался я, то есть доктор Уотсон, то есть автор дневника, который, надеюсь, действительно, когда-нибудь увидит свет как блестящее и талантливое жизнеописание великого человека.
- Перебивайте, - разрешил Холмс. - Я закончил.
- Значит, нас можно поздравить с новым делом? – спросил я, радостно потирая руки.
- Пока только с получением задатка. Я согласился его принять, поэтому пути назад отрезаны и придется приступить сегодня же.
- Как-то странно видеть ваше нежелание, Холмс. В конце концов, такие деньги вам никогда прежде не предлагали. Все выглядит так, будто вы своим тоном пытались сами спровоцировать вашего гостя забрать свое предложение назад. Не могу поверить в такое!
- Признаюсь, у меня не было ни повода, ни желания задеть бестактностью доброе имя незнакомки, обратившейся к нам за помощью, но мне нужно было прощупать эту компанию. Очень уж темное дело. Если бы Арчер вспылил, я нашел бы слова для примирения и погасил конфликт. Но вместо этого он сам принялся увещевать меня. Отсюда вывод: ситуация действительно отчаянная, и им без меня не обойтись.
- Зачем же вам понадобилась эта проверка? Вас что-то смущает?
- У меня, Ватсон, возникли нехорошие мысли, которыми с нашим мистером Арчером я предпочел не делиться. Первое, эти господа не желают рисковать своей шкурой, но хотят очень тщательно меня контролировать. Они, видите ли, будут ждать в условленном месте. Это означает, что они будут знать день и час, когда я заберусь в дом. Мне самому придется поставить их в известность, когда я буду готов к решающему моменту. Догадываюсь, что они все это время исподтишка будут следить за мной, а если сочтут, что я непростительно долго копаюсь, еще и станут поторапливать. Скандал может грянуть со дня на день. Представляю, как они нервничают. Мне же требуется определенное время на подготовку. Предстоит разведать многое, касающееся дома. Расположение комнат, пути проникновения и запасные варианты отступления, примерный график хозяина. Только тогда я смогу выбрать самое безопасное время для вторжения. И конечно, без помощи кого-то из слуг мне не собрать столько сведений.
- Кем вы будете на этот раз, Холмс? Стариком-библиофилом или снова старьевщиком? – со смехом поинтересовался я.
- Еще не решил, что лучше подойдет. Но вы рано отвлекли меня, мой друг. Я уже сказал вам, как мне неприятно это навязчивое внимание наших заказчиков. Помимо естественного раздражения от того, что они похоже на протяжении всего дела, начиная с его подготовки, намерены совать нос в мои дела, и оценивать, должным ли образом я исполняю порученное, прибавляется еще тревога от того, что мой замысел и, главное, время его проведения – уже не тайна. Сами понимаете, что знают двое…
- Холмс! – вскричал я. - А вдруг это ловушка, и Арчер – человек Милвертона?! Не заманивают ли нас, и не захлопнут ли за нами дверцу мышеловки?!
- Господи, Ватсон! – чуть раздраженно отреагировал мой друг, подбирая с пола уроненную трубку. - Ваши восклицательные расплескивания обжигают сильнее чем опрокинутый кофейник. Спокойнее, дружище. Примерно о том же вы предупреждали меня перед нашей поездкой в Мейринген, которая, напомню вам, в итоге завершилась вполне благополучно. Мы живы, и профессор устранен, так что опасения ваши оказались напрасными. Отвечу вам примерно в том же духе, что и тогда. Даже если это ловушка, за такие деньги я готов заскочить в нее, но, естественно, надо позаботиться, чтобы дверка, как вы выразились, не захлопнулась. Кстати, это набившее оскомину упоминание не выдерживает никакой критики, если обладать действительно хорошим вниманием. Да будет вам известно, за время моего обучения в колледже я проявил завидные успехи не только в химии. Однажды меня пригласили выступить на одном международном семинаре. Был там один русский по фамилии Павлов. Он тогда закончил рязанскую семинарию, и потому много ездил по семинарам. Мы познакомились. На него произвели сильное впечатление мои качества, незаменимые в научной деятельности - пытливость и наблюдательность, а также склонность к единственно верным, хоть и неожиданным выводам. Он предложил мне участвовать в сборе информации для его научной работы, которая бы сделала его главным семинаристом в Рязани.
- А что это такое, Рязань?
- Это как наши Оксфорд и Кембридж вместе взятые, и добавьте еще Сент-Эндрюсс и Абердин. Одним словом, крупнейший университет в самом центре Петербурга. И вот этот Павлов изучал поведение грызунов, и я по его просьбе проводил наблюдения за мышеловками. Так вот, мне удалось не только установить ошеломляющий факт, но и сделать из него сенсационный вывод, ставший прорывом в науке. На мою беду я был тогда наивен, и этот прохвост присвоил себе мое открытие.
- В чем же оно состояло? – спросил я, охваченный любопытством.
- Во всех отмеченных мною случаях мышь, забравшись в ловушку, сама закрывала дверку за собой.
- Зачем? – воскликнул я ошеломленный.
- Мне удалось доказать различными методами, что мышь так поступает, потому что воспринимает свое присутствие в мышеловке как интимный процесс.
- То есть как? – снова воскликнул я ошеломленный.
- То есть уединяется, пытаясь максимально отгородиться от всего, что может ей помешать.
- Чем же она там занимается? – спросил я упавшим голосом, готовясь услышать самое ужасное.
- Съедает сыр, конечно. Но она не может делать это с аппетитом, когда на нее смотрят.
- Кошки?
- Кошки, мышки, мошки... кто угодно. Причина не в потребности в безопасности, а именно в стеснительности.
- Как же вам удалось такое доказать?
- Я же говорю, мне пришлось прибегнуть к самым различным методам. Я даже освоил гипноз.
- Вы гипнотизировали мышей?
- Нет, Павлова. Он поддавался гипнозу лучше мышей и в таком состоянии лучше усваивал мои аргументы. Но мы как-то уж очень отвлеклись. Естественно, Ватсон, я подумал о том, что вам пришло в голову.
- А что мне пришло в голову?
- Вы высказали опасение, что нам уготована ловушка. Но логики здесь какой-то не просматривается. Ему незачем заманивать меня в западню. Я так просто не дамся, и моя отчаянная храбрость наверняка ему известна. Самсон не перебил столько филистимлян, сколько уничтожу я, попытайся он со своими слугами меня там схватить. Нет, Милвертону не нужна бойня в собственном доме. Он – настоящая змея, и во всем любит тишину, особенно в таких делах. Авантюры совершенно не в его стиле. Но меня сейчас больше интересует не он. Естественно, я не пожелал, чтобы со мною вот так вот игрались. Раз не хотят назвать клиента, я сам его найду. Поэтому, попрощавшись с Арчером и выждав с минуту, я пошел вслед за ним и проследил, куда он пойдет. Понятное дело, он отправился отчитаться, как прошел наш разговор. Я сел ему на хвост, и этот самоуверенный павлин, поленившийся хоть раз обернуться, привел меня к дому…
Возникла пауза, в ходе которой Холмс, видимо, раздумывал, как бы поэффектнее огорошить меня.
- Ну же! – не выдержал я. - Холмс, так играть на нервах бесчеловечно! Я вам не скрипка.
- Не горячитесь, мой друг, - все так же невозмутимо держался Холмс. - Я дал вам время, чтоб вы закрепились в кресле понадежнее. Держитесь за подлокотники, Ватсон, потому что это леди Брэкуэл. Да, да! Мисс Ева Брэкуэл.
У меня отвисла челюсть.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Последний раз редактировалось Беня260412 01 окт 2017, 19:16, всего редактировалось 1 раз.
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 25 сен 2017, 20:34

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

4. Отчет инспектора Грегсона о происшествии в Эплдор-Тауэрс, Сквайрз-Маунт, Хэмпстед, Лондон 30 октября 1895

В половину первого ночи 30 октября поступил сигнал из участка в Хэмпстеде о нападении со стрельбой и убийством в Эплдор-Тауэрз. Через час мы с детектив-сержантом Хендерсоном и констеблем Роузом прибыли на место. Высокая каменная стена, окружающая территорию, внушительна и выглядит неприступной, словно принадлежит средневековому замку. Во всяком случае, так мне показалось под влиянием почти мистического настроения, охватившего меня этой удивительной ночью. Из этой стены на на Сквайрз-Маунт выглядывают массивные железные и такие же высоченные ворота. Возле них в окружении зевак, привлеченных происшествием, нас дожидался дежурный констебль Хатчинз, который и доложил о том, что успел узнать, когда я отвел его в сторону. В собственном кабинете застрелен хозяин дома Чарльз Огастес Милвертон. Двоим убийцам удалось оторваться от преследования и скрыться. Имея представление о личности убитого и понимая, насколько громким и скандальным может оказаться это дело, я наказал констеблю оставаться у ворот во избежание проникновения на территорию газетчиков и зевак. По счастью, стена не оставляет им иных возможностей, кроме как просочиться сквозь Хатчинза, что по его уверению произойти не может, а кто сомневается, пусть спросит любого из парней в хэмпстедском участке.
В одну из створок ворот вделана калитка с засовом и замком. Чаще ее и пользовались, если только не требовалось проехать экипажу. Через нее мы прошли в сад. От ворот к дому ведут два пути - прямая широкая аллея к парадному входу и уходящая вправо узенькая дорожка, можно сказать, тропинка. Она упирается в веранду в конце правого крыла дома, под навесом которой видна дверь. Это выход из кабинета жертвы в сад. Таким образом, в кабинет можно попасть двумя способами. Помимо этого - напрямую через сад, еще и обычным – через парадные двери и холл вправо по длинному коридору, тянущемуся через весь дом, в самый конец. Две последние двери в коридоре по правой стороне – кабинет и спальня. Кстати, эти две комнаты сообщаются через дверь и между собой. Так что из кабинета есть три выхода – наружу в сад, в коридор, в спальню. Наличие запасного способа доступа в кабинет из сада предусмотрено, как я понял, из-за специфического характера ремесла Милвертона. В доме им был установлен особый порядок, позволяющий интересующим его людям конфиденциально посещать его без угрозы быть замеченными кем-то из прислуги. Это касалось как его агентов, так и особенно жертв. В той же части дома, то есть в правом крыле расположены библиотека, небольшая комнатка, служащая кабинетом секретарю, гостиная и столовая. Левое крыло занимают комнаты прислуги, кухня, оранжерея и всевозможные подсобные помещения.
Первым мною был допрошен секретарь Милвертона, Монтегю Сноулз. Это молодой энергичный человек, управлявший почти всем в доме и пользовавшийся практически безграничным доверием хозяина. Секретарь, похоже, был очень предан ему. На мой вопрос, насколько он посвящен в суть деятельности Милвертона, Сноулз ответил, что на нем лежали только организационные вопросы, в частности, охрана дома, подбор слуг и надсмотр за порядком. Именно он и сделал вызов в полицию после того, как задержать преступников собственными силами не удалось. Как показал Сноулз, Милвертон был вечно настороже, так как угрозы расправы постоянно реяли над ним. Комментировать это подробнее он отказался, продолжая разыгрывать роль маленького человека, которому ничего не разъяснили. Но все и так понятно - отчаявшиеся найти приемлемый выход несчастные (с которыми Милвертон, может быть, перегнул в цене, решив, что им вполне по средствам нести такие траты) не раз и не два пытались посчитаться с ним. Поэтому слуг довольно много для дома таких размеров, особенно, если учесть еще и то, что хозяин с его репутацией вряд ли устраивал у себя приемы. Функция их недвусмысленно читается по их наружности – это все крепкие рослые деревенские парни, настоящие цепные псы. Есть еще один охранник, которому этот эпитет подходит в прямом смысле – огромная свирепая собака. На ночь, когда ворота запирались, для охраны сада ее спускали с цепи.
Милвертон отходил ко сну обычно довольно рано, но в тот вечер, получив какое-то сообщение, продолжал бодрствовать, и, как поведал Сноулз, ближе к одиннадцати по велению хозяина ворота были отперты, а собака посажена на цепь. Секретарь в таких случаях отдает соответствующее распоряжение одному из слуг, Уильяму Стэйтону. Вероятно, Милвертон ждал посетителя, которого не опасался и вместе с тем оберегал от посторонних глаз.
Примерно около полуночи из той части дома, где располагался кабинет хозяина, послышались звуки, сильно напоминающие выстрелы. Слуги устремились на шум по коридору и обнаружили дверь кабинета запертой. За ней явственно слышалась какая-то возня и короткие отрывистые восклицания, как если бы там запаниковали или переругивались. На взлом массивной двери ушло некоторое время. Ворвавшись в кабинет, секретарь со слугами обнаружил распростертое тело хозяина. Рядом с трупом лежал револьвер, который Сноулз мгновенно узнал. Дорогое оружие, претенциозно украшенное позолотой и камнями, принадлежало хозяину и, как было установлено позже, явилось орудием преступления. Сейф с распахнутой дверцей был пуст. Люди бросились обыскивать кабинет и спальню, но никого не нашли. Тогда они попытались выйти из кабинета через наружную дверь в сад, но она оказалась заперта. Пока его подчиненные лихорадочно обыскивали комнаты, Сноулз подбежал к окну, одернул портьеру и увидел, что рама поднята. Через окно он выбрался на веранду. Его примеру последовали и остальные. Еще стоя возле окна, Сноулз увидел двух человек, бегущих прочь от дома через сад. Любопытно, что они избрали направление не в сторону ворот, а значительно левее.
Еще раньше, пока дверь брали приступом, некоторые из домашних, посланные секретарем, выбрались на воздух через парадный вход и принялись обыскивать окутанную непроглядной темнотой ночи территорию сада, освещая ее огнями своих фонарей.
Один из них, прыткий малый, тот самый Стэйтон, увидел убийц, погнался за ними и почти добился успеха. Он настиг одного из беглецов взбиравшимся на стену, когда тот уже почти перемахнул через нее, и ухватил его за ногу. Незнакомцу удалось вырваться не сразу, и слуга заверил меня, что успел рассмотреть его и сможет опознать. Было темно, плюс ко всему, по признанию Стэйтона лицо убегавшего частично скрывала маска, однако почему-то парень упорно стоит на том, что узнает беглеца, если ему того предъявят. Он сам не смог объяснить такую уверенность, как-то по-своему, видать, чувствуя это, и попытался оправдаться «особыми приметами» незнакомца, бросившимися ему в глаза. Объявленные им торжественно крепкая фигура незнакомца и мясистое лицо вызвали смех у всех присутствующих. Да уж – приметы для старушки Англии исключительные. На мой вопрос, как при таком освещении он вообще хоть что-то сумел разглядеть, Стэйтон ответил, что как раз в том месте, где завязалась их стычка, снаружи за стеной находится фонарь.. Это его ощущение уверенности мне знакомо, и я склонен даже в чем-то поверить ему, и все же безоговорочно полагаться на его показания нельзя.
Остальные слуги сумели рассказать и того меньше. Все метались в темноте по саду и почти ничего не видели. Довольно поздно спохватились запереть ворота, но это ничего не дало. Птички, как я уже отметил выше, упорхнули иным путем. Опросив слуг, в числе которых и две женщины – старуха кухарка и молодая служанка, мы с констеблем занялись кабинетом, а сержант в сопровождении секретаря отправился в обход по дому. Если бы не распластанный труп шантажиста и взломанная дверь, можно было бы сказать, что в кабинете наблюдался совершенный порядок. Даже вбежавшие сюда час назад люди не внесли особого хаоса в эту строгую гармонию правильно подобранных и расставленных вещей. На теле жертвы шесть огнестрельных ран, все в грудь и живот, т.е. практически каждая смертельна.
По словам Сноулза, допущенного хозяином к некоторым делам, денег в доме было немного. Все операции его патрон вел через банк. В сейфе обычно лежала лишь чековая книжка, остальное все были бумаги…известно, какие, подумалось мне. Теперь же сейф опустел, вдобавок ко всему, исчезла связка ключей, которую покойный всегда носил при себе.
Осмотр высаженной двери показал, что она не была заперта на замок. Сноулз подтвердил это, объяснив, как было дело. Дверь открывается наружу в коридор. Едва удалось прорубить в ней щель подходящих размеров, он просунул руку и нащупал какой-то предмет, вставленный через ручку и упирающийся в косяк с тем, чтобы не позволить двери отвориться. Он выдернул его. Это оказалась кочерга из камина.
И тут, пока я размышлял над этим, очень вовремя вернулся сержант Хендерсон и сообщил, что из сада в дом с обратной стороны есть еще одна дверь, ведущая в оранжерею. И только что он обнаружил ее вскрытой. Стекло над ручкой было аккуратно вырезано. Мы прошли в оранжерею и нашли еще несколько примет тому, что злоумышленники побывали здесь. Опрокинутый горшок, растоптанные комья высыпавшейся земли. Один из преступников, раз наступив в нее, протопал грязным следом до самой двери, ведущей в коридор и умудрился отметиться и там. «Не больно-то удачливо, - подумалось мне, - опрокинуть такой крупный горшок и растащить грязь едва ли не по всему дому». Получалось какое-то смешанное впечатление – если трюк со стеклом, проделанный чисто, наводил на мысль о профессионалах, то последующая неловкость вызывала обратные чувства. «Кто же они такие?» - этот недоуменный вопрос всплывал в моей голове постоянно: на что бы мы не натыкались в доме, какие бы их следы не обнаруживали, все заключало в себе противоречие. А главное, как бы ни выглядели некоторые их поступки что называется по-любительски, они таки сумели ускользнуть. Пока мы с сержантом изучали все это, Стэйтон, тот самый слуга, вновь оказался возле нас и, как-то странно оглядываясь, заговорил:
- Господин инспектор, позвольте к вам обратиться.
- Чего угодно?
- Вы ведь будете осматривать сад, сэр?
- Сейчас слишком темно. Займемся этим утром.
- Лучше сейчас, сэр, - настаивал он. - Темнота - не помеха, у вашего констебля хороший фонарь. Вам стоит кое-что увидеть.
- Хорошо, ведите.
Я взял с собой Роуза, и мы втроем отправились в сад, однако, увидев это, секретарь увязался за нами. Стэйтон повел нас, как позже стало ясно, в сторону Ист-Хит-роуд. Когда мы подошли к стене, он попросил посветить у ее подножия. Пятно фонаря металось, ничего не находя, пока не уперлось в небольшую горку из поленьев, сложенную вплотную к стене, по-видимому, для преодоления высоты препятствия. Еще раньше, чем я сообразил, что к чему, Стэйтон торжествующе закричал:
- Вот видите!
Вот так сюрприз! Стена действительно слишком высока, и прыжком ее не взять. Но откуда здесь взялись дрова?
- Это еще не все! Идемте, сэр! – словно угадав мои мысли, Стэйтон, суетливый от злорадного нетерпения, потащил меня через кусты. - Вот, смотрите!
Неподалеку в этом глухом уголке сада расположен флигель для хозяйственных нужд, и у стены его под навесом лежат те самые дрова, что ловкие преступники приспособили для своего отхода. Мы вернулись к стене.
- Здесь вы их и догнали, Стэйтон?
- Да. Один уже перескочил, а второй только полез. Я его ухватил крепко, можете не сомневаться. Но эта горка – она была повыше, а подо мною совсем расползлась. Я оступился, и он вырвался.
- Значит, он перемахнул, а вы остались здесь?
- В общем, да. Побоялся я туда соваться. Все-таки их там двое. А из наших парней никто сюда не побежал. Я один тут был. И оружия у меня нет.
- То-то и оно, что один! – вмешался Сноулз насмешливо. - И никто всего этого не видел, так стоит ли верить?
- Что же, вы сомневаетесь в его словах? – повернулся я к нему.
- Я сомневаюсь, что вот это вот все, - он показал на дровяную кучу выразительно-ругательным жестом, - сделано теми, кого вы ищете.
- И кто же, по-вашему, это сделал?
- У меня есть предположение, но я пока оставлю его при себе. Я отвечаю за охрану сада, и это вызов мне лично. Причем от человека, который сам себе противоречит.
- В чем же?
- Только что он сказал вам, что побоялся соваться один за стену, потому что они были вооружены. Но почему-то он не боялся бежать за ними так же в одиночку по саду. Разве это не странно?
Стэйтон не собирался спускать секретарю намек на свой счет, и между ними тут же завязалась перепалка. Вообще, эти двое заметно недолюбливают друг друга. Сноулз – правая рука хозяина, человек с некоторым присутствием интеллигентности в характере и наружности. Стэйтон же, как видно, из тех простоватых и нахрапистых парней, что не видят проку в таких людях и считают, что с любым делом в состоянии справиться лучше. Он склонен цепляться едва ли не ко всему – и то, и это секретарь, по его мнению, делает не так, как надо. Он считает себя кем-то вроде старшего слуги, этаким дворецким, ведающим всем хозяйством, оставив Сноулзу «всякие бумажки». Поэтому крайне ревниво относится ко всем посягательствам Сноулза на «его территорию». Он, например, абсолютно уверен, что все указания слугам секретарь, а лучше – хозяин должен передавать через него, а он уж решит, кому поручить. Скоулз же, по собственному признанию, не вынося его характер и избегая всевозможных мелких стычек, старается, где только можно, обойтись без него. По этой причине возникло недоразумение, которое Стэйтон в силу своей предвзятости склонен считать неслучайным и также относит на предмет подозрительного поведения секретаря. Речь идет о том самом распоряжении насчет собаки и ворот. Дело в том, что к этой свирепой твари не боятся подходить только Стэйтон и еще один слуга – Харри Рэндалл, молодой простодушный парень из глухой провинции, принятый с полгода назад. Стэйтон утверждает, что всегда указания насчет собаки отдавались ему, а он уже или выполнял сам, или поручал малышу Харри, как его все зовут. Но в ту ночь Сноулз поручил это Рэндаллу напрямую, чего, по мнению «старшего слуги» никогда не было. Сноулз на это вполне разумно отвечает, что, заметив, как малыш Харри запросто управляется с псом и при этом не перечит и не скандалит, он позволил себе обойтись без участия того, кто вечно его критикует и вообще сует нос не в свое дело.
Ближе к утру прибыло запрошенное мною подкрепление из Хэмпстеда. Четверым полисменам под началом Хендерсона поручено прочесать сад. У ворот выставлен пост для пресечения попыток посторонних проникнуть на территорию. Слугам велено не покидать своих комнат. За этим приглядывает оставленный в доме человек, тоже из местного участка. В настоящее время сбор улик по делу об убийстве Ч.О. Милвертона продолжается.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 28 сен 2017, 21:24

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

5. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА 30 октября

- Здесь слишком много букв!
Это изрек не Бартнелл, как можно было бы подумать. Тоббиас Грегсон огорошил нас прямо с ходу, едва мы приступили. Самобичевание – его конек, но чтобы так вот о собственном отчете! Шеф подстрелен в разгаре любимого жеста, и свернутые трубочкой плоды трудов Тобби в его руке вместо того, чтобы завершить привычную раздраженную дугу, застряли в не самом удачном месте – возле уха суперинтенданта. Я изумлен таким признанием не меньше чем шеф.
Это, кстати, далеко не самая кричащая повесть из того, что принадлежит перу Грегсона. Его предупредили, что отчитываться он будет перед старшим инспектором Лестрейдом, и Тобби, мучимый двусмысленностью ситуации, вызванной нашим взаимным охлаждением, не мог позволить мне дожидаться его, для чего пришлось заклеить рот собственной музе. Отчет, на сей раз почти начисто лишенный претензий на собственное место в сокровищнице мировой литературы, был сдан вызывающе вовремя, если можно так выразиться, и от меня перекочевал к Бартнеллу. И теперь мы собрались у него, чтобы решить, что делать дальше.
Не сказать, чтобы этой фразой Тобби лишил шефа права на вступительную речь. Он слишком почтителен, чтобы покушаться на заслуженные привилегии. Нет ничего предосудительного в том, чтобы снабдить подчиненных мудрым напутствием, и личность Бартнелла такова, что вполне гармонирует с назидательными интонациями. Но Грегсону противопоказана ночная работа. Он быстро приобретает столь вымотанный вид, что хочется уже не подшучивать над его шнурками, а самому завязать их ему. Сейчас же на осунувшемся и потемневшем его лице немного пугающе сочетаются изнурение длительным напряжением и возбуждение необычностью и сенсационностью дела. Его расстроенные нервы расстроили то, что присутствующими всегда ожидалось с пониманием, и вместо гладкого начала мы обнаруживаем себя уже где-то рядом с кульминацией. Заведенный порядок отброшен, но Бартнелл все-таки преодолевает замешательство:
- Неужели? Рад, что вы, наконец-то, поняли это. Лучше поздно, чем…
- Да нет же. Я имел ввиду, что в нашем слове слишком много букв.
- Вы о чем, инспектор? В нашем слове, говорите? – терпение – это то, над чем шеф пытается работать, но отчаянная вежливость тона только подчеркивает, как ему тяжело это дается. - Покажите, в каком. Их, кстати, тоже многовато.
Грегсон явно вознамерился преподать нам очередной урок изящной словесности, но наткнулся на нашу приземленность, и теперь придется ковыряться в неловких и нудных прояснениях. Тобби с разочарованной миной приступает.
- Шеф, представьте себе, что у вас есть буквы, из которых следует составить слово, употребив их все.
- Зачем?
- Ну, вот вас попросили.
- Кто ж меня попросит заниматься такой чепухой? Начальник департамента уголовного розыска? Или Главный комиссар полиции Лондона лучше подойдет?
- Нет, конечно, ни мистер Брэдфорд, ни мистер Андерсон…
- То, о чем мы сейчас так подробно беседуем, поможет делу?
- Я только хотел сказать, что мы сейчас в ситуации, когда букв слишком много, будто не на одно слово, а на несколько. Иначе слишком сложное и длинное оно выходит. Таких в природе нет.
- Инспектор, это крайне любопытная система, и все-таки хотелось бы понять… Если вы мстите нам за то, что вам не дали как следует поупражняться с…
- Инспектор Грегсон имеет в виду, - вмешиваюсь я, - что уж больно сложная выходит история, каких в практике обычно не бывает. Фактов, то есть букв слишком много для дела, которое он расследует.
- Если это была такая…м-м-м…
- Аллегория или метафора, если хотите.
- Не хочу ни того, ни другого. Вы мои возможности сильно переоценили. Ладно, ближе к делу. Итак, Грегсон, мы со старшим инспектором ознакомились с вашим отчетом. Он, как обычно, благодаря вашим дерзаниям, весьма живописен, но все же хотелось бы побольше ясности. Я и сам вижу, что нагорожено с избытком. Давайте по порядку. Начнем с того, что известно точно и подтверждается свидетелями. Мы знаем, как они выбрались оттуда. С дровами придумано ловко. Выходит, убийцы тщательно готовились. Знали про поленницу возле флигеля. Вы, Грегсон, видели все своими глазами. Ваше мнение? Можно ли собрать такие сведения, не проникая на территорию?
- Абсолютно точно, нет. Стена высокая и глухая, так что наблюдение снаружи исключено. Кто-то должен был передавать информацию.
- Не нанимали ли кого-нибудь из слуг недавно?
- Нет. Все приняты довольно давно, служат исправно, и за каждого Сноулз готов лично поручиться. Платили им хорошо. Увольнения случались редко. За последний год появились только горничная и один молодой парень из слуг, но об обоих остальные отзываются хорошо. Так что обиженным вроде бы взяться не откуда.
- И, тем не менее, без сообщника тут явно не обошлось. Слишком уж уверенно они себя там чувствовали, если даже осмелились прибегнуть к такому.
- Да, но вот вопрос – когда это было сделано? Территория сада регулярно осматривается. За этим строго следил секретарь. Обход делался каждый вечер. Выходит, либо прозевали, либо эту штуку соорудили в ту же ночь уже после осмотра.
- Ладно. Теперь другое. Вы выяснили, что преступники попали в дом через оранжерею. А как они проникли в сад?
- Здесь тоже странности. Напомню, Милвертон незадолго до того, как все случилось, получил какое-то письмо.
- Что значит, какое-то? Оно не сохранилось?
- Мы не нашли его. Получается, оно или украдено, или уничтожено Милвертоном.
- Откуда ж о нем вообще известно?
- От секретаря. Он разбирал почту и передал письмо хозяину.
- Ясно. Продолжайте.
- Так вот. После этого в целях конфиденциальности визита собаку посадили на цепь, а ворота отперли. То есть гостю подготовили проход, чтобы он или она мог свободно через сад пройти сразу же в кабинет хозяина. Естественно, Милвертон был крайне осторожным, и такие меры предпринимал только в отношении того, кому абсолютно доверял. То есть должен был прийти кто-то из проверенных, скорее всего один из поставщиков тех специфических материалов, коими этот стервятник так виртуозно распоряжался.
- Инспектор Грегсон, прошу вас в часы службы избегать кричащих эпитетов. Нам неинтересно, стервятник он или нет. В рамках дела достаточно установить, как деятельность жертвы согласовалась с нормами закона, вот и будем заниматься этим. Если же вы выясните точно, что сей господин вместо салатов и бифштексов употреблял в пищу падаль, и это обстоятельство как-то связано с совершенными в его отношении преступными действиями, тогда и сообщите нам эту важную деталь. Продолжайте.
- Так вот. Э-э…на чем мы…
- По приказу хозяина доступ в дом в интересующее нас время был предельно упрощен. Полагаете, при всей своей осторожности он на сей раз просчитался?
- На первый взгляд, выглядит так. Письмо, похоже, было приманкой, чтобы обеспечить убийцам проникновение внутрь. Но тогда зачем они обошли дом и вскрыли дверь в оранжерею, если должны были отправиться прямиком через сад в кабинет, где их ждали? Ведь для таких визитов и была предусмотрена та самая отдельная дверь, выводящая из кабинета на веранду.
- Интересно. В самом деле, не сходится. Тогда предположим, что случилось совпадение. Письмо пришло не от них. Милвертон ждал кого-то другого, но убийцы пришли раньше. Тот же, кого ждала жертва, на подходе к дому услышал шум, крики и поостерегся соваться.
- Если письмо не от убийц, тогда они не могли знать, что ворота отперты, и собака посажена на цепь.
- Допустим, и что с того? У них был подготовлен другой способ проникновения в сад, через стену.
- Исключено. Я лично обошел всю стену с обеих сторон. На всем протяжении снаружи нет мест, где можно было бы влезть на нее без приспособления, подобного тому, что они соорудили изнутри для отхода. Но ничего такого я не обнаружил.
- Предположим, снаружи они приставили лестницу, и удирая забрали ее с собой.
- Как-то трудно в такое поверить.
- Ну, хорошо. А перелезть через ворота они не могли?
- Нет. Я внимательно их осмотрел. Они совершенно не похожи на то, что мы привыкли видеть в респектабельных домах. Это не резные решетки, по которым удобно взбираться, а сплошные массивные и высокие двери. Наружная сторона у них абсолютно ровная и гладкая, без выступов. В довершение трудностей козырек сверху, так что перебраться возможности не остается.
- Отпереть?
- Это я тоже проверил. В одну из створок вделана небольшая калитка. Ее обычно и отпирали для таких случаев.
- Как она запирается?
- Помимо засова в ней есть замок, но, как признался Сноулз, чаще ограничивались засовом. Этого было вполне достаточно.
- И в ту ночь?
- Да. Но подобраться к засову снаружи невозможно. Кроме того, мало отыскать способ забраться в сад. Если они так тщательно готовились, то не могли не знать, что ночью территорию охраняет собака. Про то, что ее посадят на цепь, знал только автор письма.
- И что же получается?
- Получается противоречие. С одной стороны, они совершенно точно зашли через ворота. Иного пути нет. И сделали это не случайно, а с расчетом, умело использовав особенности заведенного порядка. А с другой - письмо явно не их рук дело. А если - их...
- ...то что-то заставило их сменить маршрут и вместо кабинета, где их ждали, забраться в оранжерею?
- Да.
- Везение исключено? – допытывается Бартнелл. - Подглядели, как отпирают ворота? Чертовское везение, а? Как вам?
- Они не могли сунуться наудачу, - упрямо твердит свое Грегсон. Чувствуется, что он уже прикидывал так и эдак, и все то, что нам сейчас только приходит в головы, им уже обдумано и отброшено. - Не те это люди. Они тщательно подготовились и все учли. Даже потратили время на подготовку пути отхода. Скорее всего, в ту же ночь перед тем, как идти в дом, свернули в тихий угол сада и натаскали поленьев к подножию стены. Они были уверены, что в саду им ничто не угрожает.
- Подождите, - спохватился шеф. - Но, если вы полагаете, что они знали про ворота, и через них же и проникли в сад, зачем тогда эта возня с дровами? Они так же преспокойно вышли бы через ворота.
- Думаю, они предусмотрели два варианта. Если бы все прошло гладко и тихо, они вышли бы так же, как и вошли – через ворота на Сквайрз-Маунт. Никто не обратил бы на них внимания. Второй вариант был пожарный. Если бы поднялся шум, бежать с погоней на плечах на Сквайрз-Маунт стало бы опасно. Они могли наткнуться на патруль. Их могли опознать свидетели, а некоторые особо ретивые – помочь изловить. Или же еще хуже – до ворот они могли и не добраться, ведь слуги в первую очередь побежали бы туда же, чтобы отрезать им выход.
- Понятно. Выходит, преступники нам достались с головой. Подстраховались от неприятностей и подготовили запасной путь отхода. Скверно.
- Да. Кстати, место, где они преодолели стену, выбрано очень удачно. Достаточно пересечь тихую и безлюдную Ист-Хит-Роуд, и попадаешь в бескрайнюю хэмпстедскую пустошь. Оторваться от погони там не составляет труда, даже если бы преследователи последовали их примеру и перемахнули через стену. Беги в любую сторону. Стэйтон потому и не сунулся.
- Важно понять, с какой целью они туда пришли – убить или ограбить? Это облегчит дело. Вам, инспектор, прекрасно известно, что это две разные вещи, весьма редко случающиеся вместе.
- Ну, конечно, - пожимает плечами Тобби немного недоуменно, потому что никак не привыкнет, что обсуждение очевидных вещей – неотъемлемая часть совещаний у начальства. - Мы знаем, как нечасто воры прибегают к убийству. Только в случае самообороны, да и то крайне редко. Обычно предпочитают ретироваться. Даже если берут оружие, то скорее так, припугнуть. То, как они вскрыли дверь в оранжерею, вырезав стекло, и бесшумно через коридор пробрались в кабинет, указывает именно на то, что это воры. Это их узнаваемый почерк.
- И пропажа бумаг из сейфа тоже указывает на это.
- Верно. Но самое главное, жертва застрелена собственным револьвером. Значит, они пришли без оружия. Это не может быть спланированным убийством. Но, с другой стороны, воры не станут писать письмо хозяину, заставляя его бодрствовать в ожидании встречи. Это абсурд.
- И уж тем более они не устроили бы стрельбы! - неожиданно торжествующе подхватывает шеф, словно разгадка совсем близка. - Это напоминает…
Бартнелл задумался, стараясь не слишком глубоко уходить в себя, а увидев наши ожидающие лица, и вовсе бросил это занятие.
- В общем, что-то это мне напоминает. Что-то иностранное. Американские газеты, вспомнил! Ну, да ладно. Значит, думаете, что это убийцы, и шли они именно убивать?
- Я не знаю, что думать. Если они шли прикончить старика, неужели нельзя было добыть оружие? И зачем тогда забрали его бумаги? Для каких целей?
- Кроме револьвера, принадлежавшего Милвертону, в доме еще есть оружие?
- Два охотничьих ружья. Хранились в несгораемом шкафу в холле. Ключи от него были у хозяина и секретаря.
- В ту ночь их брали?
- Да. Сноулз отпер шкаф и вооружил людей.
- А этот револьвер…он что, правда, с позолотой?
- На рукоятке золотая роспись и вделаны камешки, вроде, изумруды.
- Вроде?
- Сноулз слышал от хозяина, что это изумруды.
- Так это в некотором роде произведение искусства?
- В любом случае, это довольно дорогая вещь, без сомнения.
- Так какие же это воры, если не взяли его! Я уже ничего не понимаю!
Возникает пауза. Шеф уже несколько раз тревожно посмотрел на меня, недоумевая, почему я до сих пор не подал голоса и не предложил что-нибудь дельное. Куда спешить? Я прекрасно знаю Грегсона и доверяю его чутью. На его лице помимо усталости мне сразу же бросилось в глаза особенное выражение, объясняющее серьезность положения. Смирение перед тем, что работа предстоит долгая и тяжелая. В отличие от нас он уже успел повертеть в голове все, что ему удалось собрать, и выводы, видимо, неутешительны. Мы еще не увязли намертво, но разгон набрать не с чего. И с ходу это дело не взять, а Бартнеллу, чего бы он не говорил про спешку, именно этого и хотелось. Он пытается подвести итоги, чтобы закрепиться хоть где-то:
- Ладно, придется на чем-то остановиться. Я все-таки склоняюсь к тому, что это воры, и убивать они не собирались. Будем пока считать, что письмо послано ими. Иначе никак не объяснить их поведение в саду. И вот, усыпив бдительность жертвы таким образом, они, вместо того, чтобы пройти сразу в кабинет, зачем-то проникают в оранжерею. Осталось понять, зачем. Может, так и задумано? Пока хозяин дожидается у себя в кабинете, они могут рыскать по…
- Для чего? В доме нет мест, представляющих интерес, кроме кабинета. Да и рискованно. Это случилось не так поздно. Слуги еще не спали, просто находились в другой части дома. Путь из оранжереи через коридор к кабинету и так-то довольно опасен. Им еще повезло, что их не перехватили раньше.
- Хорошо, тогда такой вариант. Мы уже поняли, что сад охраняется так, что без хитрости его не преодолеть, так?
- Так.
- Они тоже это поняли. Пробовали разные способы, сначала, конечно, искали возможность провернуть все по-тихому, пока хозяин спит. Но убедились, что не получается, и послали письмо. Это только на первый взгляд глупость, а на самом деле, как посмотреть. Жертва вместо того, чтобы спать, дожидается их, и это вроде как препятствие. Но зато они получили возможность пройти через сад. И вот они пробираются в оранжерею с одной целью.
- Дождаться, когда Милвертону это надоест?
- Именно! Подождет час-два и отправится спать с мыслью, что что-то не сложилось, и встреча сорвалась. Тогда они смогут перебраться в кабинет. Но не рассчитали, и он их застал на месте. Как там у вас написано? – Бартнелл принялся перелистывать отчет. - Кабинет и спальня сообщаются между собою через дверь. Из нее он и вышел, услышав что-то, разбудившее его подозрительность. Вышел с револьвером, но они его разоружили. Деваться некуда, пришлось стрелять.
- Слишком мало ждали, вот что странно. Плохо, что письмо не сохранилось, и мы не знаем, на какое время была назначена встреча, но все равно очевидно же, что рановато сунулись. Ворота отперли ближе к одиннадцати, а уже в полночь все закончилось. И потом, если они отобрали у него револьвер, значит была какая-то борьба, почему же он не позвал на помощь или не стрелял?
Бартнелл, только что связавший для себя хоть какие-то концы, отмахивается. Его версия, по крайней мере, хотя бы отчасти объясняет то, что произошло, и скепсис Грегсона его раздражает. Тобби меняет направление:
- А если все-таки они пришли его устранить? Собирались проделать бесшумно, поэтому и не взяли ничего огнестрельного. Может, у них был нож. Но, предположим, что-то не задалось, и пришлось стрелять. Тогда для чего? Чтобы молчал? Или это расправа за то, что уже содеяно? Допустим, он, ничего не добившись шантажом, употребил свои компрометирующие бумаги во вред кому-то. Есть сведения, что он уже не раз так поступал, чтобы впредь боялись и не надеялись на снисхождение.
- Да уж. Негодяй известный.
- Разразился скандал, как обычно бывает - чья-то загубленная честь, а может, и жизнь, разбитое сердце или даже пуля в лоб…
- Предлагаете поработать в этом направлении?
- Да. Если мотив убийства лежит в прошлом, а не в будущем, это облегчает дело, потому что прошлое это должно быть относительно недавним. С таким тянуть не станут.
- Хорошо. Мы поднимем светскую хронику насчет сомнительных историй в последнее время. Там, где не обошлось без слухов. Разрыв помолвки, громкий развод, что еще?
- Самоубийства, и все в таком роде. Сорвавшееся назначение на высокий пост, отмененная свадьба, неожиданная продажа крупного имущества за бесценок - проще говоря, все, что подозрительно и наводит на определенные мысли.
- Понятно, так мы выйдем на заказчика. А что насчет исполнителей?
- Не исключено, что это одни и те же лица. Стэйтон, тот слуга, что чуть было не задержал одного из них, утверждает, что он был во фраке. То есть совсем не та категория, чтобы сойти за обычных воров.
Понятно, к чему клонит Грегсон. Как показывает наша практика, обычно грабители происходят из более простых и непритязательных слоев общества. Но это когда речь идет о наличности, драгоценностях и прочем добре вроде столового серебра. Ценности в сейфе Милвертона были другого рода. От того они вовсе не теряли в цене, но интересовали совершенно иную публику. Эти бумаги мало было выкрасть, их еще нужно суметь сбыть. Обычным воришкам тут ничего не добиться. Что такое украденные письма? Зачастую, это просто исписанные листки без конвертов. Адресаты крайне редко указывались полностью. Чаще в них стояли инициалы. Только близкий человек распознал бы почерк или угадал автора по нюансам и намекам, очевидным лишь для него. Даже человеку из приличного общества, знающему лично в той или иной степени близко многих из тех, кто сидел на крючке шантажиста, пришлось бы непросто.
- Так-так, - раздумывает суперинтендант. - Значит, джентльмены в масках и пустой сейф. Не очень-то подходящая одежда для таких дел. Попахивает пижонством, не находите?
- Точно. Этакие инкруаябли, - подхватывает Грегсон, а Бартнелл вздрагивает и смотрит на него так, словно подумывает, одернуть ли подчиненного или пропустить ругательство мимо ушей.
- Скажем лучше, - откашливается шеф после паузы, - молодые хлыщи на содержании у состоятельных родителей. Вот на что это похоже. Дерзость, как следствие распутства и отсутствия мозгов. Неужели они забрали все?
- Все бумаги исчезли.
- Скорее бы имело смысл прийти за конкретным документом. Или не было времени искать, тогда логично, что забрали все скопом. Интересно, наши светские львы путем взлома решали собственные проблемы, или исполняли чей-то заказ? А что насчет бумаг говорит секретарь? Сколько их там было? Может, слухи об архиве преувеличены? Одно-два письма и только. Зачем хранить их? Как появляются, сразу пускает в дело, а?
- Содержимое сейфа Сноулзу неизвестно. Это святая святых. Ему, конечно, доверяли, но не настолько… Есть еще одна вещь, которую мы не учитываем. Вам не кажется странным, что они вообще стреляли? Двое крепких молодых людей оказались нос к носу с тщедушным стариком, которого должны были раздавить как насекомое. Что им мешало тихонько удавить его или проломить ему голову кочергой из камина? Вместо этого не один и не два, а целых шесть выстрелов! Они прямо таки постарались поднять на ноги весь дом. Зачем было так рисковать? В итоге они едва ускользнули.
- М-да, - задумался Бартнелл, - когда в жертву разряжают револьвер, это больше похоже на месть человека, которому сломали жизнь.
- И, наконец, последнее, - добавляет Грегсон, как будто загадок все еще недостаточно. - Меня смущает еще вот что. Секретарь совершенно уверен, что убийцы покинули кабинет перед самым их носом. Но что было им еще там делать, после того, как прозвучали выстрелы? Они должны были выскочить в сад уже тогда, когда секретарь со слугами еще лишь только бежал по коридору. С чем они могли так провозиться в кабинете?
- Допустим, вскрывали сейф и опорожняли его, - Бартнелл сегодня удивительно ловок в деле сшивания концов. - Взломать сейф не так-то просто, требуется время. Такое объяснение устроит?
- Замок не поврежден. Сейф отперт ключом. На это требуются секунды.
- При одном условии, что ключ уже у тебя. Допустим, хозяин их застал за возней с сейфом, и у них сдали нервы…Нет, даже не так. Предположим, они не сильны в искусстве взлома. Что им остается? Отобрать ключ у хозяина, верно? Поэтому они и назначили ему встречу. Расчет был запугать. Угрожали, но Милвертон заупрямился и, вероятно, попытался позвать на помощь. Раздосадованные злоумышленники расстреляли его…
- Проще было заткнуть рот без шума. И опять же зачем тогда отсиживаться в оранжерее…
-Дослушайте. Итак, хозяин убит. Времени катастрофически мало. Но наши преступники не робкого десятка. Они решаются обыскать тело жертвы, ящики стола. Помните, секретарь упоминал про какую-то возню? Они искали ключ, можете не сомневаться. И нашли.
Грегсон с сомнением выслушал этот довод суперинтенданта, и снова повисла пауза. Тобби, перехватив пару раз вопрошающие взоры шефа в мою сторону, тоже стал на меня поглядывать Когда они это сделали разом вместе, отмалчиваться стало как-то неловко.
- Попробуем подытожить, - осторожно начинаю я. - Справедливо замечено, что лишь на первый взгляд картина происшествия более-менее ясна. Если же разбирать все детально, имеем сплошные неувязки. Думаю, путаница во многом исходит из-за показаний свидетелей. Вернее, из-за специфики положения, в котором они оказались. Это слуги человека, длительное время занимавшегося темными делами, а секретарь тем более прямой пособник.
- Конечно! - подхватывает приободрившийся Бартнелл, готовый во всякой следующей даже самой невинной фразе усмотреть проблески надежды. - Необходимо учитывать, что это заинтересованные лица, так-так!
- Кроме того, усложняет дело еще и их непростые отношения между собой. Мы как-то быстро уверились, что эта поленница – несомненное доказательство причастности кого-то из домашних. Но ведь, как я понял, подтвердить это может только Стэйтон. Почему мы должны верить ему, а не Сноулзу?
- Разумно, - соглашается Грегсон. - Сноулз абсолютно серьезно верит в то, что дрова у стены всего лишь дрянная выходка Стэйтона, чтобы бросить тень на него.
- Возможен вариант и похуже.
- Какой?
- Стэйтон мог проделать такое, чтобы запутать следствие. В расчете, что мы займемся Ист-Хит-Роуд и двинемся в этом направлении.
- Но утверждение Стэйтона согласуется с тем, что у нас нет ни одного свидетеля со Сквайрз-Маунт.
- Это еще ничего не значит. Нам неизвестно, находился ли кто-нибудь в интересующее нас время неподалеку от ворот. Они вполне могли выскочить незамеченными. Те лица, что упомянуты в отчете, как я понимаю, оказались там позже?
- Да. Кстати, у Стэйтона, напротив, свой камень против секретаря. Ему пришлось не по нраву, как Сноулз руководил облавой, но здесь, опять же, мы не можем твердо опереться на это, учитывая их сильнейшую взаимную неприязнь.
- В общем, одни вопросы. Как ни верти, сами видите - нам необходим хотя бы один свидетель со стороны, не обремененный даже малейшей заинтересованностью в деле.
- Возвращаемся к человеку с улицы?
- Да.
- Да где ж его искать? И был ли таковой?
- Я не могу поверить, что никто ничего не видел. Свидетели есть всегда. Тем более, Сквайрз-Маунт – улица отнюдь не безлюдная даже в поздние часы. Обидно, злая погода в ту ночь сыграла против нас, и все-таки…Должен же быть хоть кто-нибудь!
- Полагаться на такой шанс наивно, - кривится Бартнелл. - Время и так упущено. Чем заниматься прямо сейчас, есть предложения?
- Для начала предлагаю доставить сюда обоих, - с некоторого момента у меня появилась уверенность, что шеф меня поддержит с этой не очень чистоплотной идеей. - Надо бы хорошенько их подергать. Можно и стравить.
- Перекрестный допрос?
- Да. Посмотрим на их реакцию, да и уточнить кое-что требуется.
- Рассчитываете получить основания для ареста?
- Рассчитываю упрятать их на некоторое время без всяких оснований. Даже если они непричастны к убийству, это подельники шантажиста. Для нас тут открываются перспективы.
- Рискованно, - сомневается ратующий за осторожность Грегсон. - Объективно говоря, задерживать их не за что. Газеты подымут шум только оттого, что появилась возможность поднять шум. Ну, и от большой любви к нам.
- И все равно, как вариант на первое время, - настаиваю я. - У нас все равно более ничего нет. Мы не знаем, кого искать и где. Секретаря можно начать прощупывать. Он – человек маленький, и ни чьих интересов мы здесь не затронем. Никто не заступится ни за него, ни за Стэйтона. Их репутация против них. С другой стороны, кроме сведений, непосредственно касающихся убийства, хорошо бы иметь кое-что еще, чтобы представлять себе, во что мы суемся, и что нам за клубок распутывать.
- Верно, - щурится Бартнелл. - В этом деле вслепую рыскать нельзя. Нам это дороже встанет.
- Вот здесь нам Сноулз может пригодиться. Во что-то Милвертон должен был его посвятить, не мог он абсолютно ничего не знать. Мы можем выжать из него массу любопытного, и это дальше нас никуда не пойдет, – я повернулся к шефу. - Это то, чего вы так желали. Информация. И мы решаем, дать ли ей ход и в чью сторону.
- Нет, не мы, - одергивает меня шеф. - Но что-то пробовать нужно. Кстати, Лестрейд, не желаете сами осмотреть место?
- Думаю, стоит побывать.
- Отлично, вот с утра и поезжайте с инспектором.
- Время еще есть, прокачусь сейчас.
Бартнелл не спорит с моим рвением, не догадываясь о его причинах. Грегсон бодрствует вторые сутки и держится с видимым напряжением. Я надеюсь, что Тобби сдастся и отпустит меня одного побывать в доме, о котором я так много размышлял в последнее время.
- Авантюра, - цедит Тобби, все еще несогласный с тем, что уготовано слугам, и сокрушенно качает головой.
- А что делать? - вскидывается Бартнелл. - Или вы еще питаете иллюзии насчет наших шансов? Мы их упустили и точка. Нам сильно повезет, если они как-то себя выдадут. Мы не знаем, кого искать, и время работает против нас. Девять из десяти, что суду нам придется предъявлять кого-то из слуг. Ладно, принимается. Забирайте секретаря и слугу и попытайтесь что-нибудь вытрясти из них. Одновременно займитесь тем, о чем мы говорили. Попробуйте нащупать возможных заказчиков. Все скандалы за последнее время. Надо понять, откуда тянется этот хвост.
Не сомневаюсь, этот вопрос беспокоит Бартнелла гораздо больше самого убийства. В общем-то, это единственное, что суперинтенданту как человеку практическому действительно интересно. Если, схватившись за упомянутый им хвост, мы осознаем, что это только волос на ноге слона, то, лучше бы, сопоставив масштабы и вынеся себе соответствующее определение из такого сравнения, побыстрее убраться с дороги. Вполне возможно, Милвертон подавился слишком крупным куском. Тогда нам лучше не повторять его ошибки и сразу заняться сочинением примиряющей всех версии, которая и будет избрана в качестве официального вердикта.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 01 окт 2017, 19:21

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

6. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

Продолжение записи от 28 октября 1895

О помолвке мисс Евы с герцогом Доверкором мог не знать только лишь самый… не знаю, даже самый какой человек. Потому что все знали, и все горячо обсуждали. И все без исключения газеты Лондона объявили об этом всего две недели назад. И вот, видимо, что-то выплыло, коль невеста бросилась срочно заметать следы. Холмс прочитал эти мысли на моем лице.
- Да, Ватсон, если уж мне не позволено даже бросить взгляд на ее письмо, можете себе представить, что там за откровения. И теперь мисс Брэкуэл сгорает… нет, не от стыда, конечно, а от нетерпения заполучить его поскорее в свои руки.
- Ах, как должно быть интересно! - не выдержал я, но быстро взял себя в руки.
- Вы про содержание? – отреагировал Холмс со смешком. - И что же в нем вам так интересно?
- Признаюсь, Холмс, я не равнодушен к таким историям, в особенности ,когда они случаются с представителями знати.
- Вот как? – удивился Холмс. - Вам приятно убеждаться в том, что не все они безупречны? Так это злорадство, Ватсон.
- Да нет, дело совсем в другом. Просто почему-то подобные интрижки по-настоящему щекочут нервы лишь тогда, когда в них присутствуют светлейшие имена. Сам не пойму, почему. Вот случится спутаться какой-нибудь горничной или кухарке, допустим, с лудильщиком или пекарем. Разве мы станем это обсуждать, и разве такое попадет когда-нибудь в газеты?
- Ваша наивность опасна, потому что неоднородна. Частично ее питает простодушие, но кое в чем вы и сами не желаете признаться себе, предпочитая оставаться в неведении. Вам удобно быть простаком, дружище. Однако, насчет лудильщика – это интересно. Говорите, с горничной? Стоит обдумать.
- Да нечего здесь думать даже, Холмс! – убежденно настаивал я. - И что тут интересного? Люди из бедных слоев общества примитивны и безнадежно прозаичны. Даже в том, что принято называть высокими отношениями, они действуют грубо, не имея ни малейшего понятия о культуре и вкусе. Их, с позволения сказать, ухаживания напрочь лишены тонкости и изящества и больше напоминают брачные игрища животных. Настоящий джентльмен, человек, уважающий себя, имеющий не только достоинство, но и развитое представление об эстетике, искусстве, пройдет мимо такой сцены, даже не отворачивая носа. Он пребывает в мире настолько высшем по сравнению с вышесказанным, что даже не замечает всех этих прискорбных проявлений низменного в людях, столь отстающих в своем развитии, что поневоле задаешься вопросом, достойны ли они носить гордое звание человека.
- То есть он, этот джентльмен, как бы пролетает над ними по небу, и не желает смотреть вниз, так? – ехидно подковырнул меня Холмс. - Но как вы завелись. Ну, продолжайте.
- Извольте, - расхрабрился я, подбодренный его интересом. - Он не смотрит, ибо не на что смотреть, ибо это жалкое зрелище. Вот как это выглядит. Обычно, такой кавалер, какой-нибудь плотник, к примеру…
- Нет уж, давайте про брачные игрища лудильщиков. Вы с них начали, так что не путайте меня.
- Не важно, вы прекрасно знаете, что это один тип людей, - распалился я, начиная уступать раздражению от его шуток. - Такой вот нелепый ухажер сгребает медвежьими ручищами в охапку свою даму, шлепает ее словно кобылу по крупу, с шумным хохотком нахваливая экстерьер, или щиплет за бока. Она же с пунцовым лицом то ли от удовольствия, то ли от смущения…
- Все проще, - снова перебил меня Холмс. - Похлопывания по крупу вызывают приток крови к голове.
- … и ведет себя так, что непонятно, по нраву ей это или нет. То возмущенные возгласы, опять же преувеличенные, то визг и смех. Иногда она даже может больно лягнуть или оходить, чем под руку подвернется, но все это только распаляет нашего ловеласа.
- Мой друг, снимаю шляпу, - театрально поклонился мне Холмс, умудрившись при этом остаться в кресле. - Оказывается, вы настолько хорошо изучили этот вопрос, что я уже сомневаюсь, так ли уж безучастен тот самый джентльмен, реющий на небосклоне, к происходящему в грязи, распростертой под ним. Складывается ощущение, что он взмывает ввысь не слишком, а ровно настолько, чтобы получше все рассмотреть, как посетитель галереи, немного отступающий от картины.
- Вы сегодня удивительно предвзяты и насмешливы, - упрекнул его я. - Да, коль уж речь зашла обо мне, я замечал подобное, потому что, вдохновляясь вашим примером, стремлюсь развивать свою наблюдательность. Но это вовсе не означает, что мне это по вкусу или, что мне это интересно наблюдать и анализировать. Такие нравы противоестественны для джентльмена с безупречным воспитанием. Он предпочтет иные атрибуты в обхождении с женщиной, выгодно отличающие его как человека возвышенного и наделенного поэтическим даром.
- Насчет атрибутов, разумеется, вам виднее. Ну, а мне, лишенному всех этих возвышенностей в моем внутреннем плоском рельефе, поясните – тот факт, что в вашем голосе все явственнее звучат нотки превосходства, и вы с ними добрались до этих ваших атрибутов …мне приготовиться к тому, что никуда не деться от пошлостей вроде соловья мистера Китса или бессловесных песенок Мендельсона?
- Почему бы и нет, и зачем же так уничижительно? Декламация стихов желательно нараспев хорошо поставленным звучным голосом…
- Какой ужас. Вы ли это?
- … где-нибудь на живописном берегу реки, да еще и с букетом искусно подобранных цветов на вытянутой руке – все это производит наиблагоприятнейшее впечатление на благородную женщину.
- М-да. Однако…
- Именно уважение и понимание ее чуткой и тонкой внутренней природы заставляет джентльмена – например, меня – изыскивать наиболее утонченные пути, позволяющие не только безмерно тактично проникнуть в ее духовный мир, но и постичь его с восторженным упоением, а затем с безграничной нежностью и в тоже время с чувственным пылом присовокупить к нему свой безбрежный…
- Следует ли считать примером такого тактичного проникновения ваш острый интерес к историям именно с подобными дамами, как вы сами же признались? – продолжал свои попытки сбить меня Холмс, но я не утратил жар охватившего меня вдохновения и с чувством близким к экстазу продолжал:
- Образно говоря, это все равно, что исполнять божественные мелодии на восхитительной лютне, добиваясь дивного звучания где-то нежным прикосновением к струнам ее души, а где-то и чувственными ударами извлекая экспрессивные аккорды фортиссимо.
- Но шлепки лудильщика как аккорды не менее состоятельны. Ударная техника при этом если не чувственнее, то уж точно чувствительнее, а уж фортиссимо с учетом отзывчивости его инструмента, если вы вдруг решитесь соревноваться с ним, заставит вас бросить собственное исполнение и обратиться в бегство. И если учесть, что лютня – инструмент щипковый, то и упомянутое вами с презрением щипание за бока ложится сюда прекрасно. Но, боже мой, когда вы успели стать таким безнадежным романтиком?! – ужаснулся Холмс теперь уже неподдельно. - Думаю, несостоявшаяся помолвка с миссис Хадсон тут не причем, ввиду ее скоротечности. Дело, скорее всего, в мисс Морстен. Все-таки вы влюбились и теперь склонны обожествлять женщин. Не всех, конечно, а привлекательных.
- Вы угадали, Холмс. Что-то подобное я начал испытывать с недавних пор.
- Напрасно. Я уже объяснил вам, что теперь этого не нужно. Ваше прослабление красноречием - тревожный фактор. Знаете ли, если вы так настаиваете на непременном присутствии всего этого слащавого фимиама в обращении с дамами …
- Непременно, как бы вы не иронизировали.
- Кто ж спорит. Я не только согласен, что промеж простолюдья не встретить ничего подобного, но и убежденно отношусь к этому факту как к преимуществу.
- Преимущество?! Вы шутите, Холмс! Мне, конечно, привычна ваша склонность оспаривать очевидное из одного лишь азарта противоречить, но это уже слишком.
- Ничуть. Вы же знаете, как я практичен. Если сравнивать эти категории общества в нашем лирическом вопросе, то я за простоту и ясность, потому что это практически выгодно. Нет места сбивающему с толку многосмыслию. Вы тут пели оду тонкости и возвышенности, но вы же первый сядете в лужу, не раскусив такого намека, приняв за чистую монету жест, единственной причиной которого был каприз, а целью – желание поиграть вами. Совсем иное дело черная кость. У них все просто и однозначно. Просты как посылаемые сигналы, так и ответные, и все решается и налаживается быстрее. Опять же представьте себе последствия ошибок того рода, что заставляют клиентов вроде подопечной мистера Арчера искать спасения у частных сыщиков. Человек из низов, узнав про измену, поколотит свою подружку и быстрее простит ее, если, конечно, не прибьет ненароком, но это не со зла, а сгоряча. У высокородных цена ошибки совсем иная, и последствия не просто досадные – они роковые. Позор, утраченная навеки честь, нередко самоубийство – вот какова расплата за то же самое прегрешение. И высказывания вроде того, что плебею легче снести бесчестие, потому что ему неведома честь, не более чем пустые слова. Но довольно об этом. Конечно же, как бы вам ни хотелось заглянуть в письмо леди Евы, нам будет не до чтения в доме такого опасного мерзавца. Если нас там схватят, мой друг, будьте уверены, будем мы с вами кормить рыб в Темзе.
- Вы ничего не путаете? – попытался я уточнить. - Конечно, нас сдадут в участок, это непременно, и будет какое-то наказание. Но я никогда не слышал о таком виде принудительных работ. Подметать мостовые лондонских улиц, про это всем известно, но чтобы бросать корм рыбам, стоя на берегу Темзы…зачем? Мне кажется, в ней и так полно пропитания для них, или я ошибаюсь?
- Вы не совсем точно поняли нашу роль, - как-то задумчиво и с сомнением поглядывая на меня, произнес Холмс после краткой паузы, в течение которой почесывал затылок. - Это будет, если можно так выразиться, пассивное кормление.
- Вы хотите сказать, что мы это будем делать без особого энтузиазма? – спросил я.
- Вот-вот! – неожиданно оживился Холмс. - Иногда вы, Ватсон, оказываетесь так близко к истине и находите такие точные выражения…именно, что без энтузиазма. От вас не потребуется вообще никаких телодвижений.
- Ну, как же, - даже немного обиделся я. - Напрасно вы думаете, что мне это будет скучно. Не знаю, замечали ли вы, но мне нравится кормить голубей возле нашего дома.
- Замечал. Ваше счастье, что миссис Хадсон пока не догадывается, кого ей следует благодарить за этот ужасный вид наших карнизов.
- Я это говорю к тому, что очень люблю животных и понимаю всю ответственность за состояние природы в нашем непростом для их существования мире. Если рыбам угрожает голод, я с радостью готов хоть до ночи швырять в воду хлебные шарики и вовсе не пассивно, а вполне энергично.
- Швырнут в воду нас с вами, - перебил меня Холмс, - довольно энергично и, вероятнее всего, с моста.
- Нас?! – изумился я. - За что?
- За ноги и за руки или как им будет удобнее.
- Я хотел сказать, причем тут мы?
- Притом, что мы и есть хлебные шарики. Неужели вы всерьез думаете, что этот негодяй сдаст нас полиции? Даже не надейтесь на такое счастье. Скотланд-Ярду давно известно про его делишки. Но подобраться к нему очень сложно. Они мечтают устроить там обыск, но законных оснований для этого им еще не представлялось. Сами знаете, в каком невыгодном положении находится наша полиция по сравнению, например, с Сюртэ или немцами. Но стоит предъявить им воров, и этот долгожданный повод обшарить дом сверху донизу появится сам собою, вроде как даже в интересах хозяина, мол, не исчезло ли что. Милвертон такого ни за что не допустит. Поэтому нас убьют там и потихоньку вывезут тела к Темзе.
У меня побежали мурашки по спине от этих слов. Вот она, настоящая опасность! Как же долго я о ней мечтал! После исчезновения Холмса я прозябал в бездействии, но теперь судьба щедро платила за тяжкие месяцы одинокого пустого благополучия. Сначала дело о сокровищах, которые, благодаря нам, все же были найдены, пусть ненадолго, теперь – опаснейшая затея в Хэмпстэде.
- В любом случае отступать поздно, - продолжал тем временем Холмс. - Задаток получен, и мы уже начали потихоньку его тратить.
На мой немой вопрос он ответил также беззвучно. Проследив за его взглядом, я прошел к шкафчику, набитому всевозможными химическими реактивами, и увидел среди разнообразия склянок, мензурок и прочего наполненного причудливым содержимым стекла початую бутылку «Бэллз».
- Значит, мы в деле? – поинтересовался я, наливая себе порцию божественного напитка.
- Да, с сегодняшнего дня. Вечером я отправляюсь поближе к Эплдор-Тауэрс. Для начала осмотрю подступы к дому. Хорошо, если выпадет шанс попасть внутрь. Вы мне понадобитесь только в решающий час, то есть через день-два. В ближайшее время располагайте собою по собственному усмотрению.
Легко сказать, по собственному усмотрению! Меня более ничего не интересовало, и так хотелось участвовать в деле с самого начала, а не только в завершающей, пусть и самой важной стадии.
- Почему вы не хотите взять меня с собою, Холмс? – спросил я, стараясь не выдавать обиды.
- Это совершенно исключено, - твердо ответил он. - Вы забываете, что у нашей всемирной славы есть и обратная сторона. Нас знают в лицо... в лица... в общем, мы узнаваемы. Поэтому в данном случае без конспирации не обойтись.
- Ну, и прекрасно! - воскликнул я. - Я обожаю весь этот маскарад, когда приходится напрягать всю свою фантазию, чтобы перевоплотиться до неузнаваемости настолько, чтобы стоять перед зеркалом и гадать, кто же это такой, что за загадочный незнакомец пристально и так таинственно воззрился на тебя из мистических глубин Зазеркалья.
- Я знаю, мой друг, как вам это нравится, но вы, к сожалению, совершенно не умеете это делать. Поэтому все кроме вас узнают вас в том незнакомце. Как бы ни были мистически глубоки те глубины, но даже оттуда слишком заметны рыжие усы и розовое упитанное лицо. Вспомните, как я намучился с вами во время нашей слежки за Мориарти.
- Я уже немного подзабыл, а разве мы за ним следили?
- Ну, не совсем. Мы пытались отследить его следы в Лондоне, чтобы начать следить уже за ним самим. Но, если помните, опасность от этой личности исходила такая, что в те дни даже для того, чтобы наведаться в лавку к табачнику, нам приходилось прибегать к маскировке.
- Кажется, припоминаю.
- Вы тогда совсем испортили отношения с миссис Хадсон.
- Всему виной ее мелочная обидчивость.
- Если бы у меня украли очки, мой характер тоже испортился бы. А главное, способ, которым вы их заполучили в свое распоряжение…
- У меня не было иной возможности завладеть ими. Она пользуется очками только при чтении, а в остальное время держит невесть где. Мне пришлось бы перерыть всю комнату.
- И все же. Стянуть очки прямо с носа мирно прикорнувшей пожилой женщины в высшей степени вероломно и где-то даже невежливо. Миссис Хадсон вовсе не жадная – заметьте, сколько бы она ни ворчала, а продолжает выручать нас своими ссудами. Вы думаете, она не одолжила бы вам очки, если бы вы попросили? И вообще, зачем они вам понадобились?
- Ну, во-первых, они сильно меняют мою внешность. По крайней мере, мне так кажется.
- Простите меня, милый Ватсон, но ваша замечательная простодушная физио…физическая наружность в очках - это так пугающе абсурдно, что…ну, почти инфернально что ли.
- Будет вам смеяться, - обиделся я. - Тем более, вы сами спросили, поэтому и говорю как есть. Так вот, это во-первых. А во-вторых, хоть у меня и прекрасное зрение, я подумал, что будет только лучше, если с их помощью оно станет еще лучше. А с миссис Хадсон пришлось бы объясняться, зачем, почему…
- Вот и прекрасно. Она бы отговорила вас от этой авантюры, и вы бы не попали в сложное положение. Она бы объяснила вам, что то, на что вы рассчитывали, невозможно.
- Но я, признаться, и вправду, никак не ожидал, что, одев их, совершенно ослепну.
- Очки – это средство коррекции зрения, а не увеличения рассматриваемых объектов, как микроскоп или телескоп. Вам с вашим превосходным зрением они только навредили. Вспомните, как вы всю дорогу держались за меня, наступая мне на ноги и натыкаясь, едва я останавливался. В довершение ко всему, все встречные знакомые останавливались и участливо интересовались у меня, что приключилось со стариною Ватсоном. То есть, вас все равно узнали в этих старушачьих стеклышках. А вместе с вами и меня.
Действительно, пришлось признать, что так и было. Я совершенно ничего не видел, но из упрямства отказывался их снять, свято веря, что именно они обеспечивают нам должную секретность. Холмс вынужден был все время таскать меня, приглядывая, чтобы я не угодил под случайный дилижанс. В итоге, когда это все же случилось, его терпение лопнуло, и он силком усадил меня в него и отправил домой.
- Очки миссис Хадсон, – продолжал тем временем Холмс, - это не просто какой-нибудь предмет, а часть внешности миссис Хадсон… ну, хорошо, читающей миссис Хадсон. Нельзя выдернуть один элемент чьего-то образа и позаимствовать его для чего-то своего, тем более, лишь смутно представляемого вами. Очки не помогли вам еще и потому, что сроднились с миссис Хадсон. Вам следовало вживаться в весь образ целиком, а не хватать отовсюду никак не связанные между собою предметы. Вы же к очкам зачем-то присовокупили еще и слуховой аппарат, чем только вызвали к себе дополнительный интерес. Помните, всеобщее равнодушие и есть наше главное подспорье в деле конспирации. Человек с плохим зрением – это обыденность. Таких людей полно, и никому это неинтересно. Человек же, у которого отказало все подряд, то есть, разные органы чувств, это уже необычно. Поэтому каждый встречный обращал на вас внимание и приглядевшись разоблачал всю вашу кропотливую работу.
- Так что же следовало делать? – спросил я огорченно, потому что Холмс развеял все мои честолюбивые надежды сделаться когда-нибудь непревзойденным конспиратором. Признаться, идея со слуховым аппаратом мне понравилась не меньше, чем с очками. Я долго размышлял, что предпочесть, и, устав от мучений выбора, в итоге решил использовать обе свои хитроумные задумки. Правда, позаимствовать фонофор было не у кого, и мне пришлось купить за свои деньги дорогое изобретение фон Симменса, только-только появившееся в Лондоне.
- Коль уж решились использовать очки, - наставлял меня Холмс, - следовало завершить создание образа, тем более что вы так хорошо его знаете.
- Вы о ком? – удивился я.
- О миссис Хадсон, конечно! – воскликнул Холмс. - Вы видите ее каждый день столько лет, что давно бы изучили все ее манеры, повадки, среду обитания.
- Причем здесь среда обитания?! Должен вам сказать, Холмс, ваша склонность к натурализму порою переходит границы дозволенного. Миссис Хадсон и зоология – не совсем одно и тоже.
- Под этим выражением я подразумевал целый комплекс вещей, слагающий ее повседневную жизнь – круг общения, посещаемые ею места. Например, если вам потребуется войти в доверие к молочнику…
- В каком смысле?
- Допустим, вам потребовалась какая-то особенная информация, которую можно добыть, если только он разоткровенничается. Образ миссис Хадсон придется весьма кстати, потому что с нею он постоянно сплетничает о чем угодно, а с вами – нет. Но если вы пойдете на ипподром или, тем паче, в клуб, тот же «Бэгетель», и будете в образе миссис Хадсон, то вас не поймут, потому что…
- Потому что она не заплатила членский взнос.
- В первую очередь, потому что это мужское заведение. Скорее всего, перед вами извинятся, но все же вас туда не впустят, как не впустили бы и ее. Вам обоим или обеим, в общем, и вам, и ей скажут: «Извините, миссис Хадсон, при всем нашем глубочайшем уважении и почтении, которые мы как и все к вам испытываем, все же вынуждены вам отказать. Вот если вместо вас сюда пожалует доктор Ватсон, мы будем только рады и приветственно распахнем двери, а вас, к сожалению, ну, никак мы не можем, хоть это и прискорбно для нас…
- Про ипподром вы зря, - возразил я, заметив, как Холмс, мечтательно прикрыв глаза и улыбаясь все шире, выпадает из разговора, с удовольствием смакуя злоключения миссис Хадсон на пороге «Бэгатель». - Туда ее впустят. И в казино.
- Впустят, но удивятся. Эти заведения не закрыты для женщин, но миссис Хадсон там ни разу в жизни не появлялась. А зачем вам это всеобщее удивление? Ведь это дополнительное внимание к вам.
- Понимаю, нужно быть невидимым!
- Незаметным, точнее. Невидимым быть невозможно, а вот неприглядным, неприметным, чтобы смотрели сквозь вас. Смотрели и не замечали. Поэтому я и сказал про среду обитания. Нужно появляться в выбранном образе только в местах его обитания и общаться с его кругом. Иначе навлечете подозрения.
- Но миссис Хадсон почти нигде не бывает! Она почти нигде ни разу в жизни не появлялась! Зачем мне молочник или аптекарь?! Какие страшные тайны они держат за зубами?
- Я их привел лишь для примера. Мы заговорили о нашей хозяйке и о вашем стремлении постичь искусство перевоплощения. Я вам объясняю, как будет правильно, если первое по каким-то причинам пересеклось со вторым. К личным вещам - очкам в данном случае - вам следовало добавить и предметы ее одежды. Они дополнили бы ваше подражание и сделали бы образ неотличимым от оригинала. Правда, миссис Хадсон значительно мельче вас – уже в плечах и ниже на две головы. Но, если бы вы изо всех сил постарались и сумели бы в точности скопировать ее повадки, всякому, кто это увидел, пришло бы в голову, что, наверное, раньше он просто не обращал внимание, какая здоровенная и крепкая детина эта миссис Хадсон. Потому что иначе ему пришлось бы принять еще более фантастический вариант, что помимо миссис Хадсон существует еще точно такая же старуха в таком же чепце и фартуке, так же своеобразно ковыляющая, так же отставляющая левый локоть, только высоченная и плечистая.
- Мне что же, пришлось бы одевать еще и чепец? – спросил я упавшим голосом.
- И фартук, Ватсон, и платье, и даже исподнее, если хотите освоить умение маскировки в совершенстве.
- Господи, но белье-то зачем? – воскликнул я, не веря собственным ушам. - Как оно влияет на образ, если его, слава богу, не видно. При всем своем критическом отношении к миссис Хадсон, я категорически настаиваю, что это в высшей степени опрятная женщина, ни разу не позволившая показаться наружу тем предметам своего туалета, для которых это недопустимо.
- Вы не понимаете. Это нужно для вас, чтобы вы поверили, что вы и есть миссис Хадсон.
- Что вы такое говорите, Холмс! – вскричал я, потому что испугался за рассудок своего друга. - Я – доктор Ватсон, вернее, я – доктор Уотсон.
- Вы начисто лишены артистизма. Поверить в это, значит вжиться в образ.
- Вы же знаете, Холмс, как твердо я держусь привычек. Я стойкий истинный консерватор. Если я поверю в то, что я и есть миссис Хадсон, меня будет очень сложно разубедить в этом. Нельзя сбрасывать со счетов опасность, что я могу поверить в это навсегда!
- Надо уметь облачаться в образ и сбрасывать его одинаково легко словно это халат, а для этого следует учиться гибкости восприятия происходящего. Ничто не стоит на месте. Ситуация постоянно меняется, и вы должны следовать за нею. Вот что требуется вместо того, чтобы напяливать на себя все, что попалось на глаза. Если вы нацепили очки и продолжаете также не понимать, кто вы и что вы, ничего не получится. Но и это еще не все. Вы гораздо сильнее огорчили миссис Хадсон не самой кражей, и даже не тем, как стянули с нее очки, а тем, что при этом вскрылось. Вы застали ее спящей за газетой. Сон сморил ее за чтением такого солидного и уважаемого издания как «Таймс», и для нее это крайне болезненный факт. Теперь можно заподозрить ее в легкомыслии. С нею и раньше это случалось, но она успешно поддерживала миф о том, что просто прикрывает глаза для того, чтобы лучше осмыслить и проанализировать, по ее собственному признанию, прочитанное. Вам следовало проявить такт и сообразительность, чтобы не разрушать этого мифа. Ведь на нем держится атмосфера этого дома. Чего вам стоило промолчать и не рассказывать ей, что навело вас на мысль о ее пребывании в царстве Морфея?
- Но она и вправду храпела! И громко, Холмс, поверьте!
- Да разве это главное?! Зачем было ей об этом говорить, да еще и прямым текстом?! Примените, в конце концов, эвфемизм поприличнее.
- Что может быть приличного в суфражистках? – удивился я такому неожиданному предложению. - Нет уж. Опускаться до их помощи я не намерен. Вся эта женская эмансипация не по мне.
- Вы спутали с феминизмом, - поправил меня Холмс. - Это слово недавнее, и вам простительно. Я же имел ввиду способ смягчить определение того, за чем вы застали миссис Хадсон.
- Как же такое можно смягчить? Только если подушку сверху набросить.
- Не сам храп, а слово «храп». Подыскать мягкий и вежливый синоним грубому слову «храп», такой, который не обидел бы нашу хозяйку. Такой, что услышав его от вас, она бы эдак хитровато подмигнула вам или игриво пожурила вас. Подумайте.
- Это непросто.
- Да, непросто, но вы попытайтесь.
- Когда я служил на Востоке, один мой приятель в нашем полку говаривал «задавать храпака». Это подошло бы?
- Нет, определенно. Это все еще грубо.
- Храпеть во все носовые завертки?
- Ужасно. Лучше что-нибудь про рулады, выводимые носом, хотя я не уверен…или трели, но не соловьиные, а…м-да, действительно, сложно. Правильнее всего вам было бы уклониться от ответа. Учтите, миссис Хадсон имеет несколько идеализированное представление на свой счет. И хоть собственный образ с годами видится ей, может, уже более спокойно, то есть без блеска и волнения, но храпу там места точно нет. Это категорически неприемлемо.
- Не женские черты?
- Конечно, как если бы у нее выросли бакенбарды, или же ей вздумалось бы носить брюки и упражняться в тире по уикендам.
- Последние два примера некорректны. Как же можно сравнивать свойство здоровья, досадное, но независящее от нас, с занятиями и манерой одеваться, то есть, с привычками?
- А это и есть одно и то же. Разве вы не замечали, что свойства здоровья, как вы выразились, такие неприятные, как тот же храп, воспринимаются нами без терпимости, и тот, кто ими наделен, вызывает неприязнь и осуждение, словно вредничает назло нам? Так что это больше черта характера. Тихое похрапывание сродни приглушенному, но язвительному ворчанию, тогда как громкий храп - наглым оскорблениям, выкрикиваемым ругательствам.
- Хорошо, Холмс, - сдался я, - я принимаю вашу критику и обещаю сделать выводы. В Хэмпстеде, кажется…
- Ни разу в жизни не бывала, если вы о миссис Хадсон, - быстро угадал мои мысли Холмс.
- Значит, мне потребуется другой образ, - приободрился я оттого, что чепец и панталоны сегодня не понадобятся. Но Холмс был неумолим.
- Дружище, не обижайтесь, пожалуйста, но боюсь, все мои уроки в этой области бесполезны. И дело даже не в сложности искусства подражания. Вы, Ватсон, заложник своей внешности. У вас нет шансов скрыться от глаз. Ваша внешность настолько прозаична, что это делает вас совершенно отличимым от всех. Вы настолько не выделяетесь, что это бросается в глаза. Если вы думаете, что я говорю неприятные вещи для вас, то ошибаетесь. Нет ничего более ценного и достойного для личности чем это абсолютное соответствие серой массе. Вы - самая что ни на есть соль земли, среднее арифметическое…нет, даже среднеквадратическое значение нашей нации. Вас всегда, везде и при любых обстоятельствах узнают. Так что вам придется дожидаться меня здесь.
Что ж, ничего не поделаешь, моему другу лучше знать. С испортившимся настроением я ушел в свою комнату и в печали не заметил, как уничтожил почти весь виски. Веки мои смежились, и я провалился в глубокий сон.
Проснулся я от знакомого звука. Так хлопает окно в комнате Холмса, когда он по каким либо причинам желает покинуть дом, минуя холл, главным образом, из-за миссис Хадсон. После того, как она не только призналась в своей удивительной роли сочинительницы детективов, но и пренебрежительно отозвалась как о сути такой литературы и наших занятий, так и об умении Холмса маскироваться, словно бы это являлось детской шалостью, мой друг, кажется, стал немного стесняться ее. Особенно он избегает попадаться ей на глаза в те моменты, когда на нем нет живого места от бороды, усов, парика, шляпы или вуали. Поэтому он все чаще пользуется окном. И напрасно. Ее критика несправедлива и объясняется исключительно завистью. То, что она лишь сочиняет со своим племянником, мы совершаем взаправду. Тем не менее, он и сейчас, как я догадался, отправился в Хэмпстед полюбившимся способом.
При этой мысли меня охватила досада. Почему Холмс не найдет мне применение сразу же, сегодня, и почему я должен сносить эту пытку бездействием?! Я вспомнил его последнюю фразу – «В остальные дни располагайте собою по собственному усмотрению». В конце концов, это не запрет. Он только дал мне понять, что пока обойдется без меня. Ну, что ж, тогда и я обойдусь без него. И я уже знаю, как буду располагать собою этим вечером. Я тоже отправлюсь добывать сведения. И посмотрим еще, чья работа принесет больше пользы! Неплохо бы доказать моему не слишком скромному другу, что и я на кое-что способен, а может даже, и утереть ему нос. Я принялся думать над тем, как можно изменить мою внешность без помощи чепцов, передников и прочих предметов женской одежды, и вспомнил, как многие мои знакомые говорили, что мои усы ни много ни мало основа моего облика. «Немного даже жаль, что они у вас лежат на одной линии, - заметил как-то Холмс, - Лучше бы они образовывали перпендикуляр как в декартовой системе, потому что они и есть координатные оси, в которые уместилась вся ваша плоская наружность. Это воплощение основательности, свойственной истинному британцу». В случайном разговоре с миссис Хадсон он и вовсе заметил однажды, что не представляет себе меня без усов. «Хотите уничтожить Ватсона, не полагайтесь на револьвер или стилет. Все эти убийственные средства совершенно бесполезны против этого стойкого человека. Но стоит взять в руки бритву… нет, не за тем, что б полоснуть его по горлу - у него железная шея - а для того, чтобы лишь аккуратно провести ею по заранее намыленному пространству под его носом, и Ватсон погибнет, словно Циннобер, лишившийся своих волшебных волосков». И хотя миссис Хадсон после этой фразы принялась пожимать плечами и пренебрежительно отзываться в том духе, что это будет очень странно, если кому-то не только придет в голову уничтожить доктора Уотсона, а вообще вспомнить о нем, эти слова Холмса тогда произвели на меня неизгладимое впечатление, и теперь подсказали мне дерзкую хитрость. Если мои усы такая неотъемлемая часть моего лица, значит, без них меня, вероятнее всего, никто не узнает. Конечно, нелегко было решиться на такое, но меня поддерживала мысль, что ради нашего дела я готов абсолютно на все. Это ли не доказательство моей преданности ремеслу сыщика! Мне было приятно представлять себе, как будет потрясен мой друг, увидев, какая великая жертва принесена на алтарь нашего успеха, и какие укоры совести он испытает. Теперь никогда более он не позволит себе отмахнуться от меня в своей работе!
Желание участвовать в опасном предприятии от начала и до конца подстегивало меня к решительным действиям, и дело уложилось в несколько минут. «Жребий брошен, - произнес я своему теперь уже точно неузнаваемому отражению в зеркале, с грустью подумав о том, что роковой водоворот неизбежно увлекает меня и принуждает к отчаянным поступкам, первый из которых уже совершен. - Кажется, Юлий Цезарь был без усов. По крайней мере, при Фарсале».
Осенние сумерки, такие ранние у нас в Англии, приближались, и нужно было спешить.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 04 окт 2017, 22:28

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

7. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

30 октября 1895

Странное это дело – ведение дневника. Порой я спрашиваю себя, что заставляет меня переносить на бумагу самые сокровенные свои тайны? В признаниях самому себе, даже устных, нет смысла, потому что нет самого допроса – я все и так знаю о себе. Не для того ли эти ответы на незаданные вопросы, что я не только допускаю, но и в глубине души надеюсь, что мои записи увидят еще чьи-то глаза? И, раз уж мною это признано, в особенности после откровений, допущенных ранее, нет смысла скрывать, что убийство в Эплдор-Тауэрс я воспринял как событие из собственной жизни.
Смерть Милвертона ошеломила меня настолько, что я не осознал даже поначалу, как судьба милостива ко мне, не отведя, а отрубив руку, вцепившуюся мне в горло. Избавление – это кислород, теперь измученные легкие могут свободно дышать, но первые порции воздуха неминуемо вызывают головокружение. Моя растерянность, слава богу, прошла довольно быстро, и я понял, что главное теперь – это бумаги, исчезнувшие из сейфа. Вернее одна среди них. Ее судьба – единственное, что меня интересовало и составляло настоящую причину моего участия в деле. Положение, в котором я оказался, сначала затеяв блеф с Мориарти, затем будучи вынужденным убирать с дороги Адэра, и наконец, попав в зависимость от планов шантажиста, не оставляло мне выбора. Следует тщательно контролировать все достижения следствия так, чтобы оно, с одной стороны, способствовало ходу моего личного расследования, а с другой, не набрело на улики, губительные для свежеиспеченного старшего инспектора Лестрейда. Значит, держась все время за спиною Тобби, мне нельзя просмотреть решающий момент для рывка, когда следует его опередить. Поставив меня над ним, Бартнелл несколько облегчил мою задачу. Я мог теперь приглядывать за Грегсоном и быть в курсе его намерений. Но не направить в нужную мне сторону или сдержать – Тобби слишком опытен и самостоятелен. Заражаясь азартом, эта прирожденная ищейка становится глуха к просьбам умерить пыл и намекам насчет влиятельных лиц, коих это дело может затронуть, и все делает по собственному усмотрению. В этом смысле инспектор Грегсон может стать большой проблемой для меня. Допустить до ситуации, когда придется убивать еще и Тобби, мне категорически не хочется. Все-таки в нем есть что-то милое, и мне в некоторой степени будет его не хватать.
Вопреки моим ожиданиям после совещания у шефа Тобби не отстал, и в Эплдор-Тауэрс мы поехали вместе. Похоже, если большинству из нас от усталости отказывают силы, то Грегсону - его принципы. Конечно же, это шутка, и все же удивительно, но мои опасения, что весь час пути нам придется провести в тягостном молчании, еще более красноречивом от невысказанного, чем прямой конфликт, не подтвердились. Все дело в азарте. Тобби уже захвачен новым делом. Его будоражит неопределенность, секретность и сенсационность предстоящего расследования, и он сам понемногу, может, незаметно для себя разбирает камни из воздвигнутой им же стены, разделившей нас. Как ни в чем не бывало, мы обсуждаем детали дела, и я успокаиваюсь, ибо знаю точно - он не затаился, а действительно отвлекся, напрочь и надолго, потому что так же и настолько же мы застрянем с этим чертовым убийством. Сила ума Грегсона частично нивелируется его бесхитростностью. Он абсолютно лишен коварства, и вместо камня за пазухой обычно у него припасен бутерброд с ветчиной.
Добрались, когда уже смеркалось, и начали с сада. Первым делом Грегсон отвел меня к месту у стены, где нас ждала уже упомянутая куча дров. Тобби смотрел на меня ожидающе, а я… что я? Все это я уже прочел в отчете, и все же теперь, увидев воочию, нашел слишком уж нелепым.
- Ну как?
- Глупость какая-то. Тебе самому не смешно?
- Думаешь, Стэйтон…
- Врет твой Стэйтон.
- Даже так?
- Ничего подобного никогда не встречал. Прав секретарь: через ворота они вошли, через них же и удрали. И нечего усложнять. Веди в дом.
- К флигелю не пойдем?
- В другой раз.
Грегсон поморщился от категоричности моего тона. Проходя к дому, мы миновали нескольких полисменов, бродящих по саду со склоненными головами. Я бы поверил, что они заняты поиском улик, если бы не их скучающие сонные лица. Увидев нас, они постарались придать своему занятию признаки усердия, а некоторые - даже с азартом ворошить листву ногами. Почти все физиономии озарились выражением напряженного интереса к унылой рутине.
- Из Хэмпстеда дали людей. Следов нет, все усыпано листьями. Так что шансов что-либо найти мало.
- Шансов просто нет. Ты посмотри на них. Они же свалятся и захрапят, едва мы зайдем в дом. Да и темнеет уже. Долго ты их мучаешь?
- С утра. Сразу, как рассвело… Я бы и сам поспал, - Тобби спрятал зевок в свою мелкую ладошку.
- Что ты решил со слугами? Они не разбегутся?
-Я велел всем оставаться в доме. Ты сам видел, у ворот круглосуточный пост, тоже из местного участка.
- Ну, теперь-то, хвала поленьям, они знают, как еще можно отсюда выбраться.
- Пока им не о чем беспокоиться. Но лучше бы не затягивать. Если кого и забирать, так побыстрее.
Мы поднялись по ступеням и, пройдя через парадные двери, оказались в холле. Грегсон повел меня по коридору вправо, в ту часть дома, где находился кабинет, попутно указав на оранжерею, через которую злоумышленники попали в коридор. У входа в кабинет сидел еще один полисмен.
- Дверь сломана. Хоть слугам и сказано сидеть по комнатам, один черт, будут слоняться по дому, так что место преступления пришлось охранять.
- Позволил бы ему сидеть в кабинете.
- Тогда он завалится в спальне.
Мы прошли в кабинет.
- Тело лежало тут,- Тобби прошел в самый центр комнаты и остался стоять на толстом ковре, обозначая место.
- Как он упал?
- На спину, головой к столу.
- Стреляли спереди?
- Да, все выстрелы в грудь и в живот.
- То есть стрелок находился там? – я показал в сторону двери, ведущей на веранду.
- Получается, так.
- Что ему там было делать? Она же была заперта, так?
- По крайней мере, когда Сноулз попытался ее открыть, а до того – неизвестно. Они могли через нее выйти и запереть снаружи. Если помнишь, исчезла связка ключей.
- Помню, но зачем понадобилось забирать ее с собой, если можно было просто оставить ее в замке двери?
- Машинально. Спешили.
- Но ведь секретарь показал, если я правильно запомнил, что рама была поднята? Разве они не через окно выбрались? – я подошел к окну и удивился его необычному исполнению. Оно представляло собой деревянную решетку, красивую, резную, но все же решетку, в просветы которой были вставлены небольшие квадраты стекол, через которые солнечный свет освещал комнату. При всем ее нарядном виде, назначение угадывалось недвусмысленно – перебей хоть все стекла в ней, все равно доступа в комнату через такое окно не получить. - Ну и ну!
- Это еще не все! – хохотнул Грегсон. - Осмотри низ рамы, и все поймешь сам. Этот тип просто таки помешан на собственной безопасности.
Я пригляделся и увидел внизу рамы на внутренней поверхности замок вместо обычной защелки. Окно запиралось только изнутри. Чтобы поднять раму, требовалось отпереть замок ключом.
- Ключ от окна тоже был на связке?
- Да. От окна, от сейфа, от этих дверей, - Тобби указал на вход, дверь в спальню и выход в сад.
- Тогда совсем не понятно. Ты говоришь, они вышли в сад и заперли дверь. Зачем?
- Чтобы задержать преследователей.
- Но у них на связке был ключ от окна. Почему же они, вместо того, чтобы запереть его и перекрыть таким образом все выходы в сад после себя, не только не сделали этого, но еще и оставили раму поднятой?
Я вспомнил, что Сноулз вполне благополучно выбрался через окно. Какой смысл в этих ухищрениях с дверью, если они задержали его на какие-то жалкие секунды? Если же предположить, что злоумышленники выбрались через окно, а не через дверь, и потому рама осталась поднятой, то становилось тем более непонятным, куда и зачем исчезла злополучная связка.
- Не знаю! – сдался Тобби. - Здесь, за что не возьмись, само с собою спорит. И так во всем.
Я подошел к двери, ведущей в коридор, вернее к тому, что от нее осталось после того, как с нею основательно поработали топором. Действительно, как и отметил Грегсон в отчете, язычок замка был утоплен. Упомянутая кочерга валялась рядом. Тобби проследил за моим взглядом и уловил его немой вопрос. Опять же, если у них была связка с ключами, почему они не заперли эту дверь? Зачем этот трюк с кочергой? Некогда было подбирать ключ?
Я вернулся к месту, где обнаружили тело.
- Какое-то странное положение. Почему здесь, посреди комнаты?
- А что?
- Я бы предпочел, чтобы он лежал либо у стола, может, в кресле, либо ближе к двери в спальню. И связываю это вот с чем. Согласись, трудно объяснить, как они завладели его оружием без шума. Он же не кричал, это ведь точно известно?
- Точно. Многие еще не спали и уверенно показывают, что до того момента, как прозвучали выстрелы, было тихо.
- То есть, придется принять, что никакой борьбы не было, так?
- Скорее всего, да.
- Я тут вижу два варианта. Первый такой. Убийцы встретились с хозяином, как и было запланировано. В ходе беседы что-то случилось…
- Что нарушило ее мирный ход?
- Да. Допустим, револьвер был на виду, и один из гостей этим воспользовался так ловко, что убитый не успел ничего предпринять.
- Зачем же держать револьвер на виду, если ничто не предвещало…
- Согласен. А если бы предвещало, он оставил бы подле себя секретаря, как поступал всегда. Тогда так. Предположим, они заранее решили его убить и знали, где он держит оружие. Все шло гладко. Усыпив его бдительность…
- Сомнительно.
- Ты даже дослушать не хочешь. Признаюсь, мне тоже это не нравится. А главное, этот вариант никак не вяжется с тем, как они себя вели.
- Вот именно. Хозяин должен был впустить их через эту дверь, - Тобби махнул в сторону запертой двери, выводящей в сад. - Вместо этого они вламываются в оранжерею и проникают в кабинет через коридор. Какая после этого могла быть мирная беседа? Остается только одно – он застал их врасплох. Оружия они не взяли, так как убийство не входило в их планы. Это и есть твой второй вариант?
- Да. Но если бы он был уже в кабинете, когда они вошли, то добраться до его револьвера вперед него они никак не могли.
- Конечно. Значит, он услышал их возню и вышел из спальни. Они рылись в столе и уже обнаружили револьвер.
- Вот мы и вернулись к моему вопросу. Как же он оказался посреди кабинета? Он что, пошел на них? Скорее, бросился бы назад в спальню и заперся. Там есть звонок?
- Да, такой же как здесь. Все устроено так, что позвать на помощь он мог из любой комнаты.
Я обвел глазами комнату, и взгляд мой зацепился на портьере – одной из тех, что висели по бокам от окна. Она свисала как-то непривычно, и я подошел к ней, чтобы рассмотреть получше. Оказалось, некоторые петли были надорваны и соскочили с колец гардины, причем с обоих концов портьеры. Середина же висела без видимых повреждений.
- Ты это видел? – поинтересовался я у Тобби, машинально вертя в пальцах оторванный конец.
- А как же, - Грегсон подошел к окну, взялся за другой конец и принялся точно так же его вертеть, от чего я тут же бросил это занятие. - Я сразу заметил, но не могу понять, какое отношение это имеет к делу. Похоже, ее сильно дернули, и часть петель не выдержала.
- Зачем же ее, по-твоему, дергали?
- Допустим, при обыске. Когда слуги сюда ворвались, они первым делом бросились искать убийц, не спрятались ли где. А потом, не следует забывать, что преследователи выбрались в сад через окно. Штора могла мешать, и ее резко одернули.
- Ты спрашивал?
- Да, но таких деталей никто точно не запомнил.
- Смотри, как она странно оборвалась. Соскочили петли по обоим краям, а те, что в центре, уцелели. Обычно тянут за край. Даже если резко дернуть, оторвутся все с одной стороны.
- Значит, дернули сильнее, чем ты думаешь.
- Тогда бы оторвали ее полностью или вместе с гардиной. Середина уцелела, потому что усилие на нее...
- Было меньше, чем по краям. Это понятно.
- Вот это-то и непонятно. Ты можешь объяснить, как это было сделано? Мне приходит на ум только одно – ее скручивали. Но, если так, зачем?
Грегсон пожал плечами и промолчал.
- И вот еще что. Я обратил внимание, что правое крыло вовсе не такое протяженное, как мне казалось из твоего отчета. Расстояние от холла до кабинета по коридору ярдов тридцать, ну, сорок.
- И что?
- Сноулз послал нескольких человек в обход через сад, так?
- Да. Караулить у двери, выходящей на веранду.
- Им бежать туда полторы минуты. Ну, две. Дверь высаживали минут пять, и все это время наши гости были тут. Как же так получилось, что они успели выбраться до появления слуг на веранде? Выходит, Сноулз поздновато распорядился. Не странно ли?
- Дал им уйти? Но у двери он не мешкал. Говорят, бился в нее как бык. И вообще, сдерживать людей намеренно, это как-то с ним не вяжется.
- Ладно. Здесь вроде бы все. Ну, что, послушаем твоих друзей?
- Идет. Кого первым?
- Давай собирателя поленьев.
Грегсону мои придирки к Стэйтону не кажутся ни разумными, ни остроумными, так что он лишь пожал плечами и послал полисмена за слугой. Тот привел Стэйтона. У парня внешность, вызывающая симпатию, кем бы он ни был. Маленький плотный крепыш с всклокоченными рыжими волосами и блестящими глазами. Есть в нем что-то от собаки – задиристое, но искреннее. Почему-то кажется, что он не знал об особенностях бизнеса своего хозяина. По крайней мере, хочется в это верить. Хотя поддаваться расположению не стоит. Домочадцы всегда первые на подозрении, а в нашем случае это еще и самый верный путь поскорее покончить с этим делом.
- Скажите, Стэйтон, отчего вы так критично настроены в отношении Сноулза?
- Скажу так, сэр. Он иного не заслуживает. Уверен, что те субчики сбежали только потому, что нами командовал этот мистер Сноулз. Вынужден так выразиться, потому как джентльменом его не считаю.
- Отчего ж такая уверенность?
- Сами посудите. Мы все собрались в одном месте, перед дверью. Он так нам велел. Хотя могли окружить их и не дать вырваться. Я сразу сказал ему, эй, мистер, эта дверь добротная и так запросто ее не высадить. Нужен инструмент. Пока доставили, еще время потеряли. Я несколько раз обращался к нему. Терпение мое лопнуло, и я бросил их топтаться в коридоре.
- Что ж вы сделали?
- Побежал через парадный выход в сад, чтобы поспеть к двери, пока они еще там, внутри. Но только вижу, бегут уже как зайцы через кусты.
- Вы так хорошо видите в темноте?
- Они только выскочили, и на них падал свет от окна.
- А вы не заметили, они выбрались через дверь или через окно?
- Нет, они уже бежали. И я сразу понял, что бегут не туда, куда следует – не к воротам, а в угол сада. Ну, думаю, попались голубчики. Только бы помощь подоспела. Первый оторвался прилично, и я его из виду потерял, потому что уже по темноте через деревья бежали. За вторым я держался цепко. Пробежали мимо флигеля и прямо к стене держим. Думаю, как сообразят, что ее не взять, так вдоль нее и попрут, чтобы к воротам прорваться. Так что мне надо бы пораньше вправо чуть взять, чтобы вперед их там оказаться. И тут этот мой, за которым я держался, прыг на стену – и уже почти там! Только ноги болтаются. Подбегаю и на горке оказываюсь. Откуда взялась? Думать некогда. Хватаю я его и держу крепко. Стараюсь, значит, назад стащить. Да только ноги у меня поехали в разные стороны. Оступился я да и выпустил его. Тем дело и кончилось. Присмотрелся и понял, что за фокус. Дровишки...ну, я уже рассказывал инспектору.
- Да, я знаю. А какова, по-вашему, причина такого поведения Сноулза? Ведь ваш хозяин доверял ему, верно?
- С этим я не спорю. Мистер Сноулз, конечно, любил хозяина и очень преданно ему служил, но…скажу так, умом он особым не отличается. Вдобавок ко всему, мистер Скоулз сильно растерялся, когда дошло до настоящего дела. Расхаживать среди слуг таким манером, словно ты сам хозяин, и отчитывать их за малейшую провинность - это одно, и совсем другое, когда в доме устраивается такая заварушка. Настоящая пальба. Не один, и не два, а целый град выстрелов, да посреди ночи! Думаю, он нас всех держал подле себя для уверенности. По правильному, нас надо было распределить по разным местам. Кого отправить через сад к выходу из кабинета, кого – ворота запереть. А если б эти ловкачи вместо того, чтобы драпать наружу, через коридор прорываться стали бы, да на него пошли? Никто ж не знал, сколько их там. Побоялся он малым числом против них оказаться.
- Ясно. Ладно, пока хватит. Идите к себе.
- Ну, и как тебе этот Руфус? - поинтересовался Тобби, едва Стэйтон вышел.
- С виду прост и искренен, но и такие не раз оставляли нас в дураках, верно?
- Бывало. Однако секретарю хочется верить еще меньше.
- Что так?
- Отталкивающий тип. Вроде незначительный человечек, но чувствуется какая-то затаившаяся внутри подлость, прости господи за такое предубеждение...
- Прощаю, но вполне достаточно обращения "господин старший инспектор".
- Не кощунствуй. И знаешь, рядом с ним почему-то ощущаешь неловкость.
- Что ж тебе стыдно перед ним?
- Он такой, что стыдно должно быть за него. Но он хитрый, ухватить его непросто. И смотрит с таким то ли брезгливым, то ли насмешливым выражением, мол, посмотрим, что ты из себя представляешь.
- Ну и покажем. А что у нас есть еще?
- Совсем немного. Остальные - кухарка, служанка и прочие - и подавно не помощники. Женщины оставались в левом крыле все интересующее нас время, а мужчины...
- Обыскивали пустой кабинет и чуть не подожгли сад, я уже понял.
- Вроде того. Кто следующий?
- Собака так и просидела на цепи?
- Да. Больше ее не спускали.
- Значит, нет смысла ее допрашивать. Выходит, остается твой отталкивающий тип. И завяжи шнурок, если не хочешь доставить ему удовольствие.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 07 окт 2017, 19:02

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

8. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

Окончание записи от 28 октября 1895

Всю дорогу в Хэмпстед я провел в сильнейшем возбуждении. Кэб казался мне тесной клеткой, которая вот-вот займется пламенем сжатой в ней моей неистовой энергии, словно в железных игрушках всех этих Отто, Даймлеров и прочих немцев. Несколько раз я высовывался в окно и принимался вежливо, но очень убедительно уговаривать лошадь бежать резвее. Она не реагировала, даже не повела мордой или хотя бы ухом, зато отозвался кэбмен. Он оказался довольно грубым малым, и, в конце концов, в несдержанных выражениях велел мне сидеть тихо. Однако думаю, мои усилия были не напрасны, и уже к четырем часам я оказался на месте. Наблюдение за домом Милвертона поначалу складывалось очень удачно – я отметил массу довольно полезных подробностей, пока не выяснилось, что это не его дом, а соседний. И тут все оказалось намного сложнее. Владения шантажиста окружала высоченная каменная стена. Разумеется, Холмс в одно мгновение определил бы, что это за камень - портлэндский или, быть может, даже из каменоломен Пурбека. Я же ограничился выводом, что вряд ли, обойдя всю стену, я найду в ней хоть одну дырочку, через которую укрывшееся за нею злое место выдаст мне свои тайны. Несколько раз я попытался подпрыгнуть как можно выше, чтобы попробовать ухватиться, подтянуться и заглянуть через стену, пока не заметил, что прохожие обращают на меня внимание. Нужно было убраться с оживленной в эти часы Сквайрз-Маунт в какое-нибудь более тихое место. И я пошел, следуя плавному изгибу стены, которая, однако, нигде не хотела хоть чуточку сбавить свой рост. Попутно я высматривал Холмса, но так и не встретил его. Не стоило даже сомневаться – он со своей находчивостью давно уже проник в самое сердце Эплдор-Тауэрз. А что же я? От этих невеселых мыслей меня отвлекла какая-то возня. Я поднял глаза и сильно удивился, так как увидел сценку, приличествующую, если вообще так можно выразиться, местам, где тяжелый дешевый труд в сочетании с ограниченностью и отсутствием воспитания порождают естественным образом убожество стиля и распущенность манер, вроде кварталов Ист-Энда. Но чтобы в Хэмпстеде…
У невысокого куста какой-то ухажер, по виду мастеровой, рьяно обхаживал девицу, явно горничную из господского дома. Дедуктивный метод, как я не раз уже признавался себе тихонько из скромности, все же присущ мне, хоть и в меньшей степени, чем Холмсу. Мой мозг сразу отметил детали, доказывающие ее безответственное отношение к собственным обязанностям. Накинутый на плечи поверх форменного платья невзрачный поношенный плащик говорил о том, что нерадивая служанка отлучилась тайком из дома, либо же отправленная с поручением к модистке или зеленщику воспользовалась представившейся недолгой свободой, чтобы урвать недолгие минуты счастья в том виде, что рисовало ей ее небогатое воображение. Лицо здоровяка почти полностью скрывала разнообразная растительность. Он был бородат, усат и даже бакенбардоват, если есть такое слово. Все это, включая кустистые брови, сплелось в густой непролазный кустарник, через который просвечивали нахальным блеском маленькие, но удивительно живые глаза.
Они уединились в тихом месте, и явно не рассчитывали на мое появление, оттого и заметили меня не сразу. Так что я вполне успел насмотреться на это жалкое зрелище и только лишний раз убедился в своей правоте. Парочка являла собою такую наглядную иллюстрацию моим доводам в нашем недавнем споре, что я поневоле пожалел, что Холмса нет рядом. Просто невероятно, как до смешного в точности этот неотесанный мужлан в своем обращении с девицей повторял все те приемчики, что я приводил в пример в разговоре, будто подслушав и приняв их на вооружение. Мне стало даже не по себе от того, насколько точно я воссоздал как портреты этих простофиль, так и прискорбно неуклюжий, но весьма стремительный путь их сближения. Техника обольщения уложилась в минуты, и если бы не мое появление…
Сначала этот ловелас несколько раз стиснул девушку в своих объятьях так крепко, что мне послышался какой-то звук похожий на хруст, исходящий, видимо, от ее скелета. Объятья сменялись на несколько мгновений паузами, предназначенными, вероятно, для передышки объекта вожделения. Паузы использовались, но слабо помогали - девица успевала только глотнуть воздуха и безуспешно поправить сбившийся передник, как все повторялось снова.
- Ба! Какой экстерьерчик! – взревел здоровяк слишком уж хрипло, стараясь, видимо, придать себе вид отчаянного молодца, а я не мог не отметить про себя, что и это слово совсем недавно где-то уже проскальзывало. И тут же к моему ужасу, раздались те самые шлепки, о которых я говорил Холмсу, по тем самым местам, о котором я здесь не решусь упоминать, тем более, что дело касается все же женщины.
И вот в этот самый момент девица меня заметила. Это вообще-то довольно странно, потому что за секунду до этого я шмыгнул за куст как раз для того, чтобы меня не заметили, а я в свою очередь не утратил возможности продолжать выполнение своей тайной миссии. Понимая, что любовные утехи парочки только на первый взгляд могут казаться не имеющими отношения к интересующему нас окружению Милвертона, я решил проверить это понадежнее, для чего устроился поудобнее и приготовился досмотреть их горение до конца. Со стороны непосвященным такое поведение может показаться непростительным вмешательством в частную жизнь. В ответ на это могу лишь сказать, что это позиция людей незрелых и оторванных от жизни. Еще со времен агентов Уолсингема весь успех нашей славной разведки держался на умении совать нос в чужие дела. Главное, чтобы это засовывание производилось с уважением к праву всякого британца на неприкосновенность личных свобод, то есть чтобы он об этом не узнал, и у него не испортилось в связи с этим настроение. Будучи порядочным человеком, я тоже руководствовался этим принципом и предпринял все меры предосторожности, чтобы не лишать парный объект моего наблюдения оптимизма.
Но меня подвел мой инструментарий. Куст, за которым я прятался, оказался ненадежен. Своей тряской он выдал мои попытки извлечь из носа угодившую туда одну из веток. Девица, встретившись со мною взглядом, сначала разинула рот, затем шлепнула возлюбленного по рукам, а он, как-то безошибочно почувствовав серьезность сигнала, тут же прекратил возню и послушно последовал глазами за ее указующей рукой. Недобрые глазки, посаженные близко к носу, рассматривали меня насмешливым взглядом секунд пять. Затем, вернув себе внимание девицы шлепком по ее тыльной части, он обратил к ней лицо и принялся часто шевелить верхней губой, отчего нос его задергался как у оценивающей лакомство мыши. Девица захохотала, и я понял, что он передразнивает меня. Еще по дороге в Хэмпстед я ловил себя на таком занятии, вызванном непривычным ощущением пустоты и прохлады под безусым носом, и пытался сдержаться, но потом видимо этот позыв ускользнул от моего контроля, потому что все свое внимание я подчинил возложенной на себя опасной и ответственной миссии. Гнев вскипятил мою кровь за одно мгновение, но не лишил находчивости. Ответная любезность не заставила ждать. Продолжая стоять в кустах, я оторвал у ближних веток молодые гибкие концы каждый с фут длиною, на которых еще оставались листья, и приложил их к своему лицу, чрезвычайно метко и остроумно высмеяв разросшееся состояние физиономии нахала.
Удар пришелся в самое сердце. Дама была решительно отодвинута в сторону, и здоровяк пошел на меня. Я попытался применить маневр, при котором ему пришлось бы бегать за мною вокруг кустов до бесконечности, но он проломился сквозь них, и этот ход выявил отсутствие у меня запасного варианта. Случилось сближение, которого я тщетно пытался избегнуть. Мой разворот от него и взрывной старт с места к успеху не привели, потому что мой воротник, пойманный его рукой, оказался крепок и привязчив к хозяину. Он не позволил мне расстаться с ним и разорвать дистанцию. Следующий разворот, уже лицом к нахалу, удался лучше, вероятно от того, что мой противник принимал участие в его осуществлении. Для начала я не стал бить его, чтобы усыпить его бдительность видимостью смирения, но он избрал иную тактику.
Признаюсь, такой серьезной переделки у меня не было с тех пор, как на краю той страшной пропасти у водопада, вернее возле того маленького овражка мы с Холмсом раздавали друг другу тумаки. Но Холмс тогда все-таки сдерживал себя, делая скидку на мой прогрессирующий дрожательный паралич, и старался не бить меня по голове. Этот же свирепый малый не давал мне ни малейшей поблажки, не ведая о моих проблемах со здоровьем, и лупил меня изо всех сил по всем местам, включая самые чувствительные и отзывчивые. Я понял, что, пока еще есть силы, нужно по-мужски собрать их в кулак и очень громко позвать на помощь. Мои крики привлекли полисмена, который решительно вмешался и оттащил хулигана от меня. Девица мгновенно испарилась. Как известно, по одежке не только встречают, но и провожают, в том числе и в ближайший участок. Внешний вид – мой и моего обидчика – контрастировал разительно, и полисмен, сразу узнав во мне джентльмена, не стал доискиваться подробностей и определил виновным драчуна.
Мерзавец мгновенно потерял свой боевой вид и стал умолять стража закона отпустить его. Тот ответил ему, что все зависит от решения благородного джентльмена, на которого он посмел поднять руку.
- И ногу, - вставил я в качестве первых показаний пострадавшего. - И не одну, а обе.
- Рекомендую вам, сэр, не жалеть негодяя и хорошенько проучить, - обратился ко мне полисмен. - Если вы согласитесь ответить на пару вопросов для протокола и составить заявление в участке, куда мы сейчас сопроводим этого субчика, я вам обещаю, что наказан он будет по всей строгости.
- Конечно! – охотно согласился я. - А как же! Немедленно идем в участок. Это будет ему уроком. Пусть знает, что так вести себя никак не возможно в нашем замечательном городе с нашей замечательной полицией.
Недавний ловелас злобно зыркнул на меня. Полисмен, крепко ухватив его за шиворот, поволок за собой, а я, незаметно пристроившись сзади, воспользовался моментом, когда мой спаситель смотрел в другую сторону, и пару раз хорошенько пнул своего обидчика под зад. Может, это и не очень честно, но, если нет иной возможности, как же еще постоять за себя и восстановить попранную честь? Долги надо возвращать, это всем известно. Здоровяк стал скулить и жаловаться на меня, но гордый полисмен был все так же неумолим. Идти было недалеко, и я рассчитывал по-быстрому покончить с этим досадным недоразумением и вернуться к своей работе. Мы очень скоро добрались до пункта назначения и вошли в тесную комнатку, где помимо дежурного констебля оказался еще и сержант. Полисмен грубо толкнул хулигана вперед и стал у входа, загородив собою дверь. На вопрос констебля полисмен вкратце рассказал про нашу драку и указал на меня, предложив мне как пострадавшему добавить свои замечания к сути дела. Я кивнул и приступил, стараясь деловитым сухим тоном показать, что очень спешу и заинтересован в быстром решении вопроса.
- Итак, господа, буду предельно краток. Я прибыл в Хэмпстед по очень важному делу. Не будет преувеличением заметить, что это дело касается очень многих и очень важных особ. Естественно, оно абсолютно секретное, так что в подробности вас ввести я не могу. Самое большее, что можно позволить, это запечатать мои письменные показания не читая в пакет с условием вскрытия не ранее чем…
- Сэр, позвольте…
- Секундочку, констебль, вы сейчас все поймете. Приоткрою маленькую щелочку над вынужденной завесой и скажу только, что моя миссия состояла в наблюдении, тайном, конечно, за одним лицом, чье имя по названным уже причинам опять же сообщить не имею права, даже если вы будете настаивать. Чтобы рассеять ваше недоверие, позволю себе лишь слабый намек на его личность. Его дом находится на нечетной стороне, на улице с названием на букву…
- Извините, сэр, - снова перебил меня констебль. - Если я правильно понял, ваше дело как будто к происшествию не относится?
Он вопросительно взглянул на полисмена, и тот кивнул.
- Так что нет надобности рассказывать о нем, тем более коль оно такое секретное. Что можете показать о драке?
- О драке имею сообщить следующее. В самый разгар моей миссии я из-за куста подглядывал за…в общем, когда я приступил к непосредственному исполнению своего задания и шмыгнул…в ключевой момент операции мой наблюдательный обзор был без спросу пресечен непристойными телодвижениями, которые производил в вульгарном ансамбле с неизвестной мне особой этот бонвиван…
- Сам ты болван! – рявкнул со своего места хулиган. - Констебль, вот вам мои объяснения. Я человек простой и скромный, и никогда не лезу драться. Но в этот раз не сдержался. Этот прощелыга положил глаз на мою подружку.
- Неправда! – возмутился я. - Я ничего никуда не ложил!
- Отвались моя борода, если это ложь! – взревел мой оппонент, превосходя своими ответами мои на почве эмоций, и для убедительности дернул себя за лохматый конец того, чему призвал нас довериться как гаранту своей искренности.
И тут впервые в моей жизни свершилось проклятье, которое обычно в дежурном порядке с видимым энтузиазмом, но без капли веры в такую возможность, а лишь для веса собственных лживых клятв призывают на свою голову такие вот проходимцы. Еще при появлении в участке я обратил внимание, что внешность моего обидчика успела как-то странно измениться и отказывается зафиксироваться, продолжая шокировать меня заметной своей подвижностью. Борода сначала немного отстала от правой щеки и в той области торчала концом почти перпендикулярно в бок, как шип кактуса. Затем вся его лицевая волосатость принялась как-то дружно отвисать и сползать вниз – брови переместились на веки, мешая им моргать, а усы, плотно накрыв губы, требовательно просились в рот.
Я никогда не видел ничего подобного, но, будучи убежденным приверженцем науки, полагал, что сумел найти этому подкрепленное современными достижениями объяснение. «Скорее всего, какая-то удивительная реакция на стресс, может, редкая форма аллергии, вызвавшая отторжение волосяного покрова - подумал я, - Приступ агрессии сменился испугом, и вот вам результат – невиданный доселе недуг поразил этого нехорошего человека».
Но нехороший человек не ощущал, что болезнь уже взяла над ним верх. И хотя молодецкий рывок и в самом деле убеждал в отменном здоровье, борода, а вместе с нею и привязанные к ней аккуратными розовыми бантиками усы, бакенбарды и даже брови с челкой после такого решительного жеста остались у него в руках. Перед нами сидел Шерлок Холмс собственной персоной и никто иной…потому что никто иной больше не сидел, а все стояли.
Да, все мы стояли. И, как стояли, так и остались стоять. Потому что все, включая меня, опешили. Приученный к хитроумным проделкам своего друга, я первый пришел в себя и чуть не закричал «Браво, Холмс! Как вы нас разыграли!», но прикусил язык, вспомнив, почему мы здесь.
Находчивость Холмса не отказала ему и на сей раз. Лишившись маскировки, умело подобранной и
восхищавшей гармоничным сочетанием элементов, дополняющих друг друга цветом, фасоном, уместных для сезона и безупречных с точки зрения вкуса, он попытался остаться неузнанным, скорчив ужасающую рожу. При этом он внимательно следил за реакцией полицейских и, замечая их недоверчивость, ловко вводил все новые приемы мимики, некоторые из которых своей углубленностью уже грозили остаточной деформацией его замечательному лицу. Сначала он надул щеки и сморщил нос, затем высунул язык выпучил один глаз, а другой, напротив, сощурил. Наконец, он закричал, что его глаза не переносят яркого света, и закрыл лицо руками. Но все напрасно. Великого сыщика узнали.
В самый разгар всеобщего замешательства вдруг отворилась дверь, и в тесную комнатку, где и так-то из за нас уже не было места, втиснулась необъятная туша нашего старого знакомого, инспектора Этельни Джонса. Это была исключительная неожиданность. Вероятно, инспектор зашел сюда с какой-нибудь проверкой или еще почему. Мне, частному лицу сложно было предположить причину, которая привела в районный участок сотрудника центрального органа, коим является департамент криминальных расследований Скотланд-Ярда. Увидев нас, он тоже совершенно растерялся.
Первая моя радость при виде того, кто мог выручить нас по старой дружбе, сменилась тревогой. После истории с погоней на Темзе, когда все мы не на шутку испугались обвинения в убийстве матроса «Авроры», Джонс недолюбливает нас, пожалуй, еще энергичнее чем Лестрейд. Те справедливые и объективные аргументы, которые привели мы с Холмсом и которые убедительно доказывали, что матроса застрелил инспектор, не были приняты им из-за его предвзятости и стремления выгородить себя, особенно после того, как выяснилось, что матроса никто не застрелил.
- Холмс, вы?! И доктор Уотсон с вами?! Что опять за маскарад такой, позвольте узнать? Вам надоел ваш знаменитый плащ? И что вы тут делаете?
При этих словах Холмс уставился на меня, а затем недоверчиво воззрился на Джонса.
- Какой еще доктор? Вы в своем уме, инспектор?! Вы можете себе представить Ватсона без усов? Не буду спорить, этот тип, конечно, чем-то похож на моего товарища. Но Ватсон никогда бы не дошел до такого позорного падения – сбрить усы! Не спорю, порою он бывает немного эксцентричен, но такой поступок был бы уже следствием полного разложения личности. Так что прошу вас не оскорблять моего друга такими нелепыми подозрениями. Скажете тоже! Если хотите знать, этот неровно подстриженный всклокоченный клочок растительности у него под носом давно стал нашим добрым талисманом.
Мне, конечно, было очень приятно услышать про то, с каким пылом благородный Холмс отстаивал статус-кво моей внешности, незыблемостью своею хранящий благополучие моего реноме надежнее крепостных стен. Но, вместе с тем, я с горечью осознал, что подвел его, и сейчас ему придется испытать еще и эстетическое потрясение, когда все раскроется. Я думал, что лишая себя своей гордости, причиняю ущерб лишь себе. Но нет, эмоциональная речь Холмса открыла мне глаза, что я со всеми своими внешними признаками давно уже стал нашим общим достоянием, и сегодня безжалостное лезвие бритвы не пощадило неизмеримо большее. Направляемое моею ослепленною рукою оно, равнодушно исполнив непоправимое, не остановило хода на намыленном участке и полоснуло по самому верному и благородному сердцу на свете. Восполнима ли утрата, и стоило ли дело таких жертв?
Джонс сохранял серьезный вид, однако я не сомневался, что ликование распирало бы эту тушу, но на его беду даже всего торжества, что есть в раю, хватит лишь на частичное наполнение необъятных объемов инспектора.
- Ну, значит, Холмс, вы недостаточно изучили доктора, хотя, признаться, я тоже испытал некоторый шок при виде этого нового амплуа нашего общего друга. Что скажете, доктор Уотсон? С чего это вы решились на такую фундаментальную перемену в своей жизни? Ну ладно бы, ушли в монастырь или отправились к Южному полюсу. Женились бы, в конце концов, что ли. Но сбрить усы! Решили вот так вот разом все поменять и начали с главного? Так сказать, с чистого листа или, в вашем случае, с чистой верхней губы?
Остальные откровенно ухмылялись. Джонс развернулся к констеблю и потребовал у него объяснений, почему мы здесь. Тот, потирая от удовольствия руки и поглядывая с веселой физиономией на нас, принялся рассказывать. По мере продвижения изложения лицо Джонса стало сильно меняться и к концу повествования своим выражением уже нисколько не отличалось от остальных за исключением наших.
- Итак, господа, вот, значит, до чего вы докатились, - инспектор повернулся так, чтобы иметь возможность обозревать нас обоих, и отдался этому занятию с нескрываемым наслаждением. - Безобразная драка в престижном районе. Налицо явное нарушение порядка, я бы даже сказал, средних размеров преступление. Придется вас до окончания разбирательства, которое, заметьте, может занять не один день, заключить под стражу. Для полноты картины предстоит опросить свидетелей, а затем еще некоторое время подождать, не появятся ли новые. А поскольку привлечь всех желающих помочь в этом чрезвычайно важном и до ужаса запутанном деле можно только сообщением о нем в прессе, то, боюсь, мои дорогие коллеги, огласки никак не избежать. И я даже не рискну утверждать, что мне во всем этом вашем безобразии кажется самым удивительным – то, что вы умудрились передраться, не узнав друг друга, или обновленный стиль доктора Уотсона.
От этих слов инспектора я пришел в ужас. Завтра Милвертон развернет свежий выпуск моего любимого «Белгрейвзского пролетария» и прочтет о том, что переодетый Шерлок Холмс был задержан неподалеку от его дома. Нет ни малейшей надежды, что он ничего не поймет. Наше дело грозило обернуться провалом, даже толком и не начавшись. Но Холмс как всегда спас положение:
- Насчет огласки, инспектор, - спокойно отреагировал он на экстатический монолог Джонса, - это совершенно невозможно, как и наше задержание. Мы с Ватсоном заняты делом чрезвычайно важного лица. Но поверьте, для всех, в том числе и для вас, будет лучше, если мы расстанемся по-хорошему.
Было видно, что на Джонса это предостережение произвело впечатление. Инспектор мешкал, не желая уступать из упрямства и гордости, тем более в присутствии своих младших коллег, но и явно опасаясь последствий своей решительности. Пока он раздумывал, я догадался поддержать наступление Холмса с тем, чтобы, запугав Джонса окончательно, заставить его сдаться.
- Советую для вашего же блага, инспектор, прислушаться к словам моего друга, - я выбрал самый подходящий для ситуации увещевающий тон с едва заметным оттенком угрозы в пониженном тембре голоса, как бы намекая, что кое-кому может не поздоровиться, и для вескости присовокупил к нему покачивание указательным пальцем, который поднес к самому носу инспектора. Собрав воедино всю эту внушительную комбинацию предостерегающих знаков и отладив до совершенства синхронность их воздействия на, прямо признаемся, туповатый объект, я продолжил:
- Раз уж сама леди Ева Брэкуэл нагуляла себе приключений на свою голову, она будет крайне недовольна, если вы решитесь препятствовать нам найти письмо, где подробно описаны все ее амурные похождения. А там такое, что страшно сказать! Так что лучше вам побыстрее освободить нас и не мешать в дальнейшем заниматься своей работой.
Интересно, что вместе с Джонсом изменился в лице и Холмс. Рты их открылись почти одновременно. И я с удовлетворением для себя пришел к выводу, что мой находчивый маневр впечатлил даже моего самоуверенного друга. Но каков Этельни Джонс! Куда делось его нахальство! Он весь как-то скукожился и пробормотал заикающимся голосом:
- Леди Брэкуэл?! Невеста герцога?! М-да… Можно только позавидовать вашим клиентам, Холмс. То, как вы с доктором бережно храните их конфиденциальность, заслуживает отдельного разговора. Попросили бы хоть сначала выйти этих людей и остаться со мной наедине. Ну, ладно. Раз такие люди предпочитают иметь дело с вами, вместо того, чтобы пойти более надежным путем, это их право. И я, пожалуй, пойду вам навстречу, хоть вы никогда не ценили наше чересчур благодушное к вам отношение. Тем более, что ссора с герцогом никак не входит в планы Скотланд-Ярда. Итак, мистер Холмс, вы с доктором можете идти.
- И не забудьте, инспектор, предупредить тех, кто нас сопровождал сюда и допрашивал, чтобы держали языки за зубами. Огласка спугнет преступников, уверяю вас, никто не выиграет от этого.
Мы вышли из участка, и я посмотрел на Холмса в ожидании одобрения. Все-таки моя недавняя эскапада хоть частично искупала неосмотрительность с холодным оружием. Но Холмс был далек от восторга.
- Да, уж, Ватсон, нечего сказать. Кто вас дергал за язык, когда вы разболтали имя нашей клиентки?! Джонс, конечно, не газетчик и будет молчать, но все равно вы погорячились.
- Но как-то же надо было повлиять на него! – горячо возразил я, заподозрив Холмса в ревности к моему явному успеху. – Он явно колебался.
- Нас отпустили бы и без этой уступки. И вообще, Ватсон, объясните мне, какого черта вы потащились в Хэмпстед?! Разве я не наказал вам сидеть дома и дожидаться своего звездного часа?
- Нет, я хорошо помню ваши слова. Вы сказали, Холмс, что я могу заниматься своими делами, а у меня нет других дел, кроме наших общих. И я от всей души хочу помогать вам, что ж в этом плохого?! Один разнесчастный раз я попробовал без вас заиметь себе развлечение и отправился в «Бэгэтель», так сразу же случилось это несчастье с Рональдом Адэром. Нет у меня никаких интересов и никакой другой радости без вас, Холмс. У меня себя-то нет. Пожалуйста, Холмс, давайте всегда быть вместе и никогда не разлучаться!
Мой крик души пронял Холмса до самых глубин. Он смутился и принялся так же горячо извиняться:
- Ватсон, вы не можете даже себе представить, как я тронут вашей речью. Только теперь я по-настоящему осознал, как для вас это важно. Сам бог послал мне такого верного помощника. Обещаю вам, что больше никогда не оставлю вас без дела. Только очень вас прошу, пока ваши усы вновь не отросли, приклейте, пожалуйста, что-нибудь себе под нос. Видеть вас таким я не могу.
- Холмс, а почему вы набросились на меня? Неужели моя выдумка с ветками так вас разозлила? – поинтересовался я.
- Видите ли, Ватсон, в известном смысле, я набросился не на вас, ведь – хвала вашей смекалке – я вас совершенно не узнал. Я набросился на противного типа с дурацкой белесой полоской кожи под носом, которая у вас образовалась вместо усов. Вид у вас сделался, надо признать, довольно отталкивающий и вызывает сильное раздражение. Невольно появляется желание стукнуть вас посильнее. Но дело даже не в этом. Вы видели меня с особой, работающей у Милвертона. Мне требовалось в короткое время сойтись с нею поближе, чтобы выведать у нее нужные сведения. Самый быстрый способ понравиться женщине, особенно молодой, это поколотить кого-нибудь. Основания для этого нужны самые мизерные. Даже если они явно натянуты, и вы совершаете глупость, ей будет приятно, что эта глупость делается ради нее. Сначала я предложил ей посмеяться вместе над вами, и она оценила мое чувство юмора, ну, а затем ей открылась моя храбрость.
- Значит, вы все узнали, и мы можем сегодня же…
- Нет, пока не все, и еще придется потратить день-два на подготовку. Кстати, однажды мне показалось, что я видел Арчера. Во всяком случае, кто-то там определенно околачивался. Как я и думал, за нашей работой наблюдают. Ну и ладно. Пусть учатся, трусы, тому, что сами проделать боятся. Мы покажем, чего стоим. А пока обещайте мне сдержать себя и не показываться в Хэмпстеде в ближайшее время. Согласитесь, сегодня вы своей инициативой едва не погубили наше дело.
- Хорошо, обещаю. Чем же мне пока заняться?
- Займитесь-ка лучше нашим архивом. Это ж черт знает что, какой у нас там беспорядок!
- Где?
- В архиве, где!
- Холмс, у нас нет никакого архива.
- Тем более. Заведите его и наведите в нем порядок уже, наконец. Спасибо племяннику миссис Хадсон. Весь мир знает, что у меня есть архив всех моих дел. Почти в каждом рассказе я непременно к нему обращаюсь. Помните, такой шкафчик, где бумаги разложены по порядку, буква за буквой? Мне эта идея очень понравилась.
- Но у нас нет никаких бумаг, чтобы раскладывать их буква за буквой.
- И что же, так все и оставить?! У Милвертона, значит, есть архив, а у меня, получается, нет?! Похвально, что вы хотите бегать за мною и за преступниками, но это важнейший организационный вопрос. Всякий раз, когда к нам приходит клиент, мне нужно открыть такой шкафчик и поискать там ценную информацию. Этот процесс…
- Помогает раскрыть дело?
- Нет, но вообще-то очень эффектно выглядит. Вот я и поручаю это вам. Не спрашивайте, как это сделать. Проявите фантазию.
Пока я размышлял над тем, как это сделать, не спрашивая у Холмса, и у кого тогда спросить, Холмс остановил кэб, и тот быстро домчал нас до нашей штаб-квартиры на Бейкер-стрит.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 10 окт 2017, 22:38

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

9. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

30 октября 1895

Полисмен привел Сноулза – человека средних лет с неприятной, какой-то скользкой наружностью. Действительно отталкивающий. Еще не открыв рта, он вызвал во мне ту же неприязнь, в которой только что признался Грегсон. Маленький мошенник на посылках у большого. На что надеется этот обладатель столь красноречиво порочной физиономии? Принимать всерьез уверения этого явного негодяя в том, что он не ведал о делишках своего хозяина, с нашей стороны означало бы наплевательство не только на физиогномику, но и на собственные элементарные ощущения и сами собой напрашивающиеся выводы.
- Присаживайтесь. Вы сказали инспектору, что ваш хозяин в день убийства получил письмо. Его принес посыльный?
- Нет, я извлек его из ящика и передал мистеру Милвертону.
- Что было на конверте?
- Одна единственная фраза - «Чарльзу Огастесу Милвертону срочно»
- Когда это было?
- Я проверяю почту два раза в день. В полдень и вечером в семь часов. Это было во второй раз.
- Ваш хозяин писал ответ?
- Нет. Он только распорядился насчет ворот и собаки.
- Это обычная практика?
- С некоторыми его клиентами – да. Вот если бы человек был новый…
- Понятно. То есть, это те люди, кто уже бывал в доме и знает заведенные правила?
- Да. Им известно, что мистер Милвертон обязательно примет их, и сообщать им об этом нет нужды.
- Но разве ему не случалось отлучаться?
- Мистер Милвертон никогда на моей памяти не покидал Лондон. Он, конечно, не прочь иной раз провести вечер в театре, но после десяти он всегда был у себя. Как раз для того, чтобы в определенное время на него всегда могли рассчитывать…
- Знающие люди?
- Именно.
- Поговорим об этих людях. Назовите кого-нибудь.
- Я не знаю никого по именам. Скажу только, что их достаточно много, и это все люди самого разного круга. Приходили и состоятельные, и довольно скромные, по виду – слуги, конторщики, клерки.
- Не может быть, чтобы вы за столько лет работы не узнали хоть кого-нибудь. Есть сведения, что у вашего хозяина бывали достаточно известные, публичные люди.
- Мистер Милвертон принимал их всегда сам и меня ни во что не посвящал. Лиц я не видел. Они, знаете ли, старались прикрывать лица, пока не оказывались с ним наедине.
- Ну, хорошо. А те, вторые, люди попроще? Зачем, по-вашему, они приходили?
- Не имею ни малейшего представления. Догадываюсь, что заработать. Но каким образом, не могу судить.
- Вы не слишком-то стараетесь помочь нам, Сноулз.
- Я ответил на каждый ваш вопрос.
- Итак, вечером в семь часов вы передали письмо хозяину.
- Да.
- При обыске никаких писем найдено не было.
- При обыске вообще никаких документов найдено не было. Не станете же вы утверждать, что мистер Милвертон не держал в кабинете никаких бумаг.
- Откуда вам известно про обыск?
- Об этом нетрудно догадаться. Я ведь и сам обыскал кабинет, еще до ваших людей, и быстро убедился, что сейф вскрыт и пуст. Ящики стола – тоже.
- Кто-нибудь вас видел с письмом прежде, чем вы отдали его?
- Не знаю, - впервые за весь допрос секретарь задумался, не имея, видимо, готового ответа. - Надо подумать.
- Подумайте. Складывается очень неприятная для вас картина.
- Для меня? - равнодушно пожал плечами Сноулз. - Почему же? Если вы про мое алиби, то я уже говорил, что все время находился в противоположном крыле. И меня неоднократно там видели вплоть до того времени, когда стали доноситься выстрелы.
- Никто не оспаривает ваше алиби. Вы правы, вас видели там, где вам удобно было быть. Но подозрения в соучастии с вас никто не снимал. Письма нет. Никто кроме вас не может подтвердить факт его существования. Только вы ссылаетесь на него как на повод.
- Повод к чему?
- Не прикидывайтесь наивным. Повод для того, чтобы отпереть ворота и впустить убийц в дом.
- Ну, это уже слишком! - он явно ожидал подобного развития событий, но его уверенность в себе была такова, что возмущение вышло очевидно показным. - Я защищал интересы мистера Милвертона много лет. Все подтвердят, что я служил ему верой и правдой, и преданнее человека у него не было!
- Это вам еще выйдет боком, Сноулз. Вас гораздо охотнее поняли бы, если бы вы служили верой и правдой не отпетому мерзавцу, а правосудию.
- Кто бы понял?
- Следствие. И общество. Общественное мнение, Сноулз, великая сила. Отношение к вашему хозяину таково, что, не защити мы вас сейчас, никто не поручится за вашу жизнь. Мы просто обязаны оградить вас от жаждущих справедливости лондонцев. Среди тех, кому вы с Милвертоном сломали жизнь, масса влиятельных людей, так что ваша участь незавидна. С другой стороны, это же самое общественное мнение в корне изменится к вам и превратится в могущественного заступника, если вы только пожелаете.
- Я никому не ломал жизнь! Меня наняли вполне законно, как нанимают всякого слугу – за жалованье.
- Эти детали никому не интересны. Вы из Эплдор-Тауэрс, и этим все сказано.
- Как же я могу его изменить, это мнение?
- Иногда преступление вызывает больше сочувствия и одобрения, чем благопристойная только с виду жизнь, какую вы вели до сих пор. Всеобщая горячая поддержка – ее подхватят и газеты! – способна на чудеса. По крайней мере, суд присяжных весьма восприимчив к настроениям толпы и тонко чувствует, куда, как говорится, дует ветер. Даже обвинение, ручаюсь вам, в такой ситуации будет ратовать за наиболее возможный мягкий приговор.
- Позвольте, обвинение в чем?
- В том, что вы помогли покарать злодея. Очень многое указывает на то, что эти люди не могли действовать без помощи кого-то из домашних. Но можно ли назвать злодеянием ваш благородный шаг? Я, конечно, как представитель полиции должен строго следовать закону и порицать всякое насилие, и все же в данном случае я, скорее, готов всецело поддержать принципы Корнеля, который, как вам, даже может быть известно, говорил, что не преступники те, кто карает преступление. И я обещаю вам употребить все свое влияние, а у меня его, поверьте, достаточно.
- Я не знаю никакого Корнуэлла, что бы он там ни говорил! - разошелся не на шутку Сноулз. - Я только хочу знать, почему вы выбрали меня!
- Значит, вы не готовы взять на себя почетную миссию благородного мстителя?
- Вынужден разочаровать вас.
- Вы действительно разочаровали меня. Своей наивностью. Неужели вы думаете, у нас не хватит возможностей доказать ваше преступное участие? Вам предоставляется выбор не просто быть пойманным, унизительно за шиворот, а принять на себя вину как достойное деяние, искупление за грехи этого дома. Это ведь и ваши грехи.
- Но почему именно я должен был помогать убийцам?!
- Вам это было проще организовать, вы отвечали за охрану дома. Как эти дрова перекочевали к стене?
- За всеми не уследишь. Всегда найдутся люди, которые небрежно выполняют свои обязанности.
- Вы распорядились отпереть ворота и посадить на цепь пса?
- Я всего лишь выполнил указание мистера Милвертона! Так делалось всегда.
- Ваш хозяин приказал вам лично?
- Да, как обычно. Все распоряжения он отдавал мне, а я уже…
- Кто-нибудь кроме вас слышал его указание?
- Не помню. Мне нужно время.
- Вспоминайте.
- Если бы я знал, что случится такое, я бы…подождите, я вспомнил…малыш Харри, которому я поручил заняться воротами и собакой…
- Харри Рэндалл?
- Да. Он слышал. Он был рядом, когда хозяин отдавал это распоряжение. Я повернулся к нему, все ли он понял, и он кивнул.
- Уже лучше. Если б вы еще вспомнили про письмо…
- Я вспомнил! – Сноулз закричал так радостно, что мы переглянулись. - Господи, ну конечно же, он, Харри!
- Что? Снова Рэндалл?
- Да. Когда я относил письмо, он попался мне по пути и, если только обратил внимание, надеюсь, вспомнит, что в руке у меня был конверт.
- Как вам повезло с Рэндаллом. А вот Стэйтону очень не нравится, что вы предпочитаете ему малыша Харри.
- Неудивительно. Он меня на дух не переносит и не упустит возможности выставить перед мистером Милвертоном в дурном свете. Если хотите знать, очень может статься, что проделка с дровами - его рук дело. Никто ведь не видел ничего такого, пока он сам не привел вас туда. И если эти двое вошли через ворота, логичнее всего предполагать, что и ускользнули они тем же путем.
- Но нужно же было еще найти время натаскать поленьев…
- Да много ли надо на это времени! Дело десяти минут. Никто ведь не следил за ним всю ночь. И вообще в той суматохе можно было выкинуть что угодно. Никто ничего толком не запомнил. Вот спроси меня, кто где был…можно было это сделать когда угодно.
- Но он же чуть не поймал одного.
- Вот именно, что «чуть не поймал». Можете опросить всех слуг. Я, кстати, это уже сделал. Никто в саду не видел никакой борьбы. Была темень, хоть глаз выколи. Все метались и ничего не соображали.
- Но вы же видели двоих?
- Пока они были совсем близко от дома, и на них падал свет от окон. Это длилось не дольше секунды.
- А вы не допускаете, что Стэйтон не просто выдумщик? Если, по-вашему, он сотворил этот фокус с поленьями, и, по его же признанию, преступники этим воспользовались…
- Да врет он все! Я же говорю, через ворота они…
- Не перебивайте. Если допустить, что они перемахнули через стену, то выходит, он помог им вырваться. С другой стороны, если, как вы склонны думать, преступники ускользнули через ворота на Сквайрз-Маунт, то Стэйтон своей историей пытается сбить нас с толку, направляя на Ист-Хит-Роуд. Оба эти варианта, какой ни возьми, выдают в нем соучастника преступления. Это вполне перспективная версия, и, если вы согласитесь дать соответствующие показания, мы готовы обещать вам…
- Да нет же! Ему такое не по силам. Он только пытается насолить мне. Он все делал так, чтобы доказать мистеру Милвертону, что я плох и занимаю не свое место. Вот и сейчас, уже после его смерти, когда, в сущности, уже все равно, и все мы лишились хорошей работы, он все выставляет так, будто эта беда случилась из-за меня.
- Ладно, пока оставим это. Проясним еще один вопрос. Вы сказали инспектору, что приказали нескольким своим людям бежать через парадные двери, чтобы они караулили выход из кабинета в сад, так?
- Да, это так.
- Но вы же сделали это не сразу, верно? Почему вы так промедлили с этим?
- Кто вам это сказал?
- Достаточно увидеть дом, чтобы понять это. Время, которое требовалось слугам на то, чтобы выполнить ваш приказ, гораздо меньше того, что преступники провели в кабинете, пока вы взламывали дверь.
- К сожалению, не всегда слуги расторопны и толковы, как вы уже могли убедиться.
- Стэйтон утверждает, что вы отдали приказ, когда уже невозможно было удержать некоторых.
- Под некоторыми мы опять подразумеваем его? Ладно, допускаю, да, я, вероятно, и в самом деле отдал такой приказ не сразу. Просто сначала мне это не пришло в голову. Я думал о том, как бы побыстрее взломать дверь. Но все же, утверждать, что мы их упустили из-за меня… Стэйтон, знаете ли, многое может порассказать, только кто поручится, что он так уж спешил исполнить мой приказ? Все-таки те молодцы были с оружием, и не побоялись его применить. Вы бы на его месте рвались встретиться с ними?
- Хорошо. Ответьте вот еще на что. Вы показали, что окно в кабинете было открыто.
- Да.
- Как вы считаете, когда и кем это было сделано? Например, ваш хозяин...
- Нет, он не имел такой привычки. Тем более, спустился такой холод. Нет, это сделали они.
- Зачем?
- Думаю, они выбрались через него.
- Тогда как вы объясните запертую дверь в сад и исчезновение ключей?
- Не знаю.
- Ладно, пока вы свободны.
Секретарь вышел, всем своим видом давая понять, кто взял верх в этой дуэли.
- Ну, и как впечатление? – поинтересовался Грегсон, ни разу не вмешавшийся в наш разговор.
- Сукин сын здорово держится, - меня душила злоба и чувство унижения от того, как бездарно я провел допрос, и с каким спокойствием поддонок Сноулз заставил меня осознать мое бессилие. - И все-таки надо их забирать.
- Обоих? Но не с пустыми же руками. Хоть чем-то мы можем их зацепить?
- Насчет Сноулза есть один момент. Мне показалась какая-то фальшь, когда речь шла о письме. Он сделал паузу, будто не сразу вспомнил. Ты не заметил?
- Вспомнил о Харри Рэндалле?
- Да. С этой заминкой он чуть переиграл, будто опасался, что готовый ответ вызовет подозрение. Значит, у него был этот ответ.
- Что ж тут странного? Он понимал, что будет допрос. Всякий на его месте, независимо от причастности, позаботился бы о том, чтобы выглядеть убедительно.
- Правильно, но причастные всегда стараются рьянее остальных. Конечно, он не мог не понимать, что всякого из этого дома будут рассматривать пристрастно, и должен был припомнить все, что касается его алиби. Будь он не причем, он вполне естественно и сразу указал бы на малыша Харри как своего свидетеля. И это было бы вполне логично. Но он постарался замаскировать свое отношение к этому эпизоду, изобразив забывчивость. Мол, это так неважно, что он чуть не запамятовал. Я не могу поверить в то, что он действительно забыл про это. За прошедшие сутки он должен был уже десять раз прокрутить в голове все случившееся, в том числе и то, что предшествовало убийству. От этого зависит его жизнь. Значит, вся его забывчивость – ложь.
- То есть, эпизод с Рэндаллом ключевой?
- Для него – да. В итоге у него есть свидетель, который подтвердит и наличие письма, и приказ хозяина. Для случайности слишком удачно. Кстати, это еще надо проверить. Но, думаю, Рэндалл подтвердит.
- Проверим. Выходит, Стэйтон не так уж и неправ? А главное, его запоздалый приказ окружать выход, и в самом деле подозрителен.
- Насчет этого промедления может быть другое объяснение. Сноулз оказался в щекотливой ситуации. Ведь они могли и убить непрошеных гостей.
- Ну и что? Они имели право стрелять. В их дом пробрались вооруженные грабители, затеяли пальбу и застрелили хозяина. Никто бы их не осудил.
- Вся тонкость в том, кого они могли подстрелить. Мы же понимаем, что целью похищения было не столовое серебро и даже не деньги. На кону стояла чья-то репутация, за которую рискнули жизнью, сунувшись в такое опасное место. Это могла оказаться какая угодно светлейшая особа. Подстрелили бы, допустим, сынка парламентария или какого-нибудь баронета. Представляешь, какой разразился бы скандал!
- Но они охраняли дом. Все законно. Тем более, их хозяин был убит.
- Вот именно, что убит! Когда раздались выстрелы из кабинета – шесть выстрелов! - он не мог не понимать, что Милвертон, скорее всего, уже мертв. Одно дело защищать живого хозяина, щедро оплачивающего твою преданность, а другое, пытаться поймать тех, кого принято величать большими птицами, угрожая их жизни, когда дело уже не поправить. Если Стэйтон, простой парень, еще мог действовать без обиняков, то Сноулз не мог не понимать, чем все может обернуться. Формальная правота защитила бы его в суде, но не спасла бы от преследования влиятельных родственников. Однажды мы получили бы его труп. Работы он лишился, еще не добежав со слугами до запертой двери. Так не лучше ли было дать уйти преступникам? Такое решение для него в той ситуации вполне возможно.
- Мысль, о которой ты говоришь, должна была пронестись у него в голове за секунды в обстановке, когда все кричали и шумели, ломясь в кабинет. И как бы он сдержал своих людей? Я бы, скорее, поверил в азарт охоты. Все они тогда жаждали крови, не сомневаюсь. И если б только догнали их…
- А если и вправду догнали? Настигли и убили?
- Ого! - присвистнул и заулыбался Тобби, обожающий неожиданные версии. - Вот так даже!
- Опомнившись разобрались, кого лишили жизни, и испугались. Наспех состряпали историю про неудавшуюся погоню.
- И спрятали трупы?
- Пусть твои лентяи и дальше прочесывают сад. Если найдут могилу, можно открывать шампанское. Хотя, вариант с Темзой гораздо вероятнее. В любом случае не поверю, чтобы осторожный Сноулз не попытался вывезти трупы. А уж потом вызвал полицию. Когда ты прибыл, все ли слуги были на месте?
- Как будто бы, все. Но это же ночь. В темноте кто-то мог прошмыгнуть и обратно. И потом, получается, что теперь нельзя верить ничему из сказанного ими. Даже время убийства под вопросом.
- Значит, версия такая. Преступников убили в запале либо в доме, либо в саду. Первое вернее, так как исключает шум и объясняет, почему с прилегающих улиц никто ничего не слышал. И не видел, что еще важнее. Ведь это тоже им, то есть слугам, пришлось бы объяснять. Почему никто не выскочил через ворота и не попался на глаза прохожим на Сквайрз-Маунт? Для этого очень сгодилась выдумка с дровами.
- Значит, все-таки мистификация, и поленья подложили специально для нас? Обыскивайте пустошь сколько сил хватит, тогда как на самом деле никто за пределы дома не вырвался?
- Вроде этого.
- Но тогда непонятно, почему Сноулз противится такому раскладу. Он должен охотно подтвердить показания Стэйтона, а не оспаривать их.
- Они не так просты и не хотят перегибать палку, подбрасывая нам такую наживку. Всем известно - когда все идеально сходится, это подозрительно. Так и с показаниями. Вот они и хитрят. Нарочно спорят и все равно рассчитали правильно. Ведь мы больше готовы поверить Стэйтону, чем Сноулзу, верно?
Осторожность Грегсона вновь берет над ним верх, и он не спешит соглашаться, состроив скептическую мину.
- Сколько ж у нас версий?
- Основных – три, но по сути, это все одно, потому что завязано на эту парочку. Соучастие каждого из них по отдельности с убийцами, и их расправа над незадачливыми гостями. Пора определяться, на кого давить. Все остальное, что не касается слуг, не рассматриваем. А значит, деваться некуда. Нужно их забирать сейчас же.
Грегсон не в восторге от того, что придется производить арест при таких неубедительных обстоятельствах. Мне тоже не хочется возвращаться в Ярд вместе со Сноулзом, не только легко отбившим мои нападки, но и отмахнувшимся от взаимовыгодных предложений.
- Заедем в хэмпстедский участок, - предложил я удобный вариант. - Поручишь им доставить обоих в Вилль. Впрочем, поступай, как знаешь. Это твое расследование, Тобби. Если хочешь знать, шеф попросил меня приглядывать за тобой, если ты вдруг разовьешь невиданную прыть. Вместо этого, я зачем-то сам все время подталкиваю тебя, хотя его вполне устроит, если ты будешь и дальше топтаться на месте.
- Вот как? Значит, тебя попросили? – задетый за живое Грегсон не смог скрыть своего уязвления в голосе.
- Конечно. Они там все здорово обеспокоены, куда тебя заведут твои поиски. Хотя, какой тут может быть секрет. Понятное дело, туда, куда соваться не следует. Поэтому я и настаиваю, что надо раскручивать этих молодцов. Слуги – самый подходящий материал для работы.
- Но против них ничего нет. То, о чем ты говоришь, не улики. Это только твои догадки. Упрятать их сейчас…
- Одно из двух – они или виновны или нет. В первом случае, даже если мы сумеем доказать вину хотя бы одного, никто нас не осудит за арест второго. Признание первого отвлечет на себя внимание.
- А во втором? Если они оба невиновны?
- Это еще как сказать. Ты забываешь, кому они служили.
- Ну, уж нет! Мы расследуем убийство. Если так рассуждать, мы зайдем черт те куда.
- Если рассуждать как ты, негодяй Сноулз вообще уйдет от ответа. Или ты сомневаешься, что он участвовал в подлостях своего хозяина? Сколько несчастных пыталось с ним поквитаться, но Сноулз стоял на страже, неусыпно охранял покой и здоровье своего господина. И такой человек, по-твоему, ничего не знал?
- Да понятно, что все он знал, но наше-то дело…
- Наше дело – сбор улик, а не размышления об их судьбе и нашей миссии. Главное, собрать на них побольше. Косвенные улики в таком деле тоже сгодятся. Не будет доставать улик, займемся компрометацией. Создадим им отталкивающие портреты для публики. Здесь, я думаю, проблем не будет. Вот увидишь, присяжные не станут особенно церемониться. Убит негодяй, на скамье подсудимых – один или двое таких же мерзавцев. Кому нужно твое правосудие, если то самое – свыше – уже свершилось! Жизнь сама все расставила по местам, и не вмешивайся в столь удачно сложившийся ход вещей, в коем столько символического. В противном случае, ты докопаешься до истины и ухватишь какого-нибудь сановного отпрыска, ублюдка, подделавшего подпись на векселе, или его папашу из министерства, продавшего военный секрет кайзеру, или его сестру, увлекшуюся по легкомыслию красавцем гвардейцем перед самой свадьбой со стариком пэром. И тогда мы с Бартнеллом первые дадим тебе по рукам. Лавочку – твое расследование - придется прикрывать, и ты будешь тем самым инспектором Грегсоном, который не сумел раскрыть громкое дело. Даже если все будут понимать, что тебе не дали работать, неужели тебя устроит всеобщее сочувствие, Тобби?
То ли слова мои возымели действие, то ли Грегсон жеманничал больше для виду, но в итоге все сделалось в лучшем виде. Монтегю Сноулз и Уильям Стэйтон тем же вечером тридцатого октября были взяты под стражу и доставлены в Пентонвилль.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 13 окт 2017, 22:10

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

10. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

31 октября 1895

Весь следующий день – 31 октября - мне пришлось заниматься текущей рутиной, составляющей будни старшего инспектора. Ближе к вечеру заявился Грегсон, и следом же из ниоткуда возник Бартнелл. Похоже, шеф, вопреки обещанию предоставить мне определенную свободу управляться с Грегсоном по собственному разумению, взялся плотно опекать нас обоих, из-за чего мне становится непонятной собственная роль. Не сомневаюсь, что он был искренен поначалу, но его страх, что без его контроля все пойдет как-то само собой, а значит, совсем не так, сказывается уже в самом начале расследования, когда нас никто не подгоняет. Раздражение, раз проснувшись, начинает расти. Стараюсь не поддаваться и переключаю внимание на Тобби, у которого кое-что припасено.
- Появилось нечто, боюсь пока назвать это ниточкой.
- Назовите это так, как вам не страшно, инспектор, - подбадривает шеф в своем стиле.
- Но это пока так, может, я ошибаюсь. Помните, когда речь зашла о заказчиках, мы решили поискать подходящие случаи?
- И что, есть такие?
- Очевидных, таких, что б сразу в глаза бросились, в последние месяцы не было. Но вот один, хоть на первый взгляд вроде совсем не о том…
- И зачем он нам тогда?
- Но он совсем свежий, - не отступает Грегсон. - И я же сказал, только на первый взгляд. Вы же слышали о Кроссуэлле? Это в Мэйфэйр-плэйс.
- Чиновник из адмиралтейства?
- Да. Комитет по вооружениям.
- Я слышал о его смерти, - оживляется шеф. - И что заключил коронер?
- Дело закрыто. Сердечный приступ. Но самое интересное, когда! Двадцать восьмого числа, за день до нашей ночи!
- Но сердечный приступ… - мнется шеф. - Это же может быть просто сердце?
- Я тоже сначала не придал значения. Но когда мы решили искать в этом направлении, я поручил своим людям, Фрэнку Холланду и остальным…ты помнишь Фрэнки? – Тобби обернулся ко мне и осекся, но меня ударило, думаю, сильнее. Фрэнки, любимый осведомитель Грегсона – ушлый ловкач, неведомым образом добывающий невероятные сведения. Тот самый, что засек слежку Адэра за мною и сел на хвост нам обоим. В последнее время Тобби, захваченный расследованием и всегда радующийся случаю поработать со мною, растерял где-то всю свою холодную отстраненность так же незаметно для себя, как обычно теряет пуговицы со своего плаща. Я даже пару раз услышал былое прозвище «Фокси», означающее если не сближение как раньше, то хотя бы некое подобие примирения. И тут вдруг эта досадная оговорка. Невероятно, но то, что имело полное право прозвучать, как коварный намек, у слабовольного Грегсона выродилось в глупую бестактность.
- Ну, и что с вашим Фрэнки? – вернул нас к действительности Бартнелл. - Вы отправили его в Мэйфэйр?
- К его чести, нет. Он сам набрел. Я им только сказал, мол, ищите, ребята, все, что угодно, и несите все, что найдете. Все слухи, что есть в Лондоне. Подойдет или нет – я сам разберусь.
- Превосходно. И вам притащили тысячу сказок Шахерезады, и еще одну потом донесли.
- Верно. Но эта одна от Холланда стоит, по крайней мере, того, чтобы с нею поработать.
- Так в чем там дело, вы будете рассказывать?
- Да, в общем-то, все чисто, если бы не две зацепки. Первая такая. Я не знаю методов Фрэнки, но за все время, что он поставляет нам информацию, он еще ни разу не подвел. В ту ночь, когда случилась смерть Кроссуэлла, в их дом был вызван врач…
- В самом деле, находка стоящая, - тон шефа не оставляет сомнений в том, что сейчас начнется глумление. - Однако, инспектор, прошу вас, не упрекайте родных покойного за то, что сразу не послали за священником. Иногда больного пытаются спасти.
- Но это был не доктор Хаттернборо, лечащий врач семьи, а некий доктор Максоммер.
- Пусть так. Наверное, для этого были причины. Вы уже справлялись?
- Нет. Пока это неизвестно. Мне как-то неудобно без особых причин соваться с расспросами в дом, где совсем недавно случилось большое горе.
- Правильно, и не надо, - одобрительно кивает шеф. - Значит, диагноз поставлен доктором Максоммером?
- Да.
- А этот…
- Доктор Хаттернборо?
- Он находился в Лондоне?
- Да, я уже беседовал с ним. Он был у себя, и застать его трудностей не составляло.
- Но его не позвали?
- Да, хотя он живет совсем рядом. Он сильно удивлен. Я поинтересовался его мнением о здоровье покойного, и это как раз и есть вторая зацепка.
- Здоров как бык?
- Не то чтобы совсем, но определенно никаких серьезных проблем с сердцем.
- Так-так.
- А вот дальше сложности. Я просил его составить мнение об этом молодом враче, вызванном вместо него, если он ему, конечно, известен. К моему удивлению, он выдал ему великолепную рекомендацию. Оказывается, несмотря на молодость, доктор Максоммер снискал себе в последнее время достаточную известность, и, что особенно важно, большое уважение коллег. Я разговаривал еще с некоторыми, все держатся единого мнения – исключительная порядочность вкупе с большим умением и пониманием своего непростого ремесла. Самое интересное, что отмечено, это его быстрый рост, такое ощущение, будто он опытен не по годам. Высокая квалификация и хорошие отзывы привели к тому, что в последнее время перед ним стали открываться двери весьма уважаемых домов. Его практика пополнилась известными именами, естественно, выросли гонорары, но вот, что особенно подкупает, он нередко помогает малоимущим, берется лечить довольно скромных и, прямо скажем, бедных пациентов, иногда, говорят и вовсе задаром.
- М-да, - толстые пальцы шефа беспорядочно, без намека на ритм барабанят по столу. - Так что же вас не устраивает?
- Я не знаю, как подступиться к такому человеку. Подозревать его – безумие. У меня язык не повернется задавать каверзные вопросы и расставлять ловушки.
- А зачем? – удивляется Бартнел, успев потерять интерес к порядочному доктору Максоммеру. - Выбросьте это из головы, тут все чисто. Да и нет у вас ничего против него, какие ловушки? В лучшем случае, он и не поймет, что ваши вопросы были каверзные.
- Но все же почему не послали за Хаттернборо? Опять же, здоровое сердце и приступ не вяжутся никак.
- Я вам скажу, как! - с таким лицом, как у шефа, бросаются с газетой за надоевшей мухой с твердым намерением покончить с нею. - Допустим, ваш Хаттернборо не разглядел болезни. Пациент жаловался, но врач успокаивал и толком не лечил. В тот раз, когда случился приступ, послали за набирающим известность молодым доктором, потому что к прежнему утратили доверие. Максоммер опоздал с помощью и сумел только установить верный диагноз. А осел Хаттернборо теперь вынужден упорствовать в своем заблуждении, отстаивая собственную репутацию врача, и справедливо веря, что такому разделению мнений ничто не грозит, потому что похороны уже…а?
- Еще не состоялись.
- Надеюсь, вы не собираетесь их отменить?
- Конечно, нет. Во всяком случае, пока.
- Что значит, пока? Когда они?
- Завтра в полдень.
- Вот. Тело упрячут в землю, и, в общем-то, теперь всем все равно. Безутешной вдове и детям…есть дети?
- Двое.
- Мужа и отца уже не вернуть, - несется шеф по освободившемуся пути. - Ошибся Хаттернборо или Максоммер – какая разница?
- Но, я думаю, в случае чего… потом, если у нас что-нибудь появится, мы могли бы запросить эксгумацию?
- Даже не пытайтесь. Потребуется согласие вдовы, которого она нам, разумеется, не даст.
- Кроме одного случая, - петушится Тобби. - Если она сама подпадет под подозрение.
- Вам уже все рассказали про Максоммера, инспектор. Если бы миссис Кроссуэлл была как-то замешана, он бы на пушечный выстрел не приблизился. И потом, мы как-то отвлеклись, но я до сих пор не вижу никакой связи с нашим делом, что бы там ни случилось.
- Так я все собираюсь перейти к этому! – возрождается Грегсон. - Я все думал, как здорового человека мог хватить удар, и меня осенило…
- Привет от Милвертона?
- Точно! Что, если у него что-то было на Кроссуэлла, и он не дождался откупа?
- А вы, старший инспектор, как будто опять заняты собственными мыслями, - ехидничает шеф, которого уже порядком выводит мое молчание. - Вижу, ваше продвижение развило у вас склонность к отстраненной созерцательности.
- Ваше объяснение смерти этого Кроссуэлла вполне годится, - вынужденно отзываюсь я. - И, скорее всего, чем-то подобным все и объяснится. Но на случай, если тут все же что-то есть, предлагаю разделиться. Инспектор Грегсон отправится к Максоммеру больше познакомиться и составить впечатление о нем, так как спрашивать особенно не о чем. К нему обратились, и его долг врача не оставлял ему выбора. Я же прогуляюсь в Мэйфэйр-плэйс.
Бартнелл раздраженно отмахивается, а благодарный Тобби смотрит почти с любовью. Деликатный Грегсон, пожалуй, единственное, чего боится и не умеет делать, это вторгаться на территорию, выжженную трагедией. Ему дурно от одной мысли, что придется ковырять чьи-то свежие раны, а случай Кроссуэллов такой неочевидный, и скорее всего, никак не связан с нашим делом. Так стоит ли соваться? Я избавляю его от мучительного выбора. Шеф вообще не видит смысла тратить на это время. Я, как и он, настроен скептически, и решаюсь идти туда отчасти из привычки не отбрасывать ничего без проверки, а также из желания позлить Бартнелла. Попутно подтверждаю укрепившуюся за мною репутацию равнодушного циника.
- Не сильно-то напирайте, - ворчит шеф вдогонку. - Представляете, сколько помоев на нас выльют! Будут вам и причитания безутешной вдовы об осквернении памяти покойного, и все прочее. Мне иногда кажется, что вы, Лестрейд, будто нарочно на скандал напрашиваетесь.
С таким напутствием хочется отправиться в путь немедленно. Неловкость, траур, возмущенная отповедь – все, что угодно. Все же лучше бумаг, отнявших у меня драгоценный день.
В семь часов добираюсь до места. Первое же, что отметил взгляд, не может не смущать. Траурный креп на ливреях швейцара и дворецкого, затянутый в черное холл – все в доме от интерьера до выражения лиц слуг дает понять, как я не вовремя. Швейцар не пожелал нужным скрыть, как он удручен бестактностью пришельца. Дворецкий, не смея дерзить, все же округлившимися глазами подчеркивает смысл объявленного – леди не принимает. Откашливаюсь. Я из полиции. Можно ли переговорить с кем-то еще? Через пару минут вижу спускающуюся по лестнице молодую женщину лет тридцати, довольно миловидную. Естественно, она в трауре. Внезапно посещает мысль, что густого оттенка каштановые волосы убраны довольно небрежно и смотрятся настолько эффектно на черном, что это даже неприлично в создавшемся положении. Миссис Кроссуэлл? Оказывается, нет. Джозефина Нэви. Близкая подруга вдовы. Голос скорее доброжелательный, а не безжизненно учтивый сразу располагает к себе. Вместо упрека в нем слышится лишь вежливое ожидание и пожелание побыстрее покончить с вопросами, вынудившими ответственное лицо из полиции поставить себя в неудобное положение. Представляюсь, уже заметив во взгляде, что меня узнали.
- Сударыня, прошу передать мои соболезнования семье и простить за этот визит, но мне необходимо переговорить с кем-нибудь, кто находился здесь в тот ужасный час, и кто может засвидетельствовать случившееся.
- Говорите со мною, мистер Лестрейд. Я была здесь, когда все произошло. Хотя ваши коллеги уже получили ответы на все вопросы, и коронер, как нам сообщили, закрыл дело.
- Мисс Нэви, прошу вас, всего пару уточнений. Нет ли ошибки в том, что медицинское заключение выдал доктор…м-м-м…
- Доктор Максоммер.
- Тогда как лечащим врачом покойного был…
- Доктор Хаттернборо. Да, все верно. Но, инспектор, мне жаль, что вы вынуждены тратить свое время на это вполне обыденное обстоятельство.
- Доктор Хаттернборо, сударыня, высказался об этом обстоятельстве как о факте, вызывающем… как бы выразиться точнее…
- Подозрение? - чуть улыбнулась мисс Нэви с выражением, будто готова простить старому ослу любую слабость, коль уж столь несовершенна человеческая природа.
- Скажу лучше, удивление. Как и о самом заключении доктора Максоммера. Игнорировать его слова мы не вправе, поэтому я здесь.
- На самом деле, в этом нет ничего странного. Я готова все объяснить.
Вообще-то я не так толстокож, как принято думать обо мне, и мне тут сильно не по себе, поэтому вежливость мисс Нэви, которая сожалеет о моем времени вместо того, чтобы сокрушаться о неучтивости моего вторжения, весьма ободряет меня. Но я чувствую что-то еще. Внимая объяснениям собеседницы, я не могу пока сосредоточиться на этом ощущении. Мисс Нэви не пытается отделаться от меня короткими сухими фразами. Вместо этого следует вполне обстоятельный рассказ. Похвально, что даже свою роль в происшедшем она посчитала нужным прояснить подробно, затронув причины своего присутствия здесь. Оказывается, она постоянно проживает в доме Кроссуэллов вот уже почти год. В истории компаньонки леди Кроссуэлл не было бы ничего необычного, если не замечать главного – роль приживалки совсем не вяжется с впечатлением, производимым Джозефиной Нэви. Очевидно, что это сильная и независимая женщина. Даже не будучи знакомым с Эвелин Кроссуэлл, я не сомневаюсь, кто в этом союзе верховодит, только потому, что мисс Нэви явно создана не для вторых ролей. Другое дело, если жизнь поставит ее в ситуацию вынужденного пребывания на заднем плане. Но и из такого положения, думаю, она в состоянии перевернуть все так, что ее роль сделается ведущей. Не случилось ли так и здесь? Мои догадки находят подтверждение в ее тоне. Мне было бы неловко наблюдать, как эта замечательная женщина примется смущенно оправдываться передо мною за свое унизительное иждивенчество. Вместо этого я испытал изумление, видя, с каким достоинством, а главное, как удивительно искренне и естественно она поведала об обстоятельствах своего сближения с леди Кроссуэлл. Именно сближения, потому что их союз сложился не из сочувствия и жалости, нет! Мисс Нэви не из тех, кто примет помощь. Скорее, это она готова протянуть руку всякому нуждающемуся. Слава богу, она хотя бы не стала убеждать меня, что в положении нуждающейся оказалась леди Кроссуэлл. С меня хватило и того, что, как оказалось на самом деле, их соединила родственность душ, совпадение взглядов во всем и в довершение безотчетная глубокая взаимная симпатия, выразившаяся со временем в преданную и горячую дружбу. Оказывается, Эвелин Кроссуэлл долгие годы находилась в положении узницы золотой клетки. Обеспеченная состоянием и блестящим положением и одновременно терзаемая одиночеством. «Возможно так и было, и тут очень вовремя рядом оказались вы, поразительная бесподобная Джозефина Нэви!» - подумал я, а вслух поинтересовался, не был ли тираном Кроссуэлл. Нет, он был очень хороший человек, чрезвычайно занятый служению Британии. Кроме того, прискорбно, но так уж сложилось, что между супругами не было ни малейшего понимания. Для этого нужны хоть крупицы свободного времени. Покойный же всего себя без остатка посвятил долгу стране, и бедняжка была предоставлена сама себе. Мисс Нэви – глоток воздуха, проблеск в ночи, спасение, все, что не высказано, но само приходило на ум, пока лилась эта речь.
«Вот оно, подлинное величие, - с ужасом думал я, поглядывая на собеседницу, - Мало у кого в ее положении нашлось бы меньше оснований для веры в эти безумные сказки о своей исключительности, в коей окружающие нуждаются настолько, что готовы оплачивать ее существование. Она же, складывается ощущение, не просто поверила однажды, а знала это твердо всегда. В действительности же секрет прост и состоит в одном – эта женщина тонка и изящна, но вместе с тем от нее исходит такая мощь духа, что сомневаться не приходится - эта несгибаемая воля и прибрала к рукам Эвелин Кроссуэлл. Да уж, и не скажешь сразу, что было бы неосмотрительнее – пригреть на груди змею или завести в подруги такую вот Сару Дженнингс. Интересно, каковы были у нее отношения с умершим? И как он отнесся к ее вселению? И Бартнелл еще обозвал мой визит сюда вторжением! Поглядел бы он на это!»
- Благодарю вас, сударыня. А теперь, если позволите, перейдем к вечеру двадцать восьмого числа.
- Что ж, слушайте, хотя, видит бог, я надеялась, что мне не придется еще когда-нибудь рассказывать об этом ужасном дне. Итак, время между девятью и десятью часами вечера. Несчастный Сэсил Кроссуэлл как обычно вернулся довольно поздно и сразу прошел к себе в кабинет, попросив некоторое время не беспокоить его. Спустя примерно час, Эвелин зашла к нему, и я услышала ее крик, исполненный страха и отчаяния. Когда я вбежала туда, все было кончено. Он обмяк, весь как-то осел и сполз по стулу, но не упал, а почти лежал на нем, а рука его покоилась на груди там, где принято искать сердце. Я не очень разбираюсь, но…
- Вы поняли, что помощь ему уже не понадобится?
- Если бы вы видели его лицо, и вообще всю его фигуру, такую ужасно нелепую и безжизненную, как что-то сломанное…глупое сравнение, но мне пришел в голову почему-то шатер, поваленный ветром, знаете, когда все вот так вот…вся конструкция…и на бок, и в стороны…
- Понимаю, - кивнул я, от души желая ей успеха с построением плохо поддающегося образного сравнения, в чем впервые узрел ее волнение.
- И так жалко и больно…вы бы и сами не сомневались в исходе, инспектор.
- Но все же, почему доктор Максоммер?
- Вы можете упрекнуть меня за предвзятость, более того, найти в этом даже нечто подозрительное, но лучше я сама признаюсь вам. Доктор Хаттернборо не вызывал у меня должного доверия. Это, конечно, выглядит довольно самонадеянно с моей стороны, но так уж случилось, что в тот момент некому кроме меня было принять решение, потому что Эвелин тут же лишилась чувств. Я оказалась в состоянии, близком к смятению, и все же остановилась на том, что и сейчас нахожу правильным. Ее мужу уже ничем нельзя было помочь, и в тот момент вся моя тревога сосредоточилась на ее пугающем обмороке. У нее очень слабое здоровье и чувствительные нервы. Я вспомнила о докторе Максоммере, потому что познакомилась с ним совсем недавно. Нас представили друг другу на благотворительном банкете у леди Уотворт. Я слышала о нем очень лестные отзывы, и он произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Важно то, как быстро он выдвинулся в один ряд с самыми заслуженными врачами Лондона. И это притом, что происхождение его достаточно скромное. Это ли не самое надежное свидетельство того, как хорошо человек разбирается в своем деле, подумала я. И если в отношении мистера Кроссуэлла я еще могла не решиться и уступить давней репутации доктора Хаттернборо, то в случае с Эвелин я ощутила, что не прощу себе, если не доверюсь собственной интуиции.
- Чем же вас не устраивал семейный врач Кроссуэллов?
- Доктор Хаттернборо – давний друг семьи, лечивший еще отца мистера Сесила. Мистер Герберт, как мне рассказывали, отличался отменным здоровьем, и все участие доктора Хаттернборо заключалось в дружеских беседах и воскресной игре в бридж. Это душевный старик, лечащий, подозреваю, больше словом и дружеской поддержкой, а еще способный прогнать уныние замечательной остротой.
- Но он отвергает такой диагноз.
- Естественно, как отвергал саму болезнь еще при жизни мистера Кроссуэлла. Он возлагал слишком большие надежды на жизнелюбие, и потому едва ли не любые жалобы списывал на ипохондрию – единственную, по его мнению, болезнь, которую стоило опасаться.
- Значит, мистер Кроссуэлл жаловался на сердце?
- Я лично этого от него не слышала, но Эвелин обмолвилась пару раз о его беспокойстве. Дальше возможно я домысливаю, но у меня перед глазами так и стоит эта картина, в которой доктор Хаттернборо с его вечным похлопыванием по плечу и призывом не брать лишнего в голову вполне узнаваем. Повторяю, это замечательный человек во всех смыслах кроме одного - самого важного в его положении. Он и ему подобные седовласые эскулапы старой закалки не осознают, как изменились времена. Медицина не стоит на месте, и они со своими прикладываниями уксуса и кровопусканием безнадежно отстали.
Ну, вот вроде бы и все. Пора заканчивать, пока эта идущая в ногу со временем женщина не перешла к нынешнему положению дел в полиции, и я не узнал от нее, что все мы в Ярде так и не выбрались из времен Роберта Пиля. Хотя здесь я явно грешу против истины. Если не считать этой критики незадачливого доктора, единственной резкости во всем разговоре, мисс Нэви настолько тактична и проявляет ко мне столько приязни и великодушия, что это как раз и есть та причина странного ощущения, охватившего меня еще вначале беседы, которую мне тогда не удалось распознать. Теперь я узнал ее чуть получше. Возможно, существуют женщины, чье очарование исходит из их естества и источается ими непроизвольно и без их ведома словно аромат цветов. Но моя собеседница явно из тех, чей практицизм не приемлет ничего безотчетного, все ведает и всякую самую безобидную и пустяковую вещь стремится обратить в оружие, аргумент, козырь. В мою сторону была выброшена строго выверенная порция обаяния, и мне невольно пришла в голову мысль уже о других цветах - о тех сказочно прекрасных представителях тропической флоры, которые по уверениям ботаников владеют тем же утилитарным приемом в отношении собственного аромата и сжирают привлеченных им наивных букашек. Но почему мисс Нэви посчитала уместным, пусть и очень тонко и осторожно, применить свое оружие на мне здесь и сейчас, когда Эвелин Кроссуэлл раздавлена горем? В силу привычки завоевывать все и всех или чувствуя необходимость иметь сторонника в лице инспектора полиции?
В любом случае, выяснять более нечего. В завершении беседы я справляюсь о состоянии хозяйки, прошу передать ей свои наилучшие пожелания и откланявшись прощаюсь. На меня сыплются заверения, что бедняжка в надежных любящих руках, и беспокоиться не о чем.
- Инспектор, я сожалею, что вам не удалось увидеть леди Кроссуэлл. Эвелин сейчас в положении, когда сильное горе делает человека слишком беспомощным. Знаю, именно такой вид – несуразный и потерянный - вызывает веру в искренность утраты, и вы, быть может, осуждаете меня за мое спокойствие и благоразумие. Конечно, это не мое личное несчастье. Не я потеряла супруга. Но удар пришелся по той, кто, возможно, дороже мне даже собственной жизни, и я просто не могу позволить себе слабости, потому что, если я опущу руки, кто еще защитит это в сущности еще дитя...
И так далее. Этот поток лишает способности соображать, и в себя я прихожу уже на крыльце. Интересно, меня измотали намеренно, или мисс Нэви полагает, что всякий почтет за счастье слушать ее завораживающий голос бесконечно? Я с радостью выкинул бы эту историю из головы и забыл бы обо всех обитателях этого дома, но одна мысль не дает покоя. Смешно, но я почти не сомневался, что версия шефа, объясняющая сомнения доктора Хаттернборо его упрямством, подтвердится, и что же? Теперь, когда мисс Нэви почти теми же словами повторила догадку Бартнелла, моя подозрительность внезапно проснулась. Я бы предпочел, чтобы это выяснилось не так быстро и складно, а как-то окольно и с некоторыми расхождениями. Объяснение, пришедшее в голову шефу, может оказаться правдой, но оно так очевидно, что соблазнительно для всякого, кто в нем нуждается. Теперь все мое сомнение сосредоточено на мысли, что если бы кому-то потребовалась отговорка, то именно такой и только такой она могла быть. Я признаюсь себе, что сказывается еще и моя предвзятость в отношении мисс Нэви. Я нутром чую хищную натуру, но не могу не признать, что это вовсе не доказывает, что дело нечисто. Такие люди даже в безобидной ситуации вызывают беспокойное чувство, потому что сами не безобидны и потенциально готовы на многое. Но состоялось ли преступление, была ли в нем надобность? История выглядит вполне прозаично. В конце концов, должны же еще оставаться на свете те, кому суждено уйти из жизни обыденно. Сесил Кроссуэлл как жил, так и умер с эгоизмом невзрачного человека, как не создав из своей непримечательной жизни никакого сюжета, так и не подарив нам своей смертью никакой интриги, чего-нибудь, что заставило бы нас полицейских увлеченно ломать голову. И все-таки, независимо от того, имеет ли это отношение к делу, мне хочется узнать о Джозефине Нэви больше.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 16 окт 2017, 20:23

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

11. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

31 октября 1895

Последующие несколько дней были так наполнены событиями, что оставлять записи в дневнике просто не оставалось времени. Двадцать седьмого числа после первой нашей вылазки, закончившейся свиданием в участке в Хэмпстеде, мы вернулись на Бейкер-стрит уже поздно вечером. Озабоченное лицо Холмса не могло не броситься мне в глаза. На мой вопрос о причинах беспокойства он ответил, что по прошествии размышлений на обратной дороге его теперь не на шутку тревожит тот факт, что, благодаря моей несдержанности, инспектор Джонс знает, чьи дела мы взялись устраивать.
- На самом деле, Ватсон, из-за этого наше мероприятие может значительно усложниться. Понятно, что Скотланд-Ярд предпочтет соблюсти нейтралитет в наших разбирательствах с Милвертоном, и с этой стороны препятствий для нас как будто не ожидается, и все же становится как-то тревожно оттого, что все большее число людей входит в круг посвященных насчет наших планов. И заметьте, это все отнюдь не доброжелатели. Джонс будет молчать о леди Еве, но, коль уж вы упомянули компрометирующее письмо, у него хватит ума догадаться, что здесь не обошлось без Милвертона. В связи с этим у него может появиться свой интерес в этой истории.
- Какой же интерес может возникнуть у представителя закона в частном деле?! – удивился я.
- Представитель закона, частное дело! - передразнил мой изумленный тон Холмс. – Узко мыслите, дружище. Тут открывается море перспектив. Помните, я вам говорил, как полиция мечтает на законных основаниях получить доступ в логово этого негодяя? Если у нас все пройдет гладко, и мы улизнем оттуда без шума, для него и его коллег это будет означать только одно: все проблемы, возникающие у представителей лондонской элиты с шантажистом, превосходно решает частный сыск, тогда как Скотланд-Ярд все так же безучастно стоит в стороне. По сути, бездействует в отношении того, кто, хоть и ловок и не дает поводов к аресту, все же является преступником, и это всем хорошо известно! Представляете, как это одновременно и противоположно направленно воздействует на наш вес и на репутацию полиции, особенно, если учесть статус наших заказчиков! Это все люди, делающие погоду в обществе.
- Что же получается?! – воскликнул я. – Полиция и здесь против нас?
- Получается, что им просто необходима заварушка в Эплдор-Тауэрс. А как ею распорядиться, они решат сами. Вот что вы натворили, Ватсон. Вы ввели в партию еще одного игрока, и что у него на уме…
- Что же у него может быть на уме? Вы сказали, распорядиться заварушкой… То есть, существуют варианты?
- Я вот думаю, что для них привлекательнее – чтобы мы там ославились, сели, так сказать, в лужу или чтобы нам там оторвали головы? Все-таки мы им порядком надоели.
- Неужели, Скотланд-Ярд жаждет нашей крови?! – с недоверием воскликнул я. – Все же это слишком. Даже для Лестрейда или Джонса, не находите?
- Кстати, о Лестрейде. Будь на месте Джонса он, то, как всякий максималист, постарался бы извлечь предельно возможную пользу для себя. А для этого нужно, чтобы просчитались не только мы, но и Милвертон. Потому что только грубая ошибка Милвертона позволила бы ему вмешаться в ситуацию. Если тот уберет нас чисто и скрытно, у Лестрейда не будет повода нарушить границы частного владения, и это его не устроит. По крайней мере, я надеюсь на это.
- Надеетесь?! – я не верил своим ушам. - Что я слышу, Холмс! Значит, Милвертон нас будет умертвлять, а вы…
- Он постарается нас умертвить, а это не одно и то же. Наш шанс в том и заключается, что Лестрейд, почти наверняка, захочет убить двух зайцев.
- Я бы все же сравнил нас с львами, Холмс, а не с зайцами, - обиделся я. - Презрев смертельную опасность, мы бросаемся в самое…
- Да нет же, Ватсон, вы не поняли. Это выражение подразумевает достижение двух и более целей одновременно. Такой план всегда сложнее, так как пути к этим целям вовсе не идентичны, придется держаться одновременно нескольких направлений. Первая цель – устранение нас. Неважно, физическое ли, или это будет компрометация с неудачным вторжением на чужую территорию и арестом. Ведь по сути нас выставят ворами, да еще и неумехами. Это тоже сойдет. Если бы преследовалась только эта цель, хватило бы элементарной утечки информации, которую вы, Ватсон, любезно предоставили Джонсу. С такою задачей справился бы даже этот толстяк. Но Лестрейд хитер и задачки предпочитает посложнее. Наше счастье, что они с Джонсом на дух друг друга не переносят, и скорее всего Джонс о нашем сегодняшнем приключении его в известность не поставит.
- Ну, хорошо. А вторая? Какая у него может быть вторая цель?
- Обыск в Эплдор-Тауэрс. Подробное освещение в прессе разгрома логова ненавистного шантажиста, и беззастенчивое выпячивание роли Скотланд-Ярда в этой истории. Затем привлечение Милвертона к уголовной ответственности за превышение допустимой самообороны при проникновении в его дом безоружных грабителей, повлекшее их смерть.
- У нас даже оружия не будет?
- На тот момент уже нет. Бездыханные тела обыщут. Да и в планах у меня сработать так, чтобы не возникло повода его использовать.
- Обнаружение архива полицией при обыске позволит привлечь Милвертона к суду?
- Хороший вопрос. Деятельность, связанная с шантажом, проделывается так скрытно, что в судебной практике полным-полно дел о преступлениях жертв вымогательства, вызванных отчаянием или мщением, а вот о деяниях шантажистов почти ничего. Шантажиста можно привлечь как скупщика краденного. Для этого в первую очередь следует доказать, что найденные у него письма именно выкрадены по его заказу, а не утеряны. Это почти невозможно, потому что предстоит отыскать тех, кто приложил к этому руку. Шантажист их никогда не выдаст. Опять же, потребуются свидетельства авторов документов для доказательства их подлинности. Но кто захочет дать такие показания, учитывая скандальный характер этих бумаг? Так что в этом щекотливом вопросе Скотланд-Ярд практически не в силах ничего сделать.
После этого разговора, как мы и договорились, я более не пытался проявить себя на подготовительном этапе, и терпеливо ожидал возвращения Холмса весь следующий день, но в ту ночь он так и не появился. Чтобы занять себя, а заодно и сдержать обещание, данное Холмсу, я завел архив наших дел и навел в нем порядок – нашел у миссис Хадсон подходящий ящичек, вытряхнул из него ее унылое барахло и напихал туда всякой бумаги, какая нашлась, а также сделал удобные закладки с буквами алфавита по порядку. В основном это были газеты и календари миссис Хадсон за прошлые годы. Главную ценность архива составляли номера «Стрэнд мэгаззин» - все до единого с рассказами о нас. Кроме того, пролистывая эти журналы, я наткнулся на произведения мистера Герберта Уэллса и мистера Бернарда Шоу, а также на всевозможные головоломки и кроссворды, незаменимые в деле тренировки сообразительности и памяти. И хоть мне не удалось разгадать ни одной из них, и не заполнить ни единого слова в кроссворде, все же я как сыщик с пользой для себя провел время, так как общеизвестно, что ум развивается даже от безрезультатных усилий.
Наконец, вечером двадцать девятого октября Холмс все в том же виде лохматого драчуна вернулся и сказал, что решающий час пробил.
- Вернее, он пробьет ближе так к одиннадцати, - уточнил он, раздевая лицо. - Все готово, я все выведал - это самое благоприятное время для вторжения. У нас еще есть пара часов. А это что за…о-о-о, я вижу, вы навели порядок в нашем архиве! Замечательно, Ватсон.
- Я еще изготовил маски, чтобы скрыть наши лица.
- Браво, мой друг! Вижу, вы не сидели, сложа руки.
- Я не мог себе этого позволить. Просто не имел права бездельничать, пока вы трудитесь, я так считаю.
- Какая замечательная ткань, - Холмс задумчиво повертел маску в руках. - И на ощупь что-то напоминает.
- Пришлось позаимствовать у вас.
- У меня?
- Подклад футляра…
- От скрипки?! – возопил Холмс. – О, господи!
- Не волнуйтесь так, Холмс. Ведь для такого благородного дела, как протянуть руку помощи несчастной девушке…
- Несчастен я, когда сталкиваюсь с вашей изобретательностью, а она – эта девушка - выходит замуж за герцога! - воскликнул Холмс и в сердцах швырнул маску. – «Позаимствовать»! Любопытно бы узнать, какой смысл вы вкладываете в это слово. Лучше бы у вас совсем не было чувства юмора, чем такое.
- Мистер Холмс, к вам посетитель, - объявила просунувшаяся в дверь голова миссис Хадсон.
- Пусть войдет, миссис Хадсон, - взяв себя в руки, уже более спокойно отреагировал мой друг.
- Он уже вошел, мистер Холмс. Он уже в доме и дожидается в холле.
- Я имею в виду, пусть проходит к нам, - в ответ на уточнение миссис Хадсон также уточнил свою мысль Холмс. - Проводите его, миссис Хадсон.
- Что ж тут провожать-то? Что ж он сам не дойдет? Тут два шага до вашей комнаты. Если уж он самостоятельно разыскал наш адрес…проходите, сэр.
С тех пор, как мы стали закрывать дверь гостиной в случаях, когда обсуждаем дела и принимаем клиентов, отгораживаясь тем самым от покоев миссис Хадсон, характер нашей хозяйки существенно ухудшился. Теперь каждая реплика Холмса или тем более моя вызывает какие-нибудь придирки, мелочные уточнения и ироничные комментарии. А ведь еще не так давно я к ней сватался. Воистину, что ни делается на этом свете, все к лучшему. Конечно, ее можно понять. Ведь ее таинственная власть над нами сошла на нет. Миссис Хадсон уже не удается оставаться незримой среди нас. Мы теперь примечаем ее среди предметов нашей обстановки, ей не удается с нею слиться. И тот факт, что мы стали отличать ее от мебели, оказался чрезвычайно оскорбительным для нее.
Справедливости ради, замечу, что она сама в этом виновата. Холмс предпринял не одну попытку сблизиться с нею, стараясь добиться нашего идейного и духовного объединения в союз, противостоящий одновременно как преступникам, так и Скотланд-Ярду, этим двум крайностям, грозящим Британии с противоположных сторон как хаосом и беззаконием, так и тотальной слежкой и контролем всех и вся. Так вот, этот самый союз так и не сложился. Холмс красочно и убедительно, на мой взгляд, представил ей свое видение такого союза, куда по его замыслу помимо ключевых фигур – его и меня – должны были войти и второстепенные, так сказать, пешки, т.е. персоны поскромнее, но все же необходимые для всевозможной черновой работы, а именно она и ее племянник. Но все тщетно. Наша хозяйка, видимо, пожалела о своей откровенности в минуту нахлынувших на нее чувств, вызванных возвращением Холмса, и с тех пор ведет себя уклончиво, особенно, когда речь заходит об Арчи. Мы решили прибегнуть к ответным мерам, и теперь стараемся не забывать закрывать дверь, когда у нас гости или мы заняты аналитической работой с попытками применения дедуктивного метода, обнаруженного нашей хозяйкой среди прочих талантов Холмса. Закрываясь мы предварительно убеждаемся, что миссис Хадсон тем самым отсекается от нас, а не оказывается с нами в запертой комнате. Холмс называет это контрмерами.
Для тех моментов, когда она все же проникает к нам, оправдываясь необходимостью уборки или еще чего, мы завели привычку в ее присутствии подчеркнуто равнодушными голосами вести разговор о погоде. Хитрая уловка Холмса поначалу неизменно срабатывала. Миссис Хадсон питает живейший интерес к этой теме, поэтому, поневоле увлекаясь, забывается и, включившись в дискуссию о том, что противнее – сырость или мороз, лужи или ветер в лицо, сама же разрушает собственную тактику тихого и незаметного топтания позади нас.
Окончательно испортил отношения эпизод недельной давности. Миссис Хадсон учла свою тактическую ошибку, и первые двадцать минут своего присутствия у нас провела с поджатыми губами. За долгие годы мы достаточно хорошо изучили манеру нашей хозяйки, с которой она подходит к вопросу наведения чистоты на нашей территории - этот непередаваемый стиль, с которым отодвигаются и приподнимаются предметы не из-за того, что под ними действительно скопилась пыль, а потому, что так лучше получается шуметь, мельтешить перед глазами, вздымать кверху ту же самую пыль, ронять и иногда разбивать дорогие сердцу вещицы; стиль, при котором после каждой уборки мои ноги оттоптаны и избиты суровой шваброй, а на голове поверх незаживших появляются свежие ссадины и шишки от неудачного проноса надо мною сушилки для обуви или той же швабры. Однажды Холмс засек время, и мы были изумлены, насколько скоротечна оказалась экзекуция, представлявшаяся нам бесконечной. Всего-то два с половиной часа! И теперь с учетом этих сведений мы стараемся в своей беседе держаться темпа, который приведет к финишу наши размышления вслух одновременно с ее издевательством над нашим комфортом и человеческим достоинством.
В тот раз, о котором я упомянул, все складывалось как нельзя лучше. Погода в те дни стояла довольно своеобразная, как говорится, было, что обсудить – и туман, и солнце, и снова туман, и дождь, и все эти напасти круглый год. Такая обильная пища обеспечивала нам существенный запас по времени на случай, если миссис Хадсон вздумается вдруг изобразить прострел в коленке для затягивания своего присутствия у нас. Но мы никак не ожидали, что она пойдет на все, даже невозможное, чтобы взять нас измором. Мрачно снуя среди нас с тряпкой, которой она с нарастающим раздражением уже не терла, а хлестала по всему, что попадалось под руку, миссис Хадсон три раза вычистила и вымыла комнату, и непохоже было, что она отступится от четвертого круга. Это была отчаянная осада. Никого еще в мировой истории не принуждали к сдаче столь неумолимо. Я уже не узнавал не только интерьер, но и саму комнату - стены, пол и даже потолок. Пуговица на моем пальто, еще и не оторвавшаяся толком, была пришита здесь же. Даже трубка Холмса - вещь, к которой миссис Хадсон питала особую брезгливость, обзывая ее главной причиной вони и грязи - на сей раз была вытряхнута и очищена. Для этого нашей хозяйке пришлось выхватить ее, только что раскуренную, прямо изо рта моего друга. Справедливости ради, замечу, что, покончив с нею, миссис Хадсон водворила ее на прежнее место.
Оказавшись неготовыми к такому коварству и не догадавшись вовремя задействовать паузы, мы быстро исчерпали тему, рассмотрев предмет беседы со всех возможных сторон, и только тогда уже осознали, что крах неминуем, если немедленно не предпринять что-нибудь такое же невероятно отчаянное. Некоторое время мы мучились повторением и закреплением уже сказанного, вновь сойдясь на том, что именно из-за тумана не видно солнца, а ветер отвратительно задувает за воротник, в какую сторону не повернись, и что мне больше не следует пробовать пересекать большую лужу у перекрестка с Портмен-Сквэйр с левого края, потому что она вдобавок еще и глубокая и коварная, но разве можно на этом продержаться достаточно долго! Так что, в конце концов, мы были вынуждены опуститься до немыслимого, то есть до того, что ни один здравомыслящий британец никогда бы себе не позволил - до прогноза погоды! Мы начали с ближайших дней, перешли на недельный и в итоге решились даже мыслями и ожиданиями заглянуть в зиму, предположив, конечно достаточно осмотрительно и взвешенно, что будет холодать. Когда миссис Хадсон услышала, на что мы готовы пойти ради сохранения нашего профессионального суверенитета, решимость и с нею силы оставили ее. Убравшись у нас по четвертому разу, она была вынуждена убраться ни с чем. Но мы не испытали торжества, понимая, что эта пиррова победа повредила всем. Вот и сейчас ожидавшего в холле гостя направили в нашу сторону таким жестом, каким обычно сопровождают совсем безнадежное предприятие вроде ловли форели на нижних притоках Темзы на короткое удилище в ясную погоду где-то во второй половине октября.
В нашу комнату вошел немолодой уже мужчина, довольно грубоватой наружности, из тех, про кого принято говорить, что мол всю жизнь, бедняга, зарабатывает себе на кусок хлеба тяжелым трудом. Вид у него был одновременно почтительный и вместе с тем какой-то заранее решительный, как будто бы он приготовился отмести вежливо, но твердо всяческие возражения. «Какие могут быть возражения? – подумал я, глядя на его неправдоподобные кулаки. - По крайней мере, не в его присутствии».
- Добрый вечер, мистер Холмс.
- Здравствуйте, мистер…?
- Твумндидл, с вашего позволения.
- Да-да, конечно. Ну, что ж. Обратимся к нашему архиву. Посмотрим-с, что он нам скажет, там столько любопытного! - Холмс подошел к моему ящику и выдвинул его. Вероятно, он сделал это слишком порывисто, или же я напихал туда слишком много бумаг. Некоторые пустые листы и куски газет высыпались на пол. Холмс слегка растерялся, но быстро нашелся и загородил их от глаз посетителя. – На букву «т», значит.. хм… Нет, с такой фамилией ко мне еще никто не приходил, хотя на букву "т" я повидал немало занимательных загадок и помог многим, как впрочем и с другими буквами, а их в нашем славном алфавите ни много ни мало целых... м-м-м... где-то так около...
- Полным полно, сэр, - согласился мистер Твумндидл.
- Вот именно. Чем могу служить?
- Я очень рад видеть вас, мистер Холмс. Слышал, что вы постоянно заняты, и вас почти невозможно застать дома, потому что вы круглые сутки гоняетесь за всякими мошенниками и убийцами. Крупная дичь, мистер Холмс, понимаю. Мое дело совсем маленькое и скромное, не то, к чему вы привыкли, но умоляю вас, не отказывайте мне. Для меня это вопрос, как говорят, жизни или смерти, иначе я никогда эту дуреху замуж не выдам.
- Вы это о ком?
- О своей непутевой дочери, мистер Холмс. Вдобавок, и внешностью ее создатель не отметил, так что с женихами не густо.
- Вы просите помочь вам выдать вашу дочь замуж?
- Нет, помогите лучше разыскать прощелыгу, что запудрил ей мозги и норовит исчезнуть. А уж я сам с ним разберусь. Я ему не дам сбежать, будьте уверены.
- Он что, обещал жениться?
- Поди теперь проверь, что он ей наобещал. Эта курица уши-то развесила, только чую я, что и этот ускользнет, коль свое уже получил.
- Да что ж такое он получил?
- Да все! Все самое святое, что есть у честной невинной девушки! И так раз за разом. Невинность, поди же, не бесконечна!
- Это как?
- Да так, что это ж ведь уже не первый, мистер Холмс. Сколько ловкачей уже мы упустили, и все с ущербом для чести!
- Это известно точно?
- Конечно! Он ходит к ней уже не одну ночь, и эта глупышка принимает его у себя.
- Она живет не с вами?
- Нет, она служит в господском доме.
- Откуда ж вам все известно?
- Тамошняя кухарка моя старая знакомая. Через нее я дочь туда и устроил. Так она рассказала и предупредила, смотрите, мол, мистер Твумндидл, дело дурно кончится. Слишком уж ваша дочь глупо улыбается, видать совсем мозги отшибло.
- Так это ж любовь, - улыбаясь подбодрил посетителя Холмс. - Чего ж бояться? Радоваться надо счастью дочери!
Но мистер Твумндидл сжал кулаки и решительно помотал головой:
- Мистер Холмс, уж я-то знаю, как выглядит моя дочь, когда так вот улыбается. Добровольно на такое позариться и прожить всю жизнь с этим никому и в голову не придет. На этой стадии они и исчезают. Вот я и думаю, надо словить молодца, пока он в себя не пришел. Улизнет, можете не сомневаться. Надо сейчас его брать.
- Что ж, вы думаете, между ними успело случиться?
- Между ними, мистер Холмс, случилось ровно столько, что теперь назад пути нет. И даже больше.
- Ну, и как же я найду вам вашего молодца? Без имени и примет?
- Имя известно, мистер Холмс. Его зовут Джек Эскот. Он лудильщик.
- Как?! – чуть нервно вскрикнул Холмс.
- Простите? – удивился гость. Я тоже взирал на Холмса с немым изумлением.
- Ничего, продолжайте.
- Но вы что-то подумали, верно?
- У меня появилась одна мысль, надо бы проверить, - Холмс поднялся с кресла и снова, теперь уже осторожнее, выдвинул приготовленный мною ящик. - Говорите, Эскот?
- Да-да, он самый.
- Значит, на «э». В моем повидавшем многое архиве есть кое-что о нем, - Холмс принялся пролистывать пустые листы и куски газет за последнюю неделю, а я с ужасом ждал, что мистер Твумндидл, сидящий словно на иголках от любопытства, не удержится и присоединится к моему другу.
- Есть, нашел! - радостно сообщил Холмс. - Ваша дочь работает…дайте угадаю…в Эплдор-Тауэрс?
- Черт меня дери! – взревел мистер Твумндидл. – Я слышал, что вы творите чудеса, но как вы…
- Пустяки. Логическая догадка, гениальная, конечно, в своем роде… Давно ваша дочь там?
- Чуть больше месяца.
- А про девушку, работавшую там до нее, вы слышали?
- Нет.
- Этот Эскот уже попадался мне с подобным делом. И тоже в Эплдор-Тауэрс.
- Что за чертовщина?!
- Малый, похоже, спятил. Он соблазняет уже не первую служанку в этом доме. В последний раз по просьбе родителей несчастной обманутой я крепко прижал его. Ему пришлось откупиться.
- Не лучше ли было заставить его жениться, мистер Холмс?
- Нет, они сами этого не захотели.
- Но зачем он это делает?
- У него своеобразная форма одержимости в сочетании с распущенностью.
- Но она так никогда не выйдет замуж, мистер Холмс! Может, нам его форма подойдет? Или он настолько плох?
- Как сказать? Судить вам. Это психически больной человек. Его маниакальная страсть просыпается, когда соединяются два компонента - привлекательность женская и архитектурная. По каким-то специфическим причинам этот дом - Эплдор-Тауэрс - своими очертаниями или еще чем для него обязателен и одновременно достаточен, чтобы активизировалась его неконтролируемая тяга к женщинам. Иными словами, чтобы вам стало понятно, он всегда будет проделывать такое в одном единственном месте - в доме, где работает ваша дочь.
- Что же делать? Не лишаться же из-за этого места!
- Вам решать.
- Психи нам не нужны, - решительно констатировал внушительный мистер Твумндидл. - Я все-таки должен думать о продолжении рода, мистер Холмс. А вот откупиться, это мысль. Сколько же запросить, как вы думаете?
- Сколько они уже встречаются?
- Две ночи. Сегодня будет третья, но я уже собирался вмешаться.
- Вы должны понимать, мистер Твумндидл, что размер компенсации составится из умножения стоимости ущерба, причиненного за одну ночь…
- Он безмерен, мистер Холмс! Пропало все – честь, невинность, святая вера в людскую порядочность и слово мужчины, как я уже говорил…
- …на количество таких ночей, - многозначительно повысил тон Холмс, подняв кверху два пальца. - Улавливаете, мистер Твумндидл?
- Да, то есть лучше еще подождать? - мистеру Твумндидлу явно не понравилось показанное ему число. - Но сколько он в состоянии заплатить, чтобы бедной девушке не пришлось сносить надругательство почем зря?
- То есть сколько ночей он покроет?
- Мне не хотелось бы слышать это слово в отношении своей дочери, мистер Холмс. Все-таки она не кобыла, хотя та, пожалуй, и поумнее будет.
- Вы не так меня поняли, мистер Твумндидл. Покроет, то есть оплатит. Покроет деньгами безрадостную череду ночных невзгод вашей дочери. Чтобы не выяснилось, что она в итоге пере…пере…
- Переусердствовала? – попытался угадать я. - Переспала?
- Перестрадала что ли, - уточнил Холмс. - Вы ведь этого опасаетесь?
- Конечно, - деловито кивнул мистер Твумндидл. - Лудильщик все-таки не граф.
- Можно ли принять в нашем случае, что ущерб в каждую ночь причинялся в одном и том же размере? Все-таки принято считать, что утрата невинности – вопрос одной встречи, и тогда весь ущерб уложится в первую ночь, а остальные…
- Это принято только для девственниц, мистер Холмс! Так что к нам не относится. Прошу для каждой ночи рассчитывать компенсацию в максимальном размере.
- Я вас понял. Я обещаю выяснить этот вопрос.
- Значит, мне пока не вмешиваться? - не отставал неугомонный мистер Твумндидл. - Сегодня, напомню вам, мистер Холмс, уже будет третья ночь. Как у этого парня с наличностью?
- На пару свиданий еще хватит. Пусть ваша дочь потерпит немного. Я понимаю, как она страдает...
- Это я страдаю, мистер Холмс! - почти плача, закричал страшный во всякие иные минуты мистер Твумндидл. - А она...она это поймет потом, когда будет поздно!
- Обещаю, это вам окупится сторицей.
- Только бы не сбежал, вот чего боюсь. Трех раз с моей дочерью еще никто...
- Можете быть спокойны, Эскот не уйдет от ответственности.
- Когда же мне зайти?
- Я сам вас разыщу. Оставьте адрес.
Мистер Твумндидл заметно приободрился и покинул нас, с жаром пожав нам руки.
- Знаете, Холмс, - обратился я к своему другу, едва внизу хлопнула входная дверь, - я, конечно, не просматривал те газеты, что напихал туда…но, как вы, объясните бога ради, умудрились найти там то, что надо, на этого Эскота?
- Ничего я там не искал. То был спектакль для этого простофили.
- Значит, вы все знали заранее? Но каким образом? И как вы угадали, что его дочь работает у Милвертона?
- Потому что я сам уже третий день, если можно так сказать, работаю у него.
- И вы знаете этого Эскота?
- Знаю, - нехотя отозвался Холмс.
- Давно?
- Достаточно давно, дружище. Сколько себя помню.
- Вот как? – удивился я. - Но тогда это должен быть ваш самый близкий знакомый.
- Так и есть, Ватсон. Ближе него у меня никого нет.
Эта фраза отозвалась во мне мгновенной физически ощутимой болью. А я-то полагал себя его самым близким другом! Гордость удержала меня от упреков, но любопытство вынудило продолжить расспросы.
- Вы никогда мне о нем не рассказывали. Почему же?
- Ватсон, нам пора уже собираться в Хэмпстед. Мне не хотелось бы накануне столь опасного дела…
- Коль он вам так дорог, вы, вероятно, не захотите ловить его для этого мистера на букву «т»?
- Очень бы хотелось избежать такой работенки.
- Зачем же взялись?
- А куда было деваться? Я почти проговорился. Видели, как он удивился?
- Видел, но ничего не понял.
- Именно за это я вас и люблю, Ватсон. Скоро поймете, а пока собирайтесь. Где ваши маски? Шутки кончились.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 19 окт 2017, 19:00

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ.ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

12. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

1 ноября 1895

В первый день ноября в четверг, появившись наутро в Ярде и застав на месте Грегсона, я первым делом поинтересовался, как прошел его визит к преуспевающему в последнее время врачу. Как и следовало ожидать, поездка в Кенсингтон также сюрпризов не принесла. Доктор Максоммер во всех отношениях замечательный человек, да еще и в довершение ко всему на редкость приятный малый. Открытое лицо, честные глаза, энтузиазм, граничащий с самопожертвованием – череда восторженных эпитетов от Тобби вызывает тошноту. Прямо-таки парад благодетелей, с отвращением думаю я, не готовый принять сверху на не выветрившийся за ночь из меня тяжелый аромат харизмы Джозефины Нэви еще и неподобающие для полицейского восторги Грегсона в том, что вот есть на свете еще люди, чья порядочность так безошибочно читается во всем их облике. Даже если так, и он не поспешил с выводами и не дал себя одурачить, действительно встретив честного малого, чему тут радоваться? Своей непричастностью доктор Максоммер в некотором роде навредил нам, заставив убить на его замечательную личность целый день.
- Ради бога, расскажи о нем хоть что-нибудь плохое, чтобы я поверил, что у тебя была встреча с человеком, а не видение ангела.
- Пожалуйста. Он ирландец и, соответственно, ревностный католик. Причем, настоящий ирландец, каких ты терпеть не можешь.
- Уже лучше. А кого ты называешь ненастоящими ирландцами?
- Тех, кто кичится корнями, родившись уже здесь. Все эти потомки задиристых грязнуль, наводнивших Уайтчапел и Спиталфилдз со времен картофельного голода.
- А он?
- Он всего два года в Лондоне. Родился и прожил большую часть жизни у себя на родине.
- Значит, обучение и первые годы практики прошли там же?
- Выходит, так.
- Однако странно – ирландец, добившийся успеха в Лондоне. У него были связи?
- Нет. Утверждают, что он выбился сам.
Разница между моим реализмом и беспочвенным оптимизмом Грегсона состоит в том, что Тобби верит в то, что в одном случае на миллион чудеса все же случаются, а я – в то, что для получения удачного результата число попыток следует значительно увеличить.
- Ты же сам видишь, кто приезжает сюда из Ирландии, - пытаюсь вразумить его я. - Нищие бездельники и неумехи, сгноившие картофель на грядке. Другое дело твой Максоммер. У врача из Дублина больше шансов добиться признания и достойного заработка среди соотечественников, чем пытаться пробиться здесь.
- Пусть так, но он поверил в себя, и его случай – не чьи-то домыслы, а факт торжества доброй воли и трудолюбия, подымающий на смех скептиков вроде тебя. Сам-то ты после Мэйфейр что скажешь?
- Все чисто. Но раз уж тебя так вдохновляют примеры кричащей безупречности, можешь сходить на похороны поглядеть на одну особу.
- Удивил! - усмехается Тобби. - На похоронах все безупречны, и это совсем не вдохновляет. Доктор вполне скромен, что и подкупает. Не знаю, чем он тебе не угодил.
- Тем, что его положительность так бурно обсуждается. Посети все-таки прощальный парад Кроссуэлла.
- Издеваешься! А что за особа?
- Подруга вдовы. Тоже еще образчик самопожертвования. Ты получишь второй за два дня прилив умиления, и твоя вера в благие деяния станет еще безмернее.
- Не вижу смысла, - вздыхает он помолчав. - Жаль, но эта версия скончалась. Ладно, поищем другие варианты.
Я догадываюсь, почему у него такая озабоченная мина. Вчерашний день он провел в Вилле, пытаясь разговорить наших подопечных, но те сообщить чего-то нового либо не желают, либо не могут. Грегсон зол на себя за то, что, не одобряя арест слуг, все же поддался моему давлению, и теперь вынужден возиться с ними, не очень понимая, замкнулись ли те из упрямства, будучи виновными, или он впустую тратит время на ложный след. Я намекнул ему, мол пора бы понять уже, что поймать кого-то еще нам вряд ли удастся, а значит, надо работать с тем, что есть. И от его усилий зависит, сумеют ли Сноулз и Стэйтон сначала вспомнить во всех подробностях, а затем убедительно и всесторонне раскрыть и доказать суду свою преступную роль в убийстве своего хозяина. Но он не большой любитель добиваться показаний неинтеллектуальными методами - брать подозреваемых измором, создавая им невыносимые условия содержания в тюрьме, запугивать безнадежностью их положения и припасенными следствием до суда решающими уликами, подкупать гарантиями смягчения приговора в случае их готовности пойти навстречу. В данном случае, такая его щепетильность совершенно неуместна. Материал, попавший нам в руки, то есть личности подозреваемых, именно таков, что мы ничем не рискуем, если сразу же приучим негодяев к жесткому обращению. Сосредоточившись на этом, мы бы выиграли время, но, пока нас не гонит начальство, и не терзают газетчики, Грегсон желает работать в своем стиле, и теперь, когда версия с Кроссуэллом отброшена, примется искать подобные случаи подозрительной смерти.
Я тоже не вижу смысла заниматься этой историей, однако стремительное покорение столицы Максоммером – случай прелюбопытный. Два года в Лондоне, и вот уже совсем непростая Джозефина Нэви вызывает его личной просьбой. С другой стороны, будто нарочно всплывают обстоятельства, отбивающие охоту ковыряться в этом деле. Если и существует возможность зацепить Максоммера - этого ангела во плоти, то копаться следует в его прошлом. Тот факт, что оно сплошь ирландское, бодрости не прибавляет. В последнее время не найти места во всей империи, где бы дела – прежде всего административные - пришли в такой упадок. Да, депеша из Бенгалии будет добираться сюда не в пример дольше, и все же я поверю ее содержанию гораздо охотнее, чем вестям с того берега Ирландского моря, если только их не доставит проверенный человек. Всему виной как безответственный характер этих прирожденных смутьянов, так и ужасающие беды, будто в наказание сваливающиеся на этот несчастный край год за годом. Великий голод, более миллиона смертей и эмиграция по всему свету, а затем, словно этого мало, еще и бесконечные эпидемии – холера, тиф и снова смерть, смерть и смерть… Странно, что там кто-то еще остался. Мне возразят, конечно, что все не так однозначно, и немалая вина лежит на лендлордах – наших соотечественниках, загнавших своей жадностью тамошних коттеров в тупик. Соглашусь лишь отчасти и, чтобы не углубляться лишний раз в политический диспут, скажу, что в любом случае будет безумием в таких условиях требовать управления делами от тех, кто к ним от природы не способен, от всех этих О’ Райли и прочих воинов Святого Патрика, способных лишь разжигать войны как у себя, так и там, где им имели неосторожность дать приют. Да, эта земля уже почти сто лет наша, но кто сейчас сможет определить, чего больше – пользы или вреда – принесла нам уния Пита-младшего? Сколько сил уходит на бесплодные попытки научить этих рыжих дикарей хоть чему-нибудь созидающему и сколько средств - на спасение в ситуации, когда они раз за разом демонстрируют свою неспособность себя прокормить? Думаю, рано или поздно, а скорее всего, не минует и века, как мы потеряем этот злополучный край, обойденный создателем во всех проявлениях своей творческой силы. И это будет взаимное благо, избавление друг от друга. Пока же этого не случилось, мы вынуждены иметь с ними дело. Чувство неприязни и обреченности охватывает всякий раз, когда возникает необходимость связываться с ирландскими коллегами, и вот сейчас, когда вроде бы есть такая необходимость, какое принять решение? Даже Грегсон с его детской верой в чудо не отправит запрос в Дублин, так как ожидать ответа оттуда означает либо невероятную глупость, либо формализм, когда устроит ничего не значащая отписка вместо реальной информации. Розыск самой элементарной вещи, простейшей бумажки превращается там в почти безнадежное дело. Единственная возможность – отправить туда надежного человека, но где его взять? У Тобби сейчас и без того дел по горло, и я не имею права отвлекать его на практически бесполезную работу, поэтому проверкой милейшего доктора решаю заняться сам. Слава богу, долго раздумывать не пришлось.
Еще со времен деяний батальона Сан-Патрисио в Мексике и мятежа О’Брайена в Баллингарри стало ясно окончательно, что доверия к этой публике нет и быть не может. Одновременно с этим значительно ухудшалась ситуация с соблюдением порядка на улицах Дублина, Корка и, особенно, в Голуэе и Лимерике. С подачи Глэдстоуна постепенно прижилась практика командирования сотрудников полиции Лондона в Дублин для обучения ирландских коллег и приобщения их к нашему опыту, полезным новшествам и всяческим достижениям. При этом подразумевалось, что в такой ситуации не может не случиться и обратное положительное влияние, которое испытают на себе наши люди, закалившиеся в крайне непростой атмосфере будней ирландских городов. Мне трудно удержаться от критики такого нововведения. Что может дать Дублин тому, кто определен для работы в Лондоне? Специфика Лондона с его размерами, противоречиями, сложностями в отношениях между отдельными группами населения уникальна, и посылать инспектора за его пределы, значит только мешать его становлению. Кроме того, если Дублину никогда не стать Лондоном, то наш город сам выказывает стремление уподобиться своему гораздо более скромному соседу – за последние полвека с масштабами ирландской иммиграции здесь могли соперничать разве что евреи. Наводнившие Лондон ирландцы образовали целые районы, и это по сложившейся уже славной ирландской традиции самые беспокойные места.
Я вспомнил об этом потому, что совершенно случайно узнал только вчера, что мой славный помощник новоиспеченный инспектор Симмондс, принесший столько неоценимой пользы в норвудском деле, по указанной причине должен отправиться со дня на день в ирландскую столицу с несколькими своими товарищами. На мое счастье он оказался еще в Ярде, и я быстро разыскал его. Слава богу, на сей раз командировка наших людей до смешного коротка, то есть бесполезна во всех уже отношениях, включая те, на которые старательно налегают поборники таких акций. Бюрократическое действо, в которое выродились идеи фантазеров наверху, на сей раз займет всего один день, не считая времени на дорогу. Приятно, что у Симмондса, наконец, заметили способность ухватывать все на лету. Иначе мне не объяснить, почему слушания, которые ему предстоит посетить, продлятся всего несколько часов. Проблема в том, что у него почти не будет времени заняться моим поручением, если только он не наберется дерзости пропустить торжественное мероприятие. Но после такой вольности можно и вернуться назад в детектив-сержанты, и то при условии, что место еще не занято. И все же эта неожиданная возможность видится мне не иначе как даром с небес, и отвергнуть ее не попытавшись я не имею права. Наше продвижение произошло одновременно, и дистанция между нами осталась прежней, поэтому он так и остался единственным из инспекторов, кто в обращении ко мне все еще использует слово «сэр», и кого я зову по фамилии. Однако это не мешает нашим взаимным симпатиям вполне себе неплохо поживать. Как я и ожидал, он охотно взялся исполнить мою просьбу – поискать следы пребывания доктора Максоммера хотя бы в Дублине.
Разговор с ним произошел у меня в первой половине дня, а вечером случилась последняя и главная новость четверга – заключение судебного медика о вскрытии тела. Доктор Сэйбр должен был ознакомить нас со своими выводами еще вчера, но что-то его озадачило настолько, что он предпочел перепроверить себя, за что подвергся словесной атаке со стороны супер-интенданта. Перепалка их привела к тому, что на следующий день самолюбивый и раздражительный Сэйбр швырнул Грегсону плоды своего труда и укатил в Кент, оставив нас разбираться в премудростях судебной медицины без его разъяснений. Тобби не решился протестовать, зная петушиный нрав доктора, и вечером шеф, собрав нас у себя, посвятил вступительную речь тому, как неудовлетворительно у нас поставлено дело.
- Три дня истекли. Я помню, что уговаривал не спешить, но я думал, что вас придется сдерживать. Вы же с таким пониманием отнеслись к моему пожеланию, что, боюсь, мне придется просить об обратном. От нас требовали быть осторожнее, но, поверьте, ежедневно интересуются нашими делами. За неимением успехов нужно демонстрировать подвижность. Что у нас с подвижностью?
- Арест подозреваемых – самое убедительное проявление активности полиции, - Грегсон вынужден отбиваться самым неприятным для себя доводом.
- Согласен, но это было позавчера. Что мы имеем с тех пор? Подозреваемые молчат - раз. Улик не прибавилось - два. Ваша версия с адмиралтейским сердечником отпала - три. Я же не могу объяснить Андерсону отсутствие подвижек в деле нашим бессилием. Придется дать понять, что так и задумано. В свою очередь, такой ответ не может не возбудить его любопытство. Раз уж вы предпочитаете пока что держать от меня в секрете имена преступников, давайте освободившееся время используем с толком и подумаем, с какой точки зрения может оказаться полезной наша медлительность. Если вы убедите меня, что мы, удачно изображая топтание на месте, на самом деле затаились в засаде, я попробую ничего не напутать, отчитываясь на завтрашнем совещании.
- На данный момент главные трудности по-прежнему связаны с отсутствием качественных свидетельств, - отзываюсь теперь уже я. - Инспектором Грегсоном в самых читаемых газетах Лондона размещено объявление с просьбой откликнуться всех, кому есть что рассказать нам. Мы имеем все основания рассчитывать на то, что в ближайшее время информация начнет поступать.
- Хорошо, поговорим об информации, которая уже поступила, - Бартнелл помахал бумажками Сэйбра. - Инспектор Грегсон не стал задерживать нашего доктора просьбами составить нам общество и прояснить некоторые заковыристые словечки, коими тот так любит смущать наше невежество. Вероятно, им обоим все ясно, и речь идет об элементарных вещах, хотя я, признаться, прочтя это, добрую половину фраз мог бы заподозрить в том, что они написаны на китайском языке, если б знал его. Так что я просто зачитаю некоторые положения, чтобы мы тоже могли вооружиться этой бесценной информацией. Возможно, тогда дела наши пойдут живее. Итак, доктор Сэйбр обнаружил, - с этого места шеф сильно замедлился, сбившись практически на чтение по слогам, - записывайте: аутолиз фибриногена, пятна Тардье, асфиктическое сердце, характеризующееся переполнением правой половины сердца и прилежащих полых вен, полнокровие слизистой дыхательных путей…успеваете?
- Он велел не обращать на эти строки внимания, - осторожно вступился Тобби. - Это для специалистов.
- А дилетантам, то есть нам куда смотреть?
- Из перечисленных признаков, как он говорит, можно сделать единственный достоверный вывод об относительно быстром наступлении смерти. Остальное не бесспорно.
- Замечательно. Относительно быстрое, это как? Относительно вскрытия? Доктор Сэйбр ручается, что не причастен к смерти, потому что вскрывал уже труп?
- Он и сам не в восторге от результатов. Объясняет это тем, что вскрытие производилось почти через десять часов после убийства. Многие признаки исчезают за первые же часы.
- Ладно, переходим к главному. Вчера, доктор Сэйбр, велев мне убираться к черту и не лезть в его дела, намекнул, что вся эта проволочка связана с одной деталью, на которой стоит заострить внимание. Вы уже в курсе, инспектор?
- Да. Речь о входных отверстиях, проделанных пулями в теле. Подчеркиваю, входных, так как почти все они не сквозные.
- Почти?
- Все кроме одной застряли в теле.
- Вот как? Я от вас впервые об этом слышу.
По лицу Грегсона видно, что он и сам впервые это слышит от себя, потому что узнал об этой пуле, лишь прочтя заключение доктора. При осмотре тела Тобби не слишком озадачился вопросами баллистики, оставив это Сэйбру, и просмотрел выходную рану. Теперь, в свете новых фактов, представленных в заключении, становится ясно, как важно было вовремя уделить этому внимание.
- Значит, вы ее не искали, и она все еще где-то в кабинете? – не отстает шеф.
- Намереваюсь заняться этим завтра.
- Продолжайте. Что там с этими отверстиями?
- Как мы знаем, их шесть. Убийца ни разу не промахнулся. Так вот, все пули углубились в тело под одним углом.
- Так. И что это означает?
- Это действительно интересно. На величину этого угла влияют положения жертвы и орудия стрелка относительно друг друга. И здесь, коли угол не менялся, придется допустить одно из двух. Либо оба были неподвижны за все время стрельбы, либо стрелок, производя выстрелы, перемещался в точности так же как и жертва, что, конечно, невозможно. Но и в первое – тот факт, что Милвертон, принимая на себя выстрелы, никак не реагировал, словно мишень в тире, поверить трудно. За все время, пока в него разряжали барабан, у него не подкосились ноги, он не согнулся пополам, не развернулся, пытаясь прикрыться или убежать – все это странно.
- Почему же в первое поверить трудно? Разве это так уж странно? – под шумок я успел завладеть отчетом и прочесть там кое-что интересное.
- Секунду, - встрепенулся шеф, - еще раз, первое – это что?
- Это насчет неподвижности жертвы и стрелка, - поясняю я. - Тело обнаружено на некотором удалении от предметов мебели, в центре пустого пространства, и мы из этого сделали вывод, что жертва была застрелена в положении стоя. И тогда действительно вполне логично было бы считать, что угол этот не мог оставаться неизменным. Но что, если тело переместили уже после убийства, и выстрелы застигли Милвертона сидящим за столом? Если первый же выстрел убил его или лишил сознания, он остался в кресле, - я откидываюсь на спинку собственного стула в качестве иллюстрации, - то вот вам, пожалуйста, условие соблюдено. Кстати, заметьте. Там есть еще одна деталь, подтверждающая эту версию.
- Да, - соглашается Грегсон, поняв, куда я клоню, - этот угол, помимо того, что постоянен для всех отверстий, он еще таков, что пули входили чуть сбоку и сверху. Я сначала подумал, что это из-за разницы в росте. Стэйтон описал убийц рослыми людьми, а Милвертон невысок. Теперь же можно допустить, что такой угол получился потому, что убийца стоял, а покойный сидел.
- Но зачем понадобилось оттаскивать его от стола? – справедливо недоумевает Бартнелл.
- Допустим, он мешал обыскивать ящики и сейф, - собственное сомнение мешает Тобби уверенно закончить предложение.
- Значит, ту пулю, что прошла насквозь, следует искать в кресле?
- Где бы она ни была, завтра я ее найду! – Грегсон не любит громких заявлений, но сегодняшний конфуз не оставляет ему выбора.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 22 окт 2017, 19:27

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ.ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

13. ИЗ ДНЕВНИКА ДОКТОРА УОТСОНА

31 октября 1895

Мы уже собрались отправляться, когда Холмс, покачав сам себе головой, словно передумав, пошарил за шкафом и вынул оттуда то ли комок водорослей, то ли клок волос крупной обезьяны. Когда он развернул его, я понял, что это те самые предметы, которые он совсем недавно вернувшись снял с лица и которые сделали его сначала совершенно неузнаваемым, а потом до боли знакомым, дорогим и любимым всеми, кто был в тот момент в хэмпстедском участке.
- Вы собираетесь одеть это снова? – удивился я. - Зачем, если у нас есть маски?
- Во-первых, на улице сегодня страшно холодно, - принялся объяснять Холмс, распутывая свой клубок. - Это очень хорошо согревает лицо. Во-вторых, что важнее, нас все же могут застигнуть и принудить снять маски. Если они увидят, что к ним пожаловал сам Шерлок Холмс, наша гибель неминуема.
- Но ведь они могут узнать и меня, - обиделся я. - Я ведь тоже довольно известен. Меня же вы отговорили придумывать себе маскировку.
- И тем не менее вы ее придумали, да так ловко, что провели меня, - заметил Холмс тоном, в котором причудливо смешались поощрение моих способностей и раздражение оттого, что усы отказывались выпутываться из бороды, а метки, обозначающие, какая бакенбарда левая, а какая – правая, стерлись. - Кроме того, в моем желании присутствует некоторое суеверие. В этом обличье я начал дело, и до сих пор все шло неплохо. Не хочу спугнуть удачу.
- Но если это обличье опять изменит вам?
- Вы хотите сказать, я упущу контроль над образом? – с вызовом повернул ко мне голову мой друг.
- Я хочу сказать, это все опять может отвалиться, - уточнил я свои опасения.
- Ах это! – улыбнулся Холмс. - Чтобы этого не случилось, усовершенствуем способ крепления. К уже использованным и доказавшим свою пользу завязкам – кстати, теперь будем использовать узелки, а не бантики, так надежнее! – добавим наш старый добрый английский овсяный клей. Надеюсь, вы не уничтожили полностью весь сегодняшний завтрак? Нам понадобится постоявшая и хорошенько загустевшая овсянка.
- Признаться, это вполне могло произойти, Холмс! – оживился я, вспомнив, какой великолепный завтрак сегодня сготовила наша хозяйка. - Миссис Хадсон порадовала меня неожиданной кулинарной находкой. Не знаю, откуда у нее прорезались изыски гурмана, возможно, ей подсказал это какой-нибудь знаменитый повар-итальянец или француз…
- Что же она сделала? – перебил меня заинтригованный Холмс.
- Вы не поверите! В воду, в которой варились овсяные зерна, она добавила немного молока. Не знаю, ложку, может, две, но получилось изумительно.
- Овсянка на молоке? – пожал плечами Холмс. - Любопытно. Но вы сказали, что они варились. Я не ослышался?
- Нет, Холмс! Она не просто замочила зерна в холодной воде, которую потом слила в чайник, как обычно, нет! Вместо этого она поставила все это на огонь и согрела до кипения! Каша получилась теплая и очень нежная, оттого, что зерна стали мягкими и их можно было раскусить.
- Раскусить? Как орех?
- Да! Наши добрые английские столовые щипцы даже и не понадобились!
- Что же получается, мы остались без чая? - спросил Холмс. - И получится ли из такой каши наш замечательный клей? Нужен же клейстер, который невозможно ни проглотить, ни разжевать, ни отодрать, чтобы держал намертво.
Но Холмс напрасно беспокоился. Получилось превосходно.
- Нужно проверить, крепко ли держится, - предложил я.
Холмс согласился пройти испытание, и я подергал его немного за бороду и правую бровь. Никогда бы не подумал, что дергать человека за растительные покровы будет столь увлекательно для меня!
- Хватит! - строго осадил меня мой друг. - Присохло как следует, я чувствую. Оторвете вместе с лицом, где я найду себе маску Шерлока Холмса?!
Вечер, выпавший нам для славных дел, оказался удивительно холодным. Еще не приступив непосредственно к героической части нашего плана, я убедился, что в такой вечер уже только выход из дома на воздух можно вполне честно занести себе в актив в качестве первого подвига. Особенно я это прочувствовал, когда, приехав в Хэмпстед, мы сошли прилично загодя, дабы не вызвать подозрения, и прошли с четверть мили пешком.
- А это что у вас такое? – спросил я, только теперь заметив подмышкой у Холмса что-то свернутое в трубочку.
- Еще одна моя ловкая выдумка, - хмыкнул Холмс, остановившись под фонарем. - Вот, полюбуйтесь. Заказал у художника.
Он развернул трубочку, и у него в руках оказалась афиша, и даже не одна, а три. Яркий праздничный текст радостно извещал о карнавале в Хэмпстеде, который пройдет этой ночью.
- Так мы идем на карнавал? – удивился я.
- В известном смысле, хотя мы идем туда, куда собирались. Мы же будем в масках. Понимаете, к чему я? Если вдруг нас поймают, что, согласитесь, все-таки вероятно…
Я кивнул, начиная понимать.
- И если вдруг нас сразу же не убьют, на что в таком случае мы тоже имеем некоторое право надеяться…
- Я снова кивнул, теперь уже с содроганием, так как почти догадался.
- Так вот, у нас будет объяснение, почему мы в таком виде.
- В каком?
- В праздничном.
- То есть то, что мы заявились к ним в воровских масках, должно быть воспринято ими как праздник?
- Да, но при условии, что мы не настоящие воры, а имеем вид, соответствующий для маскарада, понимаете?
- Кажется, теперь - да. А афиши...
- Подтвердят, что мы ничего не выдумали.
- А карнавал уже идет?
- Нет, его и не будет. Эти афиши - блеф. Никто не знает про это. Это наше алиби. Мы сошлемся на них.
- И маскарада не будет?
- Это одно и то же. Не будет.
- Как же мы сошлемся на то, чего нет?
- Но мы-то как бы не знали, черт возьми! Мы увидели афиши про карнавал...
- ...и маскарад...
- ...да, и пришли на него. И поэтому мы в масках. Круг замкнулся, улавливаете?
- Как же мы не знали, если сами их повесили?
- Но им-то мы об этом не скажем! Представьте себе, мы с вами просто прогуливались. Шли, значит, шли и увидели эти афиши и решили… Ладно, хватит. По ходу дела до вас дойдет. Ручаюсь, Ватсон, с вашими способностями вам это вполне по силам. Только немножко потерпите. Жаль, что маски у нас скромные, без украшений. Еще лучше подошли бы маски зверей или какие-нибудь цветные накидки с перьями. Вам бы здорово пришлось яркое трико арлекина. Оно бы подчеркнуло ваши выразительные бедра, но где ж достать такое? Я размышлял, как бы придать нам более маскарадный вид, на случай, если нас поймают, и вот, что придумал. Вот, держите.
- Что это? - спросил я, плохо разглядев в темноте, потому что мы оставили фонарь и двинулись дальше.
- Это надувные шары.
- Вот эти резиновые тряпочки?
- Да, они цветные и у них очень праздничный вид.
- Но они не надуты.
- Естественно, а вы как думали?! Что мы пойдем на дело с надутыми шарами?! Что еще за глупости?! Надуем их, когда окажемся в его кабинете. И когда нас там застанут...
- Вы как-то решительно готовитесь к нашему провалу, Холмс, - недоуменно заметил я.
- Надо быть готовым ко всему. Я специально решил повесить афиши перед самым нашим походом, чтобы никто их не увидел раньше и, не дай бог, не сорвал. Это будет наше железное алиби. Сначала нас, конечно, подымут на смех, что мол за небылицы, какой такой карнавал, а мы ответим, что увидели афиши, пожалуйте посмотреть сами. Вот у них вытянутся лица!
- Хорошо, согласился я, - такое объявление объяснит наш вид, но оно никак не извинит наше появление в чужом доме. Лучше тогда и указать адрес карнавала. Напишите, что сие мероприятие устраивается в Эплдор-Тауэрс.
- Нет, ну это уже чересчур. Ни Милвертон, ни полиция не поверят, что в объявлении мог появиться такой адрес. Этот негодяй развлекается по-иному. Лучше скажем, что веселясь и пребывая в возбужденном состоянии от красочной феерии, мы заблудились и случайно забрели в чужой дом. К тому же у карнавала не бывает адреса. Он проводится на улицах.
- Я что-то слышал такое.
- Это очень темпераментное действо для тех, кто не может совладать со своей энергией и вынужден тратить ее понапрасну, прыгая и бегая без всякой пользы и вопя «Маска, кто ты?».
- Зачем?
- Затем, что, кто не успел вовремя ответить или чья маска пришлась не по нраву, того прокалывают шпагой, и такой финал довольно распространен.
- Какой ужас! – похолодел я. - Это же анархизм! И вы хотите такое устроить?
- Я же сказал, это лишь прикрытие.
- И все равно,- настаивал я твердо, - если люди, увидев наши афиши, примут это за чистую монету и примутся выяснять таким вот способом, какая маска прилична, а какая…
- Ватсон, успокойтесь! Карнавал – это не в наших привычках, потому вы с этим и не знакомы. Да и я лишь понаслышке. Это забава, распространенная больше на юге Европы. Там живут одни варвары. Они играют на гондолах - таких кривых гитарах - и признаются женщинам в любви, если только увидят какую на балконе. А та уже обязана спустить веревку, если дослушала песню до конца. Итальянцы и все в таком роде. Почитайте классиков. Одного несчастного замуровали в стене только за то, что он, выпив целый бочонок вина, не сумел определить название или произнести его...и все это на карнавале!
- Ах, вот оно что! Неудивительно тогда, почему они так распустились в последнее время и запугали всю Европу. Недаром я назвал это анархизмом. Этот негодяй Казерио, наверное, тоже начинал с таких вот карнавалов, и чем закончил?
- Ватсон, - похлопал меня Холмс по плечу, - безусловно, вы правы. Карнавал по сути возмутительнейшее смущение нравов, вызов правопорядку, но в нашем славном викторианстве такие дикие выплески звериной необузданности невозможны. Вот, смотрите, подходящее место. Здесь повесим первую. Остальные – ближе к дому Милвертона. Держите клей.
- И все равно, Холмс, - убежденно стоял я на своем, - пообещайте мне, что сразу же по окончании нашего дела мы вернемся сюда и поснимаем эти прокламации.
- Какие прокламации, вы с ума сошли, Ватсон!
- Эти призывы к насилию.
- Это праздничная афиша, Ватсон, протрите глаза.
- Вы сами объяснили мне ее подрывной смысл. На нестойкие умы это повлияет катастрофически. Я не прощу себе, если, пока мы будем вершить благородное дело у негодяя-шантажиста, по улицам мирного Хэмпстеда прокатится волна злодеяний, спровоцированная невинными с виду веселыми бумажками.
- Я уже говорил вам, здесь не та почва.
- У нас здесь тоже есть итальянцы. Эта напасть расселилась по всему свету, даже в Америке. Несчастного месье Карно убили не в Италии, а в Лионе.
- Хорошо, Ватсон, - сдался Холмс. - По окончании сделаем, как вы хотите. Заберем их с собой и положим себе в архив. Пора уже наполнять его настоящими артефактами нашей славной деятельности.
Мы повесили остальные две афиши (последнюю – прямо на стене Эплдор-Тауэрс ), прошли вдоль стены еще ярдов пятьдесят и оказались у ворот. Холмс огляделся. Парочка прохожих виднелась довольно далеко, там, где Сквайрз-Маунт освещалась фонарями. Холмс сделал какое-то быстрое почти неуловимое движение, и калитка, встроенная в одну из створок ворот, поддалась. Он отворил ее, и мы прошмыгнули внутрь в сад. Я понимал, что с этого момента следует соблюдать полную тишину и сосредоточиться на окружающих повсюду опасностях, но не сдержался в восхищении:
- Холмс, до чего же дьявольская ловкость! Я даже не успел толком рассмотреть вашу отмычку.
- А вам хочется?
- Конечно, любопытно.
- Очень скоро я вам предоставлю такую возможность. Но сразу в дом мы не пойдем. Нужно позаботиться о запасном варианте отхода. Следуйте за мною.
Мы свернули с аллеи, ведущей к парадным дверям, вправо и углубились в сад. Я поражался тому, с какой уверенностью Холмс вел меня сквозь темноту. Спустя некоторое время мы подошли к низкому деревянному строению, явно предназначенному для хозяйственных нужд. Под навесом при свете луны какое-то пятно выделялось более светлым тоном. Когда мы совсем приблизились, я понял, что это дровяной штабель.
- Прежде, чем идти в дом, сделаем одно дело, - пояснил он шепотом. - Гуляя здесь с Агатой, я заприметил кое-что. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы подстраховаться.
- Агата - это кто? – спросил я так же шепотом, но Холмс уже шагнул к штабелю и не расслышал меня.
- Все помещения в доме отапливаются углем, кроме одного, - пояснил он, взяв в руки полено. - Для камина в кабинете хозяина слуги носят поленья отсюда. Мы тоже поживимся для своих нужд.
Я не верил своим ушам. Хладнокровие Холмса всегда поражало меня, но это уже как-то слишком. Мы забрались в такое опасное место и каждую секунду рискуем расстаться с жизнью, а он думает о том, как бы разжиться дровишками из чужого кармана. Я пришел за архивом Милвертона, чтобы спасти судьбы всех тех несчастных, кого этот мерзавец держит за горло; и я здесь не за тем, чтобы воровать дешевые предметы быта. Да и много ли мы унесем с собой на Бейкер-стрит? По три-четыре полена!
- Холмс! – не сдержавшись громко воскликнул я. - Если уж вы так хотите доставить приятное миссис Хадсон, давайте хотя бы сделаем это на обратном пути. Не идти же в дом к шантажисту, где следует соблюдать тишину и осторожность, с дровами! Достаточно уронить даже одно полено, будет такой громкий стук! Это неразумно.
- Пожалуйста, Ватсон, говорите тише, - зашипел на меня мой друг. - Вы абсолютно ничего не поняли. Берите, сколько можете унести, и следуйте за мной.
Сам он к тому времени набрал полную охапку и стоял, ожидая меня. Я очень не люблю заставлять кого-то себя ждать, поэтому я стал торопливо набирать поленья. Это мне удалось вполне ловко. Попутно я убедился в удивительной способности Холмса стоически переносить сильную боль. Уроненное мною полено пришлось на его левую ногу. Но он и виду не подал, лишь, негромко выругавшись, попрыгал с минуту со стоном на нетронутой ноге. Когда мы подошли вплотную к стене, Холмс остановился.
- Кладите здесь, - негромко скомандовал он. - Может статься, не все пройдет так, как нам хочется. Нужно позаботиться об отступлении, если ворота запрут. Стена высока, и мы в таком случае окажемся в ловушке. Несите еще, а я буду раскладывать.
Я сделал еще несколько рейсов от сарая, и у Холмса получился подобный же штабель, только коротенький и пониже. Холмс влез на него, вытянул вверх руки и убедился, что они достают до края стены.
- Ну, вот. Наш запасной путь отхода готов.
Мы пошли по саду, пересекли аллею, и держась левее особняка, прошли вдоль него до левого крыла. Несколько окон в этой части дома светилось.
- Комнаты слуг, - шепотом пояснил Холмс. - Подойдите со мною.
Мы приблизились к одному из окон. Сбившиеся в одну сторону занавески открывали взору небольшую комнатку, освещенную свечным светильником. Та самая полнолицая девица, из за которой случилась наша драка два дня назад, сидела перед зеркалом и делала руками и лицом разные вещи. Это была своеобразная примерка поз и многозначительных лицевых выражений. За минуту я увидел как испепеляющий взор задетой неприступности вкупе с выброшенной в сторону двери рукой, приказывающей, по всей видимости, убраться вон немедленно, сменился благосклонным кивком с потеплением во взгляде. Затем последовали ироничное покачивание головой, усмешка видящей насквозь всех и вся опытной обольстительницы, искорки торжества и заразительный бог знает чем смех. Все это больше угадывалось как намерения, но сильно хромало в исполнении. Так попытка игриво бросить веер провалилась – он улетел под кровать, и начинающая проказница, встав на четвереньки, долго его оттуда доставала. Уроненный для кавалера платок не добрался до пола, потерявшись среди складок платья, что тоже вызвало продолжительные поиски.
Оказывается, даже у таких нематериальных масок есть свой размер. По крайней мере, мне так подумалось, когда я увидел, как плохо они удерживаются на ее пухлых щеках и мясистом выдающемся носу, хотя возможно трудности заключались в том, актрисе приходилось самой оценивать свои достижения – сложно придать взгляду холодное безразличие, если при этом те же глаза с жадной надеждой всматриваются в результат, отраженный в зеркале. Такое раздвоение личности не оставляло шансов на то, чтобы хоть на краткое время обрести устойчивость. Незатейливая мордашка ходила ходуном, отражая метания хозяйки от одной крайности - всякой новой роли - к другой - придирчивого взгляда зрителя из зала. Мне стало неловко от увиденного.
- Зачем мы здесь? – спросил я удивленно.
- Вы же хотели посмотреть.
- Я? А кто это?
- Моя отмычка. Она же собакопривязалка.
- Вы шутите?
- Ничуть. Это Агата, про которую я вам рассказывал. Обычно ворота запирают и спускают с цепи здоровенного лютого пса, так что, если б не она, мы бы так свободно здесь не разгуливали.
Она уже третью ночь отпирает ворота и привязывает собаку.
- Странное поведение. Я слышал, полнолуние влияет на некоторых людей, заставляя их совершать такие вот неосознанные поступки. Особенно это развито у оборотней.
- У кого?
- У оборотней, Холмс. Люди-волки. Перевоплощаются туда и назад.
- Как вы сказали?
- Становятся то человеком, то волком. Вы сильно рисковали, обратившись к ней. Ее и к собаке потому же тянет. Она чувствует родственную душу. Кровное братство. Крупная собака – тот же волк, разницы нет.
- Да нет же, Ватсон. Она это делает вполне осознанно.
- Осознанно, как же! А зачем?
- Затем, чтобы устроить наше свидание. Чтобы мы могли свободно проводить время, так сказать, в объятиях взаимной любви. Иначе бы я не смог проникнуть в дом и собрать нужные сведения.
- В объятиях?! Ничего не пойму. Вы говорили, что встречаетесь с горничной, чтобы получить сведения, так?
- И как же, по-вашему, я должен их у нее выведать?
- Ну, вы приходите и начинаете задавать вопросы, а она отвечает – о том, о сём…
- Разочарую вас, Ватсон. Это дочь нашего Хрумтвикса или как его там…в общем, того, с кем мы имели честь беседовать совсем недавно.
- Так это мисс Твумндидл?! – изумился я. - И вы с нею встречаетесь?!
- Встречался две последние ночи.
- А как же ваш приятель Эскот?
- Что именно?
- Он же тоже с нею…
- Конечно.
- Какой ужас! Как вы могли, Холмс?! Вы хотя бы по очереди навещали несчастную девушку?
- Нет, Ватсон, должен вас огорчить, мы наносили свои визиты одновременно.
- Одновременно?! И она не противилась этому?!
- Можете сколько угодно удивляться, но она даже глазом не моргнула. Эта девица вовсе не так наивна, как вы себе представляете, мой друг.
- Что за нравы! – сокрушенно воскликнул я. - Мир катится в преисподнюю, и вы, Холмс, умудряетесь бежать впереди него.
- Чтобы указывать ему дорогу, еще скажите, - проворчал он в ответ. - Все проще, Ватсон. Вы так и не поняли, к чему вся эта растительность на моем лице. Я, к вашему сведению, и есть лудильщик Эскот. Папаша как никогда был близок сегодня изловить, как он выразился, молодца. Вы видели его кулаки? Я готов был наобещать ему чего угодно! Вот и пришлось врать, будто я знаком с Эскотом.
Признание Холмса сокрушило меня. Я почувствовал, как земля уходит из под ног, и сделал над собой усилие. Мой собственный голос донесся до меня откуда-то издалека, словно из комнаты за окном, у которого мы притаились.
- Как же могло случиться, что дело зашло так далеко, Холмс?
- Зачем вы так кричите?! – не на шутку разозлился Холмс. - Вы хотите, чтобы нас услышали?! Я вас сейчас отправлю домой. К сожалению, вынужден признать, что таким финалом для вас заканчивается едва ли не каждая вторая наша совместная работа за пределами квартиры миссис Хадсон. И вообще, что вы имеете ввиду?
- Ну, как же! Выходит, все, о чем говорил ее отец, правда?!
- Ну, не совсем…
- Выходит, в то время, как я завел архив ваших дел и навел в нем порядок…
- Вы молодец, я уже говорил…
- Вы завели беспорядочную связь с горничной!
- Чего вы хотите от меня, наконец?! – взорвался уже и он. - Сначала вас не устраивал факт коллективного совращения, и я вам доходчиво объяснил, что мисс Фурумбурум, или как ее там, имела дело с одною персоной, как ее ни называй – Холмс, Эскот, все равно!
- Нет, не все равно! Я думал, Эскот совращал, а вы были безупречны и в перерывах, пока она приводила себя в порядок, или как там у вас получалось, только собирали сведения, а теперь получается, что, раз вы Эскот…
- Ничего не поделаешь - дело серьезное и ставки высоки.
- Вы спутались с женщиной, Холмс! Мне даже страшно произнести такое! Из низшего сословия…
- Да, она простая и скромная девушка.
- С неадекватным отцом!
- Не без этого, согласен.
- С потаскухой, не дающей прохода мужчинам. Вы же слышали, как они все разбегаются!
- Но он по-своему прав. В чем-то она действительно невинна. Просто слишком доверчива.
- Так зачем же было этим пользоваться?!
- Вынужден вас огорчить, дружище. Я не знаю иных способов войти в доверие к женщине. Кроме того, связь наша не была совсем уж порочной. Ее освятило обещание.
- То есть, как?
- Не переживайте, Ватсон, ничего серьезного. Я всего лишь обручен.
Я застыл как громом пораженный. Когда он уговаривал меня соблазнить миссис Хадсон, я, скрепя сердце, согласился. Это было тяжелейшее потрясение для меня, но я понимал, что этого требовала ситуация. Но зачем же он теперь сам опутывал себя ненужными узами? У меня уже не осталось слов, и я молча схватился за голову.
- Успокойтесь, дружище. Доложу вам, у меня есть соперник. Один из слуг давно добивается ее внимания. Парень по имени Харри Рэндалл. Во всяком случае, она мне так похвасталась.
- Она врет, Холмс. А вот ее отец – нет.
- Как вы сказали?
- Я же видел ее. Положа руку на сердце…
- Вы не положите на нее глаз?
- Да.
- В любом случае, мое слово ничего не значит, и, честно говоря, я не вижу причин для вашего беспокойства. Закончим дело, и никто меня там больше не увидит.
- А сейчас что она делает?
- Ждет меня, как видите, - хихикнул Холмс.
- И вы пойдете?
- Нет, - усмехнулся мой друг. - Сегодня мы работаем в другом крыле. Пойдемте.
Мне стало жалко девушку.
- Холмс, сходите к ней ненадолго и возвращайтесь. Я подожду вас здесь.
- Вы, похоже, рехнулись, дружище! - разозлился не на шутку Холмс и силой оттащил меня от окна. - Может, мне и жениться теперь на ней, коль уж я обещал?! Как по-вашему?
Я не нашелся, что ответить, и покорно поплелся за ним.
- Теперь в дом. Обойдем его. С той стороны есть дверь, ведущая в оранжерею. Ею мы и займемся.
- Как много вы успели выведать за такое короткое время, - не сумел я сдержать восхищения.
- Скажите спасибо моей невесте, - одной фразой окончательно испортил мне настроение Холмс.
Послышался неприятный скрип разрезаемого стекла. Холмс просунул руку в образовавшееся отверстие, нащупал ручку и повернул ее. Дверь отворилась. Если до этой минуты мы еще могли как-нибудь оправдаться, что забрели сюда случайно, сбившись с пути и не заметив ограждающей сад глухой высокой стены, то теперь мы бесповоротно превратились в преступников...

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 25 окт 2017, 19:34

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

14. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

2 ноября 1895

- Лестрейд, вы хотели надежного свидетеля?
- Человек с улицы?
- Да. Кажется, у нас кое-что появилось. Идемте к Грегсону.
К Грегсону, значит, в кабинет, который он делит с переехавшим за мой стол Симмондсом. Последний сейчас в Дублине. Сегодня второе число, пятница, и я жду его завтра к вечеру. Жду, не смотря на то, что его в отличие от нас никто уикенда не лишал. Масштаб любого дела, его важность, ажиотаж вокруг него можно понять еще и по числу людей, которым дали понять, что о выходных можно забыть. Симмондс пока не входит в этот круг, но еще до своего отъезда не мог не уловить хоть краем уха, что у нас как-то не слишком ладится, и я уверен, что, если ему удалось что либо разузнать, тянуть с этим до понедельника он не станет.
Семь лет назад трусы в правительстве, которым мерещится призрак чартизма в каждом исполненном невнятным недовольством телодвижении черни, своей истерикой довели руководство Скотланд-Ярда до того, что то ли в шутку, то ли в серьез кое-кто уже предлагал приставить полицейского к каждой беззубой замарашке в Уайтчепеле, большинство из которых язык, не смотря на их род занятий, тем не менее, не повернется обозвать куртизанками в силу того, что даже продажная любовь не имеет права скатиться до столь жалкого и отталкивающего вида. В ту осень мы едва ли не жили в Ист-Энде, в особенности после того, как было найдено то, что осталось от Мэри Келли, и я очень надеюсь, что в нашем деле не дойдет до подобных изнурительных бдений.
Другой отсутствующий – Грегсон - намеревался, как и обещал, перевернуть вверх дном кабинет Милвертона в поисках заветной пули, но после вчерашних критических стрел, решился все же сначала покончить с невыясненными эпизодами медицинского заключения, для чего в настоящий момент пытается урвать кусок личного времени у желчного Сэйбра, давно и успешно приучившего всех нас, что его уикенд начинается в пятницу.
Ожидающий нас незнакомец, человек с выражением вечно приклеенной вежливости на лице, через которое просматривается его осторожная и сдержанная натура, и в общем с наружностью, как принято выражаться, вызывающей доверие, представился. Эндрю Роберт Кэрри, сорока четырех лет, совладелец торговой фирмы «Кэрри и Фоггерти».
- Господа, наша фирма торгует всякой мелкой всячиной из колоний. Не стану утверждать, что мы так уж процветаем. Правильнее будет сказать, что у нас скромный, но стабильный доход, и по нынешним временам это совсем не плохо. Фоггерти заправляют в лавках, а вот склад в Хэмпстеде – мое хозяйство. Днем там спокойно, но ночью без присмотра никак не обойтись. Я нанял сторожем одного старика, которого давно знаю. Зовут его Джозеф Барнс. Это одинокий и бедный человек, может, не слишком надежный, но…во всяком случае, он старается держаться.
В ответ на наши вопросительные взгляды торговец немного смутился.
- Барнс когда-то жил вполне благополучно, пока не потерял семью. Его жена и дочь погибли на «Принцесс Элис». Я уже говорил вам, наше предприятие весьма скромное, и за ту плату, что мы можем себе позволить, выбирать между желающими…с другой стороны, почему бы не пойти навстречу старому человеку, верно? Понятно, конечно, что он там скорее всего спит, и проку от него немного. Но пусть там будет хоть кто-то. Свет отпугивает воров, да и лишний доход ему не повредит.
Настоящий делец. Зная о безнадежном положении бедняги, он не упустил такого случая, и заполучил работника за гроши. Нам же преподносит это как милосердие, шаг навстречу, сделанный вовремя, чтобы поддержать на плаву старика, утратившего силы жить после того, как самые близкие отправились на дно Темзы. Так ли уж скромны успехи у «Кэрри и Фогерти»?
- Он приходит к полуночи, и сидит до утра, пока я его не сменю. Так вот, в ту самую ночь…
- Число, пожалуйста.
- С двадцать девятого на тридцатое октября…
- Так.
- Он опоздал. Почти на два часа. Я удивился и даже заволновался, потому что такого за ним еще никогда не было, а человек он немолодой, и здоровье, сами понимаете…
- Но он явился?
- Да. Уже совсем поздно. Увидев, что он вполне здоров, я, конечно, на него напустился, но он принялся оправдываться, что вины его нет, и всему причиной преступление на Сквайрз-Маунт, чему он явился свидетелем и вынужден был задержаться для дачи показаний.
Мы с Бартнеллом переглянулись, и Кэрри, увидев это, выжидающе умолк.
- Продолжайте, мистер Кэрри.
- Сначала я отнесся к его словам с недоверием, но приглядевшись увидел, как он возбужден. Мое любопытство взяло верх над раздражением, и я принялся его расспрашивать, но он заверил меня, что полицейские взяли с него слово, что он будет молчать, потому что дело крайне секретное.
- И вы?
- Кое-что я все-таки из него вытянул. Он проговорился, что слышал выстрелы.
- Даже так?!
- Да, но больше ничего. Какие-то двое детективов его допрашивали. Мне пришлось удовлетвориться этими объяснениями, но на следующий день я, сгорая от нетерпения, бросился за утренними газетами. Там действительно описывалось происшествие в этом доме…
- Эплдор-Тауэрс?
- Да. Но все очень расплывчато, и ни о каких выстрелах речь, разумеется, не шла. И, что мне бросилось в глаза, было упоминание, что свидетелей с улицы практически нет. Газеты сообщали лишь о прибытии полиции по этому адресу и строили по такому случаю всяческие догадки.
- Верно.
- И ничего про моего сторожа. Я показал ему газету, и он сильно смутился, но говорить опять отказался. Думаю, соврал все-таки, чтобы оправдаться. А самого сомнение берет. Как он мог прознать про это дело уже в ту ночь?
- Во сколько он появился?
- Почти в два часа пополуночи.
- Мистер Кэрри, в то время он мог знать об этом, только если сам был там. А где он живет?
- В Кэмдене, в одном из домов у канала Риджентс. Там, где недавно провели железную дорогу.
- Далековато. Добирается как?
- Пешком. Да, его средства очень скромные, и он не может позволить себе взять кэб, так что вынужден выходить загодя.
- Где здесь у Грегсона карта? - Бартнелл принялся выдвигать ящики стола.
- Можно и без нее прикинуть, - остановил я его. - По Мэлден-Роуд выходит на Хэмпстед-Хит и все так же, держась на северо-запад…
- Он хорошо знает те места и через мелкие улочки прилично укорачивает свой путь, - вмешивается мистер Кэрри. - Вы так не отследите.
- Хорошо. Допустим, он проходит по Сквайрз-Маунт возле Эплдор-Тауэрс. И оттуда до вашего склада..?
- Пятнадцать минут, не больше.
- То есть, если он собирался быть у вас в назначенное время, то мимо Эплдор-Тауэрс ему следовало проходить…
- Без четверти полночь. В то время все и случилось, - Бартнелл задвинул не пригодившийся ящик. - Похоже, не врет ваш сторож, мистер Кэрри. Давайте-ка его адрес.
- Но почему в газетах его имя не упоминается? – заволновался наш гость.
- Потому что никаких показаний он не давал, понимаете? Его никто не допрашивал. Если он околачивался там все два часа, почему не вызвался в свидетели? Стоял и молчал? Может, он все-таки обманул вас? Сильно запаздывал, увидел зевак у ворот, немного постоял возле, послушал, и родилась отговорка для вас?
- Он всегда приходил вовремя, - промычал с сомнением мистер Кэрри. - Чем он мог отвлечься, что так опоздал? У него и занятий-то никаких нет. Я лучше напишу его адрес.
Он начеркал записку удивительно неразборчивым почерком и с нашего позволения удалился.
- Ну, и как вам? Дождетесь Грегсона?
- Да уж, свидетель. Не на такое я рассчитывал.
- А на какое?
- Как он мог расслышать выстрелы из-за стены? Если б стреляли в саду, а то ведь в доме.
- Я тоже об этом подумал, но потом прикинул. Помните, секретарь показал, что окно в кабинете Милвертона было открыто? Если так было и при стрельбе…
- Вот это как раз сомнительно. Тот же Сноулз уверенно утверждает, что хозяин не имел такой привычки. Тем более та ночь выдалась холодной. Так что окно, вероятнее всего, распахнули убийцы уже после выстрелов, используя его как путь бегства.
- Ну, это только его догадки. И потом, вам не угодить. Вы вроде оспаривали показания секретаря, напирая на его заинтересованность, и сами желали независимого свидетеля. Теперь же вас не устраивает такой свидетель, и вы, еще даже не повидав его, держите сторону Сноулза. Как вас понимать? Сами же видите, не мог этот Барнс такое придумать.
Появление Грегсона избавило меня от ответа. Тобби информация Кэрри воодушевила настолько, что таинственная пуля, будоражащая умы еще вчера, теперь задвинута на задний план. Грегсон рвется услышать свидетеля. Показания - его предпочтение, потому что это то, что может дать мысль и направление. Размышлять и строить версии ему интереснее, чем ковыряться в том, что уже представляется абсолютно ясным. Конечно же, она в кресле, где ж ей еще быть? Тем более досадно, что он дал ей от себя улизнуть, но там есть еще ребята - попроще и без воображения, вот их и следует занять делом.
- Куда она денется! – смеется он. - Сидит там как миленькая. Заедем в Хэмпстед. Скажу, пусть обыскивают кабинет пока без меня. Повезет, так я и не понадоблюсь.
Так и поступили. Местный участок уже пару дней посылал робкие, но регулярные сигналы о нехватке людей, так что со вчерашнего вечера в Эплдор-Тауэрс оставлен только пост у ворот. Компания в саду отпущена, как и ожидалось, не снискав славы хоть какой-нибудь стоящей находкой. Так что пришлось выдергивать этих лентяев назад из участка. После проведенного Грегсоном тщательного инструктажа по обыску кресла и всего, что позади него, мы отправились в Кэмден.
Увидев Джозефа Барнса, я сразу понял, какой смысл совладелец «Кэрри и Фоггерти» вкладывал в фразу, привлекшую наше внимание. Не слишком надежный, но старается держаться. Слезящиеся глаза, нос красноречивого оттенка - все выдавало в нем пропойцу из тех, что сдержанны в дозах, но безнадежно регулярны в привязанности. Джозеф Барнс, вероятно, никогда не напивается в стельку, но почти всегда несколько в подпитии. На лице Тобби я прочел то же разочарование, что испытал сам. Стоит ли тратить время на такого свидетеля? У старика наше появление также не вызвало восторга. Он помнит еще те времена, когда нашего брата звали пилером едва ли не в лицо и вообще сами ожидания властей серьезной пользы от полиции воспринимали с нескрываемой иронией.
- Мистер Барнс, сегодня мы имели удовольствие беседовать с мистером Кэрри. Вам знакомо это имя?
Старик сокрушенно кивнул. Да, он понял, зачем мы пожаловали. Можно не объяснять. Да, он сказал мистеру Кэрри правду. Мистер Кэрри может думать, что хочет. Если мистер Кэрри считает, что он – Джозеф Барнс – так боится потерять место сторожа, что будет сочинять сказки, то ему следовало сначала поведать господам полицейским, сколько он платит Джозефу Барнсу. Или Джозеф Барнс, по их мнению, похож на сказочника? Во всяком случае, не за те деньги.
- Так все-таки, мистер Барнс, кому вы давали показания?
Его допросили двое человек. По виду – детективы в штатском. Как они там оказались? Ему это неизвестно. Он только видел, как они стояли возле ворот. Когда? Почти сразу после того, как он услышал выстрелы. Так все-таки он действительно слышал выстрелы? Да, он слышал несколько выстрелов. Кажется, три или четыре. Может, больше? Пять-шесть? Если господа из полиции настаивают, но вообще-то он точно не помнит. Вообще, он как-то странно враждебен и нервозен. Это растерянность. Проговорившись Кэрри в ту ночь, он никак не ожидал, что тот пойдет в полицию.
Грегсон подсунул ему карту.
- Покажите точно ваш маршрут отсюда до склада Кэрри.
Старик показывает, и получается, что часть пути его проходит вдоль стены Эплдор-Тауэрс не только на Сквайрз-Маунт, но и до того через скверик по тропинке.
- И вот здесь вы услышали выстрелы?
- Да.
- А те двое?
- Позже. Тропинка идет вдоль стены ярдах в пяти. По ней доходишь до угла, дальше стена заворачивает, и вот вам Сквайрз-Маунт. Тропинка упирается в нее.
- То есть вы дошли до угла, свернули налево и…
- И увидел их.
- Сразу?
- Почти сразу. Мне же как раз туда идти, я мимо этих ворот каждый вечер прохожу. Вот я в них глазами и уперся.
- Между выстрелами и моментом, когда вы их увидели, сколько прошло времени?
- Точно не скажу, может, минута или две.
- Как это выглядело? Их поведение?
- Как это?
- Ну, что…они стояли, шли, бежали?
- Кажется, они выскочили из ворот.
- То есть из сада? Это точно?
- Ну, мне так показалось.
- Дальше. Вы что делали?
- Я немного растерялся. Не знал – идти туда или нет.
- Из-за выстрелов?
- Да. Никогда с этим не сталкивался. Но они сами меня увидели. Подбежали и принялись расспрашивать – ничего, мол, не видел, не слышал. Я ответил, что слышал выстрелы. Они сказали, что я – важный свидетель, и мне придется задержаться до прибытия полиции.
- Чтобы вас подвергли допросу?
- Да.
- И вы остались?
- Да, сначала. Но потом я вспомнил, что мне надо к мистеру Кэрри.
- И ушли?
- Я отпросился, объяснил им, что спешу на службу.
- И они вас отпустили?
- Записали мое имя и адрес и сказали, что, если я понадоблюсь…
- Вас найдут?
- Да.
- Поэтому вы и не пошли в полицию ни на следующий день, ни…
- Да, я думал, что раз обо мне не вспоминают…
- Скажите, Барнс, - перебивает Грегсон, едва сдерживавший себя от всей этой галиматьи, - сколько времени вы простояли у ворот?
- Может, час, может, больше.
Барнс понимает, что, коль уж мы общались с Кэрри, нам, конечно же, известно про его опоздание. Поэтому он выделил себе столько времени, но это невозможно. Еще до того, как Тобби уничтожит его жалкую оборону, я понимаю, что Барнс лжет.
- Вы не дождались криминалистов из Департамента, но дежурному констеблю из Хэмпстеда вы могли дать показания. Или его вы тоже не дождались?
Это ловушка. Барнс мычит и вздыхает, потому что не знает, что выбрать. Группа во главе с дежурным констеблем прибыла на место через десять минут после того, как один из слуг добежал до участка. Каждый вопрос приносит ему страдание. Видел ли он констебля? Кажется, да. Но собралось столько народу. Еще одна ложь – зеваки стали подтягиваться позже, из любопытства при виде поста у ворот. Похоже, свидетель ничего про это не знает, так как удрал оттуда гораздо раньше. Но тогда где он пропадал два часа?
В дальнейшем допрос превращается в препирательство, тягостное, унылое и бесполезное. Старик окончательно запутался, попробовав все, что только приходило в голову, но все равно ничего не сходится. Больше всего раздражает то, что абсолютно непонятно, врет ли он осознанно, или у него настолько затуманены мозги. Пора с этим заканчивать, тем более, если вернее второе. Я подымаюсь со стула.
- Мистер Барнс, я тут немного у вас осмотрюсь.
Я хожу по комнате, открываю ящики грубо сколоченной мебели, заглядываю под кровать. Нигде нет. Старик воззрился недоуменно и недовольно, но протестовать не решается. В итоге, взяв с него обещание явиться назавтра на набережную Виктории после того, как он хорошенько все обдумает и вспомнит, и ни капли на это не надеясь, мы покинули его жилище и побрели по Джеймстаун-роуд в сторону Кэмден-Хай-стрит. Наши мнения совпадают не полностью. Мой скепсис безграничен, и это уже не сомнения, а окончательный вердикт о бесполезности, который я готов защищать, а не пересматривать. Тобби же, как я вижу по его страдальчески сморщенной мине, пытается извлечь из вываленной на нас чепухи хоть самый скромный кусочек сырья, годного в работу.
- Клиент безнадежен, - провоцирую я.
- Но все-таки, он же был там, у ворот. Как с этим быть? Если он на самом деле слышал выстрелы…
- Что из того? Мы уже признали, что это возможно. Если окно в кабинете было открыто, хоть сейчас это и трудно установить…
- Но если те двое задавали ему вопросы, а потом исчезли, неужели мы отвернемся от этого? Если они оказались возле ворот почти сразу после выстрелов, и мы точно знаем, что это не слуги, то это могут быть убийцы, выскочившие из сада.
- И вместо бегства они предпочли превратиться в добровольных помощников полиции и принялись опрашивать свидетелей? Слишком смело, Тобби!
- Ну, пойми же! Если это так, то мы отбрасываем историю Стэйтона, и все оказывается на своих местах. Сноулз не зря обвинял его во лжи. Все остальные слуги видели беглецов издалека и не сумели их рассмотреть, значит, у тех была уверенность, что их не опознают, если только не поймают в саду. Когда они добежали до ворот, у них было две возможности. Если бы на Сквайрз-Маунт оказались свидетели, заметившие их бегство из Эплдор-Тауэрс, им пришлось бы ретироваться. Но им повезло с погодой, и они попали на пустую улицу. Вот тут-то они и сообразили, что могут остаться и выдать себя за случайных прохожих.
- Одобряю, как остроумную версию, и еще потому, что симпатизирую находчивым преступникам, но ни на секунду не возьмусь рассматривать это, как что-то реальное, - вынужден я прикрыться фразерством, потому что не могу подыскать контраргумента, как вдруг меня осеняет: время – самый простой и железный аргумент, и он разбивает версию Грегсона вдребезги!
- Стоп! Не сходится. Элементарно же…тьфу! Мерзкое выражение от мерзкого субъекта.
- Почему не сходится?
- Он сказал «минута или две». Дальше объяснять?
Кажется, не надо. Лицо Тобби мрачнеет и вытягивается разочарованно. Время между выстрелами и моментом, когда Барнс завернул за угол и увидел предполагаемых убийц у ворот до смешного мало. По свидетельству слуг преступники после пальбы только в кабинете провозились от пяти до семи минут. А еще им понадобилось бы пробежать по саду.
Некоторое время мы идем молча.
- Что ты искал у него? - интересуется Тобби.
- Спиртное. Странно, что я ничего не нашел. Похоже, он действительно старается держаться, как Кэрри и говорил.
- Это еще ничего не значит. Сейчас ничего нет, а завтра напьется до бесчувствия.
- Возможно. И все-таки хочу проверить одну версию. Допустим, он пытается держать меру. Потому и не держит ничего дома, что знает – не остановится, пока все не прикончит. Но понемногу повод всегда найдет. Промочить горло, освежиться и так далее. Как тогда быть?
- Завернуть в кабак.
- Вот. А еще пьют, что б согреться. Интересующая нас ночь как раз была очень холодной, помнишь?
- Клонишь к тому, что он завернул за порцией-другой? Но если он был пьян, Кэрри бы это отметил.
- Не пьян, а в подпитии. Кэрри прекрасно знает это его свойство. Он на него нам и намекал. Но Барнс всегда или почти всегда таков, так что для Кэрри нет ничего особенного в том, что и в ту ночь его сторож был нетрезв. Это как само собой разумеется.
- Принять стаканчик или два не займет два часа. Где он их потерял?
- С этой занозой надо покончить, чтобы не саднила и не отвлекала. Я про Барнса.
- Каким образом?
- Предлагаю проверить кое-что, чтобы прихлопнуть эту версию и забыть о ней. Если докажем, что он налакался в ту ночь, то, что бы он ни говорил, такой свидетель не для суда, так? Значит, выбросим его из головы. Ты запомнил его маршрут?
Остаток дня мы провели в питейных заведениях, где наливают задешево, расположенных на пути следования Джозефа Барнса из Кэмдена в Хэмпстед. Нам повезло. Оказывается, его хорошо знают едва ли не в каждом кабаке, который мы посетили. Он давно живет в этих местах и по природе гораздо более общителен, чем мы могли подумать, по крайней мере, с кабатчиками, наливающими в долг. Такое практиковалось, потому что все знали ужасную историю с его семьей, жалели его, и вообще, та трагедия на Темзе и сейчас спустя почти двадцать лет не может не вызвать отклика даже в самом черством сердце. Но, что самое интересное, если раньше он крепко пил, то в последнее время заглядывает все реже, выглядит лучше (неужели?!) и, пропустив кружку эля, удаляется. Это не совсем то, что мне нужно, тем более, что в интересующую нас ночь его там не видели.
Успех ждал нас в премилом заведении с соответствующим названием. Хозяин «Счастливой свиньи» сам стоял за стойкой, как и в ту ночь и уверенно показал, что Джозеф Барнс просидел у него более часа. Это было возлияние, так сказать, по-крупному. Барнс уничтожил бутылку бренди.
- Вас это не удивило?
- Еще как удивило. Я знаю старика, - уверял хозяин «Счастливой свиньи». - Когда-то он пил лихо, и, хоть с тех пор изменился, вряд ли здоровья у него прибавилось. Когда я увидел, как он набирается, то подумал, что его горькие времена вернулись.
- Когда он уходил, как держался?
- К моему удивлению, на ногах стоял твердо. Но это ненадолго, уверяю вас. Такая порция должна была свалить его с ног.
- Вы знаете Эндрю Кэрри?
- Я знаю, что Барнс сторожит склады торговца с такой фамилией.
- Да, это он и есть. Так вот, этот Кэрри утверждает, что Барнс появился у него вполне вменяемый.
Хозяин промолчал, но его взгляд отобразил недоверие красноречивее слов.
- Постарайтесь вспомнить точно, в какое время он появился. Это важно.
А вот с этим разобраться не удалось. Кабатчик сумел назвать только примерное время – около полуночи. До или после? Нет, он не может сказать. Но, поскольку, «Счастливая свинья» на пути Барнса стоит раньше Эплдор-Тауэрс, выходит, что сначала он набрался, затем потащился на Сквайрз-Маунт, где застал уже прибывших полицейских и толпу зевак. Никаких выстрелов, естественно, к тому времени он уже слышать не мог. В этот час там уже работала группа Грегсона. Послушав немного, он поплелся дальше и прибыл к своему хозяину, когда тот уже не находил себе места от беспокойства.
- Ну, вот, - попытался я подбодрить Грегсона, видя его смущение. - Мы добились своего. Теперь мы знаем, как возникла его задержка. А главное, можно смело списывать этого пропойцу со счетов. Весь его грех только в том, что он нализался и наплел небылиц Кэрри. Его можно понять, откуда он мог знать что история выплывет, и мы к нему заявимся?
- Как сказать. Вопросов только больше. Ты же слышал, выпив столько, он должен был вползти в склад Кэрри на четвереньках, открыв дверь теменем. Опять же, почему он сорвался именно в эту ночь?
- С выпивохами это происходит сплошь и рядом, - ответил я, но Грегсон только отмахнулся.
В Ярде нас ждала хорошая новость. Ну, или пока просто новость, потому что снова на ровном месте родилось какое-то нелепейшее quid pro quo. Первое, что мы услышали – «Нашли!» Но дальше какая-то неразбериха. Человек, доставивший то, что должно было нас обрадовать, сам ничего не видел и, кажется, плохо понял то, что ему велели передать. Наши наводящие вопросы помогали рождаться ответам, но нас же и запутали.
- Вас прислали из Эплдор-Тауэрс?
- Да, сэр.
- Они нашли пулю?
- Сэр?
- Они искали пулю. Они нашли ее?
- Да, сэр.
- В кресле?
- Нет. В саду, сэр.
- Вы ничего не путаете?
- Мне сказали передать вам, сэр, что она нашлась в саду возле аллеи, ведущей к парадному входу.
- Вы соображаете, что говорите?! Как можно найти в ворохе листвы такой мелкий предмет? Причем там, где никто и не думал искать!
- Я только выполняю поручение, сэр.
Взбешенный Тобби отправился в Хэмпстед, а я поехал домой.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Аватара пользователя
Беня260412
Пользователь
Сообщений в теме: 153
Сообщения: 236
На форуме с 31 янв 2014, 23:54
Благодарил (а): 39 раз
Поблагодарили: 228 раз

ПИШИТЕ ПИСЬМА

Сообщение Беня260412 » 28 окт 2017, 19:40

ШЕРЛОК ХОЛМС И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

15. ИЗ ЗАПИСЕЙ ИНСПЕКТОРА ЛЕСТРЕЙДА

4 ноября 1895

Суббота, вопреки моим ожиданиям, выдалась бы совершенно пустой, если бы не новости из Хэмпстеда. Укативший туда еще под занавес пятницы Грегсон утром не появился. Я остался ожидать Барнса и Симмондса, и, чтобы оживить это занятие духом азарта, почти силой принудил дежурившего инспектора Хопкинса к пари, чье появление окажется первым. Не помню, кто на кого поставил, да и не важно, потому что странным образом не сыграли обе ставки – ни тот и ни другой так и не появились. Это довольно досадно. Если от пьяницы Барнса подобное вполне ожидалось, то наш новоиспеченный инспектор меня порядком удивил. Значит, в Дублине с новостями совсем глухо, или, скорее всего, Симмондсу просто не представилось достаточно времени, чтобы толком заняться нашими делами, и он решил, что такое сообщение вполне потерпит до понедельника.
Во второй половине дня появился Грегсон. Как обычно к вечеру вид помятый и грязный, словно исползал на четвереньках не только кабинет, но и заодно весь сад. Тобби не замкнут и не равнодушен, его лицо всегда довольно красноречиво что-нибудь выражает, но сейчас уставшее оно никак не определится с витриной. Тобби не рад и не разочарован. Больше всего это похоже на растерянность.
- Ну?
- Этот остолоп все напутал. То была связка. Та самая, с ключами.
- Да ну! Поздравляю.
- Они действительно нашли ее в листве возле самой аллеи. Наткнулись совершенно случайно, сразу же, как прибыли туда. Шли по аллее в дом, и она блеснула на солнце.
- А раньше там искали?
- Формально, да. Их послушать, так весь сад перерыт на три раза, и под каждый листик заглянули. Но ты же видел их энтузиазм.
- То есть гарантии, что она не подброшена недавно, никто не даст?
- Как сказать. Вообще-то в доме оставлен человек присматривать за слугами. Те, что стоят у ворот, ночуют тоже в доме. Парадные двери заперты, так что в сад выбраться непросто.
- Ночью - запросто. Через окно.
- Со слов тех, кто там дежурит, наблюдение такое отменное, что мышь не проскочит. А как на самом деле…я же не могу торчать там с утра до ночи и контролировать их. И потом, самых подозрительных мы забрали, а остальные опасений вроде не вызывают.
- Кто там остался?
- Две женщины – кухарка и служанка – и пятеро здоровенных молодых парней. Грубая сила на случай таких вот историй.
- Хорошо, допустим, связку в первый раз просмотрели…
- Я тоже думаю, она там еще с ночи убийства.
- А где это место? Я имею ввиду, если они ее обронили убегая…
- Между домом и воротами.
- Значит, все-таки через ворота?
- Да, получается, Сноулз прав, а Стэйтон врет.
- Ну, вот и возьмешься теперь за Стэйтона как следует. Не вешай нос, тебе повезло!
- Подожди, это еще не все. Здесь снова загадка. Я уже сам себе не верю и проверяю все. Показал слугам, все ли ключи на месте? Сам перепробовал все замки. Оказалось, одного нет. Угадаешь?
- От окна?
- Нет. От двери в сад. А почему ты не подумал про ключ от сейфа?
- Не знаю. Сказал наугад. Я вообще сейчас плохо понимаю, что все это может значить.
- Вот именно! Со мною то же самое. Мы снова перерыли весь дом, комнаты слуг, подсобные помещения. Везде смотрели, нигде ключа нет.
- Ладно, надо подумать. Ну а с пулей что?
- О, это тоже еще история! Ничего они без меня не нашли. Я не поверил и сам взялся за кресло. И правда целехонькое, нигде дырки нет. Проверил все за ним на случай, если пуля чудом мимо спинки прошла. Все без толку. Тогда я привлек еще двоих, и мы взялись все подряд просматривать. Стены, потолок, мебель, книги на полках. Нет и все тут. Меня такая злость взяла, аж в голове зашумело. Ковер помнишь? Ворс у него богатый словно грива – высокий, густой и краски такие жаркие…
- Я помню. Не отвлекайся.
- Уселся я прям на него передохнуть немного, и что ты думаешь! Чувствую, под рукою густота прервалась, и палец пролез в прореженный участок, пятак пустоты. Отбрасываю ковер, вот она, застряла в паркете! – Тобби показывает расплющенный кусочек свинца без всякой радости.
- Что же он, принял пулю, лежа на ковре?
- Ладно бы одну! - восклицает Грегсон. - Я бы понял, добивали. Но если Сэйбр ничего не напутал, выходит, он все шесть так получил! Это что еще такое?!
- Ладно тебе убиваться. Если прикинуть, такое возможно. Допустим, его сбили с ног, оглушили. И расстреляли лежащего. Вполне подходит и объясняет, почему он не кричал.
- Зачем тогда вообще стреляли, если он лежал и не кричал? И вообще, меня порядком изводит тот факт, что мы придумали уже с десяток вариантов, и все радуемся, что каждый следующий подходит лучше предыдущего. Но мы по-прежнему гадаем, и ни на шаг никуда не стронулись.
- Подожди. Я жду кое-кого. Надеюсь, послезавтра будет, о чем поговорить.
Оказалось, раньше. В воскресенье утром неожиданно появился Симмондс. Я забыл о своих упреках, и слава богу – только глупее бы выглядел.
- Как Дублин?
- Сэр? - переспрашивает Симмондс в своем стиле.
- Все по-прежнему?
- Не знаю. Я там был впервые.
- Ах, да. Ну, а как вам слушанья? Много полезного почерпнули?
- Говорят, не слишком.
- То есть как, говорят?
- Не знаю, сэр. Я их пропустил. Поэтому вынужден сослаться на мнение тех, кто там присутствовал.
- Ужасно безответственно с вашей стороны! - обрадовался я, потому что именно на это втайне и надеялся.
- В противном случае мне не о чем было бы вам рассказывать.
- Понимаю. Я не смел просить вас об этом. Надеюсь, большого переполоха ваше отсутствие не вызвало? – поинтересовался я, а сам подумал, что в крайнем случае заберу его к себе. - Рассказывайте.
- По вашему поручению имею сообщить следующее. Врач по фамилии Максоммер в Дублине не практиковал. Думаю, это мною установлено точно настолько, насколько в этой стране вообще хоть за что-то можно поручиться.
- Понятно, на остальное у вас времени просто не оставалось, но это уже кое-что, спасибо.
- Это еще не все. Я успел наведаться в Тринити-колледж. Насколько я понимаю, это единственное заведение в Ирландии, где можно получить первую медицинскую степень.
- Да, конечно.
- Так вот. Доктор Максоммер там не обучался.
- Это точно? – осторожно усомнился я.
- Точно, сэр. Вы просили меня перед отъездом справиться у инспектора Грегсона об имени доктора Максоммера. Вы знаете, что у него за имя?
- Нет.
- Мистер Грегсон сказал мне, что его имя Артур, но я узнал, что так его зовут здесь в Лондоне на наш манер.
- Пусть так, - уступил я, продолжая удивляться, зачем это Симмондс вздумал проверять слова Грегсона.
- На самом деле он Артэйр. Это имя гэльское, но оно гораздо более распространено в Шотландии, а не в Ирландии.
- Возможно, - пришлось мне согласиться с нарастающим чувством, что сейчас Симмондс в своей невозмутимой манере сделает из нас с Грегсоном идиотов.
- На обратном пути я решил проверить одну догадку. Потому, собственно, и задержался.
- Неужели смотались в Сент-Эндрюсс?!
- Если бы до этого дошло... но, слава богу, удалось обойтись Глазго и Эдинбургом.
- Эдинбургский университет?
- Да, сэр. Медицинский факультет. Закончил в восемьдесят восьмом году.
Черт! Шотландец! Вот это мы сели в лужу!
- Сэр, - так же спокойно продолжал Симмондс, - о способностях мистера Максоммера на факультете отзываются очень лестно.
- А им ничего не известно о его дальнейшей судьбе или хотя бы планах?
- Нет. Он отличался замкнутостью и своими намерениями ни с кем не делился.
- Понятно. Симмондс, простите, как ваше имя?
- Том, сэр. В честь Томаса Бэкета.
- Вот как? Но это же… Ваши родители католики?
- Да, и весьма набожные люди.
- А вы?
- А что я. Я из Кентербери, и этим все сказано.
- Тогда имя Генри…
- Угадали, сэр. В нашей семье не в почете.
- Вы не будете против, если я буду называть вас по имени?
- Нет, сэр.
- И вас я прошу обращаться ко мне по-простому.
И тут я вспомнил, что мое имя в Ярде не звучит уже лет восемь, с тех времен, когда коллеги, прознав, что я завел фокстерьера, наделили меня дурацким прозвищем «Фокси». Грегсон, охотно им пользуясь, оправдывался, что оно на самом деле весьма почетное, поскольку подчеркивает мое свойство с охотничьим азартом преследовать дичь, не давая сбить себя со следа. Я не очень удовлетворился этим объяснением и из мести переименовал собаку, только-только привыкшую отзываться на кличку Джорджи, в Тобби. Однако с прилипшим прозвищем пришлось смириться, и в Ярде я безнадежно навсегда определен словом, пренеприятнейше смахивающим на собачью кличку, и, конечно, на такое обращение скромный Симмондс никогда не решится.
Еще до полудня удалось встретить Грегсона.
- Тобби, есть новости, только ты не обрадуешься. У нас серьезный промах. Твой доктор Максоммер – плут.
Я рассказал ему о сведениях, которые мне сообщил Симмондс.
- Это еще ничего не значит, - возразил Грегсон. - Он и не говорил мне о том, где выучился на врача. Мы это додумали с тобою сами. Он только сказал, что после получения медицинской степени перед приездом в Лондон что-то около пяти лет практиковал в Ирландии.
- И ты поверил?
- А что?
- И сейчас веришь? Тогда приведи мне в пример хоть кого-нибудь, кто, получив здесь достойное образование, согласился бы добровольно отправиться в изгнание.
- Это для тебя так зовется. А для него это возвращение на родину.
- Какая, к черту, родина! Эдинбург, ты слышал?! Бьюсь об заклад, он шотландец. Нас сбила с толку гэльская приставка в его фамилии. Он ловко ее использовал, а ты развесил уши.
- Это еще не доказано. Пусть имя, пусть учеба в Шотландии. И все равно он может оказаться ирландцем, - упрямо мычит Грегсон.
- Даже если это так, ни одного ирландца, пожившего здесь, не заманить обратно. Эти смутьяны ненавидят нас и требуют независимости, только пока сидят на своих картофельных полях и не видят иной жизни кроме своей нищеты.
- Ну, уж…
- Тем более, в Дублине он не оставил следов. Что остается? Городки вроде Дандолка размером с наши деревни?
- Возможно, для молодого врача без рекомендаций не оставалось другого выбора.
- Они у него были. В университете о нем отозвались очень похвально и подтвердили, что при выпуске ему были выданы соответствующие рекомендации. Возможно, их было недостаточно для Лондона, но не для мест поскромнее. Где-нибудь в Йоркшире или Девоне он бы поживал припеваючи. И мне не нравится, что он задумал это спрятать от нас.
- Но почему тогда именно Ирландия?
- А ты бы сунулся в этот стог сена, чтобы разыскать иголку? Их беспорядок отпугнет всякого.
- Про их беспорядок знаем мы, но не он.
- Оставь. Всем известно, какой сейчас там хаос во всем. Тем более его фамилия просто напрашивалась для такой хитрости. Шотландцы, ирландцы – все они «маки» для нас, будь они неладны.
- Нет у него никакой иголки. Ты его не видел, чтобы так судить.
- И видеть не хочу до тех пор, пока не соберу достаточно улик. И вот тогда я с ним побеседую совсем по-другому. Он уже как минимум раз солгал тебе абсолютно осознанно. Он верно рассчитал, что связываться с проверкой мы не захотим, во всяком случае, без особых на то причин. Ручаюсь, он пытался пристроиться где-то в Англии и нашел подходящее место. Надо искать здесь, начиная с северных графств.
Грегсон, задетый нападками на своего любимца, вынужден присоединиться. В одном из своих произведений небезызвестный мистер Дойл заметил, что в Англии разыскать учителя довольно простое дело. То же самое, с некоторыми оговорками, можно сказать в отношении врача, но только времени на это уйдет гораздо больше. Получить такие сведения без помощи полиции графств невозможно. Значит, все начнется с депеш, которые отправятся с почтой поездами на север и восток. Данди и Абердин получат их почти через сутки. Там тоже потребуется время, пока проверят все до последней деревеньки. Ответы начнут приходить из ближних мест в лучшем случае послезавтра, а то и позже. Из Карлайла и Нортамберленда ждать новостей раньше четверга и вовсе бессмысленно, а Шотландия подключится еще позже. Если это верный след, за упущенное время нам здорово достанется, и все же это лучше, чем ничего. У Грегсона с узниками по-прежнему не клеится. Подозреваю, он там слишком либеральничает. Однако, нет никаких гарантий, что и ужесточение разговора даст результат. В такой безрадостной ситуации меня совсем не устраивает положительный доктор Максоммер. Очень надеюсь, что он войдет в наше положение и окажется негодяем и преступником. Пойманным нами преступником.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)




  • Реклама

Вернуться в «Форум для хорошего настроения»